Отражая друг друга (гет)

Ткань была неправильной.

Нет, с её фактурой как раз всё было хорошо. Смесь шёлка и хлопка приглушённого бирюзового оттенка была достаточно струящейся, чтобы создать изящный силуэт "халтер"⁽¹⁾. Но выглядела она неправильно. Неубедительно. Безжизненно.

Маринетт снова провела пальцами вдоль рулона, теперь медленнее. Всё равно ничего. Ни искры. Ни голоса. Ни шёпота: "Преврати меня в нечто прекрасное". Только бледная, вялая линия цвета, которая отказывается оживать.

Её пальцы задержались ещё на секунду, словно ожидая, что волшебство вот-вот появится.

Но ничего не случилось, и Маринетт отпустила рулон.

Продавщица в двух рядах отсюда подняла обеспокоенный взгляд. Маринетт мигом справилась с желанием сразу же извиниться, лишь кивнув и изобразив натянутую улыбку взамен слов, а потом двинулась дальше.

Органза. Тюль. Льняная ткань.

Бледно-розовые оттенки. Нежные лавандовые тона. Золотистые. Бирюзовые.

Ничего не цепляло.

Всё казалось копией копии. Искусственное и не оригинальное. Красивое, но пустое. Такая ткань надевается тогда, когда хочется казаться радостной, а не когда чувствуешь радость на самом деле.

Радости она совсем не чувствовала.

Чувствовала себя пустой, невидимой, ненужной.

— Ох, Маринетт! Я и подумать не могла, что увижу тебя здесь. Как забавно!

Голос Лилы всё ещё отдавался эхом внутри неё.

Да уж. Забавно.

Будто карабкаешься вверх по склону холма, надеясь обогнать кого-то, кого пытался оставить позади долгие месяцы, а оказавшись там, видишь её стоящей на вершине, руки скрещены, смотрит свысока, довольная окружающим видом, который будто бы принадлежит ей.

Казалось, будто твои укромные уголки исчезают одно за другим. Земля уходит из-под ног, вновь и вновь меняя свои законы.

Лила ничего обидного вроде и не произнесла. Лишь мило, небрежно и привычно бросила нужные слова. Зачем ей было грубить? Ведь рядом стояла Алья. Стояли и Милен, и Роуз, и Джулека. Они свободно касались друг друга, громко смеялись, словно были лучшими подружками всю свою жизнь, будто прошлый семестр вовсе не закончился тем, что Маринетт назвали «слишком надоедливой». Словно хотели показать ей, как прекрасно живут без неё. Именно они решили, что спокойствие лучше, чем дружба с ней, несмотря на постоянную клевету Лилы.

Её слова не ранили. Её лицо ранило. Лицо Лилы, не взглянувшей на неё ни разу.

Пальцы Маринетт незаметно для неё самой сжали ремешок сумки, крепко держась за него, будто за спасительную нить. От ногтей остались едва различимые следы на ткани.

Маринетт с трудом смогла кивнуть и повернулась, чтобы уйти.

Никто не последовал за ней.

Стеллажи с тканями стояли высокие, яркие и стерильные, но чем дольше Маринетт смотрела, тем больше расплывались очертания. Цвета смешивались. Этикетки теряли значение. Уже не существовало никаких оттенков вроде «теплого охристого» или «молочного шоколада с оттенком сирени». Были всего лишь частички тишины, отказавшиеся звучать для неё.

Это место раньше успокаивало её. Она помнила, как ребенком сидела здесь, поджав ноги, рисуя наброски с лоскутками прямо на коленях, мечтая о линиях и фактурах, будто они были заклинаниями. Тогда ей казалось, что ткани сами выбирают её. Что мотки нитей нарочно её ищут.

А сейчас ничто не хотело, чтобы она взяла его в руки.

Её руки дрожали.

Когда они начали дрожать?

Тело ощутило то, чему мозг ещё не нашёл названия. Давление за рёбрами. Дыхание застряло высоко в груди.

Что-то надломилось внутри неё.

Она отступила назад от ряда стеллажей. Шаг за шагом. Может, если она уйдёт осторожно, эта боль не пойдёт за ней вслед?

Колокольчик над дверью мягко звякнул, когда она толкнула дверь. Уличный фонарь снаружи оказался слишком ярким.

Маринетт не оглянулась.

Ушла, ничего не купив.

* * *

Трансформация была мгновенной и привычной настолько, что тело действовало быстрее сознания. Красный и чёрный во вспышке света. Баланс восстановлен. Горе спрятано подальше.

Ледибаг не останавливалась. Она оттолкнулась от балкона и взлетела в воздух — инстинкт взял верх. Йо-йо резко выброшено вперёд, ловко зацеплено за дальнюю балюстраду.

Полёт был быстрым, контролируемым. Ветер хлестал по щекам, будто водой её окатывал.

Но боль осталась.

Она продолжала двигаться. Нельзя останавливаться. Замедлишься — мысли настигнут. Поэтому бежала. Крыша за крышей. Черепица за карнизом. Она будто танцевала по небу, едва касаясь крыш. Город растворялся в свете, превращаясь в мозаику теней и блеска. Город Любви, нежный, беспечный.

Небо поглотило её.

Она бежала, пока грудь не заболела. Пока плечи не расслабились настолько, чтобы осознать, какой тяжкий на них был груз. Пока не осталось никого, кроме неё самой, ветра и мыслей, от которых нельзя убежать.

"Адриану это понравилось бы".

Мысль пришла непрошеным гостем. Это была правда, от которой она бежала и которую при этом бережно сохраняла в глубинах души.

Он хорошо ладит с людьми. Знает, как придать им уверенности. Он умеет правильно подать резкие слова, смягчая их своей обаятельной улыбкой, как искренне выслушать другого человека.

Он мог бы удержать Лилу, заставив её продолжить беседу и сохранять доброжелательность, но не позволяя ей перехватить инициативу.

И поверил бы Маринетт.

Может быть.

Сердце сжалось. Мысли оказались слишком болезненными и запутанными.

Она уже не знала наверняка.

Было слишком много версий Адриана. Все аккуратные и сияющие, но все разные. Парень, подхвативший её, когда она упала. Парень — модель, улыбающийся камерам так, будто это ничего не значило. Верный одноклассник, машущий рукой каждое утро. Друг, взявший её руку, когда они бежали по Парижу.

Он не был жестоким. Он просто оставался спокойным. Пассивным. Безучастным.

Ледибаг мягко приземлилась на шпиль и села. Её дыхание таяло в теплом воздухе над Парижем. Ниже блестела Сена. Ветром шевельнуло волосы назад от лица. Город гремел жизнью, но ничто из этого её не трогало.

Её ладони сжимались.

Ледибаг заставила себя дышать глубже.

"Почему я не попросила помощи у Адриана?"

Вопрос снова вернулся к ней.

Разве потому, что она не доверяла ему?

Или потому, что не хотела, чтобы он увидел её такой? Без собранности, без остроумия, без образа "нашей повседневной Ледибаг"? Усталой, раздражённой и истерзанной?

Возможно, она просто не хотела, чтобы её видели сломленной и разбитой. Хотелось, чтобы кто-то тихонько подошёл и помог ей восстановить разорванную жизнь.

Маттьё однажды поступил именно так. Он принял её такой, какая она есть, не ожидая от неё улыбки и притворства, будто с ней всё хорошо.

А ещё был Кот Нуар.

Последние дни именно Кот возвращал ей ощущение себя.

Эта мысль заставляла её сильно нервничать.

Она не понимала, когда это началось. Когда его шутки перестали раздражать и стали помогать сосредоточиться? Когда его общество перестало быть отвлечением и превратилось в комфорт? Комфорт и постоянство.

Это опасно.

Так не планировалось.

Она сидела там, пятки зависли над городом, её пальцы впились в край костюма. Крыши мерцали в темноте. Где-то прозвенел трамвайный звонок.

Она не двигалась.

Ветер нежно коснулся её лица.

Рядом, закреплённый на стене здания, висел плакат, мимо которого она проходила сотни раз, не замечая:

Адриан Агрест, весь золотой, нежный и недосягаемый. Подсвеченный сзади, словно картина. Идеальный.

Она вспомнила, как раньше приклеивала его фото возле зеркала. Когда его лицо было утешением. Маленьким маяком, когда в школе было тяжело. Когда слова Лилы становились все хуже. Когда Маринетт чувствовала себя самой маленькой и громкой. Тогда она поднимала глаза и думала: "Он видит меня. Я должна быть лучше, ведь Адриан Агрест видит меня".

Теперь же она посмотрела на плакат и задала себе вопрос: "А может доброта — это просто хорошее освещение и приятная улыбка?"

Она закрыла глаза.

Сегодня она снимет последний из этих постеров со стены. Выбросит из скетчбука. Выбросит из головы.

Нет, не от злобы. Просто давно пора было подвести итоги и нежно попрощаться. Как долго пришлось этого ждать.

Телефон завибрировал ровно в тот момент, когда Маринетт трансформировалась обратно в спальне, окутанная уютом и чувством защищённости.

Сообщение от Кагами.

"Я рада снова увидеть тебя, Маринетт".

Простые, тёплые, надежные слова.

Сердце дрогнуло.

Кагами никогда не говорила того, чего не имела в виду. Никогда не бросалась пустыми словами на воздух. Если она писала что-то, это было реально, взвешенно и честно.

Маринетт долго смотрела на экран, а потом крохотная улыбка тронула её губы.

Не всё развалилось окончательно.

Некоторые вещи — и некоторые дружбы — оставались прочными, даже сквозь бурю.

И вот, телефон опять завибрировал.

Новый контакт высветился на экране. Сообщение от того, кто подписан как КОТ-острофа.

"итак, важный вопрос"

"я только что заметил, что уличный фонарь заморгал, как только я подумал о тебе"

"совпадение?"

"или вселенную закоротило из-за твоей красоты?"

"…привет кстати"

Маринетт моргнула, потом уставилась на телефон.

Затем выдохнула еле слышный смех — больше воздуха, чем звука. Её щёки вспыхнули. Она не ответила сразу, но телефон не отложила. Снова вибрация.

КОТ-острофа:

"хорошо, новый вопрос"

"представь: я появлюсь на твоём балконе с плохими бутербродами и отличными навыками наблюдения звёзд с крыши"

"Ты: а) пустишь меня внутрь,

б) бросишь в меня тапком,

или в) спросишь, почему я пишу, а не заявляюсь, как обычно?"

Её большой палец замер над экраном. Она напечатала:

"Какие бутерброды?"

КОТ-острофа:

"в форме кота"

"немного подгоревшие"

"уровень майонеза вызывает подозрения"

Маринетт:

"Звучит кошмарно"

КОТ-острофа:

"я уже в пути-и-и-и!"

Она долго смотрела на экран. Потом откинула одеяло, мягко спустилась с кровати, оставила печенье для Тикки. Приложила телефон к груди, закрыла глаза на мгновение, прежде чем подняться на крышу.

И прошептала в тишине, словно обещая:

— Со мной всё будет хорошо.

1) Фасон халтер (halter) — это особый вид покроя верхней части женской одежды, характеризующийся отсутствием традиционных лямок на плечевых частях тела. Вместо привычных бретелей или широких плечевых швов, верх одежды держится исключительно за счёт завязок вокруг шеи, оставляя плечи и спину открытой.

Вернуться к тексту