Белые камешки, хлебные крошки (гет)

Он просыпается от тишины. Такой, которая бывает только рядом с ней. Она умеет делать тишину мягкой, осязаемой, почти телесной. Наподобие одеяла.

Дом наполнен запахами тостов, шалфея и жареных грибов. Луна сидит у окна, поджав ноги под себя, в его рубашке — на два размера больше. Волосы спутаны, как всегда. В руках чашка с дымящимся чаем, над которой она то ли дремлет, то ли думает. Она не заметила, что он проснулся. А может, заметила — и просто не подает вида. Конечно заметила. Он уже есть в пространстве. Его присутствие — не звук, а изменение напряжения воздуха. Сдвиг в ткани мира. Она всегда это чувствует. И он это знает.

Он ничего не говорит. Лежит и смотрит на нее.

Сквозь занавеску раннее солнце оставляет полоски на полу. Он слышит, как где-то внизу хлопает дверь: Ксенофилиус, как обычно, ушел чуть свет, оставив на тумбе в прихожей записку из пяти строчек и целую страницу алхимических формул.

Она поднимает голову — и встречается с ним взглядом. Не улыбается. Просто смотрит. Спокойно, глубоко, словно продолжает разговор, начатый ночью.

Он говорит первым:

— Ты же не спала почти.

— Немного спала. — Она ставит чашку на подоконник. — Я думала о тебе.

Он усмехается — натянуто:

— Лучше бы ты подумала о чем-то полезном. О пижме в составе проявляющего зелья, например. Или о драконе, которого ты никак не дорисуешь. Или о новой системе оценки экзаменов.

— А я и думала. О пижме, о драконе, о системе. И о тебе. Ты же знаешь, я всегда думаю сразу обо всем. И о тебе. — Она подходит ближе, садится на край постели. — Ты разговаривал во сне. Я слушала полночи. Но ты не выболтал ни одной сверхсекретной тайны. Даже обидно.

Он смотрит на нее, не зная, что делать — смеяться или обниматься.

— Ты невыносима.

— Это ты уже говорил. — Она берет его за руку. — Много раз. Но мне нравится.

Он садится и прижимается лбом к ее плечу. Она гладит его по волосам.

Проходит несколько минут. Он не двигается. Потом говорит заговорщически, едва слышно:

— Хочешь сверхсекретную тайну?

— Конечно. Кто же не хочет сверхсекретную тайну!

Он шепчет ей на ухо:

— У Фенрира Сивого был хвост. Но не волчий, а какой-то… куцый. Он очень боялся, что кто-то узнает. Но все откуда-то и так знали.

Она прыскает в кулак.

— Я теперь не смогу это развидеть! И ридикулус никакой не нужен!

— Почти все тайны так и устроены. Девяносто процентов — ересь и бред собачий.

— Собачий! — смеется она. — Ересь и хвост собачий! Какой кошмар! Нет уж, никаких тайн!

Она тянется за своей чашкой, снова садится у окна, скрестив ноги. Листает свежий номер "Пророка", бормочет, не отрывая взгляда от страницы:

— Тут статья про тебя и Драко. Прочитать?

— Ни в коем случае!

— Про тебя написано, что ты — "самый нелюдимый, но и самый харизматичный преподаватель в истории Хогвартса". С выводом, что Слизерин теперь — факультет, на который хотят попасть "из-за профессора Снейпа".

Он стонет и закрывает лицо рукой:

— Убей меня. Сразу.

— Не получится. — Она улыбается. — Даже у Волдеморта не получилось. А я всего лишь младший преподаватель.

Они смеются.

Потом завтракают. Она ставит его чашку на постоянное утреннее место. Она не спрашивает, хочет ли он кофе. Просто наливает. Его "нет" всегда будет услышано прежде, чем сказано, его "да" — тоже. И если он сядет и возьмет чашку — это значит "да, я здесь, я пью этот день с тобой".

Потом они перемещаются в Косой переулок и бродят по лавкам — почти бесцельно. В книжном магазине, где полки прогибаются от трактатов и монографий по зельеварению, он неожиданно покупает старое издание "Экстрактов и эссенций".

— Я это уже сто раз читал, — будто извиняясь говорит он и платит за книгу. — Но почему-то хочется.

— Неважно, сколько раз ты читал, — говорит Луна. — Сегодня ты ее купил.

Они заходят в лавку травника, и он впервые видит, как она торгуется — мягко, странно, с шутками, но добивается нужного. Она покупает высушенные лепестки незабудок. Говорит, что хочет сделать настой, "чтобы всегда помнить сегодняшнее утро".

Он смущается, но не возражает.

Они возвращаются домой во второй половине дня. Вдвоем изучают записи, которые оставил Ксенофилиус, спорят (он резко, она спокойно), потом смеются. Потом Луна уходит заваривать свой настой из незабудок. Он наливает чай и идет с чашкой в сад. Смотрит на деревья, слушает шелест травы и не делает ничего.

Так проходит день.

Так наступает вечер.