Диагноз: Апокалипсис (джен)

Хаус вошел в диагностический кабинет, когда Форман заканчивал свой доклад. На главном экране висели две карты, наложенные друг на друга: маршрут Эдди Руссо и очаги эпидемии. Они совпадали с точностью астрологического прогноза, предсказавшего конец света. Тауб и Катнер молчали. Их сложная, красивая теория заговора рассыпалась в прах перед лицом этой уродливой, банальной правды.

Хаус слушал, его лицо было непроницаемым. Когда Форман закончил, он кивнул.

— Где он? — спросил Хаус. Голос был ровным, безэмоциональным.

Форман колебался. Он открыл больничную базу данных.

— Он вернулся, — тихо сказал он. — На следующий день после того, как мы его выписали. Его привезла «Скорая» с острой дыхательной недостаточностью. Он попал в общую волну, в этот хаос… Его определили как «атипичная пневмония». Он умер через шесть часов в коридоре третьего этажа, так и не дождавшись места в реанимации.

Тишина.

Эдди Руссо умер здесь. В их больнице. В паре сотен метров от кабинета, где они пытались решить загадку «Архитектора». Он умер, пока они искали сложных, экзотических убийц, не замечая самого главного.

— Его тело… — продолжил Форман, — …в больничном морге. В столовой, точнее. Вместе с остальными.

Хаус взял свою трость. Он не сказал ни слова. Он просто развернулся и пошел к двери. Никто не посмел его остановить.

Он не поехал на лифте. Он спускался по гулкой, пустой служебной лестнице. Шаг. Удар трости. Шаг. Удар трости. Ритм покаяния.

Столовая встретила его холодом и тишиной. Запах антисептика не мог перебить сладковатый, приторный запах смерти. Ряды столов, накрытых белыми простынями, уходили в полумрак. Хаус прошел мимо них. Он знал, кого ищет. На каждой простыне была бирка.

Он нашел его в дальнем углу. «Эдвард Руссо. 28 лет».

Он стоял над ним долго. Он не поднимал простыню. Он просто смотрел на безликую, укрытую тканью фигуру.

— Ты знаешь, — сказал он в тишину, и его голос был глухим, лишенным всяких эмоций, — я всю жизнь ищу сложные загадки. Редкие болезни. Невероятные случаи. Я презираю простоту. Банальность. — Он сделал паузу. — Ты был самым банальным случаем из всех. Простой грипп у простого парня. Настолько банальным, что я даже не стал на тебя смотреть.

Он протянул руку и коснулся простыни в том месте, где должно было быть лицо Эдди.

— Оказалось, что в твоей банальности была вся правда. А в моей сложности — вся ложь. Ты принес нам ответ, а я выгнал тебя умирать в коридор, потому что ты был недостаточно интересен. Моя ошибка.

Он убрал руку.

— Я поставлю тебе диагноз. Сейчас. Посмертно. Диагноз: я был идиотом.

Он развернулся и пошел к выходу, не оглядываясь. Его тень скользила по белым саванам, покрывавшим десятки таких же, как Эдди.

Он вышел из столовой и остался стоять в тускло освещенном коридоре, опираясь на свою трость. Он смотрел на свои руки. Руки, которые могли спасти. Руки, которые в этот раз лишь подписали приговор.

Его вина больше не была абстрактной теорией. Она лежала внизу, в холодном зале, накрытая белой простыней.

И теперь ему предстояло не просто спасти мир.

Ему предстояло доказать самому себе, что он еще достоин носить имя врача.

* * *

Хаус вернулся в диагностический кабинет другим человеком. Опустошенность в его глазах сменилась чем-то иным. Спокойной, холодной, как сталь, решимостью. Он больше не играл в игру. Он пришел вершить суд. Над вирусом. И над самим собой.

Он молча прошел мимо своей команды, которая ждала его, боясь дышать. Он подошел к доске. Он стер все. Десятки теорий, карты, имена. Он оставил лишь две надписи, соединив их прямой, безжалостной линией.

ЭДДИ РУССО <—> АРХИТЕКТОР

— Форман, — сказал он, не оборачиваясь. — Двенадцать часов истекли.

Форман кивнул. Он все понял. Споров больше не будет.

Они вошли в процедурную рядом с боксом «Архитектора». Арсенал инквизитора лежал на металлическом столике, холодно поблескивая. Шприцы. Ампулы. Электроды.

— Дозировка? — спросил Форман. Его голос был голосом автомата. Он отключил в себе врача. Остался только исполнитель.

— Максимальная, — ответил Хаус. — Мы не пытаемся его разбудить. Мы пытаемся поджечь дом, чтобы увидеть призрака в окне.

Они работали в полной, напряженной тишине. Хаус готовил коктейль из стимуляторов — адреналин, дофамин, амфетамины — смесь, способную запустить даже мертвое сердце. Форман крепил электроды транскраниального стимулятора к голове пациента через стекло бокса. Каждое их движение было выверенным, точным, лишенным всяких эмоций.

Тауб и Катнер стояли снаружи, наблюдая через стекло. Они были свидетелями.

— Это неправильно, — прошептал Катнер.

— Закрой глаза, если не можешь смотреть, — отрезал Тауб, но сам не отводил взгляда.

Хаус взял шприц. Он вошел в бокс. Он подошел к «Архитектору». Он посмотрел на его безмятежное, одутловатое лицо.

— Я дал тебе имя, — тихо сказал он. — Я назвал тебя загадкой, шедевром, богом. Я ошибся. Ты просто еще один пациент. Самый важный в моей жизни. И я не дам тебе умереть, пока ты не отдашь мне то, что должен.

Он ввел стимулятор.

И мир взорвался.

Мониторы взвыли. Линии, до этого показывавшие вялую активность, превратились в безумный, хаотичный танец пиков и провалов. Тело «Архитектора» выгнулось на кровати, его мышцы сокращались в немой, предсмертной агонии.

— Включай! — крикнул Хаус Форману.

Форман нажал кнопку. Электроды на голове пациента вспыхнули слабым голубым светом. Они посылали направленные импульсы прямо в речевой центр Брока.

Они не просто стимулировали мозг. Они пытали его, заставляя говорить.

И он заговорил.

Из динамика, подключенного к микрофону у его рта, полился поток… звуков. Не слов. Обрывки, хрипы, стоны. Белый шум умирающего сознания.

— Это бесполезно, — сказал Форман, глядя на хаос на мониторах. — Это просто агония.

— Нет, — ответил Хаус, не отрывая взгляда от лица пациента. — Слушай.

Он подошел к динамику. Он закрыл глаза, отсекая все лишнее. Он погрузился в этот поток бреда, как ныряльщик в мутную воду. Он искал не слова. Он искал паттерн. Ритм.

И он его нашел.

Сквозь стоны и хрипы, едва слышно, пробивалось что-то еще. Повторяющаяся, почти музыкальная фраза.

— …in us… nox… in us… nox…

Это было похоже на латынь. На обрывок молитвы.

— «In us nox», — повторил Хаус. Он открыл глаза. — «В нас ночь».

— Что это значит? — спросил Тауб через селектор.

— Это значит, что наш Архитектор был еще и поэтом, — пробормотал Хаус.

И в этот момент тело на кровати содрогнулось в последний раз. И затихло. Мониторы превратились в одну ровную, непрерывную линию.

Он был мертв.

— Мы убили его, — констатировал Форман. В его голосе не было эмоций.

— Нет, — ответил Хаус, глядя на мертвое лицо. — Мы взяли у него интервью.

Он вышел из бокса. Он подошел к доске и стер старые буквы. Он написал новую фразу.

IN US NOX

— Это не просто слова, — сказал он. — Это — ключ. Тауб, Катнер, забудьте про ваши фирмы. Ищите это. В патентах, в научных статьях, в закрытых правительственных проектах. Ищите проект с кодовым названием «Inus Nox» или «UNOX».

Они снова были в тупике. Но теперь у них был не просто набор случайных букв. У них была фраза. Зловещая, поэтичная, полная смысла.

Они получили ответ.

Но цена этого ответа была слишком высока. Они только что пересекли черту. И пути назад уже не было.

* * *

Они стояли за стеклом, наблюдая, как Тринадцатую сотрясают неконтролируемые спазмы. Каждая судорога была ударом молота по их надежде.

— Мы теряем ее, — глухо сказал Форман.

— Мы ее уже потеряли. Теперь мы пытаемся ее украсть обратно, — отрезал Хаус. Он отвернулся от бокса. Смотреть на это было все равно что смотреть на отражение собственного провала. Его взгляд снова уперся в доску, в надпись «IN US NOX». — Этого мало. Это бессмыслица.

— Это бред, Хаус, — возразил Форман, следуя за ним. — Это агония. Мы пытаемся найти логику в хаотичных импульсах умирающего мозга. Мы гоняемся за призраком.

— Именно! — Хаус резко обернулся. — Мы гоняемся за призраком. А как призраки говорят? Они стучат в стены. Они заставляют стрелки часов вращаться в обратную сторону. Они создают помехи на радио. Они не говорят прямо. Они… вмешиваются.

Он бросился к компьютеру, на котором все еще был открыт аудиофайл.

— Мы слушали его, как врачи. А надо было — как экзорцисты.

Он вывел на экран волновую форму — хаотичную, рваную линию агонии.

— Вот, — сказал Форман, указывая на экран. — Шум. Белый шум.

— Нет, — Хаус начал увеличивать масштаб, погружаясь вглубь звуковой волны. — Это не просто шум. Посмотри.

Он указал на основание волны. Под жирными, неровными пиками хрипов и слов виднелась едва заметная, тонкая линия. Она вибрировала.

— Это помехи от оборудования, — отмахнулся Форман. — Аппарат ИВЛ, кардиомонитор…

— Оборудование дает постоянный фон. А это, — Хаус ткнул пальцем в экран, — прерывается. У него есть ритм.

Он включил программу-фильтр, но не для того, чтобы отсечь фон. А чтобы его усилить. Он убрал высокие частоты — голос, стоны, — и выкрутил низкие.

И из динамиков раздался гул. Глубокий, низкий, вибрирующий. Он был прерывистым.

Два коротких гудка. Один длинный. Пауза. Снова.

Бум-бум… Бууум…

Форман смотрел на экран, потом на динамики, и его лицо медленно бледнело.

— Морзе, — прошептал он. — Короткий, короткий, длинный. Буква «U». Но как? Это невозможно.

— Возможно, если ты гений, который умирает и знает, что его голос ему уже не принадлежит, — сказал Хаус, не отрываясь от экрана. — Его речевой центр был в агонии, он не мог контролировать слова. Но он мог контролировать что-то еще. Диафрагму. Гортанные мышцы. Он мог создавать вибрацию. Он превратил свое тело в передатчик Морзе. Он говорил с нами на двух каналах. Один, громкий и бессмысленный, чтобы отвлечь внимание. И второй — тихий, почти неслышный, для тех, кто догадается искать.

Форман молчал. Он смотрел на Хауса, потом на доску. Это было безумием. Но это было единственным, что имело хоть какой-то смысл. Хаус не просто интуитивно нашел это. Он пришел к этому через логику. Через свою собственную, извращенную, гениальную логику о природе общения с «призраками».

— Он дал нам систему двойной аутентификации, — наконец выдохнул он. — Два ключа, которые нужно вставить одновременно.

Хаус подошел к доске. Он стер все, кроме фразы «IN US NOX». И рядом с ней, отделив двумя вертикальными линиями, он написал огромную букву «U».

U || INUSNOX

— Это не просто ключ, — сказал он. — Это вопрос. Шифр, который могут понять только те, кто его создал.

Он посмотрел на Формана, и в его глазах была холодная, хищная уверенность.

— А теперь иди и скажи нашим цифровым археологам, что они ищут не просто организацию. Они ищут организацию, которая говорит на языке призраков.

* * *

Тауб и Катнер тонули в океане оффшоров. Их теория о едином центре рассыпалась в прах. Фирмы-пустышки получали финансирование из сотен разных источников. Деньги шли через десятки стран, через благотворительные фонды, подставные церкви, несуществующие стартапы. Цепочки обрывались в Панаме, возрождались на Каймановых островах и окончательно исчезали в цифровом тумане азиатских криптобирж.

— Это не паутина, — сказал Тауб, протирая красные от усталости глаза. — Это, мать его, сама вселенная. Нет никакого центра. Нет никакого паука. Это просто хаос.

— Хаос тоже может быть системой, — возразил Катнер. Он отказался от идеи найти источник и пошел другим путем. Он начал искать не связи, а аномалии. Он написал скрипт, который анализировал не транзакции, а время транзакций.

И он нашел.

— Смотри, — позвал он Тауба. — Все эти сотни переводов… они происходят не случайно. Они происходят в первую секунду каждого часа. Ровно. Как по команде.

— Автоматизированная система, — предположил Тауб.

— Или ритуал, — глаза Катнера блеснули. — Что, если это не просто перевод денег? Что, если это — сигнал? Пинг? Система, которая каждую секунду проверяет, что все ее части на месте.

Это было безумием. Но это была первая зацепка. Они больше не искали организацию. Они искали часовой механизм.

— «Inusnox», — раздался голос Хауса из селектора. — Ищите это. И ищите букву «U».

Сообщение Хауса, переданное по селектору, упало в цифровое логово Тауба и Катнера, как камень в болото.

«U || INUSNOX».

— Он издевается, — прорычал Тауб, оттирая ладонями воспаленные глаза. — Мы тонем в океане оффшорных счетов, а он присылает нам ребус из детского журнала. Что мы должны с этим делать?

— То, что он сказал, — ответил Катнер. Его взгляд был прикован к экрану, где все еще висела схема их последней находки — часового механизма финансовых транзакций. — Искать.

Он был не просто фантазером. Он был специалистом по нестандартным алгоритмам. Он начал вводить новые переменные в свой поисковый скрипт.

— Бесполезно, — сказал Тауб. — Компьютер не может искать «поэзию». Ему нужны конкретные данные.

— А мы дадим ему конкретные данные, — возразил Катнер. — Мы ищем не слова. Мы ищем аномалию. Мы ищем организацию, которая не просто прячет деньги, а делает это… странно.

Он запустил новый поиск. Теперь программа искала не просто фирмы-пустышки. Она искала компании, в чьих названиях или уставных документах встречались редкие, нетипичные для бизнеса слова: «ночь», «тьма», «тень», «лабиринт». Он искал компании, чьи транзакции были привязаны не к банковским дням, а к астрономическим событиям — полнолуниям, равноденствиям.

Это был выстрел в темноту из рогатки. Но через час на экране появилось одно совпадение.

Маленький, частный исследовательский фонд в Швейцарии. Название — «Nox Aeterna Foundation» (Фонд Вечной Ночи). Абсолютно легальный, занимался грантами на изучение… нейродегенеративных заболеваний.

— Бинго? — с надеждой спросил Катнер.

— Вряд ли, — охладил его пыл Тауб. — Таких фондов тысячи.

Но он начал копать. И через полчаса его цинизм дал первую трещину.

— Лоуренс, — позвал он. — А вот это уже интересно.

Он вывел на экран схему. «Nox Aeterna Foundation» получал основные пожертвования от одного источника. Крупного агрохимического холдинга «Ceres Agriculture».

— Агрохимия и нейродегенеративные заболевания, — пробормотал Катнер. — Странное соседство.

— Еще страньше, — сказал Тауб, открывая новое окно. — «Ceres Agriculture» несколько лет назад поглотила небольшой биотехнологический стартап. Назывался… «Unigenics».

Буква «U».

Она висела в воздухе, как неоновый знак.

— Это оно, — выдохнул Катнер. — Мы нашли их.

— Мы нашли еще один слой луковицы, — поправил его Тауб. — И он заставит нас плакать еще сильнее.

Он был прав. «Unigenics» была чиста. Респектабельные исследования, публикации в научных журналах. Но, копаясь в их архивах, Тауб нашел то, что искал. Контракт. Несколько лет назад «Unigenics» передала права на одну из своих «неперспективных» разработок в области биоинформатики другой компании. За символическую сумму в один доллар.

Компания-получатель называлась «Praxis Innovations».

— Никогда о такой не слышал, — сказал Катнер.

— И не услышишь, — ответил Тауб, выводя на экран ее профиль. — Это частная консалтинговая фирма. Специализация: «оптимизация исследовательских рисков и управление интеллектуальной собственностью».

Профиль компании был написан идеальным, непробиваемым юридическим языком. Десятки страниц текста, из которого нельзя было понять ничего. Но между строк, в сносках, в определениях терминов, Тауб, привыкший читать контракты, написанные дьяволом, увидел то, что искал. Лазейки. Слова с двойным, а то и с тройным дном. «Оптимизация рисков» могла означать что угодно, вплоть до устранения конкурентов. «Управление собственностью» — вплоть до промышленного шпионажа.

— Эти ребята не консультируют, — заключил он. — Они — «чистильщики». Они берут чужие опасные игрушки и прячут их так, чтобы никто не нашел.

Они снова были в тупике. Они нашли еще одного посредника, еще более секретного и опасного. Но след снова обрывался. Они нашли одно из щупалец гидры, но ее голова была скрыта в тумане.

Тупик.

Слово висело в воздухе между Таубом и Катнером, холодное и тяжелое. «Praxis Innovations» была черной дырой. Никаких имен. Никаких публичных отчетов. Только идеальный юридический фасад. Они потратили еще два часа, пытаясь найти в нем трещину, и не нашли ничего.

— Это все, — сказал наконец Тауб, откидываясь на спинку стула. Он потер лицо руками, и под его ладонями раздался сухой шорох щетины. — Мы проиграли. Это корпоративный призрак. Его нельзя поймать.

— Призраков не бывает, — возразил Катнер, хотя в его голосе не было прежней уверенности. Он смотрел на сложную схему на экране, на эту гидру из фондов, холдингов и консалтинговых фирм. — За каждой тенью стоит объект, который ее отбрасывает.

— Только в нашем случае объект, похоже, находится в другом измерении, — огрызнулся Тауб.

Он был готов сдаться. Но Катнер, чей разум всегда работал по касательной, вдруг замер.

— Ты сказал «объект», — пробормотал он. — А что, если мы ищем не тот объект? Мы ищем организацию. А надо искать… человека.

Тауб посмотрел на него, не понимая.

— Вся эта система, — Катнер ткнул пальцем в экран, — она не могла возникнуть сама по себе. Ее кто-то создал. Кто-то обслуживает. Даже у призраков должны быть свои слуги. Мы не можем взломать «Praxis». Но мы можем найти того, кто на них работал.

Это была отчаянная идея. Но она была лучше, чем ничего.

Они сменили тактику. Они вернулись к архивам «Unigenics», к тому самому биотехнологическому стартапу, который был поглощен и выпотрошен. Они начали искать не деньги. Они начали искать людей.

— Нам нужен список всех ученых, работавших над «неперспективными» проектами в области биоинформатики, — сказал Тауб, снова погружаясь в кадровые архивы. — Тех, кто уволился или был уволен примерно в то же время, когда права на их разработки были переданы «Praxis».

Список был коротким. Всего семь имен. Шестеро из них были типичными «корпоративными солдатами» — перешли в другие крупные компании, получили повышение, купили дома в пригороде. Их жизни были открытой книгой.

Кроме одного.

Арис Торн.

Его файл был странным. Блестящий биоинформатик, один из самых перспективных в «Unigenics». Автор десятка новаторских работ по предиктивному моделированию белковых структур. И вдруг — резкое, внезапное увольнение. «По личным причинам». Ни рекомендательных писем. Ни выходного пособия. Он просто… исчез.

— Он не просто уволился, — сказал Тауб, вглядываясь в строки его досье. — Он сбежал. Посмотри. За месяц до увольнения он ликвидировал все свои счета, продал квартиру, удалил профили во всех соцсетях. Этот человек стирал себя из реальности.

— Он испугался, — прошептал Катнер. — Он понял, с чем они играют, и попытался спрятаться.

Теперь у них был не просто призрак. У них было имя.

— Теперь, — сказал Тауб, и в его голосе снова появился азарт охотника, — посмотрим, насколько хорошо он умеет прятаться.

Они начали охоту на человека. Они взламывали университетские базы данных, искали его научные публикации, анализировали соавторов. Они искали его цифровой след, его тень.

И Катнер ее нашел.

— Я гений, — выдохнул он.

— Ты идиот, который наткнулся на орех, — проворчал Тауб. — Что у тебя?

— Его научные работы, — сказал Катнер. — Он опубликовал больше двадцати статей. Я прогнал их все через семантический анализатор. Искал аномалии в стиле, в выборе терминов. И в трех последних статьях, написанных незадолго до его исчезновения, есть кое-что странное.

Он вывел на экран три абзаца из разных статей.

— Смотри. В каждой из них он использует странную, нетипичную для научного текста метафору. В одной он сравнивает структуру вируса с «лабиринтом Минотавра». В другой — разработку антидота с «нитью Ариадны». А в третьей, говоря о создателе нового патогена, он называет его «новым Дедалом».

Тауб молчал. Он смотрел на эти слова, и по его спине пополз холод. Эти же слова они слышали от Уилсона. Эти же слова Хаус бормотал, когда строил свои безумные теории об «Архитекторе».

— Он не просто писал научные статьи, — сказал Катнер. — Он оставлял послание. Он кричал о помощи на языке, который могли понять только посвященные.

— Или один конкретный человек, — закончил Тауб. — Он пытался докричаться до своего старого друга. До нашего «Архитектора».

Они нашли его. Они нашли не просто свидетеля. Они нашли второго участника заговора. Человека, который знал все.

Но где он был сейчас?

Тауб открыл последнюю найденную статью Торна. Она была опубликована в малоизвестном онлайн-журнале по криптографии. Он просмотрел ее. Формулы. Коды. И в самом конце, в разделе «Благодарности», была одна строчка, которую пропустил бы любой, кто не искал.

«Автор выражает благодарность за неоценимую помощь в работе сотрудникам архива Принстонского университета, и особенно — за доступ к уникальному манускрипту «Speculum Mundi».

«Зеркало Мира».

Они нашли не просто его след.

Они нашли его логово.

* * *

Воздух в диагностическом кабинете был густым, как ртуть. Гонка на время — двенадцать часов, которые Форман выторговал у Хауса, — подходила к концу. И пока Форман с отчаянием тонул в бумажном аду архива, Тауб и Катнер вернулись из своего цифрового погружения. Они не выглядели победителями. Они были похожи на людей, которые заглянули в бездну и теперь не уверены, не заглянула ли бездна в них.

— Мы кое-что нашли, — сказал Тауб. Его голос был хриплым, лишенным всяких эмоций.

Все обернулись к нему.

Катнер вывел на главный экран схему. Сложную, многоуровневую паутину из фондов, холдингов и фирм-однодневок. «Nox Aeterna», «Ceres Agriculture», «Unigenics». В центре этой паутины зияла черная дыра с надписью «Praxis Innovations».

— Это — фасад, — продолжил Тауб, указывая на схему. — Стена, построенная лучшими юристами и программистами мира. Мы не смогли ее пробить. Поэтому мы пошли другим путем. Мы начали искать не организацию. Мы искали людей.

На экране появилось досье. Фотография худого, интеллигентного мужчины с затравленным, параноидальным взглядом.

АРИС ТОРН.

— Биоинформатик, — сказал Катнер. — Один из лучших. Работал в «Unigenics», пока ее не поглотили. А потом — исчез. Стер себя. Мы думаем, он испугался. Потому что он знал, над чем они работают.

— И мы знаем, как это называлось, — добавил Тауб.

Он вывел на экран фрагмент внутренней переписки, который им удалось перехватить. Одна строчка, выделенная красным.

«Проект «Прометей"».

Имя упало в тишину. Хаус, стоявший у доски, замер. Прометей. Имя, которое он сам произнес в споре десять лет назад. Имя, которое упоминал Уилсон. Имя, которое только что перестало быть метафорой.

— Он не работал один, — сказал Тауб. — У проекта был куратор. Руководитель. Мы нашли его имя в том же документе.

Он нажал на клавишу. Рядом с названием проекта появилось имя.

Доктор В. Ланг.

Форман, оторвавшись от своих бумаг, поднял голову. Уилсон, зашедший проведать друзей, застыл в дверях. Кадди, сидевшая в углу, ахнула.

Но Хаус молчал.

Он смотрел на это имя на экране. В. Ланг. Виктор Ланг. Его учитель. Его соперник. Его пророк. Архитектор.

Осознание не было вспышкой молнии. Оно было похоже на медленное, неумолимое затопление. Все эти дни он стоял над телом своего прошлого и не узнавал его. Он видел в нем загадку, врага, бога. А это был просто человек. Человек, которого он знал. Человек, которого он, возможно, мог бы остановить десять лет назад.

— Статус проекта, — голос Тауба был безжалостен, как у судьи, зачитывающего приговор, — «законсервирован». Все материалы, согласно этому документу, были переданы «для анализа рисков и дальнейшего хранения» в компанию…

Он снова нажал на клавишу.

«Praxis Innovations».

Снова эта стена.

Они нашли имена демонов. Но сами демоны оставались скрыты в тени, за непробиваемым фасадом. Надежда, вспыхнувшая на мгновение, обернулась еще более глубоким отчаянием. Теперь они знали, кто их враг. И они знали, что он недосягаем.

— Торн, — сказал Хаус. Его голос был странно спокоен, но в этом спокойствии была вся тяжесть мира. — Где сейчас Торн?

— Прячется, — ответил Катнер. — И мы думаем, что знаем где. В последней своей статье он оставил хлебную крошку. Архивы Принстонского университета.

Облегчения не было. Лишь горькая ирония. Они нашли имена. Они нашли место. Но они были заперты в клетке, в то время как ключ к их спасению лежал снаружи, в руках человека, который боялся собственной тени.

Это был идеальный, абсолютный тупик.

Тупик.

Слово не было произнесено, но оно висело в воздухе, плотное и удушающее. Они нашли имена, нашли место, но между ними и спасением лежали бронированные двери карантина и армия безликих солдат в черном.

— Итак, — сказал Тауб, нарушив тишину. Он обвел взглядом комнату. — Мы сидим в запертой комнате. Ключ от двери лежит снаружи. И за дверью нас, скорее всего, ждет парень с ружьем. Прекрасная диспозиция.

— Мыслишь слишком прямолинейно, — вдруг сказал Хаус. Он отошел от доски, от имени, которое теперь было для него не просто именем, а приговором. Он подошел к стеклу, за которым лежал Виктор Ланг. — Вы ищете ключ снаружи. А Ланг, — он произнес это имя вслух впервые, и оно прозвучало странно обыденно, — всегда говорил, что ответ на загадку лабиринта находится не у входа, а в его центре.

Он повернулся к ним. Его взгляд был лихорадочным, но ясным.

— Его пульс… — сказал он Форману. — Ты уверен, что его нет?

— Электрическая активность сердца отсутствует, — повторил Форман, не понимая, к чему он клонит. — Он мертв, Хаус.

— Его сердце мертво, — поправил Хаус. — Но Ланг — это не просто сердце. Он — это мозг.

Он, не дожидаясь ответа, вошел в бокс. Он взял портативный энцефалограф и прикрепил датчики к вискам Ланга. На маленьком экране появилась линия. Почти ровная. Но она мелко, едва заметно подрагивала. Как рябь на воде от упавшей ресницы.

— Глубокая дельта-активность, — прошептал Форман, заглядывая ему через плечо. — Меньше одного герца. Это… остаточная активность. Предсмертная.

— Это не предсмертная активность, — возразил Хаус. — Это — режим гибернации. Он свернул свое сознание в крошечную, защитную точку, как еж, и ждет, пока пройдет зима. Его разум еще там. Он просто… спрятался.

Он выпрямился, и в его глазах появилось выражение безумного озарения.

— Вы все ищете Торна. А что, если Ланг не хотел, чтобы мы его искали? Что, если Торн — это просто страховка? План «Б»? А план «А» был всегда здесь, прямо у нас под носом.

Он указал на дрожащую линию на экране.

— «Проект Прометей». Вся информация по нему где-то заархивирована. И Ланг, зная, что за ним охотятся, использовал бы пароль, который нельзя украсть. Он использовал бы этот рисунок. Этот уникальный отпечаток своего сознания. Он — биометрический ключ.

— Но как мы его используем? — спросил Катнер. — Этот сигнал — шепот. Его никто не услышит.

— Значит, — сказал Хаус, и его голос стал холодным и тихим, — нам нужно превратить этот шепот в крик.

Он посмотрел на Формана.

— Мы не будем его пытать. Мы не будем его убивать. Мы проведем ему… нейронную реанимацию. Мы используем транскраниальную стимуляцию. Но не для того, чтобы вызвать хаос. А чтобы синхронизировать его. Мы найдем точную частоту этой его дельта-волны. И мы усилим ее. Мы заставим его мозг на несколько секунд прозвучать так громко, что его услышат все радары их проклятой корпорации.

Это была теория, балансирующая на грани науки и научной фантастики.

— Это может его убить, — сказал Форман. — Окончательно. Один неверный импульс — и эта искра погаснет навсегда.

— А может, — парировал Хаус, — это единственный способ вытащить его из той ямы, в которую он себя закопал. Мы либо вернем его к жизни. Либо получим то, за чем пришли. В любом случае, мы не проигрываем.

Он посмотрел на Тринадцатую, метавшуюся в бреду.

— А если мы ничего не сделаем, проиграем мы все.

Форман молчал. Он смотрел на дрожащую линию на экране. На последнюю, слабую искру разума в умирающем теле.

— Готовь стимулятор, — сказал он. — Но если мы его потеряем, это будет на твоей совести.

— У меня ее нет, — ответил Хаус. — Я отдал ее в аренду. Ради такого случая.

* * *

Процедурная превратилась в операционную на космическом корабле, совершающем прыжок в неизвестность. Было тихо. Слишком тихо. Единственными звуками были гул аппаратуры и их собственное, сбивчивое дыхание.

Ланг лежал в центре этого мира, опутанный проводами. Он был не пациентом, а интерфейсом. Каналом связи с другим, недоступным измерением.

Хаус и Форман работали как единый, слаженный механизм. Хаус, глядя на экран энцефалографа, медленно, с ювелирной точностью, поворачивал регулятор на транскраниальном стимуляторе, подбирая частоту.

— Еще… еще немного… — бормотал он. — 0.8 герца… 0.7… Есть. 0.65. Вот она. Его личная радиостанция.

Форман стоял у капельницы, держа в руке шприц с адреналином. Его задача была проще и страшнее. Когда Хаус даст команду, он должен был запустить сердце Ланга. Хотя бы на несколько секунд. Чтобы тело смогло поддержать тот всплеск, который они собирались вызвать в мозгу.

В диагностическом кабинете, за стеклом, Тауб и Катнер были готовы к своей части. Катнер написал скрипт, который непрерывно сканировал сеть, ища любой открывшийся канал, любой ответный пинг. Тауб держал наготове программу для взлома и копирования данных.

— Готовы? — спросил Хаус по селектору.

— Мы родились готовыми, — ответил Катнер, хотя его пальцы слегка дрожали над клавиатурой.

— Три. Два. Один. Давай!

Форман ввел адреналин. Одновременно Хаус нажал на кнопку стимулятора.

И тишина взорвалась.

На кардиомониторе Ланга ровная линия дрогнула и превратилась в бешеный, хаотичный зигзаг. Его сердце, получив удар тока и химикатов, забилось.

На энцефалографе слабая, дрожащая рябь превратилась в гигантскую, идеальную синусоиду. Мозг Ланга, подхваченный внешним импульсом, закричал на своей уникальной частоте в пустоту цифрового эфира.

Тело Ланга на кровати выгнулось дугой. Его глаза под веками открылись. Они были абсолютно белыми, без зрачков. Он смотрел в потолок, но видел не его. Он видел что-то другое.

— Есть! — крикнул Катнер из-за стекла. — Я засек ответный сигнал! Канал открыт! Швейцарский сервер!

— Взламывай! — рявкнул Тауб.

На их мониторе замелькали строки кода, символы, окна. Они пробивались сквозь слои защиты с яростью берсерков.

— Давай, давай, давай… — шептал Хаус, глядя на мониторы. Сердце Ланга начало давать сбои. Ритм срывался.

— Он уходит! — крикнул Форман.

— Еще держится! — ответил Катнер. — Защита почти пробита! Еще пара секунд!

И тут на экране у Тауба и Катнера появилось окно. Не строка кода. Простое текстовое окно с одним вопросом.

«QUIS ES?» (Кто ты?)

— Что это? — крикнул Тауб. — Он запрашивает пароль!

— У нас нет пароля! — ответил Хаус.

— Неверно! — вдруг крикнул Катнер. — Это не запрос пароля! Это — капча! Тест Тьюринга! Система спрашивает, кто мы! Она хочет убедиться, что это Ланг, а не взломщик!

— Отвечай! — прорычал Хаус.

— Что отвечать?!

Хаус посмотрел на Ланга. На его белые, слепые глаза. На его искаженное мукой лицо. Архитектор. Дедал. Прометей.

— Отвечай: «Тот, кто построил лабиринт», — сказал он.

Катнер, не раздумывая, напечатал: «ILLE QUI LABYRINTHUM AEDIFICAVIT».

И нажал «Ввод».

На секунду все замерло. А потом защита рухнула. На экране открылся доступ к одному-единственному, зашифрованному архиву.

«ПРОМЕТЕЙ. Архив».

— Есть! — закричал Тауб, запуская программу копирования.

И в тот же миг сердце Виктора Ланга остановилось. На этот раз — навсегда. Ровная, непрерывная линия на мониторе прозвучала, как финальный аккорд.

Они стояли в тишине, глядя, как полоса загрузки медленно ползет по экрану. Они получили то, что хотели. Они взломали гробницу и украли секрет фараона.

Но они убили его.

Или, может быть, освободили.

Хаус смотрел на умиротворенное, больше не страдающее лицо своего старого учителя.

— Прощай, Дедал, — тихо сказал он.

* * *

Полоса загрузки на экране Тауба остановилась. «Копирование завершено. 1 файл».

Они не чувствовали триумфа. Только ледяную, выматывающую усталость. Они вскрыли гробницу. Теперь нужно было посмотреть, что внутри.

Файл назывался «АРИАДНА». Тауб открыл его.

На экране появилась формула. Сложная. Элегантная. И, как сразу же заметил Хаус, намеренно искалеченная. В самом ее сердце зияла дыра — три икса, заменяющие ключевую аминокислотную последовательность.

— Заглушка, — констатировал Хаус. — Оружие без спускового крючка. Ключ у Торна.

Они снова были в тупике. Но теперь этот тупик был освещен издевательским светом почти полученного спасения.

— Нет, — вдруг сказал Катнер, который не отрывал взгляда от своего монитора. Он не смотрел на формулу. Он смотрел на свойства файла. — Смотрите.

Он указал на строку в метаданных. «Файл зашифрован с использованием асимметричного ключа. Требуется вторичная биометрическая аутентификация».

— Что это значит? — спросил Форман.

— Это значит, — ответил Катнер, и в его голосе был благоговейный ужас, — что Ланг и Торн — не просто гении. Они — чудовища. Эта формула, которую мы видим, — это приманка. Фальшивка. Настоящая формула скрыта внутри этого файла, в зашифрованном слое. А ключ…

Он замолчал. Все посмотрели на бокс, где лежало тело Ланга.

— Он не просто биометрический ключ для доступа, — догадался Хаус. — Он — ключ для расшифровки. Нам нужно не просто «прокричать» его мозговой волной в эфир. Нам нужно подключить его мозг напрямую к этому файлу. И не просто его мозг. Нам нужен и Торн. Это шифр с двумя ключами, которые нужно вставить одновременно. Мозговая активность Ланга. И какая-то часть кода, которая есть только у Торна.

Это был не тупик. Это была насмешка. Это была задача, не имеющая решения.

И в этот момент, в пик их отчаяния, произошло нечто, что заставило их забыть и о формуле, и о Торне, и о вирусе.

На одном из мониторов Тауба, том, что отслеживал сетевую активность, красным замигало крошечное окно.

— Что это? — спросил Хаус.

— Не знаю, — ответил Тау-б, его пальцы уже летали над клавиатурой. — Когда мы вскрыли сервер, я оставил «сторожевую» программу. Она должна была предупредить, если кто-то еще попытается получить доступ.

— И что? Кто-то пытается?

— Хуже, — сказал Тауб, и его лицо стало белым. — Кто-то… смотрит.

Он вывел изображение на главный экран. Это был не взлом. Не атака. Это была тонкая, почти невидимая нить исходящего трафика с их собственного сервера. Кто-то, получив уведомление, что архив «Прометей» был вскрыт, не пытался их остановить.

Он просто активировал «жучок». Микроскопическую программу-шпион, которая была встроена в сам файл «Ариадна». И теперь эта программа передавала все, что происходило на их мониторах, на удаленный, зашифрованный IP-адрес.

Они были не одни в комнате.

Все это время, пока они работали, пока они спорили, пока они смотрели на умирающую Тринадцатую, за ними наблюдали. Как за рыбками в аквариуме.

— Обрубай! — крикнул Форман.

— Не могу! — ответил Тауб. — Оно вшито в ядро системы! Если я обрублю, он сотрет все наши данные!

Они попались. В ловушку внутри ловушки. Они вскрыли гробницу, и это активировало беззвучную сигнализацию, которая вела прямо к ее хозяевам.

— Кто это? — прошептал Катнер. — «Praxis»?

— Нет, — сказал Хаус. Он смотрел на бегущие строки кода, на IP-адрес, который постоянно менял свое местоположение — Цюрих, Токио, Буэнос-Айрес. — «Praxis» — это «чистильщики». Это — не их стиль. Это… кто-то выше.

Он подошел к монитору. Он посмотрел на эту тонкую, красную нить, уходящую в неизвестность.

— Они не паникуют, — сказал он, и в его голосе было странное, почти извращенное восхищение. — Они не пытаются нас остановить. Они просто наблюдают. Они хотят посмотреть, что мы будем делать дальше. Для них мы — не угроза. Мы — часть эксперимента.

Страх, который они испытывали до этого — страх перед болезнью, перед смертью, перед изоляцией, — был ничем по сравнению с этим. Это был первобытный, метафизический ужас. Ужас осознания того, что ты — не игрок. Ты — всего лишь фигура на шахматной доске. И рука, которая тебя передвигает, невидима, всемогуща и абсолютно безразлична к твоей судьбе.

Минотавр не просто дышал им в спину.

Он сидел в кресле в первом ряду. И с интересом наблюдал за спектаклем.