Солнечная мозаика (джен)

У Цирцеи все было в порядке, все под контролем. Невидимые нити золотистой солнечной магии окутывали весь остров, пронизывали каждый уголок. Ничто здесь не происходило без ее ведома и согласия. Нет нужды давить, повышать голос: всегда можно объяснить названным дочерям, почему то или иное под запретом, умело сыграть на струнах души. Почти все нимфы Цирцеи не знали другой жизни, а те, кто помнил... Что ж, они ещё больше остальных соглашались с матерью.

Цирцея верила, что ограничения лишь ради блага ее дочерей. Мужчины несут зло, разрушения и смерть. Они разбивают сердца неосторожным словом, взглядом, а бедные девушки потом всю жизнь льют слезы по несбыточному. Нет, Цирцея не могла обречь своих нимф на страдания!

Ее остров — маленький мир, где есть все для идеальной жизни. Есть книги, музыкальные инструменты, нити, из которых можно ткать самую разнообразную одежду. Есть спелые фрукты и молоко. Есть роща и пляж с песком настолько мелким, что разглядеть отдельные песчинки невозможно.

Да, Цирцея заставляла нимф самих ухаживать за коровами и другими животными, пропалывать сад от сорняков, ткать одежду и готовить, хотя могла бы сделать все с помощью магии. Зато девочки не скучали. К тому же Цирцея никогда не запрещала ни петь, ни танцевать, ни смеяться, ни дурачиться, всегда поддерживала и наставляла, уделяла внимание каждой нимфе. Так что она считала себя хорошей матерью.

И, конечно, сложно было предположить, чтобы на ее острове появился кто-то из мужчин — смертных ли, богов ли, иных ли созданий. Единственным исключением был Гермес, изредка доносивший вести с других земель, но Цирцея бдительно следила, чтобы тот не засматривался на ее дочерей, а те, в свою очередь, не видели бога посланий.

Так что, если и происходило в мире нечто безумное и из ряда вон выходящее, оно никак не затрагивало Цирцею. Так было всегда. И Цирцея надеялась, так будет.

* * *

Венец из чистого золота выполнен в виде причудливых, острых листьев. Если не знать, как правильно брать, можно порезаться. Цирцея знала, ведь венец — один из немногих подарков Гелиоса, отданный даже не лично, а через мать. Естественно, зачем ребенку видеть отца? Глупая блажь.

Цирцея вздохнула, задумчиво разглядывая переплетение золотых ветвей, искусное и искусственное. Когда-то она переживала. Так давно, что и не вспомнить теперь.

— Мама! — юная нимфа замерла на пороге ее комнаты, не пересекая грань.

— Мы тебе венок сплели, примеришь? — и столько искренней любви в таких простых словах!

Цирцея привычно улыбнулась: не престало ходить грустной, когда рядом ее девочки.

— Конечно, я иду, дорогая.

Цветы невесомо опустились на голову, настоящие, живые. Дороже и легче любого золота.

* * *

— О чем задумалась? — Медея встала рядом, облокотилась на перила балкона, устремив взгляд желтых глаз куда-то вдаль.

Она была похожа на дочь бога солнца даже больше, чем сама Цирцея: золотистые волосы, сияющая кожа, царственная и гордая осанка. На руках Медеи обязательно звенели золотые браслеты, шею обвивало ожерелье, на пальцах красовались кольца, а в ушах — серьги. Голос Медеи звучал ласково и учтиво.

За день, когда Медея в колеснице Гелиоса прибыла на остров, Цирцея была благодарна от души. Медея — ее племянница, дочь брата, стала одной из тех, на кого Цирцея могла положиться безоговорочно.

— О нас всех, — Цирцея обняла племянницу за плечи. — И о том, какое будущее ждет нас.

— Будущее? У нас сегодня вечер историй, помнишь?

— Разумеется, дорогая. Пойду приготовлю ужин, а ты пока составь список зелий, которые у нас есть. Завтра хочу пополнить запасы, пока есть время, заодно младшим покажу, как работать в лаборатории.

— Как скажешь, мама, — послушно кивнула Медея.

* * *

Цирцея недовольно поморщилась, чувствуя, как к ее острову пристал какой-то корабль. Она могла точно сказать, что корабль этот полон мужчин.

— Дорогая, принеси мне немного белладонны, хорошо, — обратилась она к одной из своих дочерей. — А то вы последние запасы зелья потратили.

Нимфа смущенно потупилась.

— Нам было интересно, можно ли превратиться не полностью, а частично.

— О, и как? — с улыбкой поинтересовалась Цирцея.

— Можно. Только у Дианы теперь кошачьи ушки.

— Хм, а я даже не заметила. Надо бы ее расколдовать.

— Нет-нет, она и не говорила ничего, потому что ей так нравится!

— Хорошо. Белладонна, — напомнила Цирцея.

Пока солдаты доберутся до ее дворца, она как раз успеет приготовить чудесное зелье. Главное, убрать все, что девочки натворили, а то последствия от приема зелья могут быть... интересными.

Цирцея осторожно добавила зелье в кубки: ровно по числу мужчин в разведке. И ещё несколько кубков на всякий случай, который никогда не наступал, потому что у Цирцеи все всегда шло по плану.

— Дорогие мои, спрячьтесь, пока эти люди будут здесь, — ласково приказала она нимфам.

Затем распустила волосы — они густым каскадом рассыпались по спине. Ослабила лямку хитона. Усмехнулась — до чего мужчины предсказуемы! Цирцея была абсолютно уверена в том, какие лица увидит: дикие, неотёсанные, искаженные похотью и голодом.

Цирцея дернула плечом и поправила любимый кинжал. Ничего. Ради дочерей она была готова вытерпеть сколько угодно липких взглядов.

— Мама, а ты нам расскажешь сказку на ночь? — детские голоса ворвались в тревожные мысли Цирцеи.

Да, верно, все ради них. Цирцея осторожно погладила Диану по волосам — действительно, кошачьи ушки! Заметила у ещё одной девочки ушки кролика. Вздохнула.

— Разумеется, расскажу. Скажете, когда вам наскучит, — она кивнула на уши. — А теперь играем в прятки!

Цирцея убирала зал после солдат — свиньи, как есть свиньи! Волосы давно перехвачены лентой, одежда сидела хорошо и не пыталась кокетливо сползти с плеча. Все идеально.

Цирцея поморщилась, вспомнив пьяные крики и брань. Каждый случайно заплывший на остров корабль лишь подтверждал ее мнение о мужчинах. Хорошо, что она не оставалась безоружной, ведь нельзя... Сердце стиснул ледяной, застарелый страх, и Цирцея тряхнула головой, отгоняя прошлое. У нее есть, за что бороться и что терять, а значит, она должна быть сильной.

Задумавшись, она не сразу заметила, что больше не одна в зале: Гермес легко парил над полом неподалеку, с любопытством склонив голову на бок. Кудрявые волосы падали на лоб, шлем, украшенный крыльями, скрывал лукавые глаза.

— Дорогая моя Цирцея, — Гермес дурашливо поклонился и протянул ей цветок, сорванный у нее же в саду, — давненько мы не виделись! У меня к тебе есть ма-аленькая просьба, — он состроил умильное выражение лица.

Цирцея забрала цветок, старательно запрещая себе краснеть от такого жеста внимания. Гермес всегда такой... Гермес, что глупо было предполагать, что за пустой формальностью кроется что-то большее. Цирцея не сомневалась, что так Гермес обращается со всеми знакомыми, поэтому отступила на шаг назад и предупреждающе подняла руку.

— Дорогой мой Гермес, — в тон визитеру ответила она, — я, конечно, всегда тебе рада, но сейчас не самое подходящее время. Видишь ли, у меня другие гости. Озвучь же скорее свою просьбу, и я займусь ими.

Гермес беспечно рассмеялся, приобнимая ее за плечо.

— О, не волнуйся, у тебя полно времени. Твои гости — те, что не хрюкают — сидят на корабле и готовы сбежать в любой момент. Я перекинулся парой слов с дриадами, они задержат единственного героя, который решил спасти товарищей. Так что времени у нас полно.

Цирцея нахмурилась, сняла его руку. Она была против общения Гермеса с нимфами и против того, чтобы ее девочки как-то задерживали смертного, но спорить с богом не решилась, тем более реального вреда он не причинял.

— Что ж, в таком случае, выпьешь со мной? — Цирцея скрыла все чувства за приветливой улыбкой. — У меня есть прекрасный отвар.

— Всего лишь отвар? — с ноткой разочарования протянул Гермес. — Без сюрпризов?

— Без, — мысли о нимфах наполнили Цирцею неподдельной нежностью. — Но мои девочки, знаешь ли, ходят рядом.

Гермес расхохотался.

Он сидел на кухонном столе, будто стол — самое удобное место во вселенной, болтал ногами, повествуя о Троянской войне, а солнце странно-уютно заглядывало в окно, играя золотистыми пылинками в воздухе. Цирцея делала вид, что ей вот ни капли не интересно, но временами не могла сдержать смешка или едкого замечания.

— Ладно, дорогой, ты достаточно меня развлек, — уже искренней улыбнулась Цирцея. — Чего же ради ты так стараешься?

— Ах, ты меня ранишь в самое сердце! — Гермес театрально отшатнулся. — Разве я не могу зайти к своей подруге просто так?

— Ты начал с того, что у тебя ко мне просьба.

— Ну да, — хмыкнул он. — В общем-то просьба — сущий пустяк, тебе даже стоить ничего не будет. Отпусти солдат, а?

— Что? — вся веселость покинула Цирцею. — Они мужчины, я не могу пойти на такой риск! Нет, даже не проси!

— У того героя из леса холи моли, — предупредил Гермес.

— Есть и другой путь, — Цирцея жестко сверкнула глазами. Ее магия, золотистая, солнечная, гневно затанцевала вокруг. — Я не проявляю милосердия к убийцам.

— Ладно тебе, дорогая, — Гермес взлетел и стал кружить по кухне. — Они не так уж плохи. Одиссей так уж точно.

Цирцея иронично вздернула бровь.

— Он хитрый, умный и вежливый, — сказал Гермес

— Тоже мне достижение, — отмахнулась Цирцея.

— Он любит жену и сына, — сказал Гермес.

— Да что ты? Даже не изменяет?

— Ни разу за десять лет войны!

— Серьезно? — Цирцея рассмеялась. — Мне кажется, ты заврался, дорогой.

Гермес сделал преувеличенно обиженное выражение лица.

— Как можно обвинять меня во лжи? Я недоговариваю, умалчиваю, но не вру.

— Все равно я тебе не верю, — хмыкнула она.

— А ты проверь, — хитро улыбнулся Гермес. —Как насчёт пари? Если Одиссей устоит перед твоим божественным, внеземным обаянием, ты отпустишь его и всю команду. Если нет — только его, — он протянул руку, но Цирцея отступила.

— Я бы согласилась, но почему я должна отпустить Одиссея в любом случае, м?

— Он мой внук. Или правнук, — Гермес прищурился, словно пытаясь определить степень их родства.

По спине Цирцеи пробежали мурашки: внук? Интересно, насколько он похож на Гермеса? Также ли его глаза лучатся лукавством, а речь многословна и красива, но обманчива? Несмотря на внезапную озадаченность, Цирцея осталась холодна.

— Надо было с этого начинать, дорогой, — а вот теперь можно и поиграть. В куклы.

Конечно, крайне самонадеянно думать, что можно манипулировать богом, однако Гермес позволял Цирцее чувствовать себя главной. За это она, пожалуй, была готова снизить цену.

— Мне тут нужно кое-что для острова, — томно начала Цирцея. — Сущая малость, — в ее руках возник список, заготовленный как раз для таких внезапных просьб Гермеса.

— Дорогая, тебе не кажется, что ты перегибаешь? — покачал головой Гермес. — Быть может, по старой дружбе...

Он потянулся к ее причёске, намереваясь заправить прядь за ухо, но Цирцея танцующим движением шагнула в сторону.

— Конечно, по старой дружбе я даже не включила сюда цветок папоротника, слюну Цербера и чешую сирен, хотя мне они тоже нужны.

— Половина, если я выиграю пари, — он так же изобразил что-то вроде танца и легко провел рукой от плеча до локтя.

Нечестный прием, от которого замирало сердце. Совершенно напрасно.

— По рукам.

"Возможно, если его внук хотя бы каплю похож на него, я могла бы", — но эту мысль Цирцея задушила на корню. Как бы ни выглядел Одиссей, кем бы ни приходился Гермесу, он мужчина. Цирцея не сомневалась, что он поддастся на ее женские чары, а значит... Она не пощадит просто так. В конце концов, этот мир прощать не умеет.

Примечания:

Нелинейное повествование и очень вольное обращение с мифологией.

Вдохновением послужила фраза Цирцеи из песни "There Are Other Ways": "I know of a brilliant prophet". Собственно, моему воображению больше ничего не надо.

Тиресий видел все: от первых костров в пещерах древних людей до самодвижущихся колесниц (ав-то-мо-би-лей) и даже летающих железных птиц, способных носить людей по воздуху (са-мо-ле-тов). Впрочем, в существование последних никто, кроме нее, не верил. Может, она не верила тоже, но не хотела его расстраивать.

Тиресий часто не знал, где он и что происходит вокруг. Видения накатывали лавиной, разрывали реальность в клочья, не оставляя ничего. Тиресий не знал даже, жив он или уже умер, ведь он видел себя в царстве мертвых так же четко, как и в мире живых. В любом случае, видения про мир загробный Тиресий не любил и старался направить поток мыслей так, чтобы избежать этого неприятного места. В идеале, конечно, видеть юность, но как назло все воспоминания до слепоты и получения "дара" Афины покрылись таким слоем пыли, что и разглядеть нельзя.

Тиресий видел смерти всех, с кем он говорил. Много, разных, раньше или позже, но итог был один. Тиресий видел Одиссея, погибшего от клыков вепря в ранней юности. Видел его, сраженного вражеским оружием на войне. Убитого циклопом, Посейдоном, Сциллой, Зевсом, одним из женихов Пенелопы... Видел Полита, распростертого на камнях в луже крови. Его же — утонувшего. Принявшего на себя удар, предназначенный Одиссею.

Хуже всего были ее смерти — в ту страшную ночь. От предательства одной из дочерей. От лживого возлюбленного. От разгневанного бога. И так без конца. Смерти. Смерти. Смерти.

Если бы Тиресий мог, он закрыл бы глаза. Но Афина лишила его такой милости. Все, что помогало Тиресию хоть на время избежать видений, — ее зелья. "Почему она не приходит? — спрашивал Тиресий. — Я уже долго, слишком долго здесь. Я не хочу быть мертвым! Скорее бы она пришла и развеяла этот кошмар".

Но он знал, что иногда в его видениях проходили годы, а в реальности — едва ли несколько минут. Сейчас он был мертв (по-настоящему ли? Или снова будущее?) и стоял на палубе корабля. И, естественно, видел много вариантов смертей для каждого члена команды. Он устал. Он смертельно устал. Он не хотел участвовать в этом.

— О златокудрая дочь Гелиоса, внемли моей просьбе и сжалься надо мной, — зашептал Тиресий. Ее всегда бесила его манера говорить, а даже от удара палкой видения отступали. Хотя нет, она же почувствует, как ему плохо и принесет зелья. — Мой разум в смятении, так помоги же мне, облегчи гнет проклятья, — он ведь просил не первый раз! Она должна была услышать! Неужели на сей раз видения слишком сильны? Неужели она не слышит? Сколько прошло времени? Тиресий упорно не хотел верить в собственную смерть.

Память все же уступила, распахнув дорогу к тем моментам, которые Тиресий хотел навсегда сохранить.

* * *

Тиресий тонул во мраке. Он панически боялся темноты, и лишь хрупкая рука удерживала его на грани. Он цеплялся за холодную ладонь, возможно, слишком сильно, но она не возражала. Жесткая трава колола колени.

— Потом сделаем тебе посох, — голос Цирцеи спокоен. Тиресию казалось, если мир перевернется, она лишь пожмет плечами и составит идеальный план. Но все же...

Он, не слушая, наугад протянул руку и коснулся мокрой щеки. Цирцея — странная девчонка. Почему-то она стеснялась плакать. Вот и сейчас она отвела его руку, вцепилась ногтями — он бы наверняка увидел алые полумесяцы, если бы мог. Она точно грозно нахмурила брови — Тиресий был готов улыбнуться впервые с момента наступления тьмы. Цирцея очень забавно злилась.

— Будешь распускать руки, я превращу тебя в свинью!

— Брось, ты слишком добрая, чтобы превращать кого-то в свинью, — вот, он все-таки улыбнулся. Только дочь солнца могла поднять его настроение сейчас, разогнать окружающий мрак.

— На твое счастье, это так, — буркнула Цирцея, не забирая руки.

Тиресий молился, чтобы она не разрывала касание, а она не умела быть жестокой.

— Я попрошу Афину сама, — помолчав, решила Цирцея. — Я дочь бога, она услышит, — Цирцея не хвасталась своим происхождением, просто озвучивала факт, но Тиресию стало страшно.

— Нет! Я не вынесу, если она что-то сделает с тобой! Я сам принесу ей жертвы и объясню все, — тут Тиресий понял, что он абсолютно беспомощен. — То есть ты поможешь мне собрать необходимое? Пожалуйста.

— Помогу, конечно! — она сжала его ладонь.

— А знаешь, — хитро улыбнулся Тиресий, — зрелище-то было так себе.

Наверное, она смотрела на него взглядом "я-убью-тебя-на-месте". Жаль, он не видел.

— Надеюсь, ты не об этом будешь говорить в молитве?

— Эй, я же не совсем дурак?

— Ты совсем дурак! — вскрикнула Цирцея и, кажется, все же разрыдалась. — Она ж тебя за одну мысль испепелит!

— Зато тебе не придется со мной возиться, — обескураженно ответил Тиресий.

— Ты дурак! — повторила Цирцея. — Ты мне как младший брат, я не брошу тебя!

* * *

— Тиресий, еще раз назовешь меня "златокудрой", обращу в рыбку, и будешь страдать молча! — несмотря на грозный тон, губ Тиресия коснулось прохладное стекло.

Он жадно выпил все до последней капли, чувствуя, как холод Подземного мира отступает. Тиресия трясло, но все же он нашел в себе силы улыбнуться.

— Брось, ты никогда не превратишь меня в рыбку. Ни в одной из реальностей.

Цирцея села рядом на кровать — Тиресий это почувствовал — и погладила его по волосам, как ребенка.

— Меня не было ночь. Что случилось?

Одну ночь... За это время Тиресий прожил не одну жизнь. И смерть. Он вновь заледенел, неосознанно прижимая руки к груди в попытках согреться.

— Я... Я был мертв. Я видел ненавидимого странника в царстве теней... Я говорил с ним... Там холодно, холодно и страшно, и, — плечи Тиресия вздрогнули.

— Тихо, тихо, — зашептала Цирцея, обнимая его. — Сейчас весна, может быть прохладно, — ее солнечная, теплая сила окутала Тиресия, прогоняя холод. Ах, если бы она могла также избавить его от тьмы! — Ты у себя в комнате, в моем дворце на острове Ээя. Тебе двадцать девять лет, хотя иногда ты ведешь себя как дряхлый старик, а иногда — как дитя неразумное, — сколько спокойствия в ласковом голосе!

Она всегда знала, что сказать. Всегда умела вернуть его из прошлого, будущего, из самого Подземного мира назад, к свету. Домой.

— Угадаешь, что будет на завтрак? — предложила Цирцея.

— М-м, каша с медом? — улыбнулся Тиресий. — Или салат с сыром? Нет, Цици, ты не будешь готовить мясо, даже не думай.

— Ты не угадываешь, ты подглядываешь, — возмутилась она.

— Все-все, хватит перебирать варианты, у меня голова болит, — шутливо замахал руками Тиресий. Это был нечестный прием: Цирцея сразу растеряла веселый настрой и засуетилась, пытаясь влить в него еще какое-то новое зелье.

Тиресий вновь улыбнулся, согреваясь в лучах ее заботы и внимания. Пока она рядом, он ничего не боялся.

* * *

Видения его захлёстывали. Огонь. Кровь. Смерть. На губах запекся крик: предупредить, предостеречь, сказать! Она не должна быть так беспечна! Не должна быть гостеприимна! Не должна оставлять остров и дочерей без защиты...

Горло сдавило холодным обручем: дар Афины не позволял говорить. Тиресий мог сколько угодно предсказывать Цирцее погоду, напевать глупые песенки из будущего или рассказывать о ещё не изобретенных устройствах, но самого главного сделать не мог. Он проклинал Афину и себя. Но судьба Цирцеи в этой вселенной была предопределена. Боль. Ее боль — самое невыносимое, что можно представить.

Что хуже всего, Тиресий видел и другие варианты. Видел, как она смотрит с прищуром на солдат, видел, как отражает нападение и возносит короткую молитву Гекате, а думает о нем. Видел, как продолжает жить без боли в сердце, без камня на душе, без разъедающего чувства вины.

Он видел ее со смертным мужчиной и с детьми. Видел счастливую семейную жизнь. Видел, как Цирцея оплакивает мужа, но грусть ее светла, как пепел, из которого потом возродится новая жизнь. Но все это — не тот мир, который он знал.

Она стояла спиной — глупо, легкомысленно, доверчиво — нарезала овощи на ужин и мурлыкала под нос какую-то незамысловатую мелодию. Он подошёл сзади, неслышно, неотвратимо, положил руку на теплое плечо. Она даже не вздрогнула.

— Ты такая беспечная, — горько произнес Тиресий, обнимая Цирцею со спины. — Тебе стоит научиться себя защищать, — и это все, что позволит сказать дар Афины.

— Брось, — в ее улыбке звенело самоуверенное веселье. — Кого мне здесь бояться? Нимф? Или тебя что ли?

— Цирцея, — в горле противный комок желчи, — я должен сказать кое-что. Это очень важно...

Она отложила нож, обернулась. Взяла его руку в свою, ободряя.

— Цирцея, — но вновь удавка, сколько бы он ни пытался...

— Не бойся, — Тиресий почувствовал, как Цирцея нахмурилась, сжала его руку. — Что бы это ни было, просто скажи мне, мы вместе придумаем, что делать.

— Я... должен, — слезы бессилия подкатили к глазам. Он ничего не мог сделать. — Эти грибы испортились, не стоит добавлять их в еду, — Тиресий опустил голову, волосы упали на лицо, скрывая его.

— Всего-то? — Цирцея рассмеялась. — Дорогой, зачем так драматизировать? Я уж испугалась, что случится что-то страшное.

Она легко уничтожила грибы, действительно, испорченные, поцеловала его в висок, как ребенка, и вернулась к готовке.

* * *

Тиресий зашел в лабораторию, с шумом наткнулся на стол, опрокинул несколько склянок и разразился ругательствами.

— Что случилось? — Цирцея магией осмотрела его и успокоилась, не обнаружив травм. — Чем тебе не понравился этот стол? Он всегда здесь стоял.

— Неправда, — проворчал Тиресий. — Его не было в моих видениях, ты его уберешь.

— А вот и не уберу! — вредно отозвалась Цирцея, расставляя склянки с зельями по местам. — Никогда.

— Ты поймешь, что надо сделать ремонт в лаборатории и уберешь этот проклятый стол.

— Ни за что не уберу!

— Цици! — Тиресий попытался дернуть ее за волосы, но поймал лишь воздух. — Это ребячество. В конце концов, в одном из вариантов реальности ты это сделаешь, а оставлять стол лишь, чтобы я на него натыкался, — жестоко.

— Мне нужен стол здесь, — упрямо покачала головой Цирцея. — Так удобно передавать друг другу ингредиенты.

— А потом ты придумаешь план получше.

Цирцея хмыкнула, отворачиваясь. Тиресий с мученическим вздохом опустился на стул. Затем тихонько затянул песню.

— Ты издеваешься? — через пару минут взвыла Цирцея. — Этот дурацкий мотив у меня из головы не выйдет неделю теперь!

— Могу спеть другое, хочешь? — Тиресий усмехнулся.

— Не надо. Знаю я твои песни... Что случилось-то? — она не слишком беспокоилась: понимала, что Тиресий сам сказал бы, если дело не терпело отлагательств.

— Просто соскучился. Давно тебя не видел, знаешь ли.

Цирцея качнула головой. Тиресий улыбался так, словно слепота его нимало не беспокоит, а ей оставалось только посмеяться над глупым каламбуром. Смеяться, чтобы не плакать.

— Целый день, да? — Цирцея убавила огонь под зельем и подошла ближе к Тиресию, провела рукой по его отросшим волосам. — Подстричь тебя нужно.

— Не-не-не, мне и так хорошо, — он, как кот, подставил макушку под ее поглаживания. — Между прочим, длинные и распущенные волосы будут в моде.

— Как и какие-то "кожаные куртки", "рваные джинсы" и "обувь на высокой платформе", — Цирцея старательно проговорила неизвестные слова. Она слабо верила, что мир изменится так, как об этом говорил Тиресий, но никогда не подвергала его слова сомнению.

— А ещё танцы, — серьезно кивнул он.

— Танцы и сейчас есть.

— Не такие.

Тиресий загадочно улыбнулся и замолчал. Цирцея вернулась к зелью — дурацкая песня всё-таки прицепилась и теперь мурлыкалась под нос в такт помешиваниям...

— Ты невыносимый интриган, — не выдержала Цирцея спустя два припева. — Так что за танцы?

Тиресий просиял, будто она ему лавровый венок на голову надела. Как есть интриган!

— Закончила с зельем? Давай выйдем, а то я опять споткнусь об этот стол, которого здесь быть не должно.

— А вот и должно!

— А вот и нет!

— А вот и да!

— Не буду больше тебе ничего рассказывать, ты вредная, — Тиресий демонстративно развернулся и вышел...

Попытался выйти, опять забыв про стол. Цирцея, снявшая зелье с огня, поймала его за руку и вывела под локоть.

— Ну? — она скептически подняла бровь.

Тиресий улыбнулся, и положил ее руку себе на плечо, сам приобнял Цирцею за талию.

— Танцуют мужчина и женщина, — объяснил он. — Медленно и плавно, ничего уметь не надо, — Тиресий запел что-то негромко и стал раскачивать их из стороны в сторону.

Цирцея скептически улыбнулась, поддерживая движение. У нее было подозрение, что Тиресий только что придумал этот "танец", но даже так она не злилась. Они почти не обнимались подолгу, все больше пробегая мимо... Цирцея давно не вглядывалась в лицо единственного друга, а между тем его возраст уже брал свое: резко очерченные лучики морщинок окружили невидящие глаза, кое-где на коже появились пятна, маленькие и незаметные пока, в бороду прокралась седина. Несмотря на расслабленность момента, Цирцея сжалась от тоски. Тиресий смертный. И он старел. А она застыла в возрасте двадцати лет, и, если верить пророчествам, проживет ещё долгие-долгие века... Цирцея обняла Тиресия за шею крепче, не желая отпускать, положила голову ему на плечо, чтобы не видеть, чтобы представить, что все хорошо...

— Все хорошо, Цици, ты чего? — Тиресий знал ее слишком хорошо. — Эй, это не весь танец, — он попытался развернуться и наступил ей на ногу.

— Прекрасно, — хмыкнула Цирцея, подняв голову. — Что-то мне уже страшно.

— Брось, это небольшие неполадки. Сейчас все будет, — Тиресий подхватил ее на руки и закружил.

Цирцея вцепилась в его плечи от неожиданности, но возражать и не думала: ее не носили на руках... уж и не вспомнить, сколько времени, а Тиресию Цирцея доверяла. Он мог казаться неуклюжим, мог сносить мебель, смешно ворча, однако с живыми существами был предельно аккуратен.

— Как-то так, — объявил Тиресий, когда допел и поставил ее на пол. — Вообще-то было бы неплохо добавить музыку. И попрактиковаться, наверное?

Сердце вновь защемило. Сколько таких танцев им осталось? Сколько лет в запасе у Тиресия? Сорок? Пятьдесят? Ничто по сравнению с жизнью полубогини... Цирцея уже почти потеряла друга однажды, но теперь не намерена была упускать ни минуты.

— Конечно, дорогой. Даже не надейся, что у тебя получится отвертеться, я ещё не всё твои дурацкие песни выучила.

* * *

Тиресий понял, что темнота не самое страшное в его жизни. К темноте хотя бы можно было привыкнуть. К ослепляющим видениям — нет. Когда Тиресий просто проспал ночь, и, проснувшись, увидел знакомую темноту, облегчение, а не страх затопило его до краев.

Тиресий провел рукой по кровати рядом, нахмурился. Конечно, она не осталась с ним. Вспышка, короткий мутный образ: она прислушивается к его спокойному дыханию, встаёт и бесшумно уходит, но не в свою комнату, нет. Она не спала эту ночь. И не только эту.

Скрип, лёгкие шаги — как же обострился его слух! Стало теплее. Тиресий сел и попытался улыбнуться.

— Я разбудила тебя? Прости, — голос тих и устал.

— Нет-нет, я уже проснулся.

Поднос, звякнув, опустился на стол, а Цирцея прижалась к Тиресию сзади, обняла поперек груди, сильно, цепко, словно ей это тоже нужно.

— Как ты себя чувствуешь?

— Паршиво. Но я хотя бы знаю, что я это я, а ты рядом, — он положил ладонь на узкую и теплую кисть и нудно принялся описывать свое состояние. — Подташнивает, озноб, немного теряюсь, где я...

Цирцея судорожно вздохнула.

— Извини. Я никак не могу подобрать нормальный состав.

Тересий резко обернулся, взмахнув руками, задел ее нос.

— Прости!

— Ничего, — она прозвучала глухо — видимо, зажимала пострадавшее место.

— Сильно задел?

— Нет, ничего, — Цирцея поймала его за руку, положила ладонь ему на колено. Тиресию так было легче.

— Не извиняйся, пожалуйста, — он провел пальцем по ее запястью. — Ты делаешь всё, что можешь, я знаю.

— Этого недостаточно.

— Ну не все же в этом мире должно быть идеально, — улыбнулся Тиресий.

Цирцея раздражённо зашипела. Когда-нибудь таких, как она, назовут перфекционистами.

— Геката говорит, я могу лучше.

Тиресий почувствовал злость: Геката никак не помогала Цирцее, лишь кружила рядом и подначивала. Только один раз богиня вмешалась: когда Цирцея переборщила с каким-то ингредиентом и уже готовилась дать зелье Тиресию. Он не помнил этого момента, заблудившись между прошлым и будущим, но ощущение холодного, испытующего взгляда черных, как смерть, глаз преследовало его.

— Ты можешь, конечно. Но Геката слишком многого от тебя хочет. Не пошла бы она...

— Молчи! — Цирцея стукнула Тиресия по плечу, не давая закончить. — Мало тебе Афины! Ты всех богов решил разозлить?

— Ей на меня плевать, не переживай.

— Тебе стоит быть благодарным. Она помогает мне. Она научила меня разбираться в травах, благодаря ей я умею готовить зелья.

Тиресий фыркнул. Цирцея обожала наставницу слепо, самозабвенно, будто не знала, что Геката — богиня преисподней и ядовитых растений, а значит, по определению не может быть доброй и милостивой.

— Ладно, забыли, — Тиресий примирительно толкнул Цирцею. — Ты молодец, правда. Ты очень многое делаешь.

— Знать бы ещё, в чём я ошибаюсь... Мне бы понять, насколько сильны побочные эффекты, чтобы не переборщить с их устранением.

— Хм, — Тиресий попытался придумать, как бы поточнее описать свои ощущения. Видения, прежде чуждые и непонятные, внезапно пришли ему на помощь, — а если для упрощения представить восприятия мира в виде тетраэдра, расположенного в пространстве с центром в точке ноль-ноль-ноль...

— Чего? — неизящно переспросила Цирцея. — Ты головой не бился? Что такое "тетраэдр"? — и она полезла ощупывать голову Тиресия на предмет шишек.

— Да подожди ты, — он слегка сжал ее запястья, привлекая внимание. — Это, действительно, удобно! Если грани — это определенные чувства, то по положению точки в пространстве можно вычислить интенсивность того или иного побочного эффекта, — Тиресий и сам не знал, откуда у него появилась такая странная идея, но теперь был твердо уверен: он на правильном пути! Лишь бы объяснить Цирцее, что он имеет в виду!

Судя по всему, объяснение не задалось, а Цирцея уже вычисляла, каким бы зельем прекратить его бред.

— Тиресий, не надо так горячиться, — примирительно попросила она. — Давай мы оба успокоимся, ты расскажешь все с начала, и мы придумаем, что делать с твоим тетраэдром... Или как его там?

Тиресий выдохнул. Да, Цирцея поймет, точно поймет, она же умная. И пусть сте-ре-о-метрию — откуда он знает это слово? — еще даже не придумали, они справятся. Вместе.

* * *

Тиресий знал, что ему осталось недолго. Холод Подземного мира усилился, и даже она была не в силах помочь. Старческое, дряблое тело не могло встать с кровати. Тиресий просил сильные обезболивающие — пусть они сократят его жизнь на несколько дней, зато позволят оставаться в рассудке и провести время с Цирцеей. Напоследок.

— Цици, пожалуйста, я хочу говорить с тобой, — он сжал ее руку. — Я не знаю, сколько мне осталось: несколько часов или, может, дней. Я хочу сказать. Цирцея, я люблю тебя. Как богиню, как подругу, как сестру. Как солнце. Твои золотые кудри и ясные янтарные очи светят мне, как маяк заплутавшему в тумане жизненных невзгод кораблю...

— Тиресий, — она всхлипнула со смешком, — Я сама тебя убью, будешь надо мной издеваться.

Пусть ругается. Тиресий любил ее злость: так Цирцея становилась живой.

— Послушай, я недавно увидел, как сложилась бы моя жизнь без дара Афины. Унылая бы вышла судьба! Нас бы разнесло по разным городам: ты уехала бы на свой остров одна, я б остался. Завел жену, детей, хозяйство. Благоразумно говорил о вине, о том, когда надо убирать хлеба, да о своих родственниках. Цици, ты б вежливо сбежала через пару часов! И остались бы мы друг другу мимолётными воспоминаниями детства, смутными, похожими на сон. Веришь ли, если бы мне дали ещё один шанс, шанс прожить жизнь с самого начала, я бы ничего не поменял. Хотя голая Афина является мне в кошмарах! Но ведь все неплохо вышло? Без ложной скромности: я умнее всех учёных Эллады вместе взятых. И буду умнее всех учёных ещё многие века. Кому посчастливилось прикоснуться к такому количеству знаний? Кто ещё написал столько книг, открыл столько рецептов...

— Ты не писал книги, ты подсматривал в будущее и диктовал все, что видел.

— Да, но все равно. Я видел столько, сколько никому не снилось. И главное — мы были вместе. Я не хотел бы прожить жизнь без тебя, — Тиресий почувствовал, как что-то горячее упало ему на руку. — Плачь, Цици, плачь, если тебе так легче. Но, пожалуйста, не думай, что я страдаю. Это не навсегда. По сравнению с тем, что я прожил, Подземный мир — так, ерунда, мгновение вечности, — он не стал говорить, что после смерти видения продолжат его терзать — ни к чему ей лишние поводы для слез. — Пожалуйста, вспоминай меня с улыбкой. Хоть иногда. Узнаешь, какую ерунду придумали средневековые учёные — посмейся над ними, глядя на наши записи. Будут тебя раздражать хиппи — подумай о том, как бы славно я вписался в их компанию. Улыбайся, Цици, у тебя такая красивая улыбка. Улыбайся — я увижу это, поверь.

— А если я не могу? Что со мной будет без тебя?

— Я останусь с тобой. В твоём сердце, — пафосно воскликнул Тиресий. — Я буду твоим светом, который не даёт спать по утрам. Я буду мухой в твоём супе, я буду надоедливой песней, я буду недочитанной книгой. Ты меня никогда не забудешь. Я буду являться призраком в твои сны и распугивать всех монстров, чтобы они тебя не пугали.

— Какого Тартара? — она плакала уже откровенно. — Ты превращаешь все в фарс!

— До тебя только сейчас дошло, да? — он улыбнулся. — Мне не страшно и не больно. Цици, я счастлив. Из всех вариантов реальности я выбрал бы этот. Я самый счастливый смертный на земле, и ты меня не переубедишь, даже не пытайся. Мне легко сейчас. Запомни меня таким. Запомни, что я уходил счастливым, и не думай, что сделала что-то не так. Я прожил долгую жизнь. Хорошую жизнь. Мое имя будут помнить тысячелетия — можешь себе это представить? Пусть временами становилось паршиво и гадко — оно того стоило.

— Я люблю тебя. Я люблю тебя, Тиресий, — она поцеловала его в лоб.

Тиресий улыбался. Он встретил смерть, как старого друга, — а ведь когда-нибудь эта фраза станет известной на весь мир.

В конце концов, Аид и Персефона пока слишком скучно жили.

Цирцея крутилась у зеркала, и самодовольная улыбка плясала у нее на губах, глаза сияли горделивым блеском, кольца переливались золотом.

— Ты прекрасна, как всегда, — раздался голос от двери, и мужчина проскользнул внутрь.

— Брось, ты даже меня не видишь, — кокетливо отмахнулась Цирцея.

— Хм, и правда, — Тиресий в несколько шагов оказался рядом, взял ее за руку. — На тебе белый хитон и золотистый пеплос, а ещё куча украшений, как у павлина. Но тебе идёт, не думай, — поспешно поправился он.

— Как у павлина? Ну спасибо, — рассмеялась Цирцея, не позволяя другу стянуть с пальца кольцо. — Минос сказал, что у него какое-то важное объявление... Не скажешь, какое, а? — она лукаво прищурилась, но тут же приложила палец к губам Тиресия. — Нет, молчи! Не хочу знать. Люблю сюрпризы.

Тиресий отвёл ее руку, покачал головой, и по едва заметным вертикальным морщинкам на его лбу Цирцея поняла, что ее радость напрасна.

— Эх, вот вечно ты так, — вздохнула она. — Уж лучше не ведать будущего, чем вступать в него с таким кислым лицом.

— Не думай обо мне, Цици, — Тиресий сжал ее руку. — Веселись сегодня от души и помни: все к лучшему. Все, что произойдет сегодня, к лучшему.

— Успокоил, спасибо, — проворчала Цирцея, устраивая голову на плече друга. — Точно не хочешь пойти?

— На праздник, где толпа частично пьяных людей, не имеющих ни малейшего понятия о том, что такое слух, пытаются изобразить из себя оперных див? Ты меня совсем не любишь? Мне видений хватает, благодарю покорно.

— На праздник, где нимфы будут играть на музыкальных инструментах, где царь Колхиды Ээт выставит лучшие яства и лучшие вина.

— А здесь так тихо и спокойно, уютно, не надо изображать из себя боги пойми, кого, раскланиваться "Ах как рад вас видеть, и подумаешь, что я слепой". Ужин мне и сюда принесут.

— Как знаешь, — Цирцея беспечно пожала плечами и выпорхнула в мир музыки и развлечений.

* * *

Вся царская семья собралась в главном зале. Ээт восседал на троне и золотой венец Гелиоса казался продолжением его золотых волос. Перс величественно стоял рядом, и Цирцея мысленно фыркнула: ни за что не скажешь, что два царя не далее, как вчера, устроили банальную драку, что пришлось их разнимать и лечить. Их мать, Персеида, в небесно-голубом одеянии разместилась поодаль, а Пасифая, с лица которой не сходило мечтательное выражение, почти касалась рукой ладони Цирцеи.

Юный критский царь Минос прибыл, разумеется, в окружении пышной свиты, и полились традиционные речи: о том, как хорош праздник, как прекрасны хозяева и гости и "хвала богам!" Несколько раз Минос бросал быстрые взгляды на Цирцею, и та отвечала лёгкой улыбкой. Ей нравился честолюбивый сын Зевса, нравилось, что он обращался к ней с просьбами в обход братьев, что завороженно смотрел, как она готовила зелья, нравились долгие разговоры на грани спора и флирта, медные кудри, мужественное лицо, искорки веселья в серых, грозовых глазах.

— Я бы хотел обсудить кое-что, — звучный, хорошо поставленный голос Миноса был слышен в каждом уголке зала. — Ээт, царь Колхиды, я благодарю тебя за гостеприимство, — Минос сдержанно, с достоинством кивнул, и Ээт отзеркалил его движение. — Я надеюсь, мой визит станет залогом вечного союза между Критом и Колхидой, и вместе мы одержим немало славных побед.

— Да будет так, — произнес Ээт.

— Также, чтобы упрочить наши отношения, я прошу принять дары, — и, повинуясь жесту Миноса, в зал вошли слуги, которые несли в руках дорогие ткани, различные драгоценности, добротное оружие и пряности.

Ээт недоуменно переглянулся с Цирцеей: Минос уже приносил подарки, когда только прибыл в Колхиду, и внезапный щедрый жест выглядел странно. Сердце Цирцеи пропустило удар от неясного, но сладкого предчувствия. Это было глупо, но что еще могли значить подарки?

— И, кроме того, я прошу руки твоей сестры, — продолжил Минос. Щеки Цирцеи вспыхнули. Неуместно и слишком быстро, но, — Пасифаи.

Лишь въевшаяся в разум привычка позволила Цирцее удержать лицо. Когда Минос успел пообщаться с ее сестрой? Когда пришел к такому решению? Почему она?

Пасифая радостно вскрикнула, совершенно не стесняясь, и, казалось, была готова птичкой влететь в объятия критского царя. На ее лице читалось такое чистое, искреннее счастье, что Цирцея не могла не улыбнуться. Ээт мельком взглянул на сестер, а затем благосклонно сказал:

— Я согласен.

* * *

Плакать не хотелось. Разве что от обиды. Цирцея стояла на балконе и беззвучно пересказывала новости Селене, равнодушно взирающей на племянницу с ночного неба. Красивая полная луна проплывала над Колхидой, затмевая серебристым сиянием свет бледных звезд. Она не отвечала, как и всегда, но Цирцея чувствовала, как лунный луч немного потеплел, скользя по щеке.

Когда Цирцея узнала об измене Главка, ей было больно. Так больно, что она билась в руках Гекаты и рвалась отомстить. Теперь ей было... никак. Ведь Минос не обещал Цирцее ровным счетом ничего, да и она сама считала их общение не больше, чем игрой, так что... так что можно сказать, все остались при своем. И все же, что-то неправильное чувствовалось в нежной улыбке Пасифаи, в том, как Минос смотрел на нее, как говорил потом с братом и с матерью... "Все к лучшему, да, Тиресий? — невесело усмехнулась Цирцея. — Ох, поговорим мы с тобой, дорогой, поговорим о терминах".

— Не помешал? — Минос, чтоб ему в Тартар провалиться, бесшумно подкрался сзади.

Цирцее потребовалось всего лишь мгновение, чтобы взять чувства под контроль.

— Нет, что ты. Поздравляю со скорой свадьбой, — она старательно растянула губы в дружелюбной улыбке.

— Хорошо, — Минос с долей облегчения облокотился на перила рядом. — Я уж переживал, что ты злишься, — и пытливые серые глаза вцепились почти в самую душу. Он слишком плохо знал Цирцею, чтобы видеть ее насквозь.

— Я? Злюсь? — она рассмеялась непринужденно. — На что, дорогой?

— Ну, — он отвел взгляд, будто чувствовал себя неловко. — Я и Пасифая... Ты же не ожидала, да? Пойми, — Минос заговорил быстро и как-то лихорадочно, — мы бы не ужились с тобой. Ты слишком самодостаточная и гордая, да к тому же владычица острова — зачем тебе Крит? Характер твой не сахар, сама знаешь. А еще ты меня старше и уже, прости, не девочка. И Геката — твоя наставница... Не лучший выбор для хорошей репутации.

— Хватит, — Цирцея подняла ладонь. — Не надо унижать себя и меня никому не нужным объяснением. Скажи только одно: ты любишь Пасифаю?

— Конечно, — без сомнений ответил Минос и улыбнулся самодовольно, пытаясь приобнять Цирцею за плечи. — Возможно, у нас все получилось слишком быстро, но ведь мы идеальная пара, не так ли?

— А вот этого не надо, — Цирцея скинула его руку, — братец. Имей в виду, ты ступил на скользкую дорожку: за Пасифаю я убью, не задумываясь.

Глаза Миноса сверкнули от бешенства.

— Ты угрожаешь мне? — он схватился за кинжал, но тут же выронил его, растирая покрасневшую ладонь.

— Угрожаю? — глаза Цирцеи светились солнечно-желтым; из-за ее магии кинжал раскалился докрасна. — О нет, конечно. Это всего лишь предупреждение.

— Мой отец — Зевс, — бешено вскинулся Минос, не решаясь, однако, приблизиться.

— А мой — Гелиос, — Цирцея оставалась холодна. — И, как ты верно вспомнил, меня учила Геката. Подумай дважды, нужен ли тебе такой враг, как я?

Какое-то время Минос сверлил ее тяжелым взглядом, но Цирцея не отступала. Вся симпатия мгновенно превратилась в отвращение — как вообще можно было считать Миноса привлекательным? И не совершает ли Пасифая ошибку, добровольно связываясь с этим человеком?

— Хорошо, — в конце концов, кивнул Минос. — Думаю, мы с тобой сможем договориться.