Чёрное Полесье (джен)

Проснувшись в 7:00 утра под звук колокола, народ собрался у церкви. Пришло около 20 человек, в основном это были бабки, среди которых нашлось пара мужей. Остальные жители уезжали часов в пять на повозках в Новгород везти товар, да занимать торговые лавки. Собрался народ у церкви по странному делу — в соседнем доме, где проживали сразу две семьи по шесть человек, произошло ограбление: спорили, кто у кого что украл. Украли следующее: из слов священника Ильи, у Золотарёвых пропало большое серебряное зеркало. Хозяева утверждали, что это сделали их сожители Берёзовы; те, в свою очередь, обвиняли Золотарёвых в пропаже пяти куриц. Как выяснилось, ни того, ни другого при обыске у семей не оказалось.

— Куда вы кур наших одевали?! — завопила низенькая пухлая барышня в косынке, схватив мужчину за воротник. На что женщина, стоявшая напротив, видимо родственница мужика, ткнув пальцем в грудь неспокойной барышне, говорила об обратном:

— Да вы сами своих кур пожрали и не помните, а зеркало наше уже в Новгород на рынок сторговали!

Устав смотреть на бабьи разборки, Алексей с топором в руках двинулся в сторону толпы. Все при виде грозного мужчины расступились. Дойдя до центра зрелища, Алексей со всего маха вогнал топор в землю и привлёк на себя внимание:

— Вы, бабы, друг на друга трещите, а дел не делаете, — начал он твёрдым, рассудительным тоном. — Обыск был? Был. Народ ничего не нашёл, так чего лясы точите? Вчера я ночью с корнетом шёл — никого не видели. Дед Федот по утру в церковь заглядывал перед уездом в Новгород — тоже ничего не видел. Из того следует, что преступник не среди нас, а кто-то чужой.

Все замолчали, пока кто-то из толпы не поддержал слова Алексея: «Служивый дело говорит!», «Ну тогда смотреть будем, кто по хатам шастает — кого изловим, того и накажем». Так и разошёлся к полудню народ с мыслью, что в деревне ходит кто-то чужой.

— Алексей, а вы что думаете? А не мог ли это быть тот же человек, что и Ольгу нашу похитил? — спросил Яшка подпоручика, который колол дрова. Тихонов, остановившись для отдыха, посмотрел на соседский дом.

— Ну смотри, корнет: дверь входная одна и смотрит на церковь. Я всю ночь не спал и в окно видел эти двери. Остаются окна, а из окна, сам знаешь, зеркало — широченное, серебряное — без шума не вынести. Алексей отложил топор, что отягощал его хватку, и продолжил: — Куры в амбаре были, шума там не было. Опять-таки, вошли не через парадную дверь — значит, какой-то профессионал работал, знал, где не видно будет.

— Голова, Алексей, и глазастый! А как ловить вора будем?

— Не знаю, Яшка, не знаю.

К вечеру народ собрался на концерт Яшки Микулина в доме Земельцовых. Стоял дом с тыльной стороны церкви. У них сохранился старый, поношенный рояль — как достался он им, никто не знал, как и сами хозяева дома. Среди гостей были дед Федот с Олей, от чего лицо корнета осветилось радостной улыбкой. Дом для всех жителей деревни, конечно, был мал, и поэтому рояль вынесли на веранду, а перед ней, расставив скамейки, рассаживали зрителей.

Ближе к девяти вечера всё было готово. Для начала, как всегда, представлял пианиста священник Илья, и молодой корнет, пуская свои ловкие руки в пляс по клавишам музыкального инструмента, создавал гармонию нот, соединяющихся в мелодии великих композиторов — Баха, Моцарта, Бетховена и других, кого помнил Яшка со школьной скамьи.

— До чего же хорошо играет, — сказал Илья Степанович. Он сидел рядом с подпоручиком; лицо его выглядело уставшим и казалось, что он был немного напряжён, но всячески пытался расслабиться, слушая игру Яшки.

— Для выпускника кадетского корпуса и вправду неплохо, — ответил на не адресованный вопрос Алексей. — Илья Степанович, могу ли я узнать, как вы сюда, в деревню, попали? Про меня вы знаете, а я вот про вас ничего.

Священник ничуть не удивился и даже с улыбкой, выдержав паузу, ответил:

— Было это давно. Я по миру хаживал: в землях холодных и жарких побывал, на востоке, где молчание за золото считают, на западе, где люди водой пахучей обливаются. Вот и, проходя земли Новгородские, об несчастье узнал — мол, вода из берегов вышла и затопила деревню. Люди гибли, а я человек добродушный, в беде оставить не могу никого — вот и примчал сюда на помощь. Понравились мне люди, да и место тихое, спокойное. Нашёл себя здесь и, как Моисей, людей повёл я во спасение. А тебя вот Господь мне в помощь послал, чтобы дела могли благих наделать. Такая вся история моя.

Добродушный священник, закончив свой рассказ, пристально наблюдал за сценой, где Яшка заканчивал очередную симфонию — и увидел в тот момент Алексей очень странную деталь: на груди, под чёрной рясой священника, крест висел деревянный, а под ним — след, выгравированный от другого, отчётливо темный на теле, зиял. От увиденного подпоручик себе грудь зачесал: ведь подумалось ему, что след тот впаян, как клеймо Господа, на грудь священника. Расспрашивать об этом Алексей не стал — неприлично ведь про боли душевные и телесные выяснять; захочет — сам расскажет.

— А сейчас «Лунная соната» для Ольги! — корнет заиграл пуще прежнего и так душевно, что слёзы из глаз у баб пошли, а мужики призадумались. Всем понравилась игра Яшки, а как закончилась композиция Моцарта, люди встали и захлопали радостно в ладоши, кто посвистывал, кто кричал — но всё от доброй мысли.

Яшка поспешил со сцены к радостной Ольге. Девушка уже не бредила от пережитого, старалась не вспоминать и не вести разговор о былом.

— Ольга, — начал корнет, запыхавшись перед девушкой, — я долго ночей думал, слова всякие подбирал, но понял: если от сердца говорить, то язык сам всё скажет. Давно нравишься ты мне, и потому…

Девушка взволнованно смотрела на юношу. Она одновременно и знала, о чём хочет сказать Яшка, и в то же время гадала — так ли оно на самом деле. Глаза корнета блестели, как огонь, и девушка будто чувствовала, как сердце его бьётся бешеным, пугливым стуком — а потом он замер.

Ольгу пробрала дрожь, руки её сковало холодным льдом — и увидела она, что корнет уст разжать не может: всё подергивает губами, словно сам во льду. Девушка закричала.

На шум народ мигом обернулся — и предстало их взору следующее: корнет стоял на коленях, руками сжимая свою грудь. Он оглядывался по сторонам, будто в толпе пытался кого-то найти. Грудь держал он потому, что чёрная, как смола, с оперением из перьев ворона, торчала насквозь — прошедшая стрела.

Ольгу сразу подхватили две тётушки, не дав ей упасть наземь от увиденного. Мужики, разбежавшись за ружьями, повыбегали из домов, присматриваясь по сторонам.

Подпоручик Алексей, только что беседовавший со священником, сидел уже один, не понимая, что происходит. А потом увидел он, как корнет Яшка смотрел на него своими пустыми, блестящими от слёз глазами и указывал рукой в тёмную чащу, где чёрная фигура мелькнула на мгновение и растворилась в ночи.

Подпоручик бежал к умирающему товарищу. Уже лёжа на спине, тот, держась за грудь, плевал кровью и смотрел на звёздное, чистое небо.

— Яшка! — настиг его Алексей. — Кто это сделал?

Но корнет ни слова из себя выдавить не мог, пытаясь проглотить воздух. Лишь рукой указал он место, откуда стрела в него угодила.

Подпоручик рукой провёл по лицу Яшки, закрыв навсегда его блестящие, как звёзды, глаза. Затем, созвав мужей, он велел им брать ружья, а сам взял топор, коим дрова колол. Был тот топор из серебра с крепкой дубовой рукоятью. Когда священник показал этот топор Алексею, сказав, что сам не в силах его в руки взять, подпоручик с лёгкостью топор поднял — и поразился немощностью Ильи Степановича. На что тот лишь улыбался да дивился, как подпоручик инструмент в руках держит.

Подпоручик во главе с пятью мужчинами стал прочёсывать лес в той стороне, где видел он чёрный силуэт. Шли они быстро, освещая путь себе керосиновыми лампами и факелами, но ни следов, ни звуков не слышали.

Затем перед ними появилось широкое болото. Алексей в него чуть не угодил, если бы его не остановил неожиданно объявившийся священник.

— Илья Степанович? — удивился подпоручик, смотря на облачённого в чёрную рясу старичка. Стоял он, придерживая руками серебряное зеркало, да так, что дымилось всё без огня и шипело, как масло на сковородке. Священник дико выл и рычал, не отвлекаясь на гостей.

— Это что ж творится? Неужели зеркало Золотарёвых Илья Степанович к рукам прибрал? — задался вопросом у остальных дед Федот. На что все осуждающе зажужжали негодующими голосами.

Алексей пытался понять, что пытается сделать священник, а затем рассмотрел он в отражении зеркальный облик неописуемый — до того жуткий, что руки его затряслись, а в ушах зазвенело, как от контузии при обороне Шипки. И стал он двумя руками топор держать, чтоб не выпал. В душе его всякие чувства были: существо дикими, внеземными глазами смотрело на него и, кажется, улыбалось и облизывалось. Подпоручик и шагу сделать не мог — цепенело тело его, и сводило от мурашек, заставляя сердце стучать, как дятел по сушёной коре.

А священник тем временем опустил зеркало и ждал чудище, что в отражении мерещилось. Алексей голову в сторону отвёл, на место, где необъяснимое создание развевало своими, подобно веткам, усохшими руками, — но ничего не увидел.

Мужики, подобное увидев, кто куда ринулись: в итоге двое в болоте утонули, один в деревню удрал, а дед Федот и ещё один мужик ружья изготовили и полили по зеркалу.

— Не смейте! — закричал священник. Он кинулся к зеркалу, но было уже поздно — оно разбилось. Болотная вода забурлила и запенилась, окутав всё туманом.

— Алексей, очнись, служивый! — одернул подпоручика дед Федот. — Илья исчез, обернулся в зверя дикого. Померещилось ли мне — не знаю, но в тумане этом ничего не разглядеть…

— Остальные где? — поинтересовался Алексей.

— Сгинули. Одни мы остались. Видимо, бес тут шутит. Уходить надо… Вот только куда?

Услышали Алексей и Федот вой со спины и рычание, а затем звуки, от которых сердце цепенело — то ли плач, то ли крик. Было до того страшно им, что держались спиной друг к другу.

— Ну всё, конец нам! Волки тут, Алёша. Ты беги, а я на себя их возьму. В деревне всем скажи, чтоб носу в лес этот проклятый не совали!

И появилось нечто ужасное перед стариком. Тот успел только оттолкнуть подпоручика подальше от себя, как утащили его кривые, иссохшие руки в туман — и всё затихло.

Долго плутал подпоручик по лесу, пока не вышел к опушке, на которой дорожка прямиком в деревню вилась. Так и пришёл он один, с топором, держимым двумя руками, да рухнул перед церковью, где народ толпился и перешёптывался.