Ядовитый шрам (гет)

Новое убежище у реки было мрачным и сырым. Низко нависающие ивы плакали своими длинными ветвями, касаясь мутной, медленной воды. Постоянная морось, казалось, проникала сквозь брезент палатки, сквозь одежду, прямо под кожу. Каждый день был похож на серый, бесконечный сон. Но никто не спал по-настоящему.

Страх стал их воздухом. Они дышали им, он пропитывал их еду, он окрашивал их сны. После нападения в лесу Дина угроза перестала быть теоретической. «Душевный Якорь» был не просто внутренним демоном Гермионы; он был реальным, действующим оружием, нацеленным на них всех. И спусковым крючком для этого оружия были ее собственные чувства.

Гермиона превратилась в тень самой себя. Она почти перестала говорить, боясь, что любое неосторожное слово, любой всплеск эмоций вызовет новую вспышку. Она двигалась по палатке медленно и осторожно, словно неся внутри себя хрупкий, но смертельно опасный груз. Ела она через силу, по несколько ложек, только после долгих уговоров Гарри. Сон стал ее главным врагом. Каждую ночь она до последнего боролась с дремотой, боясь кошмаров, боясь той уязвимости, что приходит во сне. Часто Гарри, просыпаясь среди ночи, видел ее силуэт — она сидела на своей койке, обхватив колени, и просто смотрела в темноту, сторожа собственные мысли.

Ее страх порождал новый виток отчаяния, а отчаяние, в свою очередь, делало ее еще более уязвимой для проклятия. Это был замкнутый, порочный круг, из которого, казалось, не было выхода.

Гарри был одержим. Поиск крестражей, миссия, возложенная на него Дамблдором, отошла на второй, если не на третий план. Все его мысли, вся его энергия были сосредоточены на одной цели: спасти Гермиону. Он часами просиживал над пыльными томами из библиотеки Блэков, его глаза покраснели от напряжения, а под ними залегли темные круги. Он искал контр-проклятие, ритуал очищения, любое упоминание о том, как разорвать эту дьявольскую связь. Каждая страница, не дававшая ответа, была маленьким поражением, которое лишь подстегивало его ярость и решимость. Он чувствовал, как время утекает сквозь пальцы, и с каждым днем его подруга угасала у него на глазах.

Рон же был пойман в ловушку собственного чувства вины. Он больше не злился. Ревность сменилась жгучим, всепоглощающим стыдом. Он снова и снова прокручивал в голове ту ссору, свои жестокие, эгоистичные слова. Рон не знал всей правды о проклятии, но понимал главное: его вспышка гнева и обиды стала тем самым «эмоциональным потрясением», которое привело к ним Пожирателей. Он почти убил их. Всех.

Это осознание было невыносимым. Рон отчаянно хотел помочь, искупить свою вину, доказать, что он не бесполезен, не является обузой. Он видел, как Гарри в одиночку несет на себе груз ответственности за Гермиону, и это лишь усиливало его чувство неполноценности. Он тоже начал рыться в книгах, но делал это неуклюже, без системы, хватаясь за любую, даже самую безумную идею. Он должен был что-то сделать. Что угодно.

И он нашел.

Это была тонкая, невзрачная книжица в простом кожаном переплете под названием «Магия Границ: Очищение и Изгнание». В одной из глав Рон наткнулся на описание ритуала «Выжигания Тени». В тексте говорилось, что ритуал способен «подавить и запечатать темное проклятие, питающееся сущностью жертвы, создав вокруг него непроницаемый саркофаг из чистой воли».

Сердце Рона забилось чаще. Вот оно! Решение! Он вчитывался в описание, его надежда росла с каждой строкой. Ритуал требовал трех участников: самой жертвы, «якоря» — того, кто будет удерживать и стабилизировать магию жертвы, и «резца» — того, кто направит свою собственную магию на выжигание чужеродной тени. Все сходилось. Их как раз было трое.

В своем слепом энтузиазме, в жгучем желании все исправить, Рон не обратил внимания на короткую сноску в самом низу страницы. Она была написана мелким, почти неразборчивым почерком и гласила: «Ритуал крайне нестабилен. Любая ошибка в концентрации, малейший изъян в воле «резца» или слабость «якоря» может привести к неконтролируемому выбросу магии, следствием коего станет необратимая потеря магических способностей, рассудка или самой жизни жертвы».

Он не заметил этого предупреждения. Или не захотел заметить. Он увидел лишь шанс. Шанс на искупление.

Вечером, когда Гарри в очередной раз безуспешно закрыл толстый фолиант и устало потер переносицу, Рон решился.

— Я нашел, — сказал он, его голос звучал громко и неестественно в гнетущей тишине. Он положил тонкую книжицу на импровизированный стол. — Я нашел способ ей помочь.

Гарри и Гермиона подняли на него глаза. Взгляд Гермионы был пустым и апатичным, но Гарри тут же подался вперед, в его глазах вспыхнул огонек интереса.

— Что это?

— Ритуал «Выжигания Тени», — с гордостью объявил Рон. — Он может запечатать проклятие. Сделать его неактивным. Мы можем это сделать. Прямо сейчас.

Гарри схватил книгу и быстро пробежал глазами по странице, которую указал Рон. Гермиона тоже с любопытством заглянула ему через плечо. По мере чтения лицо Гарри становилось все более мрачным.

— Нет, — сказал он, захлопывая книгу с таким резким стуком, что Гермиона вздрогнула. — Это слишком опасно, Рон. Тут говорится о «чистой воле», о «стабилизации». Это не точное заклинание, это что-то вроде медитации под давлением. Один неверный шаг, и…

— И что? — нетерпеливо перебил Рон. — Будет хуже, чем сейчас? Хуже, чем ждать, пока они снова нас найдут? Хуже, чем смотреть, как она медленно угасает? Мы должны попробовать! Это наш единственный шанс!

— Это не шанс, это русская рулетка! — голос Гарри стал жестче. — Мы не знаем, как это работает! Мы можем сделать только хуже! Мы можем ее убить!

Гермиона, слушавшая их спор, медленно покачала головой.

— Гарри прав, Рон, — тихо проговорила она. — Риск слишком велик. Мы не можем…

И тут Рон сломался.

Ее тихий, согласный с Гарри голос стал для него последним доказательством. Это был не просто спор о методах. Это был снова их единый фронт. Гарри и Гермиона против него. Они не доверяли ему. Они не верили в него. Его отчаянная попытка помочь, его шанс на искупление — все это было отвергнуто. И боль от этого отвержения, смешанная с остаточным ядом ревности и вины, вылилась в чудовищную, непростительную жестокость.

— Конечно, Гарри прав! — выкрикнул он, и его лицо исказилось от обиды. — Гарри всегда прав! Особенно когда дело касается тебя! Ты же не хочешь, чтобы все это закончилось, да?

Гарри и Гермиона уставились на него, ошеломленные.

— О чем ты говоришь, Рон? — ледяным тоном спросил Гарри.

— Я говорю о том, что, может, тебе даже нравится это, Гермиона! — слова вылетали изо рта Рона, как ядовитые стрелы, и он уже не мог их остановить. Он смотрел прямо на девушку, и его глаза метали молнии. — Вся эта его забота! Все это внимание! Он носится с тобой, как с фарфоровой куклой! Без своего проклятия ты бы снова стала просто книжным червем, занудой с вечно поднятой рукой! А так… так ты особенная!

Это был удар ниже пояса. Удар, нацеленный не просто в ее страх, а в самое сердце ее личности, в ее самооценку, в то, кем она всегда была. Быть просто умной, просто полезной, просто книжным червем — это было ее сутью. И слова Рона обесценили все это, выставив ее нынешнее положение жалким спектаклем ради внимания.

Гермиону словно окатили ледяной водой. Она задохнулась от боли и унижения. Это было хуже, чем пытка Беллатрисы. Кинжал вырезал слова на ее коже, но слова Рона выжигали их прямо на ее душе. Вся ее выстроенная с таким трудом оборона, все ее попытки контролировать эмоции — все рухнуло в один миг.

Ее пронзила такая острая, всепоглощающая волна душевной боли, что мир перед глазами потемнел.

И «Душевный Якорь» ответил.

Она не вскрикнула. Она просто замерла, ее глаза расширились от ужаса, а рука сама собой вцепилась в предплечье. Шрам под свитером вспыхнул не тусклым, а яростным, ослепительным багровым светом, который просветил даже сквозь ткань. Палатку на мгновение залило адским сиянием.

Гарри, увидев это, бросился к ней, но было поздно.

Видение, обрушившееся на Гермиону, было не просто набором образов. Оно было четким и ясным, как будто она смотрела в окно. Она видела их палатку, ивы, изгиб реки… но смотрела она на них сверху, с высоты птичьего полета. Она чувствовала холодное, злобное удовлетворение, которое не принадлежало ей. И она услышала приказ, который прозвучал не в ее голове, а будто со всех сторон одновременно. Голос Беллатрисы Лестрейндж, усиленный магией Волдеморта, торжествующий и властный:

— ОНИ ТАМ! ВЗЯТЬ ИХ!

А затем, почти сразу, раздался звук, от которого у них заледенела кровь.

Треск.

Громкий, как выстрел. И не один. Целый шквал треска раздался со всех сторон от их лагеря. Это была уже не пара Пожирателей, высланных на разведку. Это был целый отряд.

Рон застыл на месте, его лицо превратилось в маску ужаса. Он смотрел на Гермиону, скорчившуюся от боли, на багровое сияние, медленно угасающее на ее руке, и на Гарри, который отчаянно пытался привести ее в чувство. И он понял. Он все понял.

Его слова. Его жестокие, ревнивые, полные яда слова стали оружием в руках врага. Он не просто обидел подругу. Он нажал на спусковой крючок. Он предал их. Не со злым умыслом, не по злобе, а из-за собственной слабости, из-за уязвленной гордости. Но для Пожирателей Смерти, которые уже сжимали кольцо вокруг их палатки, причины были не важны. Важен был лишь результат.

И результат был катастрофическим. Тень предательства, рожденная в его собственной душе, накрыла их всех.