Топь (гет)

Горизонт посветлел, известив Изабеллу о том, что она не спала всю ночь. Смысла мучаться попытками погрузиться в дремоту не было. Она прислушивалась к шорохам в коридоре, но так и не дождалась тяжёлой поступи своего мужа. Перестав изнурять свой слух, она стала размышлять о причине его отсутствия, и единственный ответ, который пожаловал к ней, был вовсе не утешителен. Что-то случилось с Кэтрин, только беда с ней могла бы приковать Хитклиффа к Мызе. Изабелла попыталась вспомнить свою сестру, но её образ почему-то стал неподвижен. Это, наверное, время виновато в том, что Кэтрин застыла в её памяти. Или она никогда больше не шелохнётся вовсе? Догадка улеглась рядом с Изабеллой, шепча на ухо вновь и вновь: «Кэтрин мертва». Вырываясь из этих объятий, она выскользнула прочь из своей постели, а потом и комнаты.

Какой длинный тут всё-таки коридор, а ночью вовсе бесконечный. Какая крутая лестница и до чего же гадко скрипит. Как грубо сколочено кресло, на которое она облокотилась руками, так обычно стоят позади кого-то, хотя сидение было пустым. А что же ребёнок Кэтрин? Тоже мёртв? Да, ей ведь рано было ещё рожать, значит, они умерли вместе. Бедный Эдгар, каково ему лишиться их вдвоём. Он был бы славным отцом, а она была бы хорошей тётей — Кэтрин не создана быть матерью, она привыкла только взымать со всех плату за величайшее благо наслаждаться её обществом. Пожалуй, она бы вспоминала о своих детях, только когда хотела бы продемонстрировать домашним, как она печётся о них, своим умилённым и усталым взглядом веля всем не докучать ей ещё больше. Но дети не терпят фарса, они любят тех, кого любят, а не кого пристало, поэтому Изабелла не сомневалась в том, что именно она будет фавориткой маленького племянника или племянницы. Но толку предполагать, когда теперь придётся хоронить их обоих. Хотя это может быть неправдой, лишь искажением её фантазий, как эта тень — великан, дрожащий близ стены, а ведь это всего лишь растянувшийся силуэт Изабеллы. А сын или дочь Кэтрин были бы очень счастливыми, ведь их жизнь или хотя бы часть жизни пройдёт на Мызе под опекой Эдгара, он вполне может заменить мать. Будет, так ревниво и пристально разглядывать судьбу ребёнка брата могут только старые девы, а у неё уже есть собственный, и ей стоит переживать за него — вот уж у кого не будет ни одного приятного дня, хотя не зная другого, он может довольствоваться этой преисподней, которая будет ему родной. А вдруг он будет полностью соответствовать здешнему укладу, станет образцовым сыном своего отца? Только не сыновья ― Хитклифф ведь так всё и планировал. Почему ему так дьявольски везёт, какой заговор он знает? Какое кровавое колдовство совершает? Если её муж станет отцом наследника состояния Линтонов, он ведь станет его полноправным хозяином.

Но у неё же может родиться и дочь, и он получит только подтверждение их союза. Вот бы, вопреки крови, у её ребёнка не было бы ни единого намёка на отцовство Хитклиффа, только мягкие черты и прозрачность Линтонов. Пусть их сын будет похож на Эдгара — её бы это так утешило. Но и такой сын нависал дамокловым мечом над её отчим домом, поэтому она уже выбирала между Аделаидой и Сарой и вознамерилась воспитать маленькую леди в духе её семьи, будто если не оставить зазора для крамольной догадки о рождении мальчика, то этого никогда и не случится. Но она ещё слишком юна, чтобы быть матерью. Как ей защищать от этих варваров кого-то, если она сама вынуждена только терпеть их? С таким же успехом можно поставить болонку стеречь отару.

Небо уже отмылось от ночи, свет неуверенно пробирался сквозь стекло. Трава на склоне будто вздыхала, вздымаясь и опадая, и по этому морю брёл деревенский мальчик. В детстве она не раз ездила к побережью, солёный воздух щекотал её нос, волны разбивались у её туфель, стелясь пенящимся ковром. Шум отгонял её подальше собирать мелкие ракушки, которыми она набивала подвесные карманы, донимая всех вопросом, какая красивей. А в последний раз она была у моря с мужем, тогда она надеялась, что он заразится от неё такими же нежными чувствами. Боже, жалких два месяца назад она любила его, она брала его под руку и прижималась к нему, ожидая поцелуй, а не пощечину. Он только брезгливо вёл плечами и отступал поближе к воде, чтобы она не преследовала его, боясь промочить ноги. Тогда Изабелла рассматривала его, с восторгом думая, что этот красивый мужчина, задумчиво глядящий на мятежную синеву, теперь её супруг. Она игриво подхватила юбки, крадясь к нему с глупым лукавством. Под носками предательски хлюпнуло, а её кокетливая осторожность пришлась не по душе Хитклиффу, отчего он грубо дёрнул её к себе. Она хлопала глазами, прижав к себе кисти, пока море нагло играло с её платьем, а он отвернулся от неё, снова глядя куда-то вдаль.

Джозеф и Гэртон уже должны были копошиться на кухне, раз мальчик, доставляющий молоко с фермы, здесь. Из-за парадной двери появилась Изабелла, решившая перехватить гостя, удивлённого таким вниманием со стороны хозяйки. Он стал, мямля, объяснять цель своего визита, но она прервала его гнившим в её голове вопросом:

― Ты ничего не слыхал про Мызу Скворцов?

― Так миссис Линтон померла ночью, ― ответил он, не понимая, откуда она знает о произошедшем,― и дочку родила, да и она, наверное, долго не проживёт, ― дальше пошли охи и причитания, положенные к подобной новости. Но Изабелла его больше не слушала, она всё знала ещё до того, как он произнёс первое слово.

Значит, она всё-таки умерла, а последнее, что она сказала ей: «я пойду в сад кормить голубей», потом была эта чудовищная сцена и отшельничество Кэтрин в её спальне и Эдгара в библиотеке. А когда она гуляла, разглядывая то свои перчатки, то насыпь крошек, и замирала от оболванивающей тоски ожидания, то заметила, как её взъерошенная невестка наблюдает за ней и с остервенением щипает собственные щёки. Воспаление придало ей будто невозможное сочетание медлительности и резкости. Несколько мгновений они смотрели друг на друга как на диковинного зверька, пока Кэтрин не разделила их тяжёлой шторой. И это всё. Ни извинений, ни заверений в пустячности ссор, ни отрицание неприязни, только эта глупая сцена. А теперь она лежит, задубевшая в жутком оцепенении, наполняя комнату вязкой тишиной, и вокруг каждого входящего кружатся стены, но центр остаётся неизменным ― тень на челе покойницы. Под коленями Изабеллы выросли холодные ступени. Скоро и эта маска скроется под рыхлой землёй, которая разделит их навеки, как та портьера.

Солнце задрожало в повисших на ресницах слезах, ослепляя своими безразличными к её горю лучами, и ладони, очутившееся на её лице служили слабой защитой от него. Мальчишка уже ушёл повторять свой рассказ на кухне, не желая наблюдать сонные рыдания собеседницы. Джозеф встретил это известие сожалениями о несносном характере мисс Кэтрин, который отобрал у неё и покой, и спасение, но начинающее киснуть молоко, принесённое мальчиком под видом абсолютно свежего, быстро перенесло его возмущение к более приземлённому предмету.

Наплакавшись всласть, Изабелла спряталась в дом. Оказалось, что уже достаточно поздно, так как Хиндли уже встал, и теперь опирался на угол, который как бы складывал его по линии позвоночника. Она ожидала увидеть его на привычном месте, и эта небольшая перемена испугала её. Он ведь ещё ничего не знает, выходит, неприятная обязанность объявить ему о смерти сестры легла на неё. Отчего он именно сегодня встал раньше? В другие дни он спит ещё несколько часов. Она села в кресло, уткнувшись глазами в пол под его ногами. А, может быть, он тоже догадался? Она ведь уже всё поняла, когда услышала правду вслух.

― Мистер Эрншо, ― тихо обратилась она к нему со странной кротостью. Но только он повернул к ней голову, чтобы рассмотреть пятна на её снова немного круглом лице, как она поджала губы, не позволяя выпорхнуть ни единому слову.

Молчание драло ей горло, а Хиндли терпеливо ждал продолжения, хотя та только часто заморгала ― уж не для того ли она его окликнула, чтобы он любовался ею?

― Наша Кэтрин умерла, ― наконец сказала она, когда он снова прикрыл глаза. Ну вот, это больше не секрет. Ей пришло на ум, что если бы о несчастии знала только она, то это удержало бы его вместе с дурными снами где-то в выдумках, а теперь смерть Кэтрин стала настоящей.

― Что? ― переспросил Хиндли, словно услышал какую-то небылицу и ждал, что сейчас ему признаются в обмане. Но в ответ раздались только густые всхлипы. Фигура Эрншо растворилась в слезах, которые текли с особой силой, будто усиленные наличием неравнодушного к её страданиям наблюдателя. Писклявое хныканье ударялось о сырую стену и отлетало к другой, а эхо от её собственного голоса, казалось, не принадлежало ей и принуждало к подражанию.

Плач, царивший здесь, тащил и из остолбеневшего Хиндли слезу, но он был уверен, что не может присоединиться к Изабелле. Мысли не хотели отойти от трясущейся перед ним девушки, хотя сейчас было впору добраться до воспоминаний о младшей сестре. Но память его так ослабела, так сузилась, практически потеряв всякую власть над ним, что вчера не имело никакого значения, а Кэтрин с её задорной улыбкой, копной нечёсаных волос, с вечно холодными руками, омерзительно громким голосом, звенящем ему на ухо после ночного пьянства, а иногда абсолютно неуместной кошачьей лаской, принадлежала уже больше года к прошлому. Как гадко, что оскудевший ум отказывался откликаться на смерть его родной сестры и был занят только расстроенными чувствами миссис Хитклифф.

Ближе к ночи Изабелла вспомнила о своём муже, который уже вторые сутки не ночевал дома. Он, наверное, бродит сейчас диким зверем по округе или ломает дверь поместья Линтонов, домогаясь последнего свиданья со своим кумиром. Быть может, он бросился со скалы, не совладав с утратой, а может, вырывает свои волосы или царапает лицо в кровь, или, бедный… Бедный!? Да как она смеет жалеть его, он-то никогда не жалел её. Он уничтожил всё, до чего смог дотянуться, из-за него смерть видится ей избавлением, из-за него она чужая в своём же доме, а что он сделал с ней, как унижал, Боже, да это даже Нелли не расскажешь! А когда скорбь охрипнет, он снова примется за своё? Возможно, и с большим остервенением. Нет, она больше не сможет так жить, её будто иссушили за эти два месяца, осталось прикоснуться, и она затрещит и рухнет как трухлявое дерево. Пусть лучше убьёт в порыве безумия, позабыв осторожность, тогда и она, и весь мир будут освобождены от него, ведь за такой проступок его положено повесить. А её брат точно не смягчит приговор, когда Джозеф — а на него можно положиться — решит посодействовать суду людскому. Её гибель станет поводом для его наказания, уж лучше они будут оба лежать на гиммертонском кладбище, впялившись в тяжёлые тучи. Она нарочно взбесит своего мучителя, но будет знать, что терпит пытки в последний раз, а дальше ― его черёд.

Хотя не стоит об этом думать и тем самым возвращать его на Перевал, если он и так может появиться здесь в любую минуту. Когда он приходил в последний раз, то не проронил ни единого звука, и казалось, он вовсе разучился разговаривать или дал обет молчания. А вдруг его настроение переменится после того, как в их отношениях с Кэтрин окончательно была поставлена точка, и угнетение перевоплотится в непобедимую свирепость? Нужно ли дожидаться случая удостовериться в этом? Ведь не узнает же её муж, если она прямо сейчас уйдёт отсюда. Впрочем, побег рисовался ей обречённой затеей, она споткнётся об него, пригвождённого унынием к земле, или встретит у порога Мызы. А воображение не раз намекало ей, что в итоге она очутится только на Мызе Скворцов. Мысли пасовали перед жилищем её семьи, будто она должна вернуться туда чистой и пустой, как появилась там впервые, а конкретный план отобрал бы эту святость.

Гэртон уже спал, несмотря на игру трепещущей свечи на его щеках. Он почти отбил у неё симпатию ко всем детям, хотя в последнее время несправедливо было бы жаловаться на маленького соседа, ведь он перестал дразнить её и заострять свои дикарские привычки ей назло. Робкий шелест пламени смолк под какое-то скованное стенание. Тревога, не имевшая направления, забуянила в её голове. Сосредоточенное спокойствие Гэртона показалось ей неправильным, хотелось растолкать его, обсыпая сумбурными предупреждениями и просьбами вести себя тише. Шарпающие шаги перестали перекрикивать треск обугливавшегося фитиля. Но эта внезапная тишина грозилась вот-вот растаять. Ведь не мог же он испариться? Тогда почему ни шороха?

Она встала со своего кресла, осторожно потянувшись к свече. Плавный шаг подвёл её к двери, будто пол был настолько хлипким, что мог развалиться от резкого движения. Перед дверью её никто не поджидал, в первое мгновение на неё никто не бросился, хвалясь своим коварством. Изабелла мелко поворачивала головой, будто искала какую-нибудь мелкую пташку, а не человека. Хитклифф сидел около своей комнаты, видимо, не в силах войти. Он поглядел на свою жену: от огня она стала похожа на сияющий витраж, и могло привидеться, что её лицо и волосы сделаны из самоцветов. Пусть она сейчас напоминает ангела, да только ему нет дела до её неожиданно обнаружившихся чар. Он тоже не вызвал в ней ярких чувств, словно она вышла под небо, сулившее ливень, но даже не намокла. Горечь вымотала его, удушая уже целые сутки. Даже ярость, от которой зрачки делались глубже и блестели, как у Кэтрин в их последнюю встречу с Изабеллой, не напугала её. Она вернулась в спальню, убеждая себя, что её страдания, наконец, отомщены.