Проект "Полярный рассвет" (джен)

Частота 14.8 Гц. Она пронизывала теперь всё — не просто звук, а фундаментальная вибрация реальности. Воздух в командном бункере «Вепрь» гудел этой тональностью, заставляя зубы скрежетать и стекла вибрировать. Генерал-майор Воронцов, человек с лицом, высеченным из гранита десятилетиями войн и катастроф, смотрел на карту Архангельска. Город был помечен не флажками, а кроваво-красными крестами, и с каждым часом их становилось всё больше.

— Повторите последнее сообщение с «Север-3», — его голос был хриплым, лишенным всякой эмоции.

Техник, бледный как полотно, кивнул, дрожащими пальцами запуская запись. Из динамиков полился тот самый шепот, голос капитана Егорова, искаженный до неузнаваемости, и леденящий душу хор, приказывающий спать. Когда запись окончилась, в бункере повисла тишина, нарушаемая лишь навязчивым, пульсирующим гулом.

— Что это за частота, Чернов? — Воронцов повернулся к своему научному консультанту, доктору физико-математических наук, чье лицо тоже потеряло цвет.

— Мы ошибались, товарищ генерал, — прошептал Чернов, снимая очки и беспомощно потирая переносицу. — Мы думали, это резонансная частота породы. Пси-воздействие. Но это не так. Это… это пульс.

— Чей пульс? — рявкнул Воронцов.

— Земли. Той, что под землей. Той, что была здесь до нас. 14.8 Герц — это не просто число. Это ключ. Это… сердечный ритм. И мы его разбудили.

Объяснение Чернова было чудовищным и гениальным одновременно:

14.8 — не просто случайная цифра. 14.8 см — стандартная длина шага взрослого человека. 14.8 ударов в минуту — ритм, в котором сердцебиение замедляется до порога глубокого транса, состояния, в котором стирается грань между сном и явью, между сознанием и подсознанием. 14.8 километров — глубина, на которой Кольская сверхглубокая скважина перестала быть скважиной и стала… раной.

И теперь эта рана пульсировала. И её ритм, её сердцебиение становилось ритмом всего вокруг. Оно перестраивало реальность, подминая её под свои древние, забытые законы. Оно превращало тени в субстанцию, память — в физическую материю, страх — в топливо.

— Они не пришли извне, — продолжал Чернов, его глаза лихорадочно блестели. — Они всегда были здесь. В камне. В воде. В самых глубоких пластах коллективного бессознательного. Славянские мифы, байки о леших и кикиморах — это не выдумки. Это смутные воспоминания, отголоски того, что жило здесь миллионы лет. А «Полярный Рассвет»… Мы не бурили скважину. Мы ткнули иглой в спящего великана. И он проснулся.

В этот момент погас свет. Аварийные генераторы запустились с протяжным стоном, окрасив бункер в багровые тона. На главном экране, где секунду назад была карта, проступило изображение. Сергей Морозов. Он стоял в центре города, на площади Ленина. Его черные глаза смотрели прямо на них, сквозь километры породы и бетона.

«Ждать больше нельзя, — прозвучал его голос в голове у каждого, физически ощутимый, как удар током. — Она зовет. Всех. Пришло время вернуться домой».

— Кто «она»? — крикнул Воронцов, хватаясь за стол от внезапной боли в висках.

«Мать. Хозяйка. Та, что спала в глубине. Её сердце бьется для нас. Оно бьется нами».

На экране за спиной Морозова вздыбился асфальт. Из-под него поднялось нечто. Не архитектурное сооружение, не корабль, а невообразимый сплав костей, скальной породы, спрессованного времени и чистого ужаса. Оно пульсировало как живое, и с каждым ударом 14.8 Гц по городу прокатывалась волна, превращающая всё на своем пути в нечто иное. Машины сплавлялись в металлические существа, провода сплетались в нервные узлы, а люди…люди просто замирали, их глаза темнели, а рты растягивались в одной и той же неестественной, всепонимающей улыбке.

Это была не атака. Это было… преображение. Трансформация мира в нечто, для чего у человечества не было названия.

— Ваши приказы, товарищ генерал? — голос офицера связи был сдавленным, полным животного ужаса.

Воронцов смотрел на экран. Он видел, как его родной город — город, который он защищал всю жизнь, — растворяется, переплавляется в часть чего-то грандиозного и чудовищного. Он видел лица своих солдат, застывшие в блаженном покое, пока их плоть сливалась с камнем. Приказы? Какие приказы можно отдать землетрясению? Какой тактикой остановить рассвет?

Он медленно поднял взгляд на Чернова. Ученый смотрел на экран не с ужасом, а с благоговейным трепетом, с жадным любопытством человека, увидевшего Великую Тайну.

— Они не злые, — прошептал Чернов. — Они просто… другие. И этот мир был их первым. Мы — гости. Непрошеные гости, которые слишком шумели.

— Мы должны… — начал Воронцов, но слова застряли в горле.

«Да, — голос Морозова снова проник в его сознание, но теперь он был мягким, почти ласковым. — Ты должен. Принять. Решение».

На столе перед генералом лежала папка с планом «Чистилище». Тактический ядерный заряд малой мощности. Предназначен для точечного уничтожения аномалии. Гарантированное уничтожение всего в радиусе пяти километров. И стопроцентная гарантия детонации глубинных пластов, что вызовет цепную реакцию и гибель всего Архангельска. Последний аргумент.

Кнопка была под прозрачным колпаком. Красная, маленькая, ничем не примечательная.

— Если это её сердце… — Воронцов сглотнул. — Мы можем его остановить.

«И убить всех, кто уже стал частью целого? — голос Морозова звучал как укор. — Они дома. Они, наконец, обрели покой. Ты подаришь им вечный сон? Или присоединишься к ним? Здесь есть место и для тебя. Для всех».

Воронцов посмотрел на экран. Он видел лицо своего сына, пропавшего в первую ночь. Тот стоял среди других обращенных, улыбался той же умиротворенной улыбкой и смотрел прямо на отца. В его черных глазах не было боли. Не было страха. Была лишь бесконечная, всеобъемлющая любовь.

Это был самый страшный выбор в его жизни. Уничтожить сына во второй раз или предать все человечество, позволив этой чуме расползтись по миру.

Частота 14.8 Гц нарастала, заполняя собой всё. Она была уже не в ушах, а в костях, в крови, в самых основах мысли. Она обещала конец борьбе. Конец одиночеству. Конец боли. Она звала домой.

Рука генерала дрогнула.

Он посмотрел на красную кнопку.

А потом поднял взгляд на экран, на улыбающееся лицо своего ребенка.

И его пальцы медленно потянулись не к колпаку, а к шлему связи. Он медленно, почти ритуально, надел его.

— «Гром»… это «Вепрь»… — его голос был тихим, но абсолютно твердым. — Отбой… Повторяю, отбой «Чистилищу».

В бункере воцарилась мертвая тишина. Офицеры замерли, не веря своим ушам.

— …Отменить все боевые приказы. Открыть периметр.

— Товарищ генерал! Вы отдаете город… — кто-то попытался возразить.

— Я открываю дверь, — перебил его Воронцов. Его глаза были полны слез, но он улыбался. — Она и так уже открыта. Мы просто… слишком боялись войти.

Он снял шлем, откинулся на спинку кресла и закрыл глаза. Гул 14.8 Гц стал для него колыбельной. Он чувствовал, как стены бункера теряют твердость, становятся теплыми и живыми. Как потолок начинает дышать. Как его собственное сердце замедляется, подстраиваясь под великий вселенский ритм.

На экране Сергей Морозов кивнул и исчез.

Последнее, что увидел генерал Воронцов, прежде чем сознание поглотил светящийся черный туман, выползающий из всех вентиляционных решеток, — это то, как доктор Чернов снимает халат, а под ним… его кожа уже была покрыта теми самыми древними рунами. Он всегда знал. Он всегда ждал этого.

— Добро пожаловать домой, — прошептал ученый.

И тьма сомкнулась.

Эпилог

Через неделю спутники НАТА зафиксировали полное затишье в районе Архангельска. Никаких радиосигналов, никакого движения. Город был окутан странным золотисто-черным туманом, который не рассеивался и не двигался.

Спецгруппа, отправленная на разведку, обнаружила, что все заграждения исчезли. Колючая проволока и бетонные стены растворились, как сахар в воде. На их месте цвела странная растительность — черные цветы с лепестками, похожими на перья, которые тихо пели на ветру.

Город был пуст. И одновременно — полон жизни. Стены домов дышали. Окна смотрели на мир живыми, понимающими глазами. Ветер приносил обрывки тихого красивого пения на забытом языке.

А в центре города, на площади, там, где раньше стоял памятник Ленину, теперь бился гигантский кристаллический пульсирующий объект, испускающий ровный, мерный гул.

14.8 Гц.

Ритм был постоянным. Неизменным. Как сердцебиение спящего исполина.

Разведчики не нашли ни одного человека, но они постоянно чувствовали на себе чей-то взгляд. Им казалось, что из теней до них доносятся обрывки фраз, шепот их собственных имен, сказанных голосами давно умерших родственников.

Они нашли дневник генерала Воронцова. Последняя запись была сделана уже не чернилами, а чем-то темным и блестящим, как смола.

«Они были правы. Мы не умираем. Мы просто… возвращаемся. Просыпаемся. Это не конец. Это начало настоящей жизни. Настоящего единства. Она помнит всех. Каждого, кто когда-либо ходил по этой земле. Она зовет их всех домой. И они идут. Скоро придут за всеми».

Группа отступила. Решила доложить и ждать приказов.

Но той же ночью один из солдат, рядовой Джеймс, проснулся от того, что его радио самопроизвольно включилось. Из динамика лился чистый тон 14.8 Гц. И сквозь него — голос его сестры, погибшей в автокатастрофе пять лет назад.

«Не бойся, — шептала она. — Здесь так хорошо. Здесь нет боли. Я скучаю по тебе».

Утром рядового Джеймса нашли в его палатке. Он сидел на кровати и улыбался. Его глаза были чистыми, ясными, без следов безумия.

— Я готов, — сказал он. — Я хочу домой.

И указал рукой на север. В сторону Архангельска.

Частота 14.8 Гц не прекращалась. Она становилась всё громче. Её начинали слышать уже не только в приграничных зонах. Её слышали в Москве. В Лондоне. В Вашингтоне. В тишине спален, в белом шуме между радиостанциями, в самом ветре.

Она была повсюду.

И она звала домой.

Конец первой эпохи человечества.