Цвет дождя (гет)

Боль была острой и настырной, как уличный торговец дешёвыми амулетами. Она пульсировала в предплечье, расползаясь горячими волнами по всему телу. Режущее заклятие Роули было грязным — оно не просто рассекло плоть, но и занесло в рану частички тёмной магии, которые мешали ей затянуться. Кровь пропитала рукав моего плаща и капала на грязные камни мостовой, смешиваясь с дождевой водой.

Я не стал задерживаться, чтобы полюбоваться на поверженных врагов. Такие, как Роули, редко работают вдвоём. Где-то рядом могли быть и другие. Стиснув зубы, я прижал раненую руку к груди и, петляя по задворкам, добрался до своей конторы. Каждый шаг отдавался тупой болью, голова кружилась от потери крови.

Заперев за собой дверь на все магические и маггловские замки, я рухнул в кресло. Комната поплыла перед глазами, серые стены начали плясать. Нужно было что-то делать, и быстро. Простые целительные чары не помогали. Я попробовал Episkey — рана лишь дёрнулась и продолжила сочиться тёмной, почти чёрной кровью. Vulnera Sanentur было слишком сложным заклинанием, чтобы исполнить его на себе одной рукой, особенно в таком состоянии. Я попытался перетянуть руку ремнём, но это лишь усилило боль.

Я понял, что не справлюсь. Упрямство и гордость — плохие помощники, когда ты истекаешь кровью в пыльной конторе над баром. Мунго отпадал — там зададут слишком много вопросов, на которые у меня не было ответов. Да и кто знает, сколько ушей Яксли было там. Оставался только один человек. Человек, которому я поклялся больше никогда не показывать свою слабость.

Судьба — злобная стерва с отвратительным чувством юмора.

Я с трудом дотянулся до стола и выдвинул ящик. На самом дне, под стопкой старых неоплаченных счетов, лежал он. Фальшивый галлеон. Наш старый способ связи со времён Отряда Дамблдора. Я не знал, хранит ли она свой. Возможно, давно выбросила, как и всё, что напоминало ей о прошлом, которое не вписывалось в её новую, блестящую жизнь. Но это был мой единственный шанс.

Сжимая монету в здоровой руке, я сосредоточился. Пальцы покалывало от магии. Я выдавил на ребре монеты одно-единственное слово: «Помоги». Дата и номер моей конторы изменились автоматически. Теперь оставалось только ждать. И надеяться.

Чтобы не отключиться, я потянулся к бутылке огневиски. Горлышко стукнуло о зубы, когда я сделал большой глоток. Жидкость обожгла горло, но на мгновение прояснила сознание. Я откинулся на спинку кресла, глядя в потолок, и ждал. Тишину нарушали только стук моего сердца и капающая на пол кровь.

Я не знаю, сколько прошло времени. Пять минут. Десять. Вечность. Я уже начал думать, что всё напрасно, что она не придёт. Что я так и сдохну здесь, в одиночестве, от руки воскресшего Пожирателя Смерти. Ироничный конец для «Мальчика-Который-Выжил».

И тут в дверь постучали. Тот же настойчивый, знакомый стук. Но на этот раз в нём не было официальной холодности. В нём была тревога.

— Гарри! Открой! Это я! — её голос пробился сквозь толстую дубовую дверь.

Собрав последние силы, я поднялся и, шатаясь, доковылял до двери. Повернул замок. Дверь распахнулась.

На пороге стояла Гермиона. Она была всё в том же строгом министерском костюме, но сейчас он выглядел неуместно. Её лицо было бледным, в широко раскрытых глазах плескался неподдельный страх. Профессиональная маска главы отдела разлетелась на мелкие осколки. Она увидела кровь на моём плаще, на полу, моё белое, как мел, лицо, и ахнула.

— Мерлин… Гарри, что случилось?

— Небольшие… разногласия с клиентом, — прохрипел я, и мои ноги подкосились.

Она подхватила меня, не дав упасть. Её руки, такие тонкие на вид, оказались на удивление сильными. Она втащила меня в комнату, захлопнула дверь и усадила обратно в кресло.

— Кто это был? — её голос дрожал от смеси ярости и беспокойства.

— Потом, — отмахнулся я. — Сначала… рука.

Гермиона опустилась на колени передо мной. Её взгляд был сосредоточенным и профессиональным, как у колдомедика на поле боя. Она осторожно разрезала рукав моего плаща и рубашки своей палочкой. Картина была неприглядной. Рваная рана, края которой почернели, а из глубины сочилась вязкая тёмная субстанция.

— Тёмная магия, — констатировала она, её губы сжались. — Кто-то очень хотел, чтобы ты больше не смог держать палочку.

Она тут же принялась за работу. Её палочка замелькала в воздухе, сплетая сложные узоры целительных заклинаний. Она шептала формулы, которые я слышал лишь в госпитале Мунго. Из кончика её палочки полился мягкий золотистый свет, который окутал мою руку. Боль начала отступать, сменяясь тёплым покалыванием. Я наблюдал за ней, как в тумане. За тем, как сосредоточенно она нахмурила брови, как прикусила нижнюю губу. В этот момент она не была чиновницей. Она была той самой Гермионой, которая штопала наши раны после каждой вылазки, после каждого боя. Моей Гермионой.

Она работала молча, и эта тишина была красноречивее любых слов. Когда основное проклятие было снято, она достала из своей сумочки, которая, очевидно, была заколдована на незримое расширение, флакон с бадьяном и несколько бинтов. Аккуратно промыла рану, её прикосновения были нежными и уверенными. Я вздрогнул, когда её пальцы коснулись моей кожи. Это было слишком интимное, слишком забытое ощущение.

Наложив повязку, она подняла на меня глаза. Страх в них сменился гневом.

— Ты идиот, Поттер. Безрассудный, самонадеянный идиот!

— Спасибо за комплимент, — слабо усмехнулся я. — Давно не слышал.

— Это не смешно! — она вскочила на ноги. — Тебя могли убить! Ты хоть понимаешь, во что ты ввязался?

— Я ввязался в то, во что ты меня втянула! — огрызнулся я, чувствуя, как возвращаются силы, а вместе с ними и старая злость. — Это твоё дело. Твои проблемы.

— Мои проблемы?! — она всплеснула руками. — А кто полез в Малфой-мэнор без всякой поддержки? Кто полез в драку с неизвестно кем посреди бела дня? Я просила тебя найти человека, а не изображать из себя героя боевика!

— Это был Роули, — бросил я. — Торнфинн Роули. Которого, если мне не изменяет память, мы похоронили после Битвы за Хогвартс.

Гермиона замерла. Её лицо снова стало бледным.

— Роули? Этого не может быть.

— Очень даже может. Он лежал без сознания в переулке в пятидесяти метрах отсюда. Живой. И очень злой.

Мы смотрели друг на друга в оглушительной тишине, нарушаемой лишь шумом дождя, который снова замолотил по крыше. Осознание всей серьёзности ситуации накрыло нас обоих. Это был не просто заговор коррумпированных чиновников. Это было что-то гораздо хуже. Что-то, связанное с воскресшими Пожирателями Смерти.

Гермиона устало опустилась на край моего стола. Она провела рукой по волосам, её идеальная причёска растрепалась.

— Что нам теперь делать? — спросила она тихо. Это был не приказ и не вопрос главы отдела. Это был вопрос напарника, который не знает, куда двигаться дальше.

— Для начала, — я кивнул на бутылку, — мне нужно выпить. И тебе, кажется, тоже не помешает.

Я поднялся, подошёл к шкафчику и достал второй, относительно чистый, стакан. Плеснул огневиски в оба. Протянул один ей. Она колебалась мгновение, но потом взяла.

Мы пили молча. Огневиски обожгло горло, но принесло странное успокоение. Мы были одни в этой маленькой, пыльной конторе, окружённые враждебным миром. Совсем как раньше.

— Почему ты ушёл, Гарри? — вдруг спросила она, глядя в свой стакан. — Тогда. Из Аврората. Из моей жизни.

Вопрос, который висел между нами пять лет. Тяжёлый, как могильная плита.

— Ты знаешь, почему.

— Я хочу услышать это от тебя, — она подняла на меня глаза. В них плескалась боль.

Я сделал ещё один глоток. Воспоминания, которые я так старательно топил в алкоголе, всплыли на поверхность.

* * *

Зал суда в Министерстве. Мрачный, холодный. На скамье подсудимых сидел Теодор Нотт. Его отец был одним из первых Пожирателей, а сам Теодор, хоть и не носил Метку, активно сотрудничал с режимом Кэрроу в Хогвартсе. Доказательств было достаточно, чтобы упрятать его в Азкабан на добрый десяток лет. Я сидел на месте свидетеля обвинения, готовый дать показания.

А потом выступила она. Гермиона. В строгой мантии представителя прокуратуры. И она предложила сделку. Нотт сдаёт имена двух высокопоставленных чиновников, которые тайно симпатизировали Волдеморту, а взамен получает условный срок и общественные работы.

Я не верил своим ушам. Я смотрел на неё, а она не смотрела на меня. Она смотрела на судей, на Нотта, куда угодно, только не на меня. Её голос был ровным, убедительным. Она говорила о «высшем благе», о «политической целесообразности», о «необходимости очистить само Министерство».

В тот вечер мы страшно поссорились. В нашей маленькой квартирке, которую мы сняли, полной надежд на будущее. Я кричал, что она предала всё, за что мы боролись. Что она торгуется с мразью, которая мучила наших друзей. Что она променяла память мёртвых на свою карьеру.

— Это не карьера, Гарри, это реальность! — кричала она в ответ, и по её щекам текли слёзы. — Мы не можем посадить всех! Нам нужны союзники, нам нужна информация, чтобы выкорчевать эту заразу изнутри! Ты живёшь в чёрно-белом мире, но он — серый! Он всегда был серым!

— Мой мир был цветным, пока я не увидел, как ты пожимаешь руку убийцам, — бросил я жестоко. И это были последние слова, которые я сказал ей перед тем, как собрать вещи и уйти. Я ушёл не только из квартиры. Я ушёл из Аврората. Я ушёл из её жизни. И мой мир действительно стал серым.

* * *

— Я видел, как ты становишься частью системы, которую я ненавидел, — сказал я глухо, возвращаясь в реальность. — Я видел, как ты меняешься. Как идеалы, за которые мы сражались, превращаются для тебя в разменную монету в политической игре. Я не мог быть рядом и смотреть на это.

Гермиона поставила стакан на стол. Её руки дрожали.

— А ты думал, мне это нравилось? — её голос был полон горечи. — Думал, мне было легко идти на эти сделки? Смотреть в глаза таким, как Нотт, и улыбаться им? Я делала это, потому что кто-то должен был. Потому что, пока ты, великий Гарри Поттер, мог позволить себе роскошь быть бескомпромиссным героем, кто-то должен был разгребать всю эту грязь, чтобы новый мир хоть как-то держался на ногах! Я делала это ради нас! Ради будущего, о котором мы мечтали!

— Будущего, в котором не осталось места для меня, — закончил я.

— Будущего, из которого ты сбежал! — её голос сорвался.

Она подошла ко мне вплотную. Мы стояли так близко, что я чувствовал тепло её дыхания. В её глазах стояли слёзы.

— Я потеряла тебя в тот день, Гарри. Я каждый день просыпалась и засыпала с мыслью, что я сделала не так. Что я должна была выбрать: тебя или дело всей моей жизни? И я не знала ответа.

И в этот момент все барьеры, которые мы так старательно выстраивали годами, рухнули. Вся боль, вся ярость, вся тоска, которая копилась в нас, нашла выход. Я не знаю, кто сделал первый шаг. Кажется, это был я. Я притянул её к себе, зарылся лицом в её волосы, вдыхая забытый, но такой родной запах. Она обвила руками мою шею, прижимаясь всем телом, словно боясь, что я снова исчезну.

А потом я её поцеловал.

Это был не тот нежный, полный надежд поцелуй с моста Ватерлоо. Это был поцелуй отчаяния и голода. Поцелуй двух израненных, одиноких людей, которые внезапно нашли друг в друге спасение. Он был солёным от её слёз и горьким от вкуса огневиски на моих губах. Я целовал её жадно, грубо, пытаясь вобрать в себя, запомнить, наверстать упущенные годы. Она отвечала мне с такой же отчаянной страстью. Её пальцы впились в мои плечи, мои руки блуждали по её спине, прижимая её ещё ближе.

Мы оторвались друг от друга, тяжело дыша. В полумраке комнаты, под шум дождя, её глаза казались огромными и тёмными. И в них я видел не главу отдела, не блестящего юриста, а просто женщину. Мою женщину.

Не говоря ни слова, я подхватил её на руки и понёс в маленькую спальню, примыкавшую к конторе. Она обвила меня ногами, продолжая целовать мою шею, плечи, шрам на лбу. Наша одежда летела на пол вперемешку с болью и недомолвками. Её кожа под моими пальцами была горячей и гладкой. Моя раненая рука тупо ныла, но я не обращал на это внимания. Сейчас существовали только мы.

Наша близость была не нежной. Она была яростной, почти животной. Это было не столько занятие любовью, сколько битва, попытка выбить друг из друга всю накопившуюся боль, заглушить пустоту. Каждый толчок был словом, которое мы не сказали. Каждый стон — признанием, которое мы не сделали. Мы двигались в рваном, отчаянном ритме, пытаясь найти забвение в телах друг друга.

А потом, когда шторм утих, мы лежали в темноте, слушая, как барабанит по крыше дождь. Гермиона лежала, положив голову мне на грудь. Её дыхание было ровным. Я гладил её волосы, и впервые за много лет чувствовал что-то, похожее на покой.

Одна ночь ничего не решала. Я это понимал. Утром мы снова станем чужими людьми, которых связывает опасное дело. Но сейчас, в этой темноте, под шум дождя, мы были вместе. И это было единственное, что имело значение.

Я закрыл глаза. И впервые за долгие годы мне не снились ни кошмары войны, ни серые улицы Лондона. Мне снилось что-то цветное. Что-то, похожее на синий шарф и яркое солнце над Темзой.