Топь (гет)

Уходя к себе спать — хотя комнату приходилось делить с маленьким грубияном Гэртоном, к тому же, тяжело было назвать это помещение комнатой — Изабелла машинально семенила к окну в надежде разглядеть огни родного дома. Но несмотря на то, что её желания и желания по ту строну пустоши совпадали, расстояние между двумя особняками не уменьшалось ни на шаг. Как Кэтрин могла вспоминать этот дом и жалеть, что тут не живёт? Наверное, всё скверное в её невестке появилось здесь. Изабелла бы не удивилась, если и её сердце отравит это место.

Меньше десяти миль отделяло поместья, но казалось, Перевал принадлежал к совсем другому миру, который населяют мятущиеся души, обреченные бродить в унынии по этим местам. Десять миль. Если бы этот человек позволил ей уйти, если бы не захотел вернуть жену обратно, чтобы посмеяться над фамилией Линтон в очередной раз, то, не задержавшись ни на миг, она бы пробежала эти десять миль через торфяные болота по талому снегу в кромешной тьме, чтобы добраться до Мызы и забарабанить заледеневшими пальцами в окно кабинета брата. Эдгар злится, но она знает его сердце: ему будет достаточно одного взгляда, чтобы простить её. Да, он заведёт Изабеллу в дом и будет грустно рассматривать её лицо в странных тёмных узорах, чуждые поразительной белизне её кожи, затёртое шёлковое платье, которое теперь она носила без корсета и фижм, руки, ставшие ещё тоньше, и воспалённые голубые глаза, точно такие же, как у него самого. Они сядут на диван обнявшись, а Эдгар, пересилив слёзы в голосе, с улыбкой скажет:

— Теперь всё будет хорошо, — он протянет ей платок, который она когда-то вышила для него маргаритками, окажется, что он всё время был при нём, даже когда его сестра сбежала, и она заплачет пуще прежнего.

А затем потечёт череда счастливых дней, наполненных светом. Они снова станут сидеть вдвоём в гостиной на диване у весёлого камина, по очереди читать книги, не брезгуя её любимыми сентиментальными историями. Изабелла сядет за клавесин и вспомнит все позабытые мелодии. Скоро начнется тепло, они будут гулять по парку, в котором одни цветы станут сменяться другими, более яркими. Тёплый ветерок растреплет её высокую причёску, которая делала её, в отличие от многих здешних девиц, элегантной, а не смешной, а выбитые золотистые пряди мягко обрамят лицо, добавив живости. Кэтрин поправится, она выйдет в сад, лукаво посмотрит на золовку и понесётся от неё, они будут гоняться друг за другом, хотя такие забавы пристали деревенским девчонкам, а не юным леди.

А если смерть отберёт её сестру, то пощадит ребёнка. Это дитя не будет ничем напоминать о крови Эрншо и их проклятом жилище. Какой нежной матерью она станет племяннику или племяннице, сколько лёгких акварелей они набросают, сколько сказок прочтут, сколько весёлых игр придумают. Мыза Cкворцов не сможет вспомнить хозяйки более добросердечной, более внимательной, при которой дом сделался таким уютным. Горе Эдгара от потери жены стихнет со временем, её забота лишь ускорит это. И они заживут тихо и мирно, забыв, что когда-то, на свою беду, связались с мрачными владениями по соседству.

Как горько было возвращаться из своих пасторальных фантазий обратно в тесную коморку, отдавая себе отчёт, что это самый приятный отрезок дня, когда она запирается здесь и знает: на сегодня её мучения закончились. Но завтра начнутся новые.

— Ты будешь спать стоя? Как конь? — буркнул чумазый мальчишка, кутаясь в не слишком чистое одеяло, сбившееся в огромный ком. Видимо, молящийся перед сном Джозеф не усыпил Гэртона, а когда его соседка вошла, он лишь притворился спящим.

Маленький жестокий негодник! Разве можно отрывать Изабеллу от мыслей о доме! Разве она не заслужила на несколько минут погрузится в грёзы о своей прошлой жизни! Её тёплая девичья спальня растаяла, превратившись в уродливый чулан. Она постаралась смотреть только за стекло и не обращать внимания на то, что шло перед ним. Хмурый пейзаж, погруженный в темноту, был приятней места её ночлега. За окном шатали ветками сухие деревья, крутой склон покрывался пятнами противно тающего снега, долина ничем не была украшена в это время года, холодный пронизывающий ветер ничего не останавливало, и он неприветливо встречал беззащитного путника.

Но, к сожалению, воображение Изабеллы не было столь сильным, чтобы забирать её из безрадостного Перевала надолго, и наваждение ушло вместе с семейством Линтон, оставив её в компании Гэртона.

— Нет, я лягу в кресле, — зачем-то ответила Изабелла. Её последним оружием была вежливость, хотя бы раздражающая жителей дома. — Спокойной ночи, Гэртон.

Ответом послужило недовольное сопение. Что ж, за те несколько ночей, что он провела здесь, маленький сосед никогда не снисходил до ответного пожелания. Его неучтивость хоть и задевала Изабеллу, но лучше было провести ночь так, чем с мужем. Слава Богу, Хитклифф не претендовал на неё каждый день. Кажется, это стало бы происходить реже, если бы Изабелла научилась прятать слёзы и прекратила взывать к его несуществующему милосердию. Ему доставляло удовольствие наблюдать, как в её глаза намокают, как капли размером с бусину собираются вдоль густых бронзовых ресниц, чтобы проложить мокрую дорожку по прозрачному лицу без единой острой линии — такому же, как у Эдгара и всех Линтонов. Потом она слушала о своей никчёмности и том, какую смертную скуку навевает на него. Когда в первый раз он сказал о том, что она больше напоминает изваяние, в котором нет ни капли жизни, Изабелла пообещала ему исправится, но тот лишь посмеялся над её попыткой нравиться ему.

Устроившись в кресле, она потушила свечу, от которой ещё несколько мгновений тянулся шлейф серого дымка, складывающийся клубком у невысокого потолка. В доме заскулил Удав, сидевший подле Хиндли, несмотря на пинки со стороны хозяина, хотя, может быть, собака понимала, что мистер Эрншо здесь больше не хозяин, и потому не боится. Все они в руках Хитклиффа, но ничего не могут с ним поделать.

Сон уже почти отобрал Изабеллу у её мрачных дум, как вдруг Гэртон снова не дал ей забыться:

— Спокойной ночи, — произнёс он тихо.

Солнце сквозь тучи уже освещало окрестности, лишив пейзаж последней контрастности: всё превратилось в огромное серое пятно. Но Изабелле не хотелось покидать своё убежище, хотя на первом этаже можно было погреться рядом с очагом. Дом был единственным местом, где не царила стужа. Но, увы, эта черта привлекала всех обитателей, а потому гигантский камин, у которого в пору было сидеть уставшему на охоте средневековому дворянину, терял всякую прелесть.

Первым подымался Джозеф, обязательно ворча о том, как господа праздны и ленивы. Он почти сразу приходил будить своего воспитанника стуком в дверь, после чего, получив зрителя, занимался делами по хозяйству. Следом вставал Хитклифф, впрочем, его распорядок дня проследить было невозможно, каждый день он проводил по-разному, то издеваясь над своими пленниками, то, к облегчению последних, пропадая где-то. Последним просыпался Хиндли — это событие, сопровождаемое бранью по поводу жуткого похмелья, происходило ближе к полудню. Изабелла старалась встать раньше мужа из-за того, что однажды она была разбужена ним весьма неучтиво.

Из водных процедур было только умывание и, при желании, можно было достать из соседнего чулана потрескавшуюся ванну, больше напоминавшую одну их тех огромных кастрюль, которыми пугал всех Джозеф как средством вечного мучения души в аду. Ничего, кроме воспаления лёгких, такое купание не сулило. Хотя в какой-то момент страх Изабеллы перед смертью испарился. Что ж, по крайней мере, на то, чтобы наполнить ванну без помощи служанки, уйдёт достаточно много времени. Чем не развлечение?

На кухне в каком-то подобии порядка — а Джозеф умел наводить только такой — была расставлена кухонная утварь, некогда выглядевшая нарядной, но теперь всё полчище посуды потускнело. Большой бронзовый кувшин оброс пушистой пылью, его редко использовали, потому брезгливость указала Изабелле на него.

Раздевшись до рубашки, она села в еле тёплую воду — нагреть её хорошо у неё не хватило терпения, тем более она остыла окончательно за каких-то полчаса. Светлые волосы, которые тоже утратили блеск, как и всё в этом доме, расползлись по водяной глади, отделяя беспорядочным кружевом воду от воздуха, пока не намокли. Вскоре она задрожала от обволакивающего холода, но просидела в этом корыте всего несколько минут, опасаясь сквозняка. Вместе с ней задрожала и вода, маленькие волны заиграли светом из окна, как ручей солнцем. Изабелла поднялась на ноги и переступила через край ванны. Пол и мерзко липнувшая рубашка жадно сжали её в тиски холода.

За дверью зазвенели шаги, и Изабелла обернулась, чтобы увидеть своего мужа. Он стоял в дверном проёме с гадкой улыбкой, за которой притаилось удивление, схожее с тем чувством, которое испытывает взрослый, когда ребёнок на зло делает какую-то глупость. Полутьма в коридоре льнула к нему, казалось, он привёл её с собой в качестве свиты.

— Я вижу, вы не потеряли своих претенциозных замашек. Я уж тешил себя надеждой, что перевоспитал вас, но даже мои методы бессильны перед вашим скудоумием. Что ж, придётся продолжить начатое, — голос его звучал глухо, приходилось вслушиваться в шелест его угроз, и от этого тона у Изабеллы похолодело внутри, словно стужа вокруг прорвалась внутрь.

Хитклифф медленно подошёл к ней — зачем ему спешить? Изабелла могла от него убегать, но какой в этом толк? В какую бы сторону она не бросилась, он недолго будем её ловить и только раззадориться. Он по-звериному крепко вцепился в её волосы так, что остатки воды сразу же стекли к его рукаву. Несколько секунд он безо всякого интереса смотрел в её перепуганное лицо, оба застыли, как нечисть из сказок на рассвете.

Комната пролетела перед её глазами в один момент, остановившись только, когда её лоб ударился о бортик ванны, а холодная вода снова обдала её голову. Она не смогла открыть глаза, воздух закончился ещё в полёте. В голове всё закружилось, Изабелла завертелась, но даже маленькое движение отбирало у неё последние силы. Вода быстро победила её, она перестала барахтаться, пустоту в голове заполнила вязкая темнота.

Спустя вечность, проведенную в таком состоянии, её выдернули из ледяного плена. Она тяжело и слабо задышала — за полминуты под водой она словно разучилась дышать. Муж такой же мёртвой хваткой держал её за волосы, но она забыла и об этом. В комнате не осталось ничего, только она и воздух в её лёгких. Но стоило ей увидеть, как он наклонился к ней, как хищно и пытливо отливали его глаза — вся память с ужасающим приданным вернулась. Она забилась в его руках, стала звать на помощь, да только кого? Дальше она не смогла кричать, очутившись снова в воде. Эта пытка повторялась несколько раз, но теперь передышка была совсем ничтожная, всё что Изабелла успевала только судорожно вдохнуть.

В очередной раз её просто бросили в ванну, она влетела головой в дно, но смогла быстро вынырнуть, так как её мучителю наскучила эта забава. Голова гудела, как гудит церковный колокол после удара. Как жалко теперь она выглядела: руки вцепились в край её купели в попытке не улететь в неё вновь от изнеможение, голова безвольно повисла, вся она тряслась на полу от кашля и холода. Рубашка ничего не скрывала, прилипнув к ней, волосы, похожие на тину или водоросли, облепили её лицо отвратительным платком. Хитклифф, довольный тем, как его труды подействовали на жену, ушёл, сопровождаемый внимательным взглядом полуживой утопленницы.

Когда она убедилась, что он ушёл, всхлип вырвался из её груди, из-за чего она уродливо сгорбилась. Воздуха снова стало не хватать, она пыталась вздохнуть, но у неё не получалось, весь он застревал где-то в горле. Каждая попытка сопровождалась сотрясавшими всё её тело хрипами. Теплые слёзы показались кипятком, но они текли нескончаемым ручьём, шустрые и совсем детские. Какой ничтожной он её сделал, её воротило от собственного состояния, но это чувство только усугубляло уже существующее.

Стыд её усилился, когда в открытой двери показался Хиндли. Он бросил на неё длинный взгляд, каким осматривают что-то безнадёжно разбитое, вспоминая, как оно выглядело прежде. Кажется, он не сразу сосредоточился на ней или не сразу понял, что произошло, но, видимо, с первого этажа был слышен шум. Неужели он пришёл поглазеть на её унижение? Цель его визита была Изабелле непонятна, пока пришедший не сказал:

— Этот дьявол убрался восвояси, бродит по болотам, надеюсь, он там и увязнет, в доме его нет.

Изабелла восприняла эту фразу как приглашение посидеть у камина, новость, что остаток дня она может провести без опаски встретить мужа, так её обрадовала, что её былое смущение, которое накатило на неё при виде гостя, вовсе ушло. Она глупо улыбнулась, хотя улыбка вовсе не подходила ей сейчас и казалась чужой, неестественной, как молодая зелень в январе. Теперь смутился Хиндли. Он отвёл глаза от Изабеллы и побрёл вниз.

Она вытащила сухую рубашку и сиренево-серое платье из деревянного сундука, чтобы переодеться. Собрать мокрые волосы не вышло. Раньше было для чего выкладывать волосы, раньше ритуалы и привычки служили ей, украшая собой день. Теперь событий в дне не осталось, причины следить за собой не было. Но ей казалось, что с уходом этих ежедневных занятий её жизнь опустеет окончательно. Она превратиться в привидение, и лучше было служить заведённому порядку, создавая иллюзию хоть каких-то происшествий. Пауза в её жизни оказалась слишком длинной, и ей было страшно, что так пройдёт остаток её дней. По крайней мере, так она знает ответ на вопрос:

— Что будет завтра?

Спускаясь по узкой крутой лестнице, Изабелла заметила Хиндли, сидящего в грубом зелёном кресле с бутылкой. Он в полном безразличии поднял к ней глаза, но ей показалось, что он рад её приходу, что он ждал её. Изабелла приосанилась, как её учила покойная мать, взгляд её стал гордым. Она казалась себе неотразимой, несмотря на покрасневшее от слёз лицо и мятое платье с мокрыми пятнами от будто состоявших из одной воды волос. Если бы муж её увидел, то сказал бы, что она ничего не вынесла из сегодняшнего урока, раз спускается по лестнице с великодушной спесью принцессы. Но она не была намерена дарить Хитклиффу возможность снова разозлиться на неё. Это величественное зрелище — а в этой характеристике её манер она не сомневалась — было щедро предназначено для Эрншо, с недоумением смотрящего на неё.

Холод стал отходить от её рёбер, когда она села у огня. Хиндли любил проводить подобным образом день, чередуя дремоту, выпивку и мрачные мысли, хотя вряд ли можно было сказать, что его сердце способно что-то любить. Но Изабелла помешала его планам на сегодня своей доброжелательностью. Она решила, что было бы приятно иметь в этом доме хоть какого-то друга. О чём с ним заговорить, она не знала, но быстро нашла общую тему в виде Кэтрин.

— У вас точно такие же глаза как у Кэтрин! — воскликнула Изабелла.

Глаза у Эрншо были на самом деле одинаковые: зрачок сливался с тёмной радужкой, создавая иллюзию глубины, в них также не хотелось смотреть. Иногда Изабелла думала, что поймёт что-то, что ей понимать не следует, если будет долго смотреть в глаза невестки. Даже в благостном расположении духа у Кэтрин оставалось в лице что-то ехидное и, по впечатление Изабеллы, диковатое. Но у Хиндли, в отличии от сестры, блеск делал глаза стеклянными, а не живыми. Но когда они делались живыми, то производили ещё более гнетущее впечатление, а появляющаяся лучистость свидетельствовала о чём-то дурном.

— Кэтрин, — Хиндли повторил имя сестры с каким-то вопросом в голосе, будто ему было тяжело припомнить значение этого набора звуков, — я уже и не вспомню, когда в последний раз её видел…

— В конце августа, мы приходили к вам втроём, помните? — спросила Изабелла самым любезным тоном, какой у неё был в запасе.

Хиндли мотнул головой и молчал несколько мгновений, но потом ответил:

— Да, получается полгода назад. Полгода же? — за временем он тоже не следил. — Вы тоже приходили, сидели в уголке, и на вас было надето голубое платье в полоску.

Он тоже помнит — почему-то это радовало её сердце. Ведь они были счастливы в тот вечер, даже Хиндли был доволен тем, что его сестра пришла. Она ему докучала только тем, что общалась с Хитклиффом, но тогда он как сквозь землю провалился. Кэтрин стала похожа на замужнюю даму, хотя внимательный знал, что её сердце чего-то ждёт, чего-то скверного и неправильного. А в сентябре она дождалась. Хитклифф появился с первым холодом, и за короткий срок они все очутились в его руках.

— Он говорил, Кэтрин больна, — произнёс Хиндли печально, но холодно.

— Кэтрин ждёт ребёнка, к концу весны она должна родить, — ответила Изабелла. Конечно, Хитклифф уверяет всех, что причиной её опасного состояния был Эдгар.

Изабелла заметила, что за окном забарабанил дождь. Почему именно сейчас началась непогода, вдруг она пригонит её мужа обратно?

— Он сейчас вернётся, — упавшим голосом промямлила Изабелла. Их маленькая беседа закончилась, Эрншо стал рассматривать пламя в камине, и иногда будто просыпаясь, наливал себе полную чашку бренди.

— Не говорите о нём в моём присутствии, мисс Изабелла! — неожиданно отозвался Хиндли, вскакивая на ватные ноги. Он покружил по комнате, но быстро устал и уставился в маленькое окно, по которому стекала вода, пусть рассмотреть что-то сквозь мутное стекло было практически невозможно. — Хитклифф не придёт, он ходил гулять и в метель, я каждый раз молился, чтобы он не нашёл дороги. Дождь ему не помеха.

И всё же Изабелла была довольна тем, что спустилась сюда. Их разговор чем-то отдалённо напоминал беседы, которые велись в привычном ей обществе. Улыбка тронула её губы. Сегодня она его больше не увидит. А, если Бог смилуется над ней, то не увидит вовсе. Хотя дорогу назад он отыщет, но такой холодный дождь может не пройти даром. Вдруг эта стужа станет и для него смертельной?

Первый погожий день выгнал всех обитателей Перевала во двор, кроме официального хозяина, у которого, впрочем, были свои причины остаться в похожей на склеп спальне. Джозеф по приказу Хитклиффа чистил лошадь, которая всё норовила вырваться или лягнуть его. Гэртон сначала храбрился помочь своему воспитателю, но огромное копыто, летающее у его головы, отправило мальчика к ограде, откуда он наблюдал за работой старого слуги. Лошадь продолжала брыкаться под бормотание Джозефа, но Хитклифф не проявлял никакого желания усмирить животное. Он сложил руки и в безразличии осматривал местность вокруг, будто продумывал маршрут своей поездки. Изабелла выскользнула на крыльцо и со вздохом села на ступени. Попадаться на глазу мужу ей не хотелось, но, пожалуй, его больше взбесит, если она побежит прятаться в дом.

— Экая вы ленивица, миссис Хитклифф. Прибрались бы в комнатах или на крыльце, если вам неохота быть в доме. Так нет, вы будете сидеть и бездельничать до Иерихонской трубы, — проворчал Джозеф.

Идея могла бы показаться разумной, но ухаживать за домом Изабелле не хотелось: приводить свою темницу в порядок представлялось ей занятием абсолютно пустым и даже унизительным. Следят только за собственным домом, а Перевал ей таким не казался. Изабелла ответила очередным вздохом и перевела взгляд вдаль. Пустошь отозвалась на раннее тепло бледными ростками трав. Если достаточно поискать, а свежесть и прозрачность воздуха способствовали этому, то можно было найти одинокие пятна золотых крокусов.

Раньше Изабелла любила весну, даже календарное её наступление радовало её. Слово «март» казалось ей волшебным: стоило датам получить к себе эту приставку, как свет, бьющий из окон, начинал как-то тепло мерцать, за пяльцами не сиделось и хотелось выйти на улицу на дольше, хотя она и быстро замерзала. Но когда появилась Кэтрин, Изабелле стало понятно, что кто уж действительно ждал это время года, так это она. Зима утомляла её, делала вялой и раздражительной, короткие прогулки по саду или вокруг дома ей не нравились, а дальняя прогулка по холмам угрожала простудой, которую Кэтрин стала плохо переносить после лихорадки, заработанной поисками сбежавшего Хитклиффа. Но Изабелле не нравилось сравнивать себя с невесткой, ведь каждый раз она виделась себе тусклой и бледной рядом с Кэтрин, которая всё делала через край. Казалось, амплитуда её чувств была значительно шире, чем у её золовки. Изабелла стеснялась этого, ей вовсе не хотелось стать похожей на свою сестру, но всеобщее внимание к Кэтрин неприятно кололо её. Теперь тень, в которой она находилась, стала для неё в тягость, а в улыбках жены Эдгара ей виделись скрытое презрение и снисхождение. Но все-таки они стали подругами, Кэтрин чаще была весёлой и резвой, и домашние вычеркнули из памяти, что она бывает совсем другой.

Год назад они вместе готовились к свадьбе, правда, невесте больше нравилось сбегать со своей подружкой гулять по окрестностям. В итоге всем занималась Нелли, а новобрачная только насобирала цветов, которые велела заплести в волосы себе и Изабелле, если та захочет. И она захотела, только они не держались на её голове, к церкви на ней не осталось ни одного бутона. В тот день её снова захлестнула странная клокочущая обида. Всю церемонию она теребила оставшиеся стебельки, не решив, хуже с ними или без, пока уже на обеде Кэтрин не шепнула ей, что она очень хорошенькая и без венка. Растрёпанная Изабелла по-детски поцеловала невесту в щёку, сказав, что они будут очень хорошей семьёй.

Смогла бы она теперь полюбить Кэтрин? Наверное, нет. Если бы она здесь жила, то точно не добавила бы радости в жизнь Изабеллы, даже наоборот. Кэтрин чем-то напоминала гончую: пока она в доме, то ластится к людям и кажется практически ручной, а её иногда дикие повадки умиляют, но стоит отпустить её на охоту, она становится жестокой и хищной, а от того существа, которое мирно грелось у огня, не остаётся и следа.

Но теперь пришедшее пробуждение природы раздражало Изабеллу, оживление вокруг подчеркивало заледенение внутри неё. Надежды, которые она возлагала на наступление тепла, не оправдались. Она ждала весточки от Нелли, но она не пришла. Она хотела выходить на прогулки, но Хитклифф ясно дал понять, что и эта затея ему не по душе. Она рассчитывала на дружбу Хиндли, но он сторонился её.

Мистер Эрншо на самом деле пытался не пересекаться с Изабеллой, её поведение ставило его в тупик. Все попытки завести разговор требовали от него душевных сил, которых у него не осталось. Он понимал, что подвергается скрупулёзному исследованию с её стороны, что девчонка Линтон ищет в нём добродетели, которые он сам не наблюдал да и не хотел наблюдать. Хиндли не собирался подвергать своё сердце такому тяжёлому испытанию, как возрождение в себе человеческого облика, но и затея миссис Хитклифф причиняла ему какую-то непривычную боль, вызванную пониманием того, что при ближайшем рассмотрении она будет разочарована в нём. Ему вообще хотелось не видеть её, а ещё лучше было бы, если бы она жила там, где жила прежде.

— Вы, верно, достали эту кобылу из самой преисподней, мистер Хитклифф, такой у неё нрав, — обратился к хозяину Джозеф, закончив свою роботу.

— Вон, — коротко отозвался тот, подходя к лошади. Старик не стал возражать и, подозвав к себе Гэртона, пошёл греть кости на кухню.

Миссис Хитклифф не последовала их примеру, оставшись сидеть на ступеньках, которые ковром устилала её юбка. Но когда её супруг, проворно сев на лошадь, стал водить её по двору, она пугливо притянула к себе вытянутые ноги. Хитклифф хорошо смотрелся в седле — кажется, она окончательно решила, что очарована им, когда он приехал к ним на Мызу верхом на этой самой гнедой кобыле. Она бы и сейчас любовалась ним, если бы вечное ожидание жестокости с его стороны не заставило её возненавидеть мужа.

— Боишься? Что же расселась тут? Неужели этот убогий ум не способен проследить такую простую закономерность, — произнёс он с насмешкой. — Это становится невыносимо. Только вот не пойму: твой брат не ударил палец о палец, чтобы вернуть свою дражайшую Изабеллу, потому что побоялся мешать мне, или потому что был рад, что ты теперь моя морока? Отправить бы тебя к нему, сложно придумать более тяжкое наказание. Да откроешь ли ты рот, трусливая твоя душонка?

— Означают ли ваши слова, что я могу уйти? — тихонько спросила Изабелла, будто боясь, что может кого-то разбудить. Он отпускает её домой? Она может уйти отсюда? Этот кошмар скоро закончится?

— Иди, или ты до сих пор тешишь себя надеждой, что твоё присутствие приносит мне хоть каплю удовольствия? — сказал он, на удивление, спокойно.

Развернув лошадь к воротам, он резко пришпорил её и скоро скрылся из вида. Изабелла поднялась на ноги и подбежала к ограде, заражённая скоростью, с которой понёсся всадник. Она разобрала его фигуру вдалеке, и вдруг ей стало страшно, что он обернётся и увидит, как она растерянно выглядывает его из-за ворот, опираясь на них руками, и поедет назад к дому. Но через несколько мгновений она убедилась, что испуг её напрасен.

Она, продолжая хлопать глазами, повернула голову в сторону торфяных болот, за которыми начинались владения Линтонов. И она может вернуться домой. Стоит только побежать туда прямо сейчас. Её сердце наполнилось таким умилением, что она улыбнулась этой возможности, как чему-то прежде невиданному и восхитительному.

Изабелла сорвалась на бег, хотя она не могла опоздать. Голубое лёгкое платье, которое она взяла с собой, считая, что оно поможет ей покорить возлюбленного и занять своё законное место в его сердце, раздувалось позади неё от ветра, дувшего ей в лицо, и постоянного полёта в ногах, как парус. Бежать в домашних туфлях было плохой затеей, да и платье совсем не грело, но ей даже не пришло в голову вернуться на Перевал, чтобы найти наряд поудобнее. Дорога куда-то сворачивала — куда она не смогла припомнить — но будто бы всё-таки к Мызе. Она лихо взяла пригорок и понеслась дальше. Ребяческий восторг сделал всё вокруг неё замечательным, все травы будто кланялись ей на ветру, каждый бутон на тоненьком стебельке приветствовал её, болото гостеприимно напоминало проторенные дорожки и казалось чистым, как стекло, а сама себе она представлялась нимфой, хозяйничающей в этих местах.

Сердце тарабанило о рёбра, она, запыхавшись, умудрялась глубоко вдыхать нежный прохладный воздух, впитавший в себя весь задор ранней весны. Но она не остановилась, ноги продолжили нести её к заветной цели, и хотя её шаги стали уже, но она всё так же припрыгивала. К болоту она добралась на дрожащих от усталости ногах, но воодушевление не покидало её, хотя, быть может, оставив её, оно бы уступило место здравому смыслу. Из-за такого спутника она не удосужилась даже взять палку покрепче, чтобы проверять топкие места, а просто побежала по островкам, которые казались ей надёжными и были побольше. Изабелле повезло, она сделала приличный крюк, но зато не забрела в глубь болота и только разок промочив ноги, которые и так уже были мокрыми.

Но, увы, судьба уберегла её, чтобы посильнее ударить в следующее мгновение. Когда вдалеке Изабелла увидала парковую ограду то, не будь она так сосредоточена на близости Мызы скворцов, она смогла бы рассмотреть и фигуру наблюдавшего за ней всадника. Много позже заметив своего супруга, она отшатнулась от него, хотя расстояние позволяло этого не делать. Изабелла схватилась за сердце, словно в неуверенной попытке защититься. Нет, нет! Что он здесь делает? Он что, передумал? Тогда почему он молчит? Надежда в её душе ещё боролась за жизнь, но рассчитывать на то, что Хитклифф оказался здесь случайно, было глупо — скорее он сам по себе вырос из-под земли.

— Вы что здесь делаете, миссис Хитклифф? — угрожающее прошипел он, чуть пришпорив лошадь, зашагавшую к его жене.

— Я иду к брату, вы ведь мне сами позволили, — пролепетала Изабелла, пятясь назад и путаясь каблуками в измаранной юбке.

— А какого дьявола вы решили, что я отправил вас к брату? Я отправил вас с глаз долой в дом, но я не имел ввиду, что вы можете уйти, — ответил он громче.

— Нет, вы отпустили меня, и я возвращаюсь жить на Мызу! — воскликнула Изабелла в лихорадке. Она не могла попрощаться с мыслью о возвращении домой. Хитрый бес, он не помешает ей, она всё правильно поняла!

Щёки, доселе светившиеся прозрачным яблочным румянцем, запылали недоброй краснотой. Она подхватила платье в сжатые кулаки и бросилась к деревьям, задыхаясь и оборачиваясь. Но, кажется, она больше суетилась, чем убегала, потому что Хитклифф, ледяное раздражение которого треснуло, соскочив с седла, вмиг поймал её за локоть. Как бы заставляя себя слушать, он вцепился второй рукой её челюсть и процедил:

— Никуда ты не пойдешь, потому что я этого не хочу и имею право выбирать, где тебе жить. И если ты этого не знаешь, то можем уточнить это у твоего братца-судьи.

Он потащил её к лошади, пренебрежительно перебросив через седло. Но горе сделало её отчаянной, и она прокричала, осознав его замысел:

— Гнусный обманщик! Негодяй! Отвратительный, презренный человек! Изверг! Ты нарочно поджидал меня здесь, ты нарочно так сказал, понимая, что я со всех ног побегу сюда! Проклят, будь ты проклят! — но эта изобличающая тирада не вызвала должного отклика в Хитклиффе.

— Догадалась, я уже и не надеялся, — сказал он со смехом.

И они пустились вскачь, как полтора месяца назад, только тогда она ехала на своей лошади, застенчиво разглядывая его беспристрастное лицо. Теперь же его смех смешивался с её проклятиями.

Пролетающий мимо пейзаж расплывался перед её глазами из-за стоящих завесой слёз. На полдороге силы окончательно покинули её, всхлипы и крики застревали в горле, она свисала, будто лишённая скелета. Дорога вытрясла из неё сознание, оставив только сильное головокружение. Изабелла даже не заметила, как они приехали на Перевал. Хитклифф зашвырнул её в дом, держа за плечи, так как сама она бы даже не слезла с лошади.

Она снова здесь, что за наказание? Она должна была забыть об этом месте. Ноги её не держали, подгибаясь в коленях, и она не могла разобрать: это она шатается, или стены Перевала пустились в пляс. Боясь упасть, она даже в полузабытьи схватилась за мужа. В глубине комнаты из-за спинки кресла показался Хиндли, обернувшийся на шум, который постоянно преследовал чету Хитклифф.

— Да посмотри на неё, она еще шаг сделает и дух испустит, будет с неё, — проворчал Хиндли, когда понял, что происходит.

Муж окинул Изабеллу оценивающим взглядом и, заметив полное отсутствие любых красок в её лице, кроме какого-то неестественного фиолетового, оставил её, а сам же отправился к себе, досадуя, что всё так скоро закончилось.

Мистер Эрншо взял бутылку и, удивлённо глядя на Изабеллу, дал ей хлебнуть своего пойла, полагая, что это приведёт её в чувства. Изабелла очнулась, когда её сердце наконец застучало ровнее после трёхчасовых гонок. Она обнаружила себя лежащей в грубом зелёном кресле снова на треклятом Грозовом Перевале. Справа от неё сидел Эрншо, который что-то застенчиво спросил о её самочувствии, одновременно воротя от неё взгляд и всматриваясь в её лицо.

И тут её посетила вторая догадка за день: Хиндли Эрншо сторонится её, потому что беспросветно в неё влюблён. На его вопрос она ответила самой измученной и мягкой улыбкой, вновь заставляя его задуматься, а не повредилась ли и она умом?

Встреча с Нелли не принесла Изабелле ни капельки удовольствия, напротив, ей, казалось, что её гостья похожа на одну из тех актрис, которые произносят даже правильно запомненные реплики невпопад. Нескладно у Нелли и выходило смягчать изуверские слова мистера Линтона о том, что между ним и его сестрой навсегда проложена пропасть. Лучше бы она вовсе не приходила.

По непонятной причине Нелли впала в опалу, воспоминания о каждой её повадке вводили Изабеллу в странное оглохшее бешенство. Но Эдгар благородно принял весь удар свирепой досады, стоило ему появиться в её мыслях. Ханжа, слепец. Мог бы и черкнуть ей несколько утешительных строк — она бы никогда не узнала, что кроме доставшейся ей записки, существует ещё ворох черновиков с упрёками и обвинениями, исписанных кривыми вздымающимися каракулями. Чувство долга и добродушие всегда помыкали Эдгаром, почему же для неё осталась только эта режущая вежливость?

Хотя кое-что приятное всё-таки было: вытолканная из комнаты, Изабелла притаились в дверном проёме, предвкушая возможность насолить супругу, хотя и незаметно для него. Но действительность превзошла её ожидания. Как она ликовала, наблюдая за Хитклиффом, ещё пытавшимся ухватиться за превосходство хозяина в разговоре со служанкой, но отчаянье уже превратило его в просителя. Каждое новое возражение гоняло его по комнате от стены к стене, в том же хаотичном движении находились и его глаза. А когда он отводил взгляд вбок и шумно выдыхал, растерянно выдумывая слова, которые могли бы достойно соперничать с добродетелью и здравостью Нелли, то какие злорадные гримасы появлялись на худом лице Изабеллы. Но перейдя к угрозам, Хитклифф переломил решимость миссис Дин и выторговал свидание с Кэтрин, правда, назначить срок могла только она сама.

Увы, созерцание его страданий не заглушило её собственных. Кажется, на Мызе её вовсе не ждут. Может быть, Хитклифф прав: брат был только рад избавиться от неё. И если раньше за парком Линтонов начинался рай, в котором Изабелла могла бы забыть все невзгоды, то теперь ей стало горько, что Эдгар мог бы прогнать её, как архангел Михаил грешницу, покарав своим праведным гневом. Но кого он там оставит? Кэтрин, Кэтрин, не умеющую ни просить прощения, ни сожалеть о своих проступках? Тогда пусть пожалеет, пусть его прозрение будет так же мучительно, как было её! Но такая ярость была ей не под силу, вид терзающегося Эдгара навевал на неё тоску, тем более она знала, что это одно из самых горячих желаний её мужа. Помогать Хитклиффу отчётами брату о её мытарствах в качестве замужней женщины ей тоже не хотелось, потому идея завязать переписку с Эдгаром — а его сестра была уверена, что она бы завязалась, прояви она терпение — потерпела крах.

Изабелла снова не могла найти себе место в доме, одиночество ей опостыло. Любой шум стал ей приятен, тишина пугала её, в моменты, когда ни глазу, ни уху не во что было вцепиться, она возвращалась к пониманию, что это больше не временно, она тут навсегда. Хитклифф стал часто уезжать, но она уже не спешила во двор. По пятам за ней кралось чувство полной отрезанности от жизни, которое сохранялось и на улице, и в помещение.

От нового дня не осталось чего ждать, видимо, она проведёт остаток жизни на Грозовом Перевале. Нужно будет разбить то зеркальце, которое она взяла с собой прихорашиваться в дорогу, иначе она не удержится от того, чтобы следить за тем, как не станет всей юной и утонченной прелести в её лице, как вокруг глаз, которые будут всё время прикрыты, стремясь закрыться вовсе, пролягут бессменные затенённые круги. Какой она будет через десять лет? Ей всего-то будет двадцать восемь, а она уже будет выжившей из ума развалиной, либо молящейся каждый присест хором с Джозефом — а он уж точно будет ещё живым и вряд ли сильно поменяется — либо настолько одичавшей, что жёны фермеров станут ей пугать своих детей.

Впрочем, состав жителей Перевала может немного перемениться, возможно, и в этом году, но Изабелла не понимала, что она должна об этом думать.

Несколько дней подряд Хитклифф являлся поздно вечером в самом скверном расположении духа. Когда Изабелла слышала, что муж уже приехал, то вскакивала с кресла и бежала на кухню, напоминая всполошенную птицу, согнанную со своего насеста. Такие нехитрые действия избавили чету Хитклифф от встреч друг с другом на целых два дня. Но вскоре выяснилось, что супруги были разлучены скорее безразличием мужа, чем уловками жены. Доказательством тому служило поведение Хитклиффа, когда он искал её по дому, браня весь род Линтонов.

Он нашёл Изабеллу в её комнате, когда стал проверять дом по второму кругу, так как она успела убежать туда с кухни, разминувшись с ним. Причиной обострившейся неприязни к Линтонам оказался её брат, который не ушёл сегодня из дома, несмотря на изначальное намеренье нанести визит мистеру Кеннету. Воспользовавшись отсутствием хозяина Мызы, Нелли могла бы выполнить своё обещание, но Эдгар ненароком нарушил планы заговорщикам.

― Всё ваше отродье существует мне на горе! Каждый ваш вздох, словно издёвка надо мною! Но, постой-ка, ты станешь ненавидеть его так же, ― обещал ей Хитклифф. ― Знай, что всё, что с тобой происходит, происходит по его милости.

Наутро Изабелла, проснувшись, обнаружила, что Хитклифф покинул свою спальню и молодую супругу, а может быть, и дом. Густые облака упустили луч солнца, в котором танцевала хороводом пыль. Она поднялась с постели, чтобы открыть окно. Затхлость комнаты растворилась в ветре, резвящемся по двору.

Как ей всё это надоело. Это второй этаж, к тому же окна выходили со стороны пригорка, который удваивал высоту. Она не первый раз об этом думала, надеясь лишить таким образом мужа власти над ней и отказать в любых претензиях на имение её семьи. Но ей не хватало духа. Ей хотелось, чтобы кто-то знал, на краю чего она стоит, в какое отчаянье повержена, и чтобы её остановили. Она представляла, как на похоронах Эдгар будет убиваться и посыпать голову пеплом, прося сестру о прощении, как будет качать головой Эллен, утыкаясь носом в платок, как тоскливо будет рассматривать Хиндли кресло рядом с собой, в котором, бывало, она сидела. А главное, какое отвращение к Хитклиффу она внушит Кэтрин своим поступком, да, она знала о его жестоком нраве и даже предупреждала о нём Изабеллу, но такой результат этих наклонностей ужаснул бы даже её. Однако никто из них не пришёл, не почуствовал надвигающуюся беду, а ей стало страшно, что её фантазии беспочвенны, и она останется никем не оплаканной.

Она отшатнулась от окна, испугавшись, что пропасть окажется сильнее и утащит её вниз. Изабелла выскочила из комнаты, все ещё боясь, что если она останется на втором этаже, то вопреки самой себе спрыгнет.

Было ещё рано, но Хиндли уже сидел в доме, но отнюдь не потому, что изменил своим привычкам: он уснул здесь вечером и не проснулся до сих пор. Рядом с горящим камином валялся Удав, который по-охотничьи поднял голову, услышав, как идёт Изабелла. Правда, когда она уселась в кресло, то собака потеряла к ней всякий интерес, но девушке захотелось это исправить.

― Удав, Удав, ― звала она громким шёпотом, ― иди сюда, ну иди же.

Животное быстро отозвалось на приглашение и подошло к ней. Изабелла стала расхваливать на все лады собаку, теребя её морду, на что та отвечала громким ворчанием и в итоге улеглась подле неё, предпочтя более ласковую хозяйку. Но такое шумное проявление обоюдной симпатии разбудило Эрншо, который вначале ещё пытался снова погрузиться в дремоту, но потом перестал бороться за ещё несколько часов сна и был вынужден продрать глаза. Он повернул голову, чтобы посмотреть на тех, кто его разбудил своими сантиментами. Но его хмурый и возмущённый взгляд был встречен очень приветливо:

― Мистер Эрншо, вы уже проснулись? ― спросила Изабелла, оторвавшись от собаки. ― Пойдёмте с вами завтракать.

― Я не хочу,― ответил он, жалея, что не притворился спящим. Теперь-то она от него не отстанет.

― Да, тогда я принесу сюда еду, ― она на секунду растерялась, но потом вернулась с миской каши. На её лице появилось выражение, которое возникает у болтуна, когда он собирается надолго открыть рот.

Она ещё толком не знала, о чём будет говорить, но думала, что её вот-вот осенит. Пока она в упор смотрела на Хиндли и старательно улыбалась. Но он вовремя уловил её намеренья, как понимают, что сейчас тебя окатит подбирающаяся волна, набирающая полноту. И он успел отскочить.

― Мисс Изабелла, в комнате Кэтрин есть книги. Берите, что вам придётся по нраву, ― сказал он, немного жалея, что она может обидеться, ведь у неё и так много поводов грустить, и заталкивать её в уныние ещё глубже ему не хотелось, но нечего лезть к нему.

Изабеллу его слова скорее обрадовали, хотя черствость, притаившуюся в этом предложении, невозможно было не заметить. Будет чему вытеснить мрак из её мыслей — она никогда раньше не была такой дотошной, она никогда не считала паркетные доски, не пыталась понять, какого оттенка плед, не барабанила пальцами какие-то умалишённые мелодии ― всё ради того, чтобы не осознавать каждую секунду, в какой западне ей приходится жить. Книга, даже самая скучная, справится с этой задачей лучше.

В конце коридора она нашла дверь, на удивление, открытую. Странно, ей всегда казалось, что это какой-то чулан. Кэтрин её сюда не водила и, открыв ветхую дверь, она поняла почему. Состояние её было столь плохо, что нельзя было его списать на годичное отсутствие хозяйки — даже в лучшие годы, когда за ней ухаживали, нельзя было её даже сравнивать со спальней Изабеллы, обставленной, словно при участи ангелов, натянувших сюда воздушных и хрупких вещиц из рая. Где было искать убежища тщеславию Кэтрин в этой лачуге? Убрана она была очень бедно, на комоде стояла одна потрескавшаяся голландская ваза из приданного старой миссис Эрншо, на шатком стуле лежала небольшая подушка с кривой вышивкой, которую сделала хозяйка под давлением покойной Фрэнсис. Одну стену замещали огромные дубовые створки, видимо, закрывающие окна, погружая комнату во тьму. Изабелла раздвинула их с истошным скрипом — в голове мялось навязчивое сравнение с дверями гробницы, она попыталась прогнать его, но оно с ещё большим остервенением закружило её. Внутри оказались небольшая кровать и широкий подоконник, которые, как будто, перепутали свои размеры. На подоконнике в абсолютном беспорядке — похоже, что его специально наводили — валялись обещанные книги, укутанные пылью.

Она поставила колени на кровать, чтобы рассмотреть поближе названия. Изабелла сразу схватилась за «Новую Элоизу», подаренную ею Кэтрин на Рождество четыре года назад. Но ей захотелось посмотреть и остальные. Были сборник баллад, античных легенд, кое-какие романы и ворох религиозных книг, каждую она задумчиво пролистала, пока не наткнулась на внезапную пропись между строчками. Она быстро поняла, кто автор этих записей, имя её мужа встречалось практически в каждом предложении, описывающей день Кэтрин.

Интересно, почему её не поселили тут? Комната пустовала и не отличалась от остальных помещений красотой или опрятностью, она могла бы жить здесь, условия здесь не лучше. Джозеф её сразу невзлюбил, но селить её рядом со своим любимым маленьким господином он бы не стал — значит, ему приказали. Хиндли плевать на то, что творится в доме, если это не происходит возле него, отвлекая от погружения в забытьё. Ах, вот оно что! Хитклифф оставил себе эту комнату в качестве святилища Кэтрин, он, верно, ходит сюда каждый день, стеная, что божество покинуло свою обитель. Изабелла взяла Евангелие, опиравшееся на окно, и заметила нацарапанное сердце, внутри которого было вырезано имя Кэти. Она, будто не доверяя своему зрению, обвела рисунок двумя пальцам. Нет, она всё истолковала правильно: это было сердечко.

Несколько мгновений она смотрела на свою находку как на что-что невероятное и чудное, и хотя этот символ был предельно прост, она изучала его с неожиданной сосредоточенностью. Со дна её разума будто поднялся ил, замутнив прозрачную воду ненужными догадками. Но песок оседал, возвращая ясность. Тут Изабеллу пронял смех, самый обычный смех, которым она всегда смущённо отзывалась на какую-нибудь шутку, он мелко сотрясал её, раскачивая туда-сюда. Она попыталась победить его в себе, зажав рот рукой, но тут внезапному веселью на помощь пришла картина того, как Хитклифф сидит на этом самом месте, положив голову на подоконник, и кручинится над незамысловатым знаком. Какая глупая, какая постыдная слабость! Чувствительность, подходящая молоденькой барышне. Она и раньше знала о его любви к Кэтрин, но теперь она не могла перестать хохотать, думая об этом. Пальцы тыкали в надпись не то для того, чтобы ещё раз обратить на неё внимание хозяйки, не то от злости, будто весь гнев, вымещенный на этом незамысловатом творении, передастся и его создателю.

С «Новой Элоизой» он мог и не видеть Кэтрин, а вот эта затёртая Библия точно отзовётся роем вспыхивающих воспоминаний. Так она взяла их обе. Вникать в любовные перипетии знакомого произведения ей не удалось по самой душещипательной причине, а именно томительного ожидания мужа. Вечер лениво брёл, приведя за собой раздосадованного очередной неудачей Хитклиффа. Его жена не прочитала и дюжины страниц, отвлекаясь на каждый шорох с нетерпением, бодрившим и изматывающим её одновременно. Заслышав, что он уже спешивается с коня, она схватила Евангелие, исписанное поношениями Джозефа и саркастичными замечаниями.

Изабелла приняла гордый и невинный вид, какой бывает у детей, которых зовут выступать перед гостями, и якобы углубилась в чтение, хотя глаза её застыли на одном месте. Она почти ослепла, так пристально она следила за звуками, колющими пространство вокруг. Он подымается по крыльцу, открывает дверь, пересекает комнату, проходя мимо неё, теперь он уже на лестнице. Ступенька, ступенька, ступенька, тишина. Он остановился? Да, замер и глядит прямо на неё, она не видела этого, но судила по ощущению, родному с тем, которое появляется, когда в полной темноте кто-то трогает спину, сея быстро разрастающуюся тревогу. Она осторожно, как будто боясь повредить шею, подняла голову. Хитклифф впялился в её руки, держащие старое Евангелие, но, кажется, ему не хотелось растерзать их, по крайней мере, это было не главное его желание — может быть, он хотел отнять книгу, но и это уже ничего не изменит, Изабелла уже всё видела, всё знала, и этим всезнанием оскорбляла его тайну. Он продолжил свой путь, не предав значения даже насмешливой ухмылке, появившейся на лице его супруги.

На следующее утро она снова хотела пойти в комнату Кэтрин, но она была заперта.

Горизонт посветлел, известив Изабеллу о том, что она не спала всю ночь. Смысла мучаться попытками погрузиться в дремоту не было. Она прислушивалась к шорохам в коридоре, но так и не дождалась тяжёлой поступи своего мужа. Перестав изнурять свой слух, она стала размышлять о причине его отсутствия, и единственный ответ, который пожаловал к ней, был вовсе не утешителен. Что-то случилось с Кэтрин, только беда с ней могла бы приковать Хитклиффа к Мызе. Изабелла попыталась вспомнить свою сестру, но её образ почему-то стал неподвижен. Это, наверное, время виновато в том, что Кэтрин застыла в её памяти. Или она никогда больше не шелохнётся вовсе? Догадка улеглась рядом с Изабеллой, шепча на ухо вновь и вновь: «Кэтрин мертва». Вырываясь из этих объятий, она выскользнула прочь из своей постели, а потом и комнаты.

Какой длинный тут всё-таки коридор, а ночью вовсе бесконечный. Какая крутая лестница и до чего же гадко скрипит. Как грубо сколочено кресло, на которое она облокотилась руками, так обычно стоят позади кого-то, хотя сидение было пустым. А что же ребёнок Кэтрин? Тоже мёртв? Да, ей ведь рано было ещё рожать, значит, они умерли вместе. Бедный Эдгар, каково ему лишиться их вдвоём. Он был бы славным отцом, а она была бы хорошей тётей — Кэтрин не создана быть матерью, она привыкла только взымать со всех плату за величайшее благо наслаждаться её обществом. Пожалуй, она бы вспоминала о своих детях, только когда хотела бы продемонстрировать домашним, как она печётся о них, своим умилённым и усталым взглядом веля всем не докучать ей ещё больше. Но дети не терпят фарса, они любят тех, кого любят, а не кого пристало, поэтому Изабелла не сомневалась в том, что именно она будет фавориткой маленького племянника или племянницы. Но толку предполагать, когда теперь придётся хоронить их обоих. Хотя это может быть неправдой, лишь искажением её фантазий, как эта тень — великан, дрожащий близ стены, а ведь это всего лишь растянувшийся силуэт Изабеллы. А сын или дочь Кэтрин были бы очень счастливыми, ведь их жизнь или хотя бы часть жизни пройдёт на Мызе под опекой Эдгара, он вполне может заменить мать. Будет, так ревниво и пристально разглядывать судьбу ребёнка брата могут только старые девы, а у неё уже есть собственный, и ей стоит переживать за него — вот уж у кого не будет ни одного приятного дня, хотя не зная другого, он может довольствоваться этой преисподней, которая будет ему родной. А вдруг он будет полностью соответствовать здешнему укладу, станет образцовым сыном своего отца? Только не сыновья ― Хитклифф ведь так всё и планировал. Почему ему так дьявольски везёт, какой заговор он знает? Какое кровавое колдовство совершает? Если её муж станет отцом наследника состояния Линтонов, он ведь станет его полноправным хозяином.

Но у неё же может родиться и дочь, и он получит только подтверждение их союза. Вот бы, вопреки крови, у её ребёнка не было бы ни единого намёка на отцовство Хитклиффа, только мягкие черты и прозрачность Линтонов. Пусть их сын будет похож на Эдгара — её бы это так утешило. Но и такой сын нависал дамокловым мечом над её отчим домом, поэтому она уже выбирала между Аделаидой и Сарой и вознамерилась воспитать маленькую леди в духе её семьи, будто если не оставить зазора для крамольной догадки о рождении мальчика, то этого никогда и не случится. Но она ещё слишком юна, чтобы быть матерью. Как ей защищать от этих варваров кого-то, если она сама вынуждена только терпеть их? С таким же успехом можно поставить болонку стеречь отару.

Небо уже отмылось от ночи, свет неуверенно пробирался сквозь стекло. Трава на склоне будто вздыхала, вздымаясь и опадая, и по этому морю брёл деревенский мальчик. В детстве она не раз ездила к побережью, солёный воздух щекотал её нос, волны разбивались у её туфель, стелясь пенящимся ковром. Шум отгонял её подальше собирать мелкие ракушки, которыми она набивала подвесные карманы, донимая всех вопросом, какая красивей. А в последний раз она была у моря с мужем, тогда она надеялась, что он заразится от неё такими же нежными чувствами. Боже, жалких два месяца назад она любила его, она брала его под руку и прижималась к нему, ожидая поцелуй, а не пощечину. Он только брезгливо вёл плечами и отступал поближе к воде, чтобы она не преследовала его, боясь промочить ноги. Тогда Изабелла рассматривала его, с восторгом думая, что этот красивый мужчина, задумчиво глядящий на мятежную синеву, теперь её супруг. Она игриво подхватила юбки, крадясь к нему с глупым лукавством. Под носками предательски хлюпнуло, а её кокетливая осторожность пришлась не по душе Хитклиффу, отчего он грубо дёрнул её к себе. Она хлопала глазами, прижав к себе кисти, пока море нагло играло с её платьем, а он отвернулся от неё, снова глядя куда-то вдаль.

Джозеф и Гэртон уже должны были копошиться на кухне, раз мальчик, доставляющий молоко с фермы, здесь. Из-за парадной двери появилась Изабелла, решившая перехватить гостя, удивлённого таким вниманием со стороны хозяйки. Он стал, мямля, объяснять цель своего визита, но она прервала его гнившим в её голове вопросом:

― Ты ничего не слыхал про Мызу Скворцов?

― Так миссис Линтон померла ночью, ― ответил он, не понимая, откуда она знает о произошедшем,― и дочку родила, да и она, наверное, долго не проживёт, ― дальше пошли охи и причитания, положенные к подобной новости. Но Изабелла его больше не слушала, она всё знала ещё до того, как он произнёс первое слово.

Значит, она всё-таки умерла, а последнее, что она сказала ей: «я пойду в сад кормить голубей», потом была эта чудовищная сцена и отшельничество Кэтрин в её спальне и Эдгара в библиотеке. А когда она гуляла, разглядывая то свои перчатки, то насыпь крошек, и замирала от оболванивающей тоски ожидания, то заметила, как её взъерошенная невестка наблюдает за ней и с остервенением щипает собственные щёки. Воспаление придало ей будто невозможное сочетание медлительности и резкости. Несколько мгновений они смотрели друг на друга как на диковинного зверька, пока Кэтрин не разделила их тяжёлой шторой. И это всё. Ни извинений, ни заверений в пустячности ссор, ни отрицание неприязни, только эта глупая сцена. А теперь она лежит, задубевшая в жутком оцепенении, наполняя комнату вязкой тишиной, и вокруг каждого входящего кружатся стены, но центр остаётся неизменным ― тень на челе покойницы. Под коленями Изабеллы выросли холодные ступени. Скоро и эта маска скроется под рыхлой землёй, которая разделит их навеки, как та портьера.

Солнце задрожало в повисших на ресницах слезах, ослепляя своими безразличными к её горю лучами, и ладони, очутившееся на её лице служили слабой защитой от него. Мальчишка уже ушёл повторять свой рассказ на кухне, не желая наблюдать сонные рыдания собеседницы. Джозеф встретил это известие сожалениями о несносном характере мисс Кэтрин, который отобрал у неё и покой, и спасение, но начинающее киснуть молоко, принесённое мальчиком под видом абсолютно свежего, быстро перенесло его возмущение к более приземлённому предмету.

Наплакавшись всласть, Изабелла спряталась в дом. Оказалось, что уже достаточно поздно, так как Хиндли уже встал, и теперь опирался на угол, который как бы складывал его по линии позвоночника. Она ожидала увидеть его на привычном месте, и эта небольшая перемена испугала её. Он ведь ещё ничего не знает, выходит, неприятная обязанность объявить ему о смерти сестры легла на неё. Отчего он именно сегодня встал раньше? В другие дни он спит ещё несколько часов. Она села в кресло, уткнувшись глазами в пол под его ногами. А, может быть, он тоже догадался? Она ведь уже всё поняла, когда услышала правду вслух.

― Мистер Эрншо, ― тихо обратилась она к нему со странной кротостью. Но только он повернул к ней голову, чтобы рассмотреть пятна на её снова немного круглом лице, как она поджала губы, не позволяя выпорхнуть ни единому слову.

Молчание драло ей горло, а Хиндли терпеливо ждал продолжения, хотя та только часто заморгала ― уж не для того ли она его окликнула, чтобы он любовался ею?

― Наша Кэтрин умерла, ― наконец сказала она, когда он снова прикрыл глаза. Ну вот, это больше не секрет. Ей пришло на ум, что если бы о несчастии знала только она, то это удержало бы его вместе с дурными снами где-то в выдумках, а теперь смерть Кэтрин стала настоящей.

― Что? ― переспросил Хиндли, словно услышал какую-то небылицу и ждал, что сейчас ему признаются в обмане. Но в ответ раздались только густые всхлипы. Фигура Эрншо растворилась в слезах, которые текли с особой силой, будто усиленные наличием неравнодушного к её страданиям наблюдателя. Писклявое хныканье ударялось о сырую стену и отлетало к другой, а эхо от её собственного голоса, казалось, не принадлежало ей и принуждало к подражанию.

Плач, царивший здесь, тащил и из остолбеневшего Хиндли слезу, но он был уверен, что не может присоединиться к Изабелле. Мысли не хотели отойти от трясущейся перед ним девушки, хотя сейчас было впору добраться до воспоминаний о младшей сестре. Но память его так ослабела, так сузилась, практически потеряв всякую власть над ним, что вчера не имело никакого значения, а Кэтрин с её задорной улыбкой, копной нечёсаных волос, с вечно холодными руками, омерзительно громким голосом, звенящем ему на ухо после ночного пьянства, а иногда абсолютно неуместной кошачьей лаской, принадлежала уже больше года к прошлому. Как гадко, что оскудевший ум отказывался откликаться на смерть его родной сестры и был занят только расстроенными чувствами миссис Хитклифф.

Ближе к ночи Изабелла вспомнила о своём муже, который уже вторые сутки не ночевал дома. Он, наверное, бродит сейчас диким зверем по округе или ломает дверь поместья Линтонов, домогаясь последнего свиданья со своим кумиром. Быть может, он бросился со скалы, не совладав с утратой, а может, вырывает свои волосы или царапает лицо в кровь, или, бедный… Бедный!? Да как она смеет жалеть его, он-то никогда не жалел её. Он уничтожил всё, до чего смог дотянуться, из-за него смерть видится ей избавлением, из-за него она чужая в своём же доме, а что он сделал с ней, как унижал, Боже, да это даже Нелли не расскажешь! А когда скорбь охрипнет, он снова примется за своё? Возможно, и с большим остервенением. Нет, она больше не сможет так жить, её будто иссушили за эти два месяца, осталось прикоснуться, и она затрещит и рухнет как трухлявое дерево. Пусть лучше убьёт в порыве безумия, позабыв осторожность, тогда и она, и весь мир будут освобождены от него, ведь за такой проступок его положено повесить. А её брат точно не смягчит приговор, когда Джозеф — а на него можно положиться — решит посодействовать суду людскому. Её гибель станет поводом для его наказания, уж лучше они будут оба лежать на гиммертонском кладбище, впялившись в тяжёлые тучи. Она нарочно взбесит своего мучителя, но будет знать, что терпит пытки в последний раз, а дальше ― его черёд.

Хотя не стоит об этом думать и тем самым возвращать его на Перевал, если он и так может появиться здесь в любую минуту. Когда он приходил в последний раз, то не проронил ни единого звука, и казалось, он вовсе разучился разговаривать или дал обет молчания. А вдруг его настроение переменится после того, как в их отношениях с Кэтрин окончательно была поставлена точка, и угнетение перевоплотится в непобедимую свирепость? Нужно ли дожидаться случая удостовериться в этом? Ведь не узнает же её муж, если она прямо сейчас уйдёт отсюда. Впрочем, побег рисовался ей обречённой затеей, она споткнётся об него, пригвождённого унынием к земле, или встретит у порога Мызы. А воображение не раз намекало ей, что в итоге она очутится только на Мызе Скворцов. Мысли пасовали перед жилищем её семьи, будто она должна вернуться туда чистой и пустой, как появилась там впервые, а конкретный план отобрал бы эту святость.

Гэртон уже спал, несмотря на игру трепещущей свечи на его щеках. Он почти отбил у неё симпатию ко всем детям, хотя в последнее время несправедливо было бы жаловаться на маленького соседа, ведь он перестал дразнить её и заострять свои дикарские привычки ей назло. Робкий шелест пламени смолк под какое-то скованное стенание. Тревога, не имевшая направления, забуянила в её голове. Сосредоточенное спокойствие Гэртона показалось ей неправильным, хотелось растолкать его, обсыпая сумбурными предупреждениями и просьбами вести себя тише. Шарпающие шаги перестали перекрикивать треск обугливавшегося фитиля. Но эта внезапная тишина грозилась вот-вот растаять. Ведь не мог же он испариться? Тогда почему ни шороха?

Она встала со своего кресла, осторожно потянувшись к свече. Плавный шаг подвёл её к двери, будто пол был настолько хлипким, что мог развалиться от резкого движения. Перед дверью её никто не поджидал, в первое мгновение на неё никто не бросился, хвалясь своим коварством. Изабелла мелко поворачивала головой, будто искала какую-нибудь мелкую пташку, а не человека. Хитклифф сидел около своей комнаты, видимо, не в силах войти. Он поглядел на свою жену: от огня она стала похожа на сияющий витраж, и могло привидеться, что её лицо и волосы сделаны из самоцветов. Пусть она сейчас напоминает ангела, да только ему нет дела до её неожиданно обнаружившихся чар. Он тоже не вызвал в ней ярких чувств, словно она вышла под небо, сулившее ливень, но даже не намокла. Горечь вымотала его, удушая уже целые сутки. Даже ярость, от которой зрачки делались глубже и блестели, как у Кэтрин в их последнюю встречу с Изабеллой, не напугала её. Она вернулась в спальню, убеждая себя, что её страдания, наконец, отомщены.

Сундук поглотил коричневое платье, которое несколько минут назад попало в немилость хозяйки, хотя вечером оно было выстирано и надушено остатками воды из садовой розы. Эдгар не позвал на похороны жены свою сестру, избавив её тем самым от переживаний насчёт того, достаточно ли траурным выглядит выбранный наряд. Он даже не хочет услышать соболезнования из уст Изабеллы, не хочет, чтобы она утешила его, как умеют утешать только родственники. Она готова терпеть упрёки и оскорбления: может схватить её за худые плечи и с обезображенным гневом лицом трясти, пока не заходят её торчащие из-под лифа кости, может упиваться перезвонами коротких ударов по её щекам, а потом отскочить от неё и застыть на несколько мгновений, чтобы, сломя голову, обняться с ней, будто боясь, что её унесёт ветер. А она станет гладить его по сгорбленной спине, когда его хватка ослабнет и сам он задрожит от раскатов рыданий. О такой встрече Изабелла бы никогда не пожалела, она никогда не полоснёт её холодным воспоминанием по сердцу. А вот если он с безразличным раздражением глянет на неё и не удостоит даже кивка, то это будет хуже побоев Хитклифа. Быть может, судьба щадит её, избавляя от такой сцены. Или Эдгар просто решил пожалеть себя и не усугублять горе от потери жены осознанием того, что он разлучен ещё и с дорогой сестрой.

Хиндли оставил первый этаж в распоряжении Изабеллы, удалившись к себе в комнату. Причина крылась в том, что официального хозяина Перевала пригласили попрощаться с Кэтрин, и явиться туда ему надлежало в виде, напоминающий приличный, что противоречило его привычке напиваться до умопомрачения. Припасы были оставлены на кухне, а сам Хиндли ушёл наверх, не рассчитывая на то, что ему хватит воли удержаться от соблазна выпить за упокой безвременно ушедшей.

До ночи, листая книги из библиотеки Кэтрин и поглаживая пушистую морду приблудившегося Удава, Изабелла пыталась устать посильнее, дабы не прислушиваться утром с облепившей сердце завистью к сборам Эрншо. Ветер обдувал дом холодом, предвещая непогоду, казалось, всё за стенами мёрзло и ломилось внутрь погреться. Момент этот мог бы показаться приятным, но вечная тоска уже залегла в ней, и теперь она думала лишь о том, что таких мгновений будет немного. Дремота укачала её прямо здесь , будто она жутко устала за сегодня, хотя на самом деле она просыпалась без сил, и каждая ночь приносила большее истощение.

Холод растормошил Изабеллу гораздо раньше, чем она планировала. Тянущиеся через двор следы не нарушали равномерности белизны. Конь Хиндли сиротливо бродил у стойла, коротая время. Значит ей придётся лицезреть, как остатки семейства Эрншо и Джозеф уходят без неё.

С болезненного неба рассеяно падал снег. Странно, но она пошла посильнее замёрзнуть на крыльцо, а не заворачиваться в одеяло. Она собрал горстку снега, припорошившего ступеньки, вместе с пылью, с которой со времён Френсис никто не боролся. Вместо снежка получился грязный кусочек льда, который быстро тая, оставил на её ладони красные контуры. Заходя обратно и оставляя крохотные лужи своими домашними туфлями, он решила, что такая погода ей больше по душе, а лето же будет для неё издёвкой.

Дверь кухни отворилась, и Хиндли с торжественной злобой ввалился с початой бутылкой ей навстречу.

— А, мисс Изабелла, — нагло протянул он её имя, как будто он изобличал её в чём-то недостойном. Она посмотрела с обидой и укором, не понимая, почему он переменился к ней, и почему он не на полдороге к церкви. Причина крылась в том, что своё решение Хиндли не одобрял и был не рад свидетелю, который оценит его также. Смекнув, что поступок его усугублен ещё и грубостью, он вплотную подошёл к окну. Серьёзный взгляд назойливо трепал по спине, и он знал, что к непониманию должно присоединиться порицание.

— Вы не опаздываете на похороны Кэтрин? — спросила она, удивляясь столь легкомысленному пренебрежению ко времени.

— Я не пойду, — ответил он сухо.

Она бы отдала руку за приглашение, а он не собирается идти туда, но ведь собрался, так что случилось? Они все сговорились смеяться над ней. Хиндли приблизился к её креслу, будто выпрашивая наказание, но не получил его. Она ничего не сказала, в её виде не было даже колкости. Дело в том, что она осознала какое-то омертвение в нём и показалась сама себе такой одинокой, заброшенной, отрезанной от людей... Но самым жутким было то, что она понимала задворками ума нежелание Хиндли посещать похороны Кэтрин. Продёт немного времени, и она очутиться на пороге того же бессилия. Грусть, вызванная жалеть Эрншо, на самом пришла оплакать Изабеллу из недалёкого будущего.

— Я должен что-то передать от вас? — отозвался он, опуская непривычно полную бутылку к своим ногам. Подавленное состояние его соседки тяжело было не заметить, и он связал его с тем, что какой-то фрагмент её плана был уничтожен.

Интересно, пошёл бы он её гонцом, если бы она попросила. Эта мысль ей так понравилась, что она тут же переменила своё мнение и великодушно пожаловала ему самые хвалебные и достойные титулы. Отказы ей опостыли, поэтому она остановилась на том, что Хиндли с превеликой радостью помчался бы исполнять её волю верным Ланселотом, и Эдгар бы передал с ним самый слёзный привет.

— Нет, — задумчиво ответила она перед тем, как уйти на кухню умываться и завтракать, благо, занятость Джозефа позволила ей остаться в полном одиночестве.

Мистер Эрншо прошипел ей вслед «маленькая дрянь», так как считал ореол туманной печали и разочарования вокруг неё посягательством на его дела. Кто она такая, чтобы дуть губы от того, что он поступил дурно? Такого не позволяла себе даже покойная сестра, а уж Изабелла тем более должна знать грань дозволенного. Что ей от него нужно? Чего она пытается добиться своим видом? Пусть устраивает муки совести муженьку, тот заслужил. Сам он тоже отомстит ему когда-нибудь, только наберётся смелости и дождётся нужного момента, хотя, наверное, лучшие астрологи не назвали бы ему подходящую дату. Вот тогда она поймёт, что у них один враг, и нельзя вот так, волком смотреть на собрата по несчастью.

Бегая от мыслей о свежей могиле, Изабелла могла бы сойти за работящую опрятную хозяйку: она сделала начёс расписным гребнем и даже не швырнула его в угол со злым взвизгом, случайно дёрнув слишком сильно, собрала в пучок чисто вымытые волосы, расставила утварь с намёком на порядок, подняла метлой пыль и со временем смогла смести её часть за порог. Даже обед и ужин, пропавшие из её обихода, были приготовлены на всех. Сумерки она встретила с шитьём в руках: толстые нити загораживали пробел между лифом и рукавом на её голубом платье, раненном Хитклиффом в день их побега. Аккуратность не затянула её занятие достаточно, чтобы её сморил сон, а больше дел она себя не придумала. Можно было подняться к себе наверх и, положив себе локти под голову, слушать вопли метели, такие же, как на кладбище. Вот так, из бархатной прихожей Мызы в замирающую от мороза землю. Вместо этого она снизошла до компании Эрншо, читая чужие жалобы, впитавшимися в страницы книги. Хиндли был слишком трезв, чтобы спокойно сидеть — чудное беспокойство дёргало его руки и голову, вырывало проклятия и поднимало на ноги для хаотичного и короткого кружения по комнате. Удивительно, но теперь он больше походил на пьяного человека в окружении свиты ярости и неистовства, возвращённых из опалы полной кружкой чего-то крепкого. Но Изабелла сумела не обращать внимания на него, хотя она уже прочла большую часть своего подарка покойнице и теперь поглядывала на стопку книг на столе, прицелившись на собрание баллад.

Среди монотонного бормотания и порывов северного ветра, она услышала, что её законный супруг уже ломится в дом через дверь на кухне, не желая ни с кем встречаться, но был вынужден пройти через парадный вход. Вскочив на ноги, она зашла за столик, будто он мог послужить ей убежищем. Унылое «почему же?» было произнесено слишком громко, но тирада Хитклиффа, отвечающая на этот вопрос, не пугала её. Главное, чтобы присущая ему суеверность не намекнула ему, что жена очутилась тут неспроста — пусть говорит что угодно, лишь бы не трогал. Но Хитклифф ещё не открыл дверь, и её возглас услышал только Эрншо.

— Я подержу его за порогом, а, мисс? — сказал он, ободрённый тем, что их чувства были на один пошиб.

— Сколько вам угодно, заприте засов и вставьте ключ, — соучастник Изабеллы достаточно шустро для своего состояния исполнил это и торжествовал, похоже, ожидая, что она расскажет ему, что делать дальше. Он приблизил к ней лицо, ей сделалось дурно не то от запаха, не то от зловещей ухмылки на его губах. Ей показалось, что он ждёт благословения на кровавое дело, отчего сердце её зашлось, отзываясь в висках — так страшно ей было только первые дни здесь.

— У нас с вами должок к человеку за дверью. Вы такая же трусиха, как ваш брат, и будете терпеть до конца или поможете мне отомстить ему?

— Надоело мне терпеть, я бы рада ему воздать по заслугам, да только мне это дорого обойдётся, хотя я каждый день только и думаю, чтобы несправедливость, причинённая мне, вернулась к нему в худшем обличии, — ответила она словно раскачивающимся от злых слёз голосом. Его безумные речи баюкали её, она послушно слушала их, думая, что ненависть, тлевшая в нём, загорелась с новой силой после от страданий, принесённых ей мужем. Изабелла почти пообещала ему не издавать ни звука, когда смысл его слов настиг её — он решился расправиться с Хитклиффом. На секунду лицо Хиндли вытянулось, затянулось загаром, щетина сгорела, обнажив острые скулы, только глаза остались прежними, им не пришлось меняться под Хитклиффа. Лучше бы перед ней стоял муж, она знала его злобу и считала её самой ядовитой из тех, что может породить человеческая душа, остальные просто были не способны на такую. Но теперь её соратник был похож на мучителя. Нет, глупости, ей померещилось.

Хиндли взял оружие в руки, направляясь к окну, но, видимо, полагал, что любое злодеяние положено совершать в полной тьме, и потянулся своим смрадным дыханием к свече, пока Изабелла не вцепилась в него.

— Не отворяйте ему и всё, я не стану молчать! — закричала Изабелла, оттягивая его вглубь комнаты.

— Это страх сделал из вас набитую дуру, но ничего когда-нибудь вы с теплотой вспомните об услуге, оказанной вам висельником Эрншо. Кэтрин не придётся краснеть за меня теперь. Да отцепитесь вы от меня!? — заревел он, легко вырвавшись из её рук, которыми в лихорадке мелко трясла его плечо.

Всякая власть над происходящим упорхнула от неё, она в начале хотела снова броситься на Хиндли, остановить его кулаками и слезами, но в итоге она побежала к окну, опередив своей заполошной торопливостью его торжественную медлительность.

— Убирайтесь прочь, или мистер Эрншо пристрелит вас, — не без злорадства обратилась она к беспокойному силуэту, видневшемуся среди плотно жмущихся в диком беге хлопьев. Хорошо, что они оба стали упрекать Изабеллу в помощи врагу, и ей не удавалось разобрать, от кого какой лестный отзыв она получала.

Хиндли закружил по комнате, пытаясь вернуть свою хищную сосредоточенность, прибившись к столу, и с раздражением задул огонь. Сделалось совсем темно. Хитклифф тем временем требовал от супруги открыть дверь на кухне, но она только глупо язвила и грозилась воинственным настроением Эрншо. Изабелла присела под окном, не набравшись храбрости сесть на прежнее место и ожидая, что маячившая фигура исчезнет, как положено злым духам.

Вдруг стекло за ней зазвенело, и с руками, по которым кое-где бежала кровь, ворвалась свора снега. Хитклифф потянулся к её плечу, но она с неуместным смешком отскочила от окна. Преимущество в этой игре было явно не на её стороне, но Хиндли с воплем уже подлетел к окну, открывающему вид на взбешённого врага. Он высунул правую руку, направляя дуло пистолета в лоб Хитклиффа, но тот только взбесился и, неестественно напрягая пальцы, отвёл пистолет в бок. Видя, что времени у него осталось немного, Эрншо поспешил судорожно нажать на курок, но пуля потерялась в метели. Хитклифф сразу после выстрела дёрнул на себя оружие, раскрыв доселе отдыхавший нож прямо в запястье противника. Он покачнулся, падая на груду стекла. Снеся остатки окна, Хитклифф запрыгнул в комнату и в зверином гневе стучал головой поверженного об пол. Изабелла рванулась к лестнице, но муж удержал её, однако быстро отпустил, осознав, что никто ему не помешает.

Она, чуть не рухнув несколько раз на лестнице, добралась до двери комнатушки Джозефа. Тот не успел разозлиться на неё, вычленив из бессвязного рассказа, что его хозяин либо в смертельной опасности, либо уже отправился к праотцам. Когда она догнала его, то Джозеф уже пререкался с Хитклиффом. Стоящий на коленях у лужи старик глядел в потолок и шевелил губами, а так как хмурость и обеспокоенность навсегда застыли на его лбу, то сейчас не казалось, что он пребывает в каком-то особенном расположении духа, так же он бы мог отреагировать на вполне будничное событие. То, что происходило, было так от неё далеко, что она смогла даже посмеяться над старым слугой. Хитклифф обратил на неё внимание и уже хотел затащить её из зрителей в действующие лица, но её вялые ответы на его вопросы, подтверждающие, что зачинщиком был не приходящий в себя Эрншо, не позабавили его, или туман, разлившийся вокруг неё, перекинулся и на него.

Почётная миссия убрать следы противостояния перешла к Изабелле, так как Джозеф возился с раненным хозяином. Принесённая ним свеча заставляла разлетевшиеся осколки мерцать как драгоценности в гномьих пещерах. Она потянулась к куску покрупнее, но прежде почувствовала рукой вяжущую теплоту. Подняв пальцы к лицу, она заметила, что вымазалась в тёплой крови, такая же потешалась над ней на полу. Ей вдруг стало отвратительно тесно, как если бы она уменьшилась, а внутренние органы остались прежнего размера. Через мгновение её подошвы стучали на втором этаже под взвизги-всхлипы. Она бросилась на постель, спрятав под рыхлую подушку грязную руку, надеясь, что без напоминания о произошедшем её перестанет трясти.

Утром желание остаться в спальне и не попадаться никому на глаза отважно оборонялось от голода и любопытства, но к полудню было разбито в пух и прах. Затаённое превосходство чистой совестью наделило её некоторой наглостью, она села с тарелкой подле особенно зловещего сегодня Хиндли: его как будто разбил паралич, не тронув только глаза. Он потянулся к кувшину с водой — а остальные напитки Джозеф душеспасительно убрал — Изабелла предугадав этот жест, налила ему стакан.

— Как вы после вчерашнего? Наверное, этот ирод на вас и живого места не оставил, — спросила она, положив свою кисть возле его и полагая, что нежности с её стороны, без сомнений, ободрят его.

— Я бы хотел похуже, мисс. А что, он ударил меня? — проговорил он тяжко.

— Ударил? Он избил вас до полусмерти, в него точно бес вселился, — прошептала она, пододвинувшись к нему.

— Я готов понести любое наказание, лишь бы знать, что отправил его в преисподнюю, а дальше можно и за ним, — да, вчера она заметила это. Он попытался подняться с кресла, но она усадила его обратно.

Хитклифф, которого она поначалу не заметила, как ни старался не отвлекаться от своей тоски на ничтожный заговор, подарил им презрительный короткий взгляд. Вид его вопил о том, что сон не навещал его несколько ночей, горе пьёт из него все соки, а сам он на грани помешательства, но эта грань хоть и отразилась на его рассудке, не дала забвения. Ехидство задушило сочувствие в его супруге, науськивая: «бей его, самое время».

— Что вы! Достаточно смерти вашей сестры, ведь это он свёл её в могилу. У неё было чудесное здоровье, до неприличия чудесное, но кто подкосил его своей пропажей? Кто сделал из неё помешанную затем? От чьего общества прячется она под землёй? — сообщила она громче, обращаясь скорее к Хитклиффу, чем к собеседнику.

— Вон, пошла вон, — приказал он, хотя тон его больше подходил для просьбы. Изабелла разворошила ту часть скорби, которую он скрывал от себя — собственную вину. От лица его отхлынула кровь, собравшись в ком у сердца. Как ненавидел он Изабеллу, повторявшую слова, которые сказала Кэти ему в их последнюю встречу.

Заметив, что попала в цель, она только улыбнулась и продолжила:

— Никуда я не пойду от мистера Эрншо. Кто знает, когда распогодится и вы вернётесь на свой пост? Пока же вы тут, я должна следить за тем, как с ним обращаются. Это мой долг перед покойной Кэтрин, а ведь они так похожи…

— Замолчи, или я вырву твой язык, — прокричал Хитклифф, приближаясь к ней, но она только схватилась за Хиндли посильнее.

— О, Кэтрин должна быть мне благодарна. Я терплю муку быть вашей женой вместо неё. Её гордая натура не перенесла бы подобного унижения, — сейчас или никогда, он ничего нового уже не сделает, но по тому, что он потерял своё хвалёное самообладание, ей стало понятно, как она терзает его. Её ссадины-то сойдут, а его останутся навсегда.

В не находящей выхода ярости он схватил нож и швырнул в неё. Но металл остановился в спинке кресла у её уха, хотя во время его стремительного прыжка могло показаться, что он выберет местом отдыха её горло. Пока Хитклифф справлялся с поражением, она уже выросла у двери, заявив напоследок:

— Из-за вас мой брат овдовел, а племянница осиротела. Да-да, Кэтрин родила моему брату дочь, его дочь, потому что она его жена, а не ваша. Вам досталась я, мой дорогой, — он её задушит, она знает. Ещё два шага и вцепится в неё. Но её преследователь был повален Хиндли, прежде не вмешивающимся в их воркование.

На кухне она, предложив Джозефу разнять господ, толкнула Гэртона с венком маков в руках. Так уже цветут маки, она должна посмотреть на них и посмотрит. Не бросится же он за ней сразу, а если бросится, то она с притворным умилением скажет, что ни минуты её милый Хитклифф не может без любимой жёнушки. Туфлями, а иногда спиной, она снимала с земли корку снега, из-под которой проглядывались сморщенные предательскими заморозками цветы, выбравшиеся из своего убежища слишком рано. Отчаянье прикинулось храбростью, но выдало себя обещанием не даться им живой. Сомнения поймали беглянку на закоченелых болотах, когда вдали осуждающе закачали головой огни Мызы. Ничего, её не успеют выставить, дольше пары месяцев она тут не пробудет, а лучше не искушать судьбу и уехать завтра же. Злоба изгнанника, заставляющая принижать недоступное, не смолчала и про жителей здешних мест. Они не потревожат её больше, не заставят давиться комом в горле, ни убивший в ней гордость Хитклифф своими побоями, ни Гэртон бесцеремонным пеленанием крысы в её носовой платок, ни Джозеф баснями о наказании за уныние и праздность, ни Эдгар своим фарисейством, ни Хиндли своими односложными репликами.

Имя Эрншо отозвалось в ней тяжестью в груди. Она только утром обещала, хоть и обращаясь к мужу, присматривать за ним. Бедняжка, жестоко вот так обнадёживать. Тут Изабелла стряхнула пыль со старой песни о глубочайшей привязанности, почти рыцарском обожании с его стороны. О да, сколько тоскливых взглядов она на себе поймала, сколько выдумала недосказанностей, он искал её одобрения и гнал от себя, когда поступал недостойно. А как он защищал её, как бросился на Хитклиффа сегодня, дав ей уйти и найти более спокойное место, пусть и вдали от него. Подобное преувеличение благородства Эрншо должно было существовать ей на радость, но при этом заставляло упрекать себя в том, что она оставила его в одиночестве.

С удивлением, она заметила, что стала не такой проворной, так как пока она дошла к родному парку осыпавшие её путь хлопья снега уже натрудились на небольшие сугробы. Изабелла кралась вглубь как воровка, боясь быть замеченной кем-либо. Но влечение к невидимости прикорнуло, успокоенное видом знакомых мест. Ей подумалось, что сад притворяется зимним, вырезая два месяца их разлуки. Ветки шатались, приветствуя старую подругу. За этими расшаркиваниями она не заметила, как её подкараулило поместье. Вспыхнувший на первом этаже огнь произвёл на неё тоже впечатление, что испытывает ребёнок, когда взрослый приседает, раскидывает руки и чуть шевелит пальцами, зовя к себе. Спальня хозяина тоже не пустовала, судя по тени, прячущейся в неловком свете. Значит, в гостиной только её любимая Нелли — тогда не нужно топтаться у порога. Дверь, как полагается, заскрипела от нелюбезного обращения, каблуки задорно стучали о паркет, и в гостиную она вломилась достаточно шумно, ободрённая тем, что дом не изменился.

— Тише! Миссис Линтон вчера похоронили, а вам один смех, — заворчала Нелли, сидящая в потёмках, из-за крохотного свертка, обижающегося на яркий свет.

— Прости, Нелли, но это же я, — ответила шёпотом Изабелла, уже готовая было хныкать, что её не рады видеть, усаживаясь на пушистый ковер у дивана.

Тревожный расспрос и ласковый тон убедили Изабеллу, что расположение к ней, пожалуй, даже усилилось. Короткая и внезапная дружба с племянницей, выражавшаяся раскачиванием указательным пальцем пурпурных ладоней, была прервана тем, что служанка забрала Кэтрин, ведь к Нелли вернулась прежняя подопечная, требующая, чтобы ей принесли вещи, заложили коляску, и дёргающаяся каждый раз, когда ей пытались перебинтовать ухо. Любившая ясность миссис Дин решила выполнить каприз барышни, видя, что до этого та не объяснит ей ничего толком. Правда, из того, что она уже услышала, не было ничего неожиданного, разве что ненависть говорящей, которая, похоже, была для неё непосильной ношей, приносящей страдания.

Нелли оставила свою мисс, чтобы выполнить её поручения, хотя некоторыми она пренебрегла, желая поскорее услышать, что именно произошло, и не примчится ли сюда через минуту Хитклифф. Тошнотворное ощущение, будто вышедшая Нелли потянула из груди нитку, разматывая пряжу, пришло составить компанию Изабелле. От начинающихся сумерек стены посерели, напоминая мокрые, сад перед домом замер. Гостиная, кажется, уже грустила, задумавшись о том, что они проводят, может быть, последний час вместе. Бездомной быть лучше, чем миссис Хитклифф, но всё же вряд ли новая роль будет по ней. «Ну куда Нелли запропастилась?» — вздыхала она, гладя стену у окна.

— Изабелла, — позвали сзади удивлённо. Она дёрнулась, испугавшись, что брат всё-таки застал её тут.

Линтонов не раз подозревали в трусости, и сейчас они полностью подтверждали этот слух. Разве могут родные брат и сестра так затравленно, перепугано смотреть друг на друга? Он стоял в дверях растерянный и старый, глядя на дымчатый образ. В ней не было ни одного тёплого, яркого цвета: светлые волосы потускнели, часть лица, повёрнутая к окну, была почти прозрачной, а бледно-голубое платье не составляло контраста коже. Только на шее набралась ленивая алая капля. Боже, он зарезал её, а её призрак пришёл корить его! Страх и вина уже жадно сминали его сердце, но она прервала загадочное молчание:

— Я не хотела видеться с тобой, — сказала Изабелла горько. Он вдруг потемнел. Какой бред, она хотела его видеть всё это время! Даже, когда проснулась на постоялом дворе и, смущённая, спросила у Хитклиффа, когда они предстанут в новом качестве супружеской четы перед роднёй, и ей казалось, худшее, что он может сделать — это не жениться на ней. — Нет, я скучала по тебе, Эдгар, — всхлип подрезал её голос, — но я не желаю слушать, как ты разглагольствуешь о том, что я сделала свой выбор и отныне чужая тебе.

Он не представлял этот разговор, не готовился к нему, а от сердца говорить он не мог. Оставалось только мямлить, устало моргать и ждать, что сестра исчезнет и перестанет тянуть из него жилы.

— Ну скажи мне что-то на прощание, — обратился к нему призрак, опустив глаза на зазывающий рухнуть ковёр.

— Ты не останешься? — немота рассеялась. Разве она может уйти, чтобы бросить его снова? Разве она не утешит его и не будет утешена им?

Обрадованная тоской в этом вопросе, она подскочила к изумлённому брату, хватая за локти слабыми руками.

— Ты не сердишься больше? Ты же скучал по мне, хоть немного? — спрашивала Изабелла, сиротливо утыкаясь виском в его рубашку. Тёплые руки легли на торчащие лопатки, но не прижали к себе. Чуть длинное лицо приняло такой несчастный вид, какой бывает у святых на старых католических иконах.

— Я так ревновал тебя, — с судебной церемонностью прошептал он, — даже больше, чем Кэтрин. Обедал один и злился на тебя, смотря на пустой стул, и мучился, думая, чем он вас прельстил, чем я хуже его?

— Ничем, Эдгар. У него нет жалости. Я должна была сбежать в первый же день, а не ждать, что он соизволит честно со мной поступить. Я бы что-то сделала с собой, если бы мне пришлось терпеть подобное обращение дальше, — тараторила Изабелла, вжавшись в него.

— Останься, ты ведь кокетничала, говоря об отъезде? — заглядывая ей в лицо, старался Эдгар убедить и себя, и её. Но, кажется, такие хитрости были больше присущи его жене. Оставалась надежда, что она восприняла его молчание превратно и считала, что её вот-вот прогонят.

— У меня будет ребёнок, — на удивление, спокойно произнесла она, рассматривая будто помутневшего от поражения Эдгара. Ему сделалось противно, что этот мерзавец прикасался к его сестре. Да как она вообще могла от него забеременеть? Разве не противоречит природе, что у такого негодяя может быть отродье с этим ягнёнком? Он даже не присматривал ей мужа, полагая, что она ещё слишком юна, а соседи не подходили либо из-за возрасту, либо из-за бедности, либо были слишком грубы даже для такой глуши. Где-то, придя в себя напоследок после продолжительной агонии, угас план отвезти Изабеллу на сезон в их крохотный домик под столицей, больше похожий на беседку, чтобы развлечь её и наметить несколько кандидатур на роль жениха. Изящный наряд, немного по-детски пухлые щёки, напоминающие недозрелые яблоки, беззаботная, добродушная и тихая — нужно почаще вспоминать её такой, или при каждом упоминании о сестре будет возникать худая, замученная девушка, обречённо прикрывающая глаза, до ужаса медленная, или это он сам так делал? Уже не упомнится.

Изабелла заметила, как исказилось лицо Эдгара после её слов, он отнял от неё руки и отошёл на пару шагов, но стал таким далёким, как отражение в дрожащей воде.

— И всё это время он издевался над тобой, — отозвался он, присматриваясь к слишком синей тени от её рукава, — и не позволял уйти, — она всё ждала, что муж переменится к ней, — без друга, без соратника, — у неё был мистер Хиндли, утренняя сцена тому подтверждение. — Ты поедешь в Лондон? — наконец спросил Эдгар, беря её за руку в попытке разорвать отстранённость.

Она кивнула, хотя до этого момента не придумала, где будет жить, но дом, принадлежащий их семье, был хорошим пристанищем, и она предпочла не пугать брата тем, что не знала, где найдёт пристанище. — Ты ведь будешь мне много писать? — а вдруг он станет так скучать по ней, что заведёт привычку навещать её. Вероятно, они обнимутся ещё много раз, а их дочери будут подругами.

Уже в кромешной тьме Нелли, замотав свою мисс в прожорливый плащ, усадила её в карету. На коленях в качестве вертлявой муфты лежала Фанни, единственная с Мызы, с кем Изабелле не пришлось попрощаться на расплывчатый срок после короткого воссоединения. Она уныло посмотрела на Мызу Скворцов, разочаровавшись своим визитом. Раньше ей казалось, что она скончается от восторга в этих стенах, а она осталась жива и даже не упала в обморок — счастье потеряло конкретные очертания, и в чём его искать было непонятно. Осунувшийся вид брата не тронул её, а только вызвал самый дурной триумф, что она оставляет его с разбитым сердцем. Осенью, возможно, она получит более светлую и пристойную отраду, но пока её трясло на заснеженной дороге, ей оставалось успокаивать себя только тем, что она не одинока в своих страдания.