Том I. Обсидиановая тетрадь (гет)

Разодранная куртка, разбитые костяшки — всё это были мелочи. Магглы увязались следом, но быстро отстали. А ощущение преследования, мерзкое чувство взгляда в спину осталось, и Северус оборачивался вплоть до Паучьего тупика.

А если за ним всё-таки проследили? Если идиотка Петуния связалась с Авроратом или Дамблдором или на кого там ей дали выход? Эйвери и Мальсиберу ничего не предъявят. Навещали школьного друга, а что, нельзя? Зато сами они сразу заметят ненужное шевеление и увяжут его с Северусом. Ещё и приплюсуют сюда провал Лестрейнджей. И будут правы.

Не надо было звонить! Устав ждать Смертельное Проклятие в спину, он привалился к стене и полуприкрыл глаза. Так было почти хорошо. И снег приятно падал на лицо, и кровь не текла из носа. Под затылком ощущались шершавые промёрзшие кирпичи, эта точка сцепления с миром не давала забыться окончательно. А ещё подёргивание за рваный рукав — Северус пропустил, когда оно началось.

— Ты живой или нет? Скажи что-нибудь! — слова доносились как бы издалека и не имели прямой связи с действительностью.

— Авада Кедавра, — бросил он, не открывая глаза.

— Это на каком языке? Непонятно, но звучит красиво.

— Выглядит ещё краше.

Реальность понемногу возвращалась, обретая зрительные образы. Дурнота чуть отступила, и Лили-Маргарет тоже. Вот ведь живучая! До сих пор не околела в своей трубе.

— Что тебе нужно? — вяло спросил Северус.

Идти домой или нет? Или удариться в бега? Никуда ударяться не хотелось. Хотелось сползти по стеночке и остановить все мысли. Если их кто-то остановит вместо него, так тому и быть. Надоели все. Когда уже можно будет умереть отсюда? Да, но Круциатус… Это неприятно.

— А что у тебя есть?

В этом измерении абсолютно негде было сосредоточиться. Такое занятие не предусматривалось местными порядками. В детстве Северус вылезал на крышу, чтобы подумать. Но сейчас он смог добраться только до карманов. Извлёк монетку, и её немедленно ухватила грязная лапка в обрезанной по пальцам перчатке. Может, теперь отстанет?

— Полпенса, — прокомментировала девчонка, хлюпнув простуженным носом. — Горазд ты сорить деньгами!

— На сегодня лимит благотворительности исчерпан. Иди и не возвращайся, — велел он тоном, отгоняющим призраков.

Но Лили-Маргарет продолжала торчать на расстоянии шага, крутя в руках монетку. Мужской плащ на ней медленно покрывался снегом.

— Ты когда ел в последний раз? — спросила она озабоченно.

Северус не ответил. Кажется, вообще не ел — с самого Хэллоуина. Но такого быть не могло, значит он просто не помнил. Какая вообще разница?

— Извини, но на это ничего не продадут, — вздохнула Лили-Маргарет, убирая в карман полпенса. — Может, домой пойдём? У вас картошка была.

Двое магглов, не сразу вписавшись в проулок, едва не сшибли её с ног и сами попадали, как кегли. Северус с интересом энтомолога наблюдал, как они поднимаются, цепляясь друг за друга и стены.

— Нашла, где встать, побирушка драная! — тот, что потрезвее, замахнулся, промазал, сплюнул, и они с товарищем побрели в светлое Рождество. Любой праздник здесь отмечали по одной схеме.

Хоть бы они все упились и перебили друг-друга! Северус снова смежил веки и судорожно сглотнул. Омерзение давно стало частью физиологии и никак не отключалось. Вот потому-то он и пошёл в Слизерин. И в Пожиратели Смерти. Прочие посылы были спорными, а этот — никогда. Но магическая война пронеслась над миром, его душа обратилась в пепел, а в Паучьем тупике не покачнулся ни единый кирпич.

— Мать твоя побирушка! — кричала бродяжка, кидая вслед прохожим комья грязного снега. — Иди ей вдуй, козёл долбанный!

Северус беззвучно шевелил губами, заранее угадывая каждое слово. Можно не знать молитв, можно забыть Вингардиум Левиоса, но не этот вечный речитатив. Удавил бы паршивку, только бы заткнулась.

— Так идём или нет? — Лили-Маргарет как ни в чём не бывало вернулась к прерванному разговору. — У меня уши замёрзли.

Можно было и пойти. Мальсибер в жизни не сунется в эту помойку. И Эйвери один побоится. За такое зрелище не жаль и умереть. Умереть вообще уже было не жаль. Даже под Круциатусом.

* * *

В доме пахло дико и чуждо. Не фабричным дымом и плесенью, не отцовским перегаром и маслянистыми, горькими зельями, которые варила мать.

Пахло заморскими хищными цветами, бризами невидимых морей, мужскими духами, о существовании которых не догадывался Паучий тупик. Пахло дорогим табаком и каплями дождя, но не здешнего — всегда отдающего запахом ржавых крыш и соседского белья. А того дождя, что сперва попадает на постриженные вечнозелёные изгороди фамильных парков, и оттуда — мелким бисером — на дорогое сукно дорожных мантий, на прозрачное кружево манжет, которые выбрасывают после первой носки. Не только на этом берегу, но и на соседнем удавились бы от такой расточительности. Ткацкая фабрика, простояв двести лет, ни разу не запускала свои грохочущие станки в парчу и бархат. От фабрики веяло скукой и серостью, которыми была заражена вся округа. Только в доме сегодня пахло иначе: чем-то запредельным и невозможным. Необъяснимой мощью, тончайшей опасностью, магией — густой и тёмной, как дорогое вино, меняющей воздух и само мироустройство.

Мать изменилась тоже. Оделась так, как никогда не ходила при отце. В тяжёлое, шуршащее платье из прежних времён. Наверняка не модное, уже не сидящее на её костлявой фигуре, но всё равно волшебное — это главное, что имело ценность в блёклом антураже, похожем на заброшенный неумелый набросок мира. Одно то, как тягучий и глубокий мужской голос произносил имя матери, можно было слушать вечно. Без искажений, без говора, без пары крепких слов до и после. Только чистое звучание, только те слова, в которые вложен смысл. Двойной, тройной, и глубже, и глубже. Разгадывать смыслы было особенно приятно. Почти как разгадывать запахи. Почти как следить за игрой, правила которой не до конца понятны, и оттого никогда не ясно, кто победит.

— Эйлин, это смешно, наконец! И даже уже не смешно.

— Вот именно. Мы все скучаем.

— И Том?

— Даже не сомневайся. Только постарайся не называть его по имени.

— Зачем тогда носить Знак? Должно это давать какие-то привилегии?

Сухой хлопок в воздухе резко оборвал разговор, но через секунду все с облегчением оживились.

— О, и Мазила пожаловал! Можно доставать плюй-камни, раз вся сборная в сборе?

— Почему бы нет? В школьной сборной мы маловато ими занимались. А могли выйти на национальный уровень, между прочим!

Стук открываемой доски, шорох тяжёлых шариков, перекатывающихся по гладкой поверхности.

— Так вот, Тёмный Лорд снова о тебе спрашивал… Начнём двое на двое, а там как пойдёт?

— Тогда я с Гурманом… Фух, еле вырвался из нашего гнилого Министерства. Хоть где-то отдохнуть от этого бедлама! Что обсуждаем?

— Капитана обсуждаем. А она не желает.

— И чего не желает капитан? Опа… Есть!

— Не желает колдовать. Что очень и очень скверно.

Если хорошенько напрячь зрение, стены как бы растворятся, и всё будет видно, словно через замороженное стекло. Эйвери самый интересный, но он сидит спиной, лица не разглядеть. Зато можно разглядеть маму — как она сосредоточенно следит за своим шариком, сдвинув густые брови. Видно внушительного, осанистого Мальсибера, который наблюдает за матерью. И добродушного полноватого Крэбба, который поглядывает на Мальсибера.

— Я варю зелья, как проклятая. Добровольно и безвозмездно. Что ещё ему надо? — тихо уточняет мать, почёсывая через рукав левое запястье.

— Не ему, а нам, — обижается Крэбб. — Несправедливо, что ты тут прозябаешь, когда вот-вот начнётся самое интересное.

Эйлин не отвечает, пока её камень не остановится у края поля.

— Для меня всё интересное закончилось, — произносит она с трагическим вздохом. — Женский век короток. Вам не понять, а нашей сестре надо быть осторожнее с магией, когда появляются дети. Выращу мальчишку, тогда поглядим.

— Тёмный Лорд… — осторожно начинает Эйвери.

— Тёмный Лорд потерпит, — отмахивается Эйлин, оборачиваясь к Мальсиберу. — Ходи, Красавчик. Что замер?

— Ах, да! — Мальсибер мрачнеет лицом, будто в первый раз слышит неприятную новость. — Ты ещё и прижила кого-то от своего маггла, — его камень чересчур резко ударяет по камню Крэбба и скатывается с доски. Оставшийся в круге шарик победно плюётся гноем бубантюбера, но Мальсибер увёртывается с неожиданной для его фигуры плавностью.

— Не слушай её — это отвлекающий манёвр! — мягко вставляет Эйвери, разминая пальцы перед новым ходом. — Ей Визенгамот запретил пользоваться палочкой, вот и вся загвоздка. Эйлин, это детали. Палочкой мы тебя обеспечим.

— И камерой в Азкабане с лучшим видом на море. С вашими-то связями! — Эйлин улыбается и отщёлкивает очередной шарик, не касаясь его пальцами. — Ты, Гурман, и дементора мне подгонишь самого страстного, так? Премного благодарна, но передайте Тому, что меня муж не отпустит. Пусть ищет другую дуру, чтобы разбавить суровый коллектив. Кто-нибудь из ваших дочек ему точно приглянется.

— Стерва, — резюмирует Мальсибер, пока Эйвери ловким броском отправляет в небытие шарик Крэбба. — Слава Мерлину, у меня сын.

— К Салазару, капитан! — Крэбб беззлобно ухмыляется, вытирая перемазанное гноем лицо батистовым платком с серебряной монограммой. — Давай убьём твоего мужа. Морсмордре за счёт заведения.

— Твари, — улыбается Эйлин, блеснув глазами. — Я же его люблю. И он меня.

— А я тебя не любил, как будто! — с неожиданной мрачностью изрекает Красавчик.

— А ты не любил, — цедит Эйлин. — Ты целовался с жирной домовухой по имени Друэлла. Только твой папаша запретил тебе вести её под венец, потому что в их роду все… как это? Dément (1)?

— Аliéné (2), — скалится в ответ Мальсибер.

Эйлин со смехом подвешивает в воздухе новый шарик и примеряется для броска.

— Я-то тут при чём? Дуйся на своего приятеля, Сигнуса Блэка! Она уже трёх сыновей ему наплодила, и все в юбках. Несчастный! Видно, он к жене без Петрификуса не подходит. Я слышала, по весне Друэлла особенно обворожительна. Нагишом носится на метле по саду и оживляет статуи для… Ну да тебе лучше знать!

Очередной камень пулей выскакивает из круга. Эйвери на мгновение исчезает, чтобы не попасть под зловонную струю, и снова появляется уже на соседнем стуле.

— Эх, а мне уже всё равно! Хоть сына, хоть дочь. Хоть от Друэллы Блэк! — горестно вздыхает Крэбб.

— Совсем тяжко? — сочувствует ему Эйлин. — Ничего, будешь регулярно пить мои капельки, и как-нибудь наскребём на наследника. Через тринадцать лет. Мозгами блистать не будет, но сойдёт на племя.

— Тринадцать лет?! — охает Крэбб.

— Осторожнее надо было с запретной магией, — цыкает на него Эйлин. — Хочешь, пока своего одолжу?

— То-то Тёмный Лорд будет рад полукровке! — тушуется Крэбб.

— Тёмный Лорд и сам…

— Тише, Эйлин! — не выдерживает Мальсибер. — Мало тебе бед от твоего языка?

Мать коварно щурится:

— Тёмный Лорд и сам знает, что из полукровок выходят сильные чародеи. Зато мой сын не проклят с рождения и не склонен к весенним обострениям.

— Только к белой горячке, — проницательно вставляет Эйвери. — Какая была нужда поганить кровь?

— Она это папе в пику, — ухмыляется Мальсибер, не сводя взора с Эйлин.

— А ты вдруг стал такой чистоплотный! — подмигивает она Эйвери. — Расскажи про кровь своей прабабке! Которую твой благородной предок прикупил на маггловоском аукционе. Истратив только гоблинское золото и два Империо.

— Но я-то поднимаюсь вверх по ступеням эволюции, — не моргнув глазом, поясняет Эйвери. — Ты это вызнала у своего отца? Молодчина.

— Знаешь, сколько интересных книжек было у нас дома? — хвастает Эйлин. — В том числе, "Список двадцати восьми" без цензуры. Лучше остановимся на том, что мой сын — волшебник.

— Об этом рано судить, — со знанием дела замечает Мальсибер.

— Кому как, — фыркает Эйлин. — О чём судить, когда он тебя видит, а ты его нет?

— И где он? — морщится Эйвери.

— Сама не знаю. Северус, выйди на свет, ангелочек мой!

Дверь в прихожую распахивается. Крючок, на который Тобиас запер чулан, неслышно соскальзывает с петли, и Северус выбирается на свободу, не веря своему счастью.

— Сколько ему? — Крэбб в сомнении оборачивается к приятелям. — Как вашим? Мелкий он какой-то!

— Через месяц исполнится восемь лет, — сообщает Эйлин, покручивая в пальцах плюй-камень.

— Что ты хочешь — от магглов рожать! — хмуро бросает Мальсибер. — И как ты его обучаешь без палочки?

— Да так, понемногу, — туманно отзывается Эйлин, подтянув к себе заробевшего сына. — Зельям учу.

Аккуратный Эйвери, не забывая об игре, указывает последнему камню, куда лететь, и бросает беглый взгляд на мальчика.

— Легилимент будет, — замечает он, чуть подумав. — И сволочь. Сразу два редких дара. Поздравляю, капитан! Он что, немой у тебя?

— Нет, сэр, — чуть хрипло произносит Северус. — И у меня не два дара, а три.

— Хоть тридцать три, лишь бы годились для Слизерина, — Мальсибер за плечо разворачивает его к себе и начинает хохотать. — Ну вылитый дед! Эйлин, чертовка! Старик не переживёт, если увидит. Ты помнишь старого Принца, Мазила?

— Как не помнить! — бледнеет Крэбб. — Житья от него не было всему Министерству. Но раз в мальчишке такая кровь, может, Шляпа и стерпит.

— Или мы её уговорим, — предлагает Эйлин, подмигнув сыну.

— И Попечительский Совет заодно, — шелестящим шёпотом вставляет Эйвери. — Недовольства на факультете не избежать. Потребуется противовес.

— А кто у нас в Совете? Пора бы и мне туда податься, — Мальсибер машинально отряхивает пальцы после прикосновения к мальчику.

— Малфой, — припоминает Эйвери со странной улыбкой. — Хорошо бы его продвинуть на пост главы, вот только он стал нервным. С тех пор, как отравился Министр Магии.

— Чем он отравился, сэр? — Северус кидает быстрый взгляд сквозь неровно остриженную чёлку.

Получает от матери подзатыльник, но с места не двигается, пока не гонят. Обидно будет, если Эйвери сделает вид, что вовсе его не слышал. Но Эйвери оборачивается с подчёркнутой вежливостью.

— Славный мальчик. Хочешь слышать больше, слушай молча. Иначе останешься без ушей и языка.

Северус благоразумно кивает с закрытым ртом.

— Теперь к твоему вопросу, — терпеливо продолжает Гурман. — Я могу на него ответить, но следом мне придётся тебя убить. Что выбираешь?

— Жизнь, сэр.

— Разумный выбор, — Эйвери, не оглянувшись, перехватывает шарик, запущенный Эйлин ему в голову. — Не хотелось бы пренебрегать гостеприимством твоей матери.

— Вы надумали менять главу Совета из-за… этого? — Крэбб искренне старается углядеть хоть что-нибудь в бледном угрюмом заморыше. — Думаете, Абраксас будет сговорчивее?

— Ему не обязательно знать подробности, — обрубает Эйлин.

— Сразу видно, что у тебя нет детей, — вздыхает Мальсибер, глянув на Крэбба. — Нужен не Абраксас, а Люциус.

— Это кто? — хмурится Крэбб. — А! И на что он вам сдался? Он же на первом курсе!

— На четвёртом, — деловито поправляет Мальсибер. — Гурман, разве я сказал «нам»?

Эйлин под столом сжимает запястье сына. Эйвери медленно качает головой.

— Младший Малфой нужен Тёмному Лорду, — произносит он, задумчиво соединяя кончики длинных пальцев. — А у всякого, кто нужен Тёмному Лорду, должна быть тень. Ты можешь стать тенью, мальчик?

В этот раз Северус кивает, не задумываясь. Именно так он себя и чувствует всю жизнь.

— Ну как, нащупали свою выгоду? — усмехается Эйлин.

Крэбб осмысливает схему, Мальсибер задумчиво водит пальцем по нижней губе.

— Одну секунду, — он отправляет свой камень к границе игрального поля и откидывается на скрипучем стуле. — Декан у нас — душка. Только надо подать это как необычный сувенир для его клуба. Зелья — хороший ход. Пусть мальчишка их варит до кровавых мозолей. В клубе Слагхорна обычно шесть-восемь учеников. С нашими будет явное большинство. Да, Эйлин. Договорились, сочтёмся.

Мать бросает последний шарик и хлопает в ладоши, как девчонка. Северус косится на неё с тревогой, но прикусывает губу и не издаёт ни звука.

— И снова побеждает капитан! — радостно объявляет Эйлин.

— Ладно, выиграла, — Мальсибер кидает на стол оставшийся в руке камень, уже ничего не решающий. — Если хочешь, я возьму твоего паршивца.

— Тебе не отдам, — весело качает головой Эйлин.

— Почему же?

— Потому что ты зараза. А твоя малахольная супружница сглазит мне мальчишку. Чтобы не дышал одним воздухом с вашим бесценным отпрыском. Нет уж! Лучше пусть его порет Тобиас, всё же родной отец!

— Возвращаясь к родне, как твой благородный родитель? — слегка оживляется Эйвери. — Не вышло бы неприятностей с наследством!

Эйлин начинает собирать разноцветные камушки, раскатившиеся по столу.

— Какое наследство? Из-за меня Двадцать Девять превратились в Двадцать Восемь. И Тёмный Лорд отцу никогда не нравился. Тем хуже для отца, — пожимает она плечами.

— Может быть, — задумчиво соглашается Эйвери, вынимая из кармана тонкую и острую волшебную палочку. — Если грамотно сделать вложение, старик ещё пожалеет, что устранился.

— Договаривались же! — Крэбб косится на палочку как на что-то неприличное.

— Ничего. Я ненадолго.

Эйлин, чтобы не травить душу, быстро отходит к кухонному шкафу и достаёт с заговорённой полки бутылку Огденского.

— Всё, что прихватила из наследства, — торжественно объявляет она. — Зато целый ящик!

— И правильно! Что может быть ценнее хорошего вина? — поддерживает её Крэбб, заранее раскрасневшись.

— Бутылка стоит состояние, между прочим, — прикидывает Эйвери, протягивая волшебную палочку Северусу. — Ты не умеешь жить, Эйлин!

— И поздно учиться, — отмахивается мать. — Не лезь к нему со своими фокусами, пусть подрастёт!

Северус едва успевает коснуться пальцами рукояти, но моментально прячет руку за спину.

— Как скажешь, — Эйвери равнодушно убирает палочку в карман, размыкая зрительный контакт с мальчиком. — Но в Хогвартсе ему придётся трудно после твоей фантасмагории. И трудно будет пробиться к Повелителю.

— Северуса он возьмёт, — упрямо произносит мать, протягивая бутылку Мальсиберу.

Красавчик лишь пожимает плечами, магией откупоривая пробку.

— Дай-то Мерлин, к тем годам всё уляжется, — выражает надежду Крэбб, следя за порхающей над столом бутылью.

Тёмное золото Огденского разливается по сотворённым из воздуха фужерам. Весёлые искры скачут по оборванным обоям и заплесневелым потёкам на потолке.

— Ты подумай: ещё вчера нас никто всерьёз не воспринимал! А теперь у Тёмного Лорда что ни день — новые сторонники! Не только здесь, но и за границей. Это уже не шутки, — с придыханием договаривает Крэбб.

— Да, ветер меняется, — роняет Мальсибер, катая вино в бокале.

Северус так не сказал бы. Пьяная ругань отца и стоны лестничных ступеней не менялись годами.

— Кажется, пора расходиться, — Эйвери чутко меняет тему, но вино прихлёбывает, не торопясь и смакуя. — Спасибо за пикантный вечер, Эйлин! Иногда полезно поглядеть, как живут предатели крови. Не завидую, но сочувствую.

— Если твой мальчишка доживёт до Хогвартса, дальше мы за ним приглядим, — Мальсибер залпом опрокидывает в себя бокал и встаёт со стула.

Крэбб успевает за это время залить в себя два фужера. Эйлин допивает медленно, но до дна. При этом возникает ощущение, что каждый пил за своё.

— Ну охренеть! Подождала бы, пока муж уйдёт, потаскуха!

Тобиас возникает на пороге обычным кошмаром, упёршись головой в притолоку. У Северуса всё обрывается внутри. Он очень старается, но не может реагировать на эту тварь, как подобает волшебнику. То есть, вообще никак — словно магглы не существуют в мире!

Мамины гости поднимаются один за другим и неторопливо прощаются, Эйвери даже целует хозяйке руку. Тяжёлые предметы в колдунов не попадают, достать их кулаками нельзя. Мимо Тобиаса они проходят абсолютно спокойно, не сворачивая ни перед поваленным столом, ни перед стеной.

Было бы надо, они также прошли бы сквозь хозяина дома. Или перешагнули его труп. Кажется, до Тобиаса это внезапно доходит, несмотря на пьяный угар, и оставшиеся полминуты он лишь тупо таращится на поздних гостей. В прихожую маги выходят просто из вежливости — перемещаться из-за стола дурной тон. Достав палочки перед дверью, они переглядываются и разом меняют облик — делаются все одинаковыми: чёрные плащи и белые маски. Ни лиц, ни кружев, ни запахов. Северус жадно впитывает глазами настоящую магию. Мать тоже не отрывает взгляда от старых знакомых, стоя в дверях обшарпанной кухни. На какую-то секунду кажется, что она беззаботно захохочет, прыгнет к ним, и все растворятся в чёрном вихре. Северус, хотя он уже большой, неприметно хватается за мамину юбку — не чтобы осталась, а чтобы взяла с собой.

Зажмуривается и уже через секунду понимает, что всё кончилось. Магии больше нет. Есть только дождь, дождь, дождь и брань, брань, брань. Отец со зла крушит всё на кухне. Мать забивается с ногами в кресло и закрывает глаза, как в обмороке.

— Что за третий дар? — негромко спрашивает она у Северуса.

Сын подходит к подлокотнику, стараясь двигаться стремительно и бесшумно. Бесстрашно, что бы ни происходило вокруг.

— Я умный, — сообщает шёпотом.

Эйлин открывает глаза, и в них опять вспыхивает болотный огонь:

— Тогда скажи что-нибудь умное.

Северус пожимает плечами:

— Ты теперь опять убежишь. И не скоро вернёшься. А мне надо попасть в Слизерин. Но не доверять Эйвери. Он тварь. Не доверять Мальсиберу. Он слабак. А главное — не доверять Крэббу. Он идиот. Вообще никому не доверять. Но дружить. А, да. И ещё Абраксас Малфой спихнул нашего министра-грязнокровку. Ещё говорить или хватит?

— Есть что-то ещё? — оживляется Эйлин.

— Ты мухлюешь в плюй-камни, — ухмыляется Северус. — А ещё нас сейчас будут бить. Три, два, один.

Любимая тирада Тобиаса подходит к завершению, и он вылетает из кухни, как смерч. Дальше всё происходит скучно и обычно. Отец орёт, что его всё достало. Мать молчит. Отец орёт, что её и так лишили палочки, а она за старое. Водит всякую шваль, варит всякую дрянь, забрызгали всю кухню дерьмом. Ещё и сына сбивает с верной дороги к честному труду. Эйлин молчит, и молчит, и молчит, а под конец просто зажимает уши. Отец держит её за руки, чтобы слушала. Северус орёт, чтоб он не трогал мать, и получает в зубы за магический выброс с удушением. Эйлин орёт, чтобы муж не трогал сына, и тоже отхватывает свою порцию.

Потом они общими усилиями выталкивают Тобиаса в кухню и подпирают дверь креслом. Потом плачут на кресле в обнимку. Эйлин добирается до пальто, откапывает в кармане мятую конфету, вручает её Северусу в качестве ужина и выпроваживает его спать. Чистить зубы больно и негде. Поэтому Северус решает, что у него есть свободное время, и остаётся сидеть на тёмной лестнице, посасывая конфету, чтобы надольше хватило. Можно не бояться, что его обнаружат. Северус умеет по-настоящему затихать, если надо проследить за обстановкой. Иногда у матери с Тобиасом начинается по второму кругу. То на то: либо драка, либо… Эйлин оправляет разорванное платье из нездешнего мира и оттаскивает кресло от двери. Тобиас проходит мимо неё к чулану, забирает молоток и консервную жестянку с гвоздями.

— Дверь заколачивать? — тихо удивляется Эйлин, потирая ушибленное плечо.

— Полку чинить, — огрызается он хрипло. — Остановишь вас дверями — как же! Дрянь ты бесстыжая.

— Мы просто играли, — объясняет Эйлин ещё тише. — В… шахматы.

— Знаю я ваши игры! Со всеми разом кувыркалась или по очереди?

— Ну что ты! — улыбается мать. — Они изменяют жёнам только с очень дорогими куртизанками. А мне без любви неинтересно. Думаешь, почему я с тобой?

— Чтоб гадёныша своего на людей натаскивать, — сразу находится Тобиас. — Увёртывается он всё лучше. Уже и зубы показывает! Куда задевался, кстати?

— Спит, — резко отвечает Эйлин. — Лучше его не трогай. Или он тебя убьёт. Я жалеть не буду.

Тобиас останавливается и задумчиво встряхивает гвозди в жестянке:

— Что, совсем не пожалеешь?

— Ты мне всю жизнь отравил, — пожимает плечами Эйлин.

— А ты мне нет? — удивляется муж. — Чего тогда ждать-то? Вот тебе молоток — и бей по темени. Приятели тебя от тюрьмы отмажут.

Эйлин, ощутимо колеблясь, глядит на молоток у себя в руке, но всё-таки бросает его на пол. Гвозди сыплются туда же. Эйлин проходит по гвоздям, обхватывает мужа за шею и прижимается всем телом. Этого Северус не понимает, но в такие моменты остро ощущает одиночество. Мать тоже предательница — никому нельзя верить!

Тобиас с глухим рычанием хватает жену в охапку и утаскивает в кухню. До спальни они, как водится, не доходят. Смотреть сквозь стены сейчас совершенно неинтересно, Северус знает, что не увидит ничего нового. Но карабкаясь на чердак, всё равно слышит, как жалобно скрипит кухонный стол и каменные шарики падают с него один за другим. Слух у него острый, как у летучей мыши. Остаётся дотолкать кровать в дальний угол и поплотнее замотать голову курткой. Или выбраться через крохотное окошко на крышу с банкой зачарованного огня и читать потрёпанные «Сказки барда Бидля». Правда, там капает…

Ну и на хрен, решает Северус, зажимая в кулаке украденный с кухни каменный шарик и пробуя языком выбитый зуб. Зуб всё равно был молочный — больно, но не жалко. Зато он умный и поедет в Хогвартс. И плевать, что дождь не кончается даже наутро. Что мать сбегает. Что отец уходит в запой. А волшебники никогда больше не заглядывают в Паучий тупик.

1 — помешанный (фр.).

2 — умалишённый (фр.).