Сумерки Справедливости (джен)

Возвращение в дом Эмии было похоже на пробуждение после долгой, тяжелой лихорадки. Ужас подземелий Мато остался позади, но его эхо еще звенело в воздухе. Сакура спала. После того, как Илия стабилизировала ее состояние, она просто уснула глубоким, исцеляющим сном, впервые за много лет свободная от копошащихся внутри нее червей. Ее тело все еще было ослаблено, но тьма отступила.

В гостиной царила странная, умиротворенная тишина. Рин, вымотанная до предела, дремала в кресле. Илия, забравшись с ногами на диван, смотрела какой-то старый мультфильм, ее лицо было серьезным и сосредоточенным, словно она изучала древний трактат. Берсеркер стоял невидимым стражем на улице, его присутствие было почти успокаивающим. Арчер, как всегда, занял свой пост на крыше.

Широ сидел на веранде, глядя на темнеющий сад. Его магические цепи болели тупой, ноющей болью, напоминая о цене, которую он заплатил. Но эта боль была ничем по сравнению с тем облегчением, которое он чувствовал. Они смогли. Они спасли ее. Не путем убийства и разрушения, а путем объединения. Путем самопожертвования.

— Вы заплатили слишком высокую цену за одну-единственную жизнь.

Голос Кёрза раздался рядом. Широ не вздрогнул. Он уже привык к его внезапным появлениям. Примарх стоял в тени под крышей веранды, его гигантская фигура почти сливалась с вечерним мраком.

— Она того стоила, — просто ответил Широ, не оборачиваясь.

— С точки зрения тактики — нет, — возразил Кёрз. — Вы истощили свои ресурсы. Маг-управленец сожгла свои лучшие катализаторы. Гомункул потратила огромный запас маны на поддержание жизни. Ты, мальчик, едва не сжег себя дотла. И все это — ради спасения одной поврежденной единицы. В то время как две главные угрозы, Король Героев и его лживый священник, все еще на доске. Они сильны. Они полны энергии. А вы — ослаблены.

Его логика была, как всегда, безупречна. И, как всегда, абсолютно бесчеловечна.

— Может быть, ты и прав, — Широ наконец повернулся и посмотрел на своего Слугу. — С точки зрения войны, мы совершили ошибку. Но это была не война. Это было спасение.

— Война и есть спасение, — отрезал Кёрз. — Спасение порядка от хаоса. Спасение невинных от хищников. Спасение будущего от гнили прошлого. Но спасение требует жертв. Хирург, который боится отрезать гангренозную конечность, чтобы спасти тело, — не хирург, а убийца.

— Но что, если все тело — это одна большая рана? — спросил Широ. — Что, если, отрезая одну часть, ты лишь делаешь другую слабее? Ты говорил мне, что я должен стать чудовищем, чтобы охотиться на других чудовищ. Я попробовал. И чуть не стал тем, кого ненавидел больше всего.

Он встал и подошел ближе к Кёрзу, глядя снизу вверх в его бездонные глаза.

— Ты видишь в людях лишь болезнь. Гниль. Опухоли, которые нужно вырезать. А я… я сегодня увидел другое. Я увидел, как люди, которые еще вчера были врагами, объединились, чтобы спасти одного человека. Я увидел, как Рин рисковала всем. Как Илия, ненавидевшая меня, использовала свою силу, чтобы помочь. Как Арчер, этот циник, разработал план, который дал нам шанс. Я увидел не гниль. Я увидел… надежду.

Кёрз долго молчал. Он смотрел на Широ, и в его взгляде не было презрения. Была лишь вековая, безграничная усталость.

— «Надежда», — произнес он, и слово прозвучало в его устах как эпитафия. — Я видел, что делает надежда с целыми галактиками, мальчик. Надежда — это ложь, которую мы шепчем себе в темноте, перед тем как нас сожрут. Я жил в мире, где надежда умерла. Ее убил свет. Свет ложного бога, который требовал абсолютной веры и абсолютного подчинения. И когда этот свет оказался ложью, пришла тьма. И эта тьма была честнее.

Он сделал шаг из тени. Лунный свет упал на его бледное, измученное лицо.

— Я не всегда был таким. Когда-то я тоже верил. Верил в закон. В порядок. В то, что если показать людям последствия их преступлений, если заставить их бояться, они изменятся. Станут лучше. Я превратил свой мир, свою планету убийц и психопатов, в идеальное, законопослушное общество. Но знаешь, что случилось, когда я ушел? Когда страх исчез? Они вернулись к своей истинной природе. Они снова начали убивать, насиловать и предавать. Потому что такова их суть. Мой труд был напрасен. Моя вера была ошибкой.

Это не было проповедью. Это была исповедь. Исповедь падшего бога своему единственному, неверующему прихожанину.

— Все, что остается, мальчик, — это контроль. Не надежда. Не вера. А холодный, абсолютный, вечный контроль. Страх — это единственный универсальный язык. Единственная константа. Священник и его золотой король понимают это. Они хотят использовать Грааль, чтобы переписать мир по своим правилам. Их правила — это тирания ради развлечения. Мои правила — это тирания ради порядка. А твои правила, мальчик… твои правила приведут лишь к еще одному Пожару.

— Нет, — твердо сказал Широ. — Ты неправ. Ты видишь только два пути — тиранию или хаос. Но есть и третий. Тот, который я увидел сегодня. Путь, где мы не спасаем всех, но и не жертвуем никем без борьбы. Где мы сражаемся за каждую отдельную жизнь. Не потому, что это тактически верно, а потому, что это правильно.

Он снова посмотрел на свою правую руку, на Командные Заклинания.

— Я больше не твой ученик, Кёрз. Я — твой Мастер. И мы остановим Кирея и Гильгамеша. Но мы сделаем это по-моему.

Кёрз смотрел на него. На этого сломленного, слабого, до смешного упрямого человеческого ребенка, который смел читать ему лекции о морали. И впервые за долгие века он не знал, что ответить. Его логика была безупречна. Его опыт охватывал тысячелетия. И все же, этот мальчишка, который не прожил и двух десятков лет, только что нанес удар по самому основанию его мировоззрения.

— Эксперимент продолжается, — наконец произнес он и растворился в тенях.

Широ остался один. Он знал, что не переубедил Кёрза. Но он сделал нечто более важное.

Он обозначил свою позицию. Он перестал быть инструментом. И стал личностью.

И теперь этой личности предстояло встретиться лицом к лицу с теми, кто хотел лишить этого права весь остальной мир.

* * *

Церковь Фуюки была шрамом на теле ночного города. Ее шпиль пронзал низкие, свинцовые облака, а витражи, изображавшие муки святых, взирали на мир с холодным, стеклянным безразличием. Внутри пахло каменной пылью, воском и ложью, копившейся здесь десятилетиями.

Кирей Котомине стоял спиной к алтарю. Он не молился. Он ждал. Он чувствовал, как нити судьбы, так долго и тщательно сплетаемые им, стягиваются в один узел. Зокен Мато, древний и надоедливый конкурент, исчез. Аномалии этой Войны — сын Кирицугу, провальный гомункул, наследница Тосака — объединились. Это нарушало все правила. Это было восхитительно.

— Они становятся утомительной помехой, — раздался за его спиной голос, в котором ленивая скука смешивалась с блеском чистого золота. Гильгамеш, Король Героев, сидел на передней скамье, одетый в дорогую дизайнерскую одежду, которая выглядела на нем так же естественно, как и его сияющие доспехи. В руке он держал бокал с вином, которому было больше лет, чем иным цивилизациям. — Мальчишка должен был стать идеальной марионеткой для своего призрака. Вместо этого он пытается приручить бурю. Какая безвкусица.

— Напротив, — возразил Кирей, не оборачиваясь. Его губы изогнулись в улыбке, которую никто не видел. — Это кульминация эксперимента. В нем проснулась та же иррациональная, упрямая воля, что погубила его отца. Воля отрицать собственную природу в погоне за бессмысленным идеалом.

— Идеалы — пища для слабых, — фыркнул Гильгамеш. — Надеюсь, финал этого представления будет более захватывающим, чем у его предшественника.

Тяжелые дубовые двери церкви со скрипом отворились, впуская внутрь порыв холодного ночного ветра.

На пороге стояли они. Не как враги, не как конкуренты. Как единый фронт. Широ, Рин и Илия. За ними, в полумраке притвора, застыла фигура Арчера, напряженная и готовая к действию. А вокруг самого Широ воздух, казалось, был темнее и холоднее, словно он привел с собой частичку самой ночи.

— Котомине, — голос Широ прозвучал в гулкой тишине храма. Он был тверд. В нем не осталось и следа от того наивного, сломленного мальчика, которым он был. — Мы пришли закончить эту Войну.

Кирей медленно повернулся. Его лицо было бесстрастной маской священника, но глаза… в его глазах плескался черный, голодный интерес хирурга, предвкушающего редкую и сложную операцию.

— Закончить? — переспросил он с вежливым любопытством. — Мне кажется, вы пришли как раз к началу финального акта. Какое редкое собрание. Наследница Тосака, чей род всегда так цеплялся за правила. Провальный сосуд Айнцбернов, живое напоминание о тщетности их планов. И сын моего старого «друга», который, как я погляжу, обзавелся весьма… колоритной тенью. Вы пришли исповедаться в своих грехах?

— Мы пришли остановить тебя и твою золотую шавку, — дерзко бросила Рин, делая шаг вперед. Ее ладони светились от накопленной маны. — Мы знаем о Граале. О том, что вы сделали с ним в прошлой войне. Ты хочешь не исполнить желание, Кирей. Ты хочешь увидеть, как мир сгорит.

Гильгамеш расхохотался. Громко, искренне, запрокинув голову. Звук его смеха был прекрасен и ужасен одновременно, как звон тысяч золотых монет, падающих в бездну.

— И что же в этом дурного, девчонка? — спросил он, поднимаясь. Он поставил бокал на скамью, и тот исчез во вспышке света. — Этот мир задыхается. Он погряз в серости. В миллиардах бесполезных, неотличимых друг от друга людейшек, чья единственная функция — потреблять ресурсы и производить еще больше серости. Грааль — это не огонь. Это потоп. Он смоет всю эту грязь, всю эту скуку, и на очищенной земле останутся лишь те, кто достоин стоять в моем присутствии. Сильные. Уникальные. Те, чьи страдания и триумфы будут достаточно яркими, чтобы развлечь меня.

— Это не правосудие. Это геноцид, основанный на твоей скуке, — тихо, но отчетливо произнесла Илия.

— Семантика, — отмахнулся Король Героев. — Я — царь. И я всего лишь выпалываю сорняки в своем саду.

— Мы не позволим тебе, — сказал Широ. Он сделал еще один шаг, вставая впереди всех. — Этот город. Эти люди. Да, они могут быть слабыми. Они совершают ошибки. Они причиняют друг другу боль. Но они живые. У них есть право на свои ошибки. Право на свою жизнь. И ни ты, ни кто-либо другой не смеет отнимать у них это право.

Кирей перевел взгляд с Гильгамеша на Широ. Вся его поза выражала глубочайшее, почти философское любопытство.

— Ты говоришь о праве… — вкрадчиво начал он. — Но какое право имел ты, Эмия Широ, когда судил и казнил людей на темных улицах? Какое право имело твое чудовище, когда вырывало из них признания и жизни? Ты сам вкусил этой власти. Ты сам упивался ощущением того, каково это — быть судьей, присяжными и палачом в одном лице. И теперь ты, запятнанный кровью не меньше нашего, смеешь говорить о сострадании? О, какое восхитительное, какое чистое лицемерие.

Слова Кирея были не клинками. Они были ядом, который он впрыснул прямо в старые раны Широ. Он почувствовал, как щеки вспыхнули от стыда.

— Да, — сказал он после тяжелой паузы, и его голос был полон горечи, которую он больше не пытался скрыть. — Да, я ошибался. Я был слаб, и я пошел по легкому пути. Я чуть не стал таким, как вы. Но именно поэтому я здесь. Потому что я, в отличие от вас, смог заглянуть в эту бездну и отшатнуться. Я понял то, чего вы никогда не поймете. Справедливость, лишенная сострадания, — это не справедливость. Это просто тирания в красивой обертке.

— Какая утомительная, сентиментальная чушь, — вздохнул Гильгамеш. Его глаза вспыхнули алым. — Похоже, время для бесед окончено.

За его спиной воздух замерцал, покрываясь золотой рябью. Десятки кругов света раскрылись, как глаза неведомых божеств. Врата Вавилона были открыты.

Битва за право судить мир была готова начаться.

Первый залп из Врат Вавилона был подобен гневу старого бога. Десятки клинков, копий и секир, каждая из которых была прототипом легенд, пропели в воздухе, устремляясь к ним.

— Арчер, Берсеркер! — крик Рин был почти командой, почти молитвой.

Ответом был рев. Берсеркер, колосс из узловатых мышц и безумной ярости, шагнул вперед, принимая на себя основной удар. Древние клинки, способные пробивать стены замков, отскакивали от его серой, подобной камню кожи или вязли в ней, не причиняя вреда. God Hand, его фантазм, делал его невосприимчивым ко всему, что уже не убило его однажды. Это была битва абсолютной защиты против бесконечной атаки.

Арчер же стал тенью в красном. Он не пытался блокировать. Он танцевал между летящими клинками, и в его руках вспыхивали их точные копии. Каншо и Бакуя, его парные мечи, отбивали и отклоняли оружие, которое было неизмеримо сильнее их, но уступало в мастерстве фехтовальщика. Это была битва опыта против мощи.

Но Кирей и Гильгамеш не обращали на них внимания. Их цели были другими.

— Я хочу кое-что проверить, Широ, — сказал Кирей с хищной, исследовательской улыбкой. — Я хочу увидеть, что же в тебе сильнее. Наивность приемного отца или тьма, что течет в крови каждого человека.

Он распахнул свою рясу, демонстрируя грудь, испещренную десятками неиспользованных Командных Заклинаний — наследство его отца с прошлой Войны.

— У меня остался подарок от Грааля. Существо, рожденное из всех желаний, что оказались слишком грязными, чтобы их исполнять, — он поднял руку. — Пробудись, Ангра-Майнью. Покажи этому мальчику истинную природу зла, которому он так тщетно пытается противостоять.

Тень под алтарем зашевелилась, загустела. Из нее, словно нефть из пробоины, начала сочиться черная, маслянистая грязь. Она собралась в бесформенную, но явно злонамеренную фигуру, от которой исходили волны чистой, концентрированной ненависти. Вся Злоба Мира. Проклятие Грааля.

Оно двинулось не на Слуг. Оно потекло прямо к Широ, как хищник, учуявший родственную душу, полную сомнений и вины.

И в этот момент ночь, сгустившаяся за спиной Широ, взорвалась действием.

Конрад Кёрз шагнул из мрака. Он не стал ждать приказа. Его бездонные глаза, видевшие смерть цивилизаций, сфокусировались на Ангра-Майнью, и в них впервые за долгое время вспыхнул огонь. Не ярость. Ненависть. А профессиональный интерес патологоанатома, обнаружившего уникальный и совершенно отвратительный штамм вируса.

— Наконец-то, — пророкотал он, и его голос был подобен скрежету сдвигающихся континентов. — Не просто преступник. Не просто зарвавшийся тиран. А сама концепция. Абсолютная гниль.

Он встал между Широ и черной тенью.

— Ты интересовался, священник, что победит в этом мальчике, — сказал Кёрз, его когти удлинились, с них капала концентрированная тьма. — Ты не получишь ответа. Потому что сегодня ты увидишь нечто иное.

Он медленно повернул голову и посмотрел на Широ. В его взгляде не было ни презрения, ни одобрения. Лишь констатация факта.

— Мой Мастер выбрал свой путь. Путь сострадания. Путь надежды. Путь, который я считаю неэффективным и слабым. Но это его путь. И никто, — он развернулся, встречая волну грязи Ангра-Майнью, — ни лживый жрец, ни самодовольный король, ни сгусток концентрированной злобы, не имеет права мешать моему эксперименту.

Он расправил плечи. Его плащ раскрылся за спиной, как крылья древнего хищника.

— Я — Конрад Кёрз. И я — его справедливость. А моя справедливость, — он бросился вперед, и его когти пронзили нематериальную плоть тени, заставляя ее вибрировать от боли, — абсолютна.

Битва философий обрела свою плоть.

Широ смотрел на это, и в его голове все встало на свои места. Кёрз сражался со злом, используя зло. Арчер и Берсеркер сражались с силой, используя силу. Но это был их путь. Не его.

— Ты ищешь смысл в страдании, Котомине, — сказал Широ, идя прямо на священника, который с интересом наблюдал за схваткой своего «питомца». — А я нашел свой смысл в защите.

Гильгамеш, раздраженный тем, что эта «мелкая сошка» смеет игнорировать его, перенаправил часть своего арсенала. Десятки клинков, сверкая, устремились к Широ.

— Trace, on, — выдохнул Широ.

Он не создал меч. Он создал щит. Семь слоев чистой, сияющей маны раскрылись перед ним, как лепестки небесного цветка. Rho Aias. Щит, что защитил греческих героев под стенами Трои.

— Щит? Против меня, Короля?! — взревел Гильгамеш. — Какое оскорбление!

Клинки врезались в щит. Первый лепесток треснул. Второй взорвался дождем света. Кровь хлынула из носа и ушей Широ. Его тело кричало от невыносимого напряжения. Он защищал не себя. Он защищал свой выбор. Он показывал им, что есть сила, которая не убивает.

— Глупец! — крикнула Рин. — Ты сгоришь!

— Я должен, — прохрипел Широ.

Илия, стоявшая позади него, увидела это. Увидела своего сводного брата, готового умереть не за победу, а за право защищать. Она закрыла глаза, и тончайшие нити ее маны, магии созидания, потекли к нему, укрепляя его щит, вливая в него жизнь.

Щит вспыхнул с новой силой, выдержав очередной залп.

Кёрз, на мгновение оторвавшись от своей жуткой «вивисекции» Ангра-Майнью, увидел это. Он увидел своего Мастера на коленях, истекающего кровью, но держащего оборону против бога. Он увидел гомункула, которого приказал убить, помогающего ему. Он увидел мага в красном и ее циничного Слугу, прикрывающих их фланги.

Он увидел систему. Неэффективную. Сентиментальную. Иррациональную. Но работающую.

Его безупречный, холодный разум столкнулся с парадоксом, который он не мог разрешить. Это было нелогично. Но это было фактом.

И этот факт приводил Короля Героев в ярость.

— Довольно этой комедии! — взревел Гильгамеш. Его золотые глаза горели чистой, незамутненной яростью. Его больше не забавляла эта битва. Она стала оскорблением. Чернь, посмевшая не просто сопротивляться, а бросать вызов его праву, его самой сути. — Если вы так жаждете смерти, я дарую ее вам! Я покажу вам истинную пропасть между богами и червями!

Врата Вавилона за его спиной замерцали и погасли. Вместо них, в воздухе рядом с ним, открылся один-единственный, похожий на ключ, разлом. Из него, искажая пространство и свет, медленно показалась рукоять. Это не было похоже на оружие. Это было похоже на астрономический инструмент, созданный для того, чтобы разбирать вселенную на части.

— Эа… — прошептал Арчер, и в его голосе прозвучало то, чего Рин никогда в нем не слышала. Страх. — Клинок Разрыва. Анти-мировой фантазм. Бегите! Все!

Но никто не побежал. Они были загнаны в угол.

Гильгамеш взял рукоять, и клинок, состоящий из трех вращающихся в противоположных направлениях сегментов, с гулом ожил. Алый ветер поднялся вокруг него, сдирая лак со скамей, заставляя каменную пыль плясать в воздухе.

— Честь вам, плебеи, — произнес он почти торжественно. — Не многие удостаивались чести узреть мое величайшее сокровище. Я сокрушу ваш жалкий мир и покажу вам истину, что была в начале времен!

И в этот момент Арчер шагнул вперед, вставая между Гильгамешем и всеми остальными.

— Ты говоришь о сокровищах, золотой король, — сказал он, и его голос, обычно полный цинизма, теперь звенел, как натянутая сталь. — Но ты всего лишь хранитель. Коллекционер, который не создал ни одного из своих клинков. Ты не понимаешь их сути. Не чувствуешь их боль.

Он поднял руки, и его магические цепи вспыхнули под красным плащом.

— I am the bone of my sword. (Я — плоть своего меча.)

Мир вокруг них начал меняться. Каменные стены церкви пошли трещинами, но не от силы Эа. Сквозь них проступило багровое закатное небо.

— Steel is my body, and fire is my blood. (Сталь — моя плоть, и огонь — моя кровь.)

Пол под ногами превратился в растрескавшуюся, сухую землю, утыканную до самого горизонта бесчисленными мечами.

— I have created over a thousand blades. (Я создал более тысячи клинков.)

— Unknown to Death, Nor known to Life. (Не познавший смерти, как не познавший и жизни.)

Церковь исчезла. Они стояли посреди бескрайней пустыни, заваленной оружием всех времен и народов. Над их головами вращались гигантские шестерни в огненном небе. Это был внутренний мир Арчера. Его душа. Кузница, ставшая полем боя.

— Have withstood pain to create many weapons. (Выдержал боль, чтобы создать множество орудий.)

— Yet, those hands will never hold anything. (И все же, эти руки никогда не удержат ничего.)

— So as I pray, Unlimited Blade Works! (А потому я молюсь. Бесконечный Мир Клинков!)

Реальность окончательно установилась. Личный мир Арчера, его Мраморная Реальность, накрыла собой мир настоящий.

Гильгамеш на мгновение опешил, оглядываясь.

— Ты… Ты не просто копируешь. Ты создаешь свой собственный мир? — в его голосе смешались удивление и еще большее презрение. — Ты бросаешь вызов небу, вооружившись лишь горсткой песка! Какая восхитительная наглость!

— Я бросаю вызов не небу, — ответил Арчер, и в его руках появились копии любимых мечей Гильгамеша. — А самодовольному тирану, который забыл, что значит быть героем.

— Тогда умри вместе со своим жалким миром! — взревел Гильгамеш. — Узри же мощь творения! Энума Элиш!

Алая буря, способная стереть реальность, изверглась из Эа. Она понеслась вперед, разрывая пространство, обращая в пыль тысячи клинков, что стояли на ее пути. Мир Арчера начал трещать и распадаться под натиском этой абсолютной силы.

И в этот момент Широ понял. Он не мог победить. Он не мог защитить. Но он мог исцелить.

Он опустил свой разбитый щит. И, шатаясь, пошел не от Гильгамеша, а к эпицентру битвы Кёрза и Ангра-Майнью, к алтарю, за которым клубилась концентрированная ненависть.

— Мастер, стой! — прорычал в его голове Кёрз, впервые теряя свое хладнокровие. — Эта тварь поглотит твою душу!

— Я знаю, — ответил Широ.

Он больше не думал о клинках. Он перестал анализировать структуру. Он погрузился в себя, в самую свою суть, в то единственное, необъяснимое чудо, которое всегда было с ним. Тепло, что спасло его в сарае. Золотой свет, что затянул рану в его сердце. Он не знал его имени. Он не знал его истории. Он знал лишь ощущение.

Ощущение идеального мира. Места, где нет боли. Где нет ран. Утопии.

— Trace… on, — прошептал он, но это была не команда. Это была молитва.

Его магические цепи, уже истерзанные, вспыхнули в последний раз и начали гаснуть, как перегорающие нити лампы. Он вкладывал в эту проекцию не ману. Он вкладывал свою жизнь.

На одно-единственное, вечное мгновение в его руках вспыхнул свет. Не оружие. Не щит. Нечто неописуемое. Сияющая форма из чистого золота и лазури, от которой исходило чувство абсолютного покоя. Это не были ножны. Это была идея ножен. Концепция нерушимого рая.

Он шагнул прямо в черную, кипящую массу Ангра-Майнью, которая уже тянулась к нему, чтобы поглотить.

И Утопия встретилась с Ненавистью.

Не было взрыва. Не было звука. Был лишь свет.

Чистый, белый, всепроникающий свет. Он не сжигал. Он… очищал. Грязь Ангра-Майнью, проклятие, которое десятилетиями отравляло Грааль, просто не могло существовать в присутствии этой концепции. Оно испарилось, как тьма на рассвете.

Кирей Котомине, чья пустая жизнь была привязана к существованию этой тьмы, издал удивленный вздох. Его черное, небьющееся сердце просто остановилось, потеряв свой смысл. Он рухнул на пол.

Мир Клинков Арчера, потеряв цель, которую он должен был сдерживать, схлопнулся. Они снова оказались в полуразрушенной церкви. Гильгамеш стоял с занесенным Эа, но его удар рассеялся в пустоте. Его враг исчез.

Кёрз замер, глядя на то место у алтаря, где только что стоял его Мастер. Он почувствовал, как магическая связь, соединявшая их, истончилась и оборвалась. Командные Заклинания, которые так и не были использованы, исчезли вместе с рукой, на которую были нанесены. Он остался один. Без якоря. Его время в этом мире было сочтено.

Он посмотрел на ошеломленного Гильгамеша. На Рин, Илию и Арчера, которые с ужасом и благоговением смотрели на пустое место, залитое остаточным золотым светом.

Мальчишка не победил. Он не уничтожил.

Он исцелил.

И цена этого исцеления была им самим.

Белый свет медленно угас, оставив после себя лишь запах озона и звенящую, оглушительную тишину. Церковь была разрушена. На полу, среди обломков скамей и осколков витражей, лежало бездыханное тело Кирея Котомине. У алтаря не осталось ничего, кроме слабого золотистого мерцания в воздухе, которое тоже таяло, как последний отблеск заката.

Широ исчез.

Рин упала на колени, закрыв лицо руками. Илия стояла неподвижно, как маленькая фарфоровая статуя, ее рубиновые глаза были широко раскрыты. Арчер опустил руки; его лицо, обычно скрытое за маской цинизма, было искажено болью, которую он узнавал слишком хорошо. Болью выжившего.

Гильгамеш опустил Эа. Клинок с тихим гулом свернулся и исчез. Король Героев оглядел сцену. Его идеальный спектакль, его великая чистка, его развлечение — все было испорчено. Испорчено самым абсурдным, самым нелепым, самым… унизительным способом. Его не победили в бою. Его не перехитрили. У него просто… отняли игрушку. Мальчишка-самоучка пожертвовал собой, чтобы сломать сам двигатель этой Войны.

— Скука, — произнес он, но в его голосе не было прежнего высокомерия. Лишь пустая, холодная констатация.

— Ты еще здесь, золотой? — голос Арчера был тих, но полон смертельной угрозы. Он снова поднял свои клинки.

Гильгамеш посмотрел на него, потом на Рин, на Илию, за спиной которой уже материализовался и ждал приказа ревущий Берсеркер. Его вечеринка закончилась. Осталась лишь грязная работа. Драка с чернью за право уйти последним.

В этот момент в центре церкви, там, где исчез Широ, воздух снова потемнел.

Конрад Кёрз стоял один. Его гигантская фигура казалась еще больше и темнее в наступившей тишине. Он не смотрел на героев. Он смотрел на то место, где исчез его Мастер. Его связь с этим миром обрывалась. Его тело уже начало мерцать, теряя четкость.

Он, Повелитель Ночи, Примарх Восьмого Легиона, проиграл.

Или… нет?

Мальчишка не сражался по его правилам. Он отверг его уроки. Он выбрал самый неэффективный, самый сентиментальный, самый глупый путь. Он не уничтожил врага. Он исцелил проклятие, пожертвовав собой.

Это было нелогично. Это было абсурдно.

И это привело к абсолютной победе.

Эксперимент был завершен. И его результат опровергал все аксиомы, на которых Кёрз строил свое мировоззрение в течение десяти тысяч лет.

Он медленно повернул голову к Гильгамешу.

— Король, — пророкотал он, и его голос был эхом из умирающей галактики. — Твоя игрушка сломана. Твой слуга мертв. А мой Мастер… — он на мгновение замолчал, словно пробуя на вкус незнакомое слово, — …мой Мастер только что показал мне самую извращенную и нелогичную форму справедливости, какую я когда-либо видел.

Его тело замерцало сильнее.

— Мне скучно, — сказал он, повторяя слова Гильгамеша, но вкладывая в них совершенно иной смысл. Не скуку пресыщенного бога. А скуку ученого, чей величайший эксперимент дал непредсказуемый результат и теперь окончен. — Эта война потеряла всякий смысл.

И он исчез. Просто растворился в тенях, оставив после себя лишь холод и память о бездонных глазах.

Гильгамеш остался один против троих разъяренных магов и двух Слуг, один из которых был неуязвим. Он огляделся. Его идеальный сад был вытоптан. Его развлечение было кончено.

— Какая безвкусица, — презрительно фыркнул он. — Умирать в такой скучной компании я не намерен.

Он растворился в снопе золотой пыли, оставив их одних.

Война Святого Грааля была окончена.

Рин, Илия и Арчер стояли в тишине посреди руин. Они победили. Грааль был очищен. Город был спасен. Но цена этой победы была невыносимой.

— Он… он действительно ушел? — тихо спросила Илия, ее голос дрожал.

Арчер подошел и положил руку ей на плечо.

— Да, — сказал он. — Он сделал то, что всегда хотел. Он спас всех.

Он посмотрел на то место, где исчез Широ, и в его глазах была бездна скорби и, возможно, впервые за долгое время, тень гордости.

— Глупый, упрямый мальчишка. До самого конца… он так и не предал свой идеал.

Снаружи, сквозь разбитые витражи, в церковь начали пробиваться первые, робкие лучи рассвета. Они осветили пыль, руины и лица тех, кто выжил.

Война закончилась. Но их личная история, история жизни с памятью о мальчике, который стал чудовищем, а потом пожертвовал собой, чтобы остаться человеком, только начиналась.