Лицо Человеческое (джен)

Война закончилась, но яд остался. Он циркулировал в венах магического общества, невидимый, но смертельный. Пожиратели Смерти, те, кто избежал Азкабана, сбросили маски и снова надели мантии респектабельности. Они заседали в Визенгамоте, владели банками, жертвовали на благотворительность, и их золото, добытое на крови и страданиях, сверкало так же ярко, как и раньше. Их вина была растворена в амнистиях, их преступления — похоронены под слоями юридических уловок. Старый мир, с его любовью к компромиссам и страхом перед настоящими переменами, принял их обратно. Он предпочел простить, чтобы забыть.

Гарри и Самус, наблюдая за этим из своей космической цитадели, видели не возрождение, а метастазы. Зло не было побеждено. Оно просто сменило бренд. И они решили, что пора закончить то, что было начато в ночь падения Волан-де-Морта. Но не огнем и мечом. А чем-то гораздо более жестоким. Бюрократией.

Они организовали «Благотворительный бал возрождения», самое громкое светское событие года. Под патронажем «Анонимного мецената» (Самус, взломавшая счета нескольких коррумпированных галактических корпораций), в самом роскошном зале Министерства Магии был устроен вечер, посвященный «сбору средств для сирот войны». Приглашения были разосланы всем. Особенно — тем, чьи имена фигурировали в старых, пыльных досье Аврората рядом с пометкой «дело закрыто за недостатком улик». И они пришли. Все до единого. Улыбающиеся, одетые в шелка и бархат, они звенели бокалами с шампанским, обсуждали падение нравов и щедро жертвовали краденые галлеоны, отмывая свою совесть на глазах у всего мира.

Люциус Малфой был в своей стихии. Он стоял в центре зала, окруженный лестью и подобострастием, и чувствовал, как мир возвращается на свои рельсы. Война была досадным недоразумением, временным помешательством, которое, к счастью, закончилось. Его статус, его богатство, его имя — все было восстановлено. Он пережил падение своего Лорда, и это делало его еще сильнее. Он был выжившим. Он был победителем.

Вечер достиг своего апогея. Министр магии, толстый и самодовольный, вышел на сцену, чтобы произнести благодарственную речь. Он говорил о единстве, о прощении, о новом будущем. Пожиратели в зале вежливо аплодировали, обмениваясь понимающими ухмылками.

И в этот момент двери зала с грохотом распахнулись.

На пороге стояла не армия авроров и не мстительные герои. На пороге стояла толпа стариков. Обычных, серых, незаметных стариков и старушек в потертых мантиях и стоптанных башмаках. Они выглядели как ожившая иллюстрация к статье о бедности. Но в их глазах горел огонь, который был страшнее любого Адского пламени.

— «Союз обманутых вкладчиков и жертв финансовых пирамид 'Темная Метка'», — проскрипел один из них, поднимая дрожащей рукой свиток пергамента. — Мы пришли за своим. С процентами.

Сначала в зале раздался смех. Жалкая, нелепая выходка. Охрана! Но охрана не двигалась. Авроры у дверей вдруг стали очень внимательно изучать узоры на потолке.

А затем начался ад. Ад, которого никто не ожидал.

Старушка в линялом чепце взмахнула своей авоськой. Сетка, связанная из какой-то тусклой пряжи, со свистом рассекла воздух и врезалась в грудь Нарциссы Малфой. Та отлетела на пять метров, сбив с ног двух министров. Старик с седой бородой выхватил из-за пазухи самописную квитанцию, дунул на нее, и она превратилась в стальные кандалы, которые с лязгом защелкнулись на запястьях Долохова.

Это была не магия битвы. Это была магия отчаяния. Магия сотен мелких обид, тысяч украденных сиклей, десятков лет унижений, которая копилась, бродила и, наконец, взорвалась. Пожиратели, привыкшие к смертельным проклятиям, оказались беззащитны перед этим народным гневом. Их щиты не работали против летящих счетов-фактур. Их проклятия отскакивали от зачарованных пенсионных удостоверений.

Люциус Малфой стоял в центре этого хаоса, парализованный абсурдностью происходящего. К нему подошла маленькая, сгорбленная старушка. Она не кричала. Она просто протянула ему мятый кусок пергамента.

— Господин Малфой, — сказала она тихим, но стальным голосом. — Вот судебный иск на конфискацию вашего имущества в счет погашения морального ущерба, нанесенного моему погибшему на войне сыну. А вот ордер на аннуляцию вашего магического статуса за неуплату налогов в течение последних двадцати лет. И еще… вот счет за чистку моей мантии после того, как ваш домовик ее испачкал в девяносто втором. Пожалуйста, распишитесь.

Она протянула ему самопишущее перо. И в этот момент Люциус Малфой умер. Не физически. Его сердце продолжало биться. Но его имя, его статус, его гордость, вся его личность, построенная на золоте и власти, превратилась в пыль под тяжестью одного судебного иска. Он был больше не Малфой. Он был просто должником.

Человеком, которого больше не было.

* * *

Хаос на балу был лишь прологом. Первым залпом в войне, о которой не напишут в учебниках истории. Это была не война магии, а война бумаг. Тихая, безжалостная, как рост плесени в сыром подвале. «Союз обманутых вкладчиков», негласно направляемый Самус, взломавшей архивы Министерства и Гринготтса, оказался не просто толпой разгневанных стариков. Это была идеально отлаженная машина, гибрид юридической казуистики и вековой народной обиды. Они были подобны саламандрам Чапека — долгое время незаметные, угнетаемые, они вдруг осознали свою коллективную силу и начали методично, шаг за шагом, отвоевывать мир.

Министерство магии, этот громоздкий, неповоротливый Левиафан, оказалось парализовано. Его собственные законы, его бюрократические лабиринты, созданные для защиты чистокровной элиты, теперь были обращены против нее. Каждый день в «Ежедневный пророк» печатали списки арестованного имущества. Родовые поместья, веками принадлежавшие темным семьям, опечатывались за неуплату земельного налога за последние триста лет. Сейфы в Гринготтсе вскрывались по постановлению «Комитета по борьбе с незаконным обогащением». Гоблины, учуяв запах золота, с радостью сотрудничали с «Союзом», предоставляя им древние долговые расписки и финансовые отчеты.

Люциус Малфой оказался в эпицентре этого бумажного шторма. Его «смерть» на балу была лишь началом. Он был не просто банкротом. Он был аннулирован. Его поместье, «Малфой-мэнор», превратили в «Социальный санаторий для жертв темных искусств», где вчерашние жертвы теперь играли в квиддич на его лужайках. Его палочку конфисковали как «незарегистрированное оружие». Его имя было вычеркнуто из «Реестра чистокровных волшебников» из-за «финансовой несостоятельности рода».

Он оказался на улице, в маггловском Лондоне, без денег, без магии, без статуса. Для магического мира он умер. Для мира магглов — никогда не существовал. Он бродил по грязным, дождливым улицам, и его шелковая мантия, единственное, что у него осталось, выглядела нелепым театральным костюмом. Он был подобен одному из персонажей Уэллса — путешественнику во времени, застрявшему в чужой, враждебной эпохе, или человеку-невидимке, которого замечают, только когда он причиняет неудобства.

Однажды, в поисках еды, он наткнулся на странное здание, которого раньше не видел. Оно было похоже на гигантскую, уходящую в облака спираль из бетона и стекла, и казалось, что оно вибрирует от заключенной внутри энергии. Это был «Мулинекс» — тысячеэтажный дом, который «Союз» построил на конфискованные деньги для своих членов. Тысячи квартир, соединенных пневматическими лифтами и эскалаторами, тысячи стариков, живущих в комфорте, о котором они не могли и мечтать. Это был их новый мир, построенный на руинах его старого.

Он попытался войти, но автоматические двери не открылись. Сканер на входе проанализировал его и выдал на дисплее холодную, безжалостную надпись: ОШИБКА. СУБЪЕКТ НЕ ИДЕНТИФИЦИРОВАН. КЛАСС: ПРИЗРАК.

И тогда Люциус Малфой, аристократ, советник министра, приближенный Темного Лорда, сделал то, чего не делал никогда в жизни. Он сел на мокрый тротуар под дождем и заплакал. Не от злости или унижения. А от осознания полного, абсолютного небытия. Его временная смерть была не метафорой. Он действительно умер. Его мир, его вселенная, его «я» были стерты. И в этой пустоте не было ничего — ни ада, ни рая, ни чистилища. Только холодный, равнодушный дождь.

Где-то высоко над ним, на 987-м этаже «Мулинекса», старушка, которая вручила ему иск, поливала герань на своем балконе. Она посмотрела вниз, на крошечную фигурку на тротуаре, и покачала головой.

— Бедняга, — пробормотала она. — Совсем один.

А затем она задернула штору. В ее новом, справедливом мире не было места для призраков старого. Они должны были просто исчезнуть. И они исчезали. Тихо. Методично. Без единого проклятия.