Солнечная мозаика (джен)

Цирцее было больно. Эта боль не разрывала на части, не выжигала внутренности мучительным ядом. Она свернулась тоскливым клубком в груди, сжимала сердце осознанием необратимости смерти и вызывала желание лечь на постель и никогда в жизни больше не вставать. Уход Тиресия окрасил мир в тускло-серый, и лишь дочери заставляли Цирцею дышать. Двигаться. Пытаться существовать — как жить? — дальше. Привыкнуть — невозможно, невыносимо. Взгляд то и дело возвращался к его месту за столом. Руки тянулись за ингредиентами для его зелья. Язык замирал на середине фразы в ожидании, что ее продолжат его губы. Тиресий сделал все, чтобы Цирцея не винила себя в его смерти — ведь он обычный человек, проклятый богиней, он не мог жить вечно. Цирцея всего лишь скучала. Скучала так, что проще было вырвать сердце из груди, чем терпеть изнуряющую тупую боль.

Даже Геката, заглянувшая к ученице, непривычно ласково вцепилась в волосы и пообещала спустить кожу, если Цирцея доведет себя до истощения, а потом позволила ей плакать себе в плечо. Стало легче. Ненамного. Ненадолго. Память услужливо подкидывала счастливые моменты прошлого: как Тиресий пел какую-то глупую и заедающую песню — Цирцея часто ловила себя на том, что мурлыкает под нос назойливый мотив — как смеялся, как демонстративно спотыкался обо что-то, принуждая себя ловить — и как бесшумно, чтобы не разбудить, передвигался ночью, как лучики морщинок собирались возле слепых глаз… Ужасно хотелось увидеть его вновь, обнять и не отпускать больше никогда.

Солнце все также равнодушно золотило верхушки деревьев, величаво спускаясь за горизонт. Слез не было. Лишь ноющая, нескончаемая тоска.

— О славная владычица острова Ээя, сиятельнейшая дочь Гелиоса и ученица Гетаты, Цирцея, — голос, звенящий, легкий, послышался в зале. — Рад наконец увидеть тебя воочию.

Прямо в воздухе перед Цирцеей возник худой, но жилистый юноша в крылатых сандалях. Его небрежно растрепанные светлые кудрявые волосы спадали на высокий лоб, пряча глаза, лицо все было усеяно веснушками, а на губах играла лукавая улыбка. В зал словно ворвался дух приключений собственной персоной, готовый развеять тоску и встряхнуть сонное болото реальности.

— Приветствую вас, благодетельный Гермес, сын Зевса, — Цирцея начала традиционное приветствие, но бог прервал ее небрежным взмахом руки.

— Стоп-стоп-стоп, дорогая, не поминай моего замечательного родителя, не дай боги, услышит, — живое лицо Гермеса отразило всю степень нежелательности такого исхода, и Цирцея с ним мысленно согласилась. — Проще надо быть, проще, — Гермес потянулся обнять ее за плечо. Цирцея непроизвольно сделала шаг в сторону: от богов, конечно, не сбежать, но это не значило, что она даже не попытается отстоять себя. — Так, понятно, — Гермес демонстративно убрал руки за спину. — Ученица Гекаты, давай я просто поклянусь Стиксом, что не причиню тебе боли и мы пропустим этап, на котором ты от меня шарахаешься, возьмем амфору вина — я у Диониса ее… ну будем считать, что одолжил, ладно? — и поболтаем? Тиресий столько про тебя рассказывал, что я не мог упустить возможности с тобой познакомиться. Жаль, дела-дела, не мог заскочить пораньше. У меня ведь столько обязанностей, ты не представляешь, — он заговорщически подмигнул и принялся перечислять свои задачи.

Речь Гермеса лилась бурным, сметающим все потоком, и Цирцея немного растеряно заморгала. Тиресий, бывало, говорил быстро, однако по сравнению с богом посланий он казался ленивцем, еле-еле открывавшим рот. Страх от присутствия рядом божества умер, не успев родиться, погребенный под тонной недоумения. Единственное, что Цирцея поняла из слов Гермеса — боли он не причинит. Да и не похож он был на того, кто представляет хоть какую-то опасность. Скорее, Гермес напоминал озорного мальчишку из тех, какими были когда-то ее братья — подвижным, смешливым, веселым и теплым, как весенний луч солнца. Цирцея фыркнула, прерывая велеречивые излияния.

— Я не пью крепкое вино, оно туманит разум. Предпочитаю травяные отвары. И могу предложить рагу и запеченое мясо.

Гермес заулыбался шире — а у него щеки от этого не болят?

— Зря отказываешься, чудеснейшее вино! Пару чаш за компанию можно, ничего тебе не сделается. Неси блюда, я расскажу тебе только свежайшие и правдивейшие новости, — глаза хитро сверкнули из-под кудрей, намекая на степень правдивости новостей. — Негоже такой талантливой женщине грустить, да еще и в одиночестве.

С этим Цирцея могла поспорить: компании, тем более бога, она не искала, однако сделала, как просил Гермес, и устроилась напротив него за столом, вслушиваясь в пестрящую эпитетами и метафорами многословную болтовню. В принципе Гермеса можно было понять… если привыкнуть к его манере изъясняться и частить, так что Цирцея с жадностью слушала рассказ о пребывании Тиресия в подземном мире.

— Персефона, очарование моих очей, колючка в сердце нашего дорогого и всеми обожаемого повелителя тьмы, спелась с твоим другом, разговаривают без умолку, все время шушукаются по углам, а несчастнейший владыка подземного мира потом хватается за голову и натурально седеет. Нет, боги умереть не могут, но если бы могли, то прекрасная Персефона определенно довела бы своего любимого мужа. Но Тиресий забавный малый, не спорю. Твердит о са-мо-ле-тах, — знакомое Цирцее странное слово Гермес произнес по слогам, — об ав-то-мо-би-лях, интернете и куче странных штук. Бедняга, сильно же его моя совоокая сестрица невзлюбила!

Это напоминание ножом пронзило грудь. Тиресий страдал от «дара» пророчеств, путал настоящее и будущее, терзался кошмарами и дико боялся темноты. А еще просыпался с отчаянной мольбой: только бы не подземный мир! Как же горько осознавать, что его страшный сон сбылся, а Цирцея не могла больше облегчить эту боль…

— Выпей, — Гермес прервался на середине предложения, бесцеремонно стер большими пальцами мокрые дорожки с щек (Цирцея разве плакала?) и вручил ей чашу с вином, — и расскажи, каким он был. И правда ли, что ты можешь превратить смертного в свинью?

Боги коварны. Цирцея это знала. Знала — и повелась на безобидный вид Гермеса, на красивую улыбку и увлекательные речи. От вина зашумело в ушах, а голова сделалась легкой-легкой, как перышко в крыльях Гермеса…

Она говорила много, сбивчиво, давясь слезами и перескакивая с темы на тему, а бог слушал внимательно, приобнимая за плечо — когда только успел оказаться так близко? Потом они обсуждали Ариадну — Цирцея смеялась сквозь плач, вспоминая детство любимой племянницы. Рука Гермеса была горячей, серьезность сменялась весельем со скоростью мысли, а Цирцея искренне и пьяно улыбалась впервые с момента смерти друга. Гермес заражал авантюрным настроением, желанием выйти за рамки привычного и дозволенного, и затуманенный вином разум дерзнул попробовать невозможное… Бог, казалось, не ожидал такого и смотрел на нее со смесью чистого ошеломления, граничащего с восторгом.

— Это же безумие, Цици.

Цирцея нахмурилась, и даже дурман отступил.

— Никогда не называй меня так. Это имя — для них, — для самых близких и любимых, для тех, кто был с ней рядом всю жизнь, для тех, кого она любила всем сердцем и душой…

Она ожидала, что Гермес посмеется над ее желанием, как над капризом, но он удивительно покладисто сказал:

— Ладно, как хочешь, дорогая.

А потом была магия. Цирцея не знала, что вело ее в тот вечер: хмель, присутствие проводника в подземный мир, неуемная фантазия, — но только она проснулась далеко за полдень на каком-то незнакомом берегу, в котором лишь спустя некоторое время признала дальний край собственного острова.

Цирцея села, ощупывая себя: одежда, к великому счастью, была на ней, не хватало только пары золотых колец. Болела с непривычки голова — не сердце, в горле стоял противный комок — ничтожная цена за все произошедшее… Только где же? Цирцея судорожно ощупывала потайные карманы в поисках…

— Не это ли ищешь? — все такой же бодрый и довольный всем Гермес стоял рядом, небрежно опираясь на посох, и лениво крутил в руке два флакона со светящейся зеленовато-синей жидкостью. Ключ ко входу и выходу в подземный мир. Недоступная живым дорога, созданная Цирцеей за одну ночь. — Паршивый у тебя вид, подруга, — хмыкнул Гермес.

Цирцея тряхнула головой и криво отзеркалила его улыбку.

— Ничего, переживу, — Цирцея поднялась и требовательно протянула руку.

Гермес легко расстался с флаконами, но напоследок серьезно шепнул на ухо:

— Помни: никому не под силу обмануть смерть. Из подземного мира не возвращаются прежними. Подумай, готова ли ты рискнуть всем в обмен на короткий разговор с тем, чьи слова ты и так можешь предсказать. Я, конечно, не советник тебе, но мертвые и живые должны оставаться в своих мирах.

И он исчез, оставив ее до боли сжимать флаконы с заветным зельем. Стоил ли шанс увидеть Тиресия всех испытаний? Цирцея была уверена, что стоил. Тиресий бы прибил ее за такие мысли. Их дружба — самое светлое, что происходило в жизни Цирцеи, но она должна остаться в прошлом — так бы он сказал? Теперь у нее в руках находилась возможность — однако стоило ли принимать решение сразу? Вдалеке раздались звонкие голоса нимф, и Цирцея спрятала зелье. Она все еще скучала. Но прямо сейчас Цирцею ждали дела, а потом… Потом она решит.