Сердце проказы (гет)

Вечером в доме пахло тёплым хлебом и пряной чечевицей. Изи поставила на стол глиняную миску с горячей похлёбкой и свежую ячменную лепёшку — ещё тёплую, только с печи. Затем молча села напротив Аделин.

Та уже потянулась за ложкой, но Изи мягко, но твёрдо остановила её взглядом.

— Сначала — благословение.

Произнеся браха, Изи тихо добавила:

— Аминь.

Аделин замерла, но уловила интонацию — и поспешно повторила:

— Аминь.

Похлёбка оказалась густой и ароматной. Они ели молча и размеренно.

Позже, под звуки потрескивающих травяных пучков в печи, они заговорили. Сначала — о болезнях. Потом — о методах лечения. Постепенно беседа увлекла обеих, как течение.

Аделин ловко избегала современных терминов, подменяя их описаниями и аналогиями.

Изи слушала, заворожённо хмуря брови, то и дело задавая наводящие вопросы.

— Лекарственные средства из плесени?.. Как ты к этому пришла?

— Ну… я… — Аделин замялась, стараясь подобрать слова, но Изи вдруг перебила:

— Аделин, скажи честно. Это твой первый... приступ?

— Приступ? — переспросила она.

— Когда ты не помнишь, как оказалась в каком-то месте. Когда забываешь что-то важное о себе. До этого случалось что-то похожее?

Она думает, что у меня Альцгеймер? Ну, по крайней мере, это многое бы объяснило, — с иронией подумала Аделин и вслух ответила:

— Вообще-то да.

Смотрите-ка, и ответила, и не соврала, — отметила она про себя с мрачноватым удовлетворением.

Мысли крутились в голове вихрем: когда сказать правду? Сказать ли вообще? Что она скажет — что пришла из будущего? Что её переместило сквозь время? В каждом воображаемом сценарии финал был один — ведьма, костёр.

Она глубоко вздохнула, и этот вдох был не столько усталостью, сколько попыткой удержать на месте разум.

Изи заметила это, но не стала лезть в чужую душу.

Оставшись одна, Аделин легла, уставившись в деревянный потолок. Усталость тянула тело вниз, но разум всё ещё плавал в ошеломлённой растерянности.

Где я? Как, чёрт возьми, я здесь оказалась?

А на улице, за тонкими стенами каменного дома, скрипели телеги и утихал вечер Иерусалима. Год тысяча сто семьдесят шестой.

Она закрыла глаза, надеясь наконец провалиться в сладкий, забывчивый сон. Пусть разум замолчит.

Но перед внутренним взором тут же всплыл образ — женщина на низкой постели, её лицо бледное, губы потрескавшиеся. Глаза мальчика, полные страха и беспомощной любви. И тут же — другое лицо. Другое воспоминание. Отец.

Что-то внутри сжалось. Грусть, будто ком, навалилась на грудь, но тут же уступила место гневу. Жаркая, слепая злость вспыхнула в животе, поднялась к горлу. Аделин сильно зажмурилась, сжала кулаки — ногти впились в ладони.

— Почему? — почти вслух пронеслось в голове. — Почему всё так?

Вопросы сыпались один за другим, подливая масло в огонь. Мир начал плавиться. Голова закружилась.

Аделин резко распахнула глаза — и застыла.

Она лежала на своей кровати.

В Париже.

Свет из окна ложился на знакомый деревянный стол, на котором лежал её ноутбук. На стуле — брошенная сумка, а на полу — белые кроссовки.

Вскочив с кровати, Аделин судорожно принялась ощупывать все вокруг — как будто пыталась убедиться, что всё это не мираж, не остатки сна, не вымысел. Её пальцы цеплялись за реальность, а взгляд метался, пока не остановился на окне.

Париж.

Было утро. Дворники уже шуршали метлами по брусчатке, а в окнах напротив лениво загорались первые огоньки. Но сама Аделин будто бы ещё не проснулась. Она стояла в ступоре, пытаясь собрать воедино мозаичный хаос последних событий. Что это было?

"Я лежала… думала о больной… потом вспомнила отца… была расстроена. Но я уже не раз злилась, не раз горевала — и ведь не проваливалась сквозь время от этого…"

Мысль бегала по кругу, как загнанный зверёк. Если дело в чувствах — в них нет ничего нового. Тогда что? Что послужило спусковым крючком?

Она медленно перевела взгляд на зеркало, встроенное в комод — и застыла. Аделин невольно усмехнулась, разглядывая себя. На ней всё ещё была льняная туника, которую дала ей Изи.

— Да уж… дела…… — протянула она.

Аделин начала искать глазами телефон. Тот, оставленный на прикроватной тумбочке, сам подал сигнал — прозвучал будильник. 5:30.

Взяв гаджет в руки, она посмотрела на дату: среда, семнадцатое сентября.

Так... Если представить что я переместилась в прошлое примерно в десять вечера... провела там целый день... и вернулась сюда в пять утра...

Значит, здесь прошло всего семь с половиной часов?

— Один день там — семь часов тут... Интересно, — пробормотала она, подытоживая вслух.

Как это вообще работает? Смогу ли я вернуться туда ещё раз? А если да… вернусь ли потом обратно? По каким законам действует этот переход?

Погружённая в водоворот мыслей, Аделин направилась в душ.

Прохладная вода смывала с неё пыль Святого города. Она вдруг заметила, с каким наслаждением воспринимает эту обыденность — то, что раньше казалось фоном. Шампунь, тоник, дезодорант, зубная щётка, мягкое полотенце… Всё это теперь казалось ей роскошью, о которой она прежде и не думала.

Всё познаётся в сравнении.

Пока капли стекали по коже, в голове постепенно выстраивался план:

«А что, если… попробовать взять с собой лекарства?»

План — безумный. Но, чёрт возьми, гениальный.

Препараты XXI века — в пыльном, одержимом верой Иерусалиме.

Я — словно мессия: спасаю, исцеляю, творю чудеса. Люди преклоняют колени...

А потом сжигают меня на костре. Как ведьму. Или как пособницу дьявола.

Эх…. Ужасно быть врачом в эпоху, где женщина — ничто для общества.

Аделин усмехнулась про себя и нахмурилась:

— Как помогать тем, кто считает тебя проклятием только за то, что ты знаешь больше?

Высушивая волосы феном, Аделин всё ещё пребывала в раздумьях. В голове, казалось, одновременно решалось тысяча задач.

Резко — почти с вызовом — она отложила фен, подошла к письменному столу, вытащила блокнот и принялась записывать.

Список медикаментов.

История древнего Иерусалима.

Заполнить пробелы по древней религии.

На слове «религия» её лицо едва заметно скривилось.

Аделин никогда не была фанатично верующей. Её семья — классически католическая: Рождество, Пасха, свечи… но без исповедей, без воскресных служб.

Но когда отец заболел, всё изменилось.

Вера стала последней соломинкой, за которую она судорожно хваталась.

Она ходила на духовные беседы, слушала священников, искала смыслы в старых текстах, в молитвах, в ритуале.

И всё же, когда отца не стало… её вера ушла вместе с ним.

Во время похоронной мессы в Сакре-Кёр её бабушка, мадам Жанетт, внимательно наблюдала за внучкой.

В какой-то момент, уже на выходе из храма, она тихо сказала:

— Вера — это не то, что ты чувствуешь. Это то, что ты выбираешь каждую минуту.

Я ставлю свечи за тех, кто потерял надежду. Я исповедуюсь — не потому, что идеальна, а потому что знаю: грех — это не конец, а начало очищения.

Господь не ждёт от нас совершенства. Он ждёт шаг. Один — хотя бы один — шаг навстречу.

Ты можешь сомневаться, злиться, уходить. Но знай: Он всё равно рядом. Даже если ты не веришь.

Если тебе станет совсем плохо — просто зайди в церковь. Не молись. Просто сядь.

Найди тишину. Спокойную, добрую тишину и покой.

И Он найдёт тебя сам.

Шумно вздохнув, Аделин рассеяла эти тяжелые воспоминания из головы и начала составлять список: — Жаропонижающие. — Антибиотики. — Йод. — Шприцы. — Повязки. — Перчатки. — Обезболивающее. — Успокоительное (для себя?..)

Аделин нахмурилась, добавила: — Декстроза. — Цефтриаксон. — Ампулы. — Пипетки. — Тетрациклин? Потом вычеркнула «тетрациклин». Слишком токсично. Неизвестно, смогут ли там выдержать печень и почки. Особенно у детей.

Наспех накинув первую попавшуюся футболку и домашние штаны, Аделин собрала небрежный пучок на голове и принялась доставать с верхней полки кладовки большую кожаную дорожную сумку.

Эта сумка досталась ей в наследство от отца, а тому, кажется, когда-то — от дяди.

Она была пыльной, потёртой и уставшей от времени. Не презентабельной — но вместительной и удобной.

Разогнав клубы пыли, Аделин недовольно выругалась и громко чихнула.

Вытащив сумку, она поставила её на кровать, расстегнула молнию и сразу же принялась начинять её содержимым своей аптечки.

Классическая аптечка молодого врача, слегка помешанного на медицине:

Стетоскоп. Оксиметр. Термометр. Тонометр. Мини-фонарик. Пинцет. Ножницы. Зажим.

Пара упаковок жаропонижающего и обезболивающего. Антигистаминные. Несколько блистеров сорбентов.

Антисептики. Йод. Спиртовые салфетки. Перекись. Три тюбика универсальных мазей — пантенол, левомеколь, бепантен.

Разные виды бинтов, пластыри, жгут.

Десять пар перчаток. Одноразовые шприцы — всех размеров.

Аделин нахмуренно уставилась на это лекарственное великолепие, затем подняла блокнот к лицу, пробежалась глазами по списку.

— Так… — взглянув на всё это, пробормотала Аделин..

— Осталось самое главное: рифампицин, клофазимин и дапсон.

В аптеке так просто не возьмёшь. Нужен рецепт.

Она на секунду замолчала, обводя взглядом заполненную сумку.

Остаётся только одно...

Отложив блокнот, Аделин подошла к столу и взяла в руки телефон.

Открыла календарь.

Пальцы скользнули вниз по экрану — и остановились на обведённой дате.

Пятница. Стажировка в больнице Сент-Луис.

Она чуть наклонила голову, в уголках губ заиграла тень улыбки.

— Бинго.

Пятница. 14:30. Больница Сент-Луис.

— Заполните форму здесь и здесь. Вот ваш временный пропуск.

Вход для персонала и стажёров — во внутреннем корпусе. Вам налево и прямо, — устало скоординировала дежурная медсестра, даже не подняв взгляда.

— Я знаю, спасибо, — наигранно вежливо отозвалась Аделин и, не задерживаясь, пошла по указанному направлению.

На ней был принесённый из дома белый халат, к карману которого был приколот студенческий бейдж с логотипом Сорбонны.

Она толкнула дверь инфекционного отделения — и тут же услышала:

— Аделииин!

Это был заведующий отделением, сорокадвухлетний Морено Пьер. Он улыбался всеми тридцатью двумя белоснежными зубами и даже не пытался скрыть радости от её появления.

Подойдя быстрыми шагами, он тепло, почти по-отцовски, обнял её.

— Я думал, тебя интересует лаборатория и диагностика. Почему вдруг решила перевестись ко мне?

Не подумай, я очень рад — собственно, я ещё тогда предлагал тебе стажировку у меня.

— Решила, что это поможет расширить мой кругозор, — наигранно улыбнулась Аделин.

— Всё в порядке?.. — чуть встревоженно спросил Пьер, глядя ей в лицо. — Мы не виделись с похорон твоего отца, я...

— Давай сосредоточимся на стажировке? — перебила его Аделин, стараясь не показать раздражения.

— Тогда за мной, — коротко кивнул Пьер и пошёл вперёд по коридору.

— Отделение поделено на чистую зону — это администрация, коридоры до шлюза, комната персонала, склад лекарств... — быстро пояснял Пьер, энергично шагая по коридору.

Аделин мельком посмотрела на закрытую дверь склада, не сбавляя шаг. Взгляд её задержался на мгновение — едва заметно.

— Грязная зона — только в спецзащите: зона пациентов, процедурные и так далее, — продолжал Пьер.

— Мы с тобой пройдёмся по промежуточной зоне, где костюм не нужен. Будешь со мной на обходе. Наблюдай, слушай, можешь задавать вопросы — но только после окончания осмотра.

Я знаю, что ты без разрешения ничего не тронешь, — но я обязан это сказать. Инструкция, извини.

Аделин незаметно усмехнулась на фразе: «ничего не тронешь без разрешения».

— Если заинтересуешься всерьёз, возьму тебя к себе на полставки, — с надеждой в голосе предложил Пьер, бросив короткий, внимательный взгляд в её сторону, будто ища в лице намёк на согласие.

— Как пойдёт, — снова наигранно улыбнулась Аделин, не сбавляя шага.

15:42

Наблюдая за обходами доктора Морено, Аделин время от времени делала пометки в блокноте.

Невольно она подметила, как даже самые тяжёлые пациенты с лёгкостью открывались добродушному Пьеру.

Тот, в свою очередь, весело представлял её каждому:

— Вот, молодёжь подрастает. Надо уже кому-то передавать бразды правления.

Пациенты хихикали, кто-то подмигивал, кто-то спрашивал, не его ли это дочь.

Аделин вежливо и молча натягивала улыбку, но внутри оставалась отстранённой.

В очередной палате Пьер указал на живот пациента:

— Смотри, Аделин. Видишь эти мелкие розовые пятнышки, исчезающие при нажатии?

— Розеолы на животе… признак брюшного тифа? — быстро откликнулась она.

— Теоретически, да. Но без анализов сложно сказать наверняка. Брюшной тиф легко спутать с сальмонеллёзом или с лимфомой.

— А если нет возможности сделать анализ? — вдруг спросила Аделин.

Пьер замер, на секунду растерявшись от формулировки. Затем усмехнулся:

— Это как?

— Ну, если представить, что человек живёт вне цивилизации… без лабораторий, без доступа к обследованиям. Как бы ты тогда понял, что это именно брюшной тиф?

Пьер на мгновение задумался, потом, нахмурившись, заговорил медленно:

— Ну-у... В отличие от других инфекций, здесь держится стабильно высокая температура. И парадоксальная брадикардия.

Аделин кивнула и записала это в блокнот, мельком взглянув на Пьера.

16:20

— Вот, собственно, и всё. Если ещё остались вопросы — с удовольствием отвечу, — с довольной ухмылкой произнёс Пьер.

— А как... — начала Аделин, но её фразу тут же перебил звонкий, чересчур энергичный голос:

— Малышка Аделин!

Женский голос разнёсся по всему отделению, словно по сцене в театре.

Следом за ним — быстрые, звонкие цоканья каблуков.

Неужели ей действительно удобно весь день на этих шпильках? — с недоверием подумала Аделин, бросив взгляд на приближающуюся пару лакированной обуви.

— Мадам Лили, здравствуйте, — отстранённо произнесла она.

Но прежде чем успела пошевелиться, её уже заключили в крепкие женские объятия.

Мадам Лили всегда старалась не терять женственности — даже в условиях больницы.

Даже под белым халатом она умудрялась носить воздушную блузу, красный маникюр был безупречен, а белокурые волосы, собранные в «краб», выглядели так, словно вышли из салона час назад.

И да — неудивительно, в кого пошла её дочь Лулу.

— Какая ты стала красотка, — воскликнула Лили, взяв лицо Аделин в ладони и внимательно вглядываясь в него.

— Ты — копия своего отца… те же глаза.

Она провела большими пальцами по щекам девушки. Аделин быстро отвела взгляд в сторону.

— И тебе привет, Лили, — вмешался Пьер, с лёгкой иронией в голосе. — Я, между прочим, стажирую молодого врача.

— Ох, правда? — Лили с удивлением посмотрела на Аделин. — Почему в инфекционное? Почему не ко мне? У нас в гинекологии женский коллектив, очень уютно. Пошли, покажу!

— Ох, я просто... — начала было Аделин.

— Не отбирай у меня стажёра, Лилиан! — перебил Пьер, возмущённо, но с улыбкой.

— Да я просто шучу, успокойся, Пьер, — рассмеялась Лили.

Вдруг раздался короткий электронный сигнал — звук бейджа.

Пьер взглянул на экран, и его лицо сразу изменилось.

— Ох… Простите, это срочно, — пробормотал он, нахмурившись.

Он бросил на Аделин быстрый взгляд, уже отворачиваясь:

— На сегодня всё! Увидимся на следующей неделе!

И поспешно побежал в сторону «грязной» зоны.

16:25

— Выпьем кофе? — предложила Лили.

— Хорошо, — кивнула Аделин.

Они неспешно прошлись по больничным коридорам, болтая обо всём. Лили рассказывала живо, с жестикуляцией, не скрывая ни волнений, ни радостей.

— Лулу скоро будет впервые выставляться в Кюр-витрэ. Я так за неё переживаю…

— Не стоит, — мягко ответила Аделин. — У неё явный талант.

И обаяние, — мысленно добавила она, вспомнив слова самой Лулу. Уголки губ чуть приподнялись.

— Я провожу тебя к выходу, — заботливо предложила Лили.

— Я хочу зайти в онкоотделение, — спокойно, но твёрдо сказала Аделин, останавливая её.

— Ты уверена, что хочешь пойти туда одна? — с тревогой в голосе спросила Лили и положила руку ей на плечо.

— Всё в порядке. Правда, — ответила Аделин и взглянула ей прямо в глаза.

— Хорошо. Но если что — я рядом, — кивнула Лили, а потом вдруг легко, почти по-матерински, чмокнула Аделин в щёку.

Проводив её взглядом до лестницы, она развернулась и ушла в своё отделение.

Аделин поднялась на третий этаж. Перед дверью онкологического отделения её рука замерла на ручке. Пальцы дрожали. Она глубоко выдохнула, подавив лёгкий спазм в горле, и повернула ручку.

Коридор был оживлённым: медсёстры проходили с планшетами, слышался звон оборудования, шелест халатов. Но Аделин словно ничего этого не видела.

В нос резко ударил запах химии — знакомый, резкий. Он сразу вызвал неприятное ощущение тошноты. Память была слишком телесной.

Она подняла взгляд на стену рядом со входом. Там висел большой портрет в тёмной раме.

Большие карие глаза смотрели прямо на неё — строго, уверенно, профессионально. Внизу была табличка:

"В память о докторе Лукасе Дюран, заведующем онкологическим отделением,

чья жизнь и борьба стали символом мужества и сострадания.

Память о нём — в каждом спасённом пациенте."

Аделин подошла ближе. Протянула руку.

Пальцы мягко скользнули по выгравированной надписи.

— Ну привет, пап, — тихо сказала она.

18:25

Проблуждав ещё немного по третьему этажу, Аделин наконец отпустила тяжесть воспоминаний.

Время приближалось к 18:30. Скоро пересменка. Дневная смена уходит, ночная ещё не полностью заступила. Администрация тоже собирается домой.

Именно тогда — тот самый момент.

Щупая в кармане халата ключ-карту Пьера, Аделин поспешила.

Как она и планировала, между 18:30 и 18:35 у склада никого не оказалось.

Она тихо подбежала к двери, судорожно прислонила карту к замку. Раздался лёгкий сигнал — загорелся зелёный индикатор.

Аделин пулей влетела внутрь и закрыла за собой дверь.

Обойдя все полки, она лихорадочно метала глазами в разные стороны в поисках нужного ярлыка:

«Антибактериальные препараты».

Она начала открывать коробки одну за другой, перебирая содержимое, мысленно прося прощения у Пьера.

Наконец — антибиотики.

Она вскрыла упаковки и бросила блистеры в карманы халата. Один за другим. Ещё. И ещё.

Когда карманы были набиты до отказа, Аделин быстро закрыла коробки, аккуратно вернула их на место, отступила назад — и ещё раз оглядела склад.

Всё хорошо, Аделин. Спокойно, — прошептала она себе под нос и выскочила за дверь.

Оставив карту-ключ на столике у поста администрации, она наспех сняла халат — и почти бегом направилась к выходу из больницы.