Чёрное Полесье (джен)

Комнату штаб-офицера майора Виктора Степановича Молотова освещала яркая керосиновая лампа. На стене крест-накрест висели две сабли в ножнах, ниже — фуражка, аккуратно повешенная на гвоздь, а правее — герб Российской империи во всём своём величии. Помещение украшали также несколько картин. Молотов их очень ценил: дворянские корни требовали роскоши и прекрасного. Правда, полотна были разнородны и не создавали той гармонии красок, что бывает на выставках, — но это мало тревожило слегка поседевшего майора.

Виктору Степановичу было уже тридцать семь. Его ровесники носили звёзды полковников, а он, застряв на год в боях под Шипкой в составе Орловского пехотного полка, лишь недавно прибыл в Петербург на летние квартиры, чтобы оправиться от пулевого ранения и не сумев поступить в Николаевскую академию Генерального штаба.

Несмотря на то, что нынешняя служба казалась не ратной, назвать её тихой было нельзя. На часах майора было четыре утра, когда громкий стук в дверь ворвался в его сон.

— Ну какого пса и в такой час! — пробурчал майор, наскоро натягивая офицерские штаны. Схватив керосиновую лампу, он пошёл встречать ночных гостей.

Стук не прекращался, пока наконец добротная дверь не распахнулась.

— Ваше благородие! Простите за столь поздний визит, но у нас чрезвычайная ситуация! — выпалил невысокий прапорщик, едва переступив порог.

В дверях стояли трое: сам прапорщик, за ним — черноволосый мужчина в рубашке и офицерских шароварах, закованный в кандалы, и конвоир с винтовкой наизготовку, державший пленника на мушке.

— Ну заходите, голубчики, — майор проводил гостей внутрь, щёлкнул выключателем, и в комнате вспыхнул тусклый свет угольной лампочки, озарив лица пришедших. Молотов подкурил сигарету от керосинки и потушил её. Усевшись в кресло за столом, он принялся рассматривать арестованного.

— Ну-с, прапорщик, докладывайте.

— Ваше благородие, в пьяной разборке поручик Алексей Викторович Тихонов убил есаула Богдана Остаповича Любимова. Согласно допросу, поводом для ссоры стала родная сестра поручика — Екатерина Викторовна. Девушка была помолвлена с есаулом, но тот изменил ей с куртизанкой из кабака «Новая Прага». Поручик, узнав об этом, потребовал извинений перед сестрой и расторжения помолвки. Пьяный есаул ответил угрозами, завязалась драка — и в её ходе есаул получил ножевое ранение в сердце трофейным турецким клинком поручика Тихонова.

Закончив доклад, прапорщик отступил в сторону, и перед Виктором Степановичем предстал несчастный человек. «С кем только не дрались… А в итоге русские бьют русских турецким ножом», — подумал майор.

Выдвинув ящик стола, он сразу же нашёл личное дело поручика Тихонова.

— Сражался под Шипкой, значит? Как же я вас сразу не вспомнил… Четвёртый полк?

— Он самый, ваше благородие, — тихо ответил Алексей.

— Так-с… Прапорщик, выходите. Оставьте нас с поручиком наедине. Проведу повторный допрос и приму решение. Гарнизону — спать. Нечего бодрствовать: нам ещё турок бить.

Прапорщик чётко приложил руку к фуражке и, вместе с конвоиром, покинул кабинет майора Молотова.

— Ну что, Алексей? За такой проступок вас следовало бы в темницу, а там, глядишь, и на виселицу. Но у державы и без вас дела хромают. После сражений с турками столько гробов увезли с полей… А вы тут дуэлями промышляете. Где сейчас сестра?

Поручик, до сих пор не поднимавший глаз, наконец взглянул на майора. Глаза его были тусклыми, как два уголька. Русые, слегка растрёпанные волосы и загорелая кожа выдавали южные корни; нос — небольшой, заострённый (видимо, от отца). Не сказать, чтобы Тихонов был красавцем, но у местных девушек пользовался авторитетом как интеллигентный и внимательный кавалер. Было ему двадцать шесть лет.

— Сестра дома… Она ничего не знает…

— Понял, — перебил Виктор Степанович. — Значит так-с. О вас, Алексей, мы сами сообщим сестре. Оставлять вас, конечно, не могу. Ждёт вас ссылка и понижение в чине. Отныне вы — подпоручик.

Майор взял перо с металлическим наконечником, макнул в чернильницу и внес правки в личное дело. Затем с силой приложил гербовую печать к пергаменту — стол даже подпрыгнул. Лицо Молотова было мрачным и грозным, но не от злобы к Тихонову, а от хронического недосыпа: едва отойдя от ратных дел в Петербурге, его назначили управлять внутренними делами гвардейского пехотного полка, где чуть ли не ежедневно кто-то кого-то убивал.

— Ваше благородие, а куда ссылаете-то? — осторожно спросил Алексей.

Молотов развернул карту, бормоча себе под нос, делая пометки… Наконец, он остановился.

— «Чёрное Полесье»… Хм-м… Впервые слышу. Ну да ладно.

Взяв чистый лист, майор принялся писать рапорт:

— Отправляют вас в деревню Чёрное Полесье, где-то на окраине Новгородской губернии. Срок — два года, без права переписки. О вашей сестре позаботимся сами. Других родственников, как я понимаю, у вас нет? В личном деле так и указано.

Свернув лист в трубочку, майор перевязал его верёвкой, капнул сверху сургучом и проставил печать.

— Прапорщик, входите!

В следующий миг невысокая фигура уже стояла в комнате.

— Забирайте подпоручика Тихонова и следуйте этой грамоте. Не забудьте заглянуть к его сестре — пусть попрощаются. Всё, идите.

Откланявшись, ночные гости покинули кабинет майора. Спустя несколько минут, докурив сигарету, хозяин комнаты выключил свет и лёг спать.

В десять утра подпоручик Тихонов, собрав вещи, сидел на кухне в доме своей сестры Екатерины. Дом этот — всё, что осталось им в наследство от родителей, трагически погибших зимой 1880 года: ночью, по возвращении с бала, их карету атаковали разбойники, убившие и кучера, и пассажиров. Дальние родственники, бедствовавшие сами, не смогли взять на воспитание младшую сестру Алексея. Однако он, хотя и учился тогда в гимназии при инфантерии, несмотря на занятость, взял заботу о ней на себя.

Перед Алексеем сидела Екатерина. Ей было девятнадцать лет — молодая, слегка смугловатая, как брат, девушка с кудрями до локтей. Она смотрела на брата заплаканными карими глазами. На ней было тёмно-сиреневое платье с белыми цветами.

— Не плачь, Катька. Не мог я по-другому. Есаул-то тебя обманывал, а ты — сестра моя, как никак.

— Да не из-за этого я слёзы лью, дурак! Одну меня оставить вздумал?!

Она слегка стукнула его по спине, а потом крепко обняла.

— Значит, слушай, сестрёнка. Писем писать не смогу — нельзя. Но я уже с Васькой обсудил: раз в три месяца он будет навещать меня, коли на войну не пойдёт. Без меня его слушайся. Парень толковый, проверенный — кавалер Георгиевский, при обороне Шипки на Орлиную гору первым поднялся, турок повалил немало. Воин бывалый — в обиду не даст.

— А с тобой нельзя?

— Нельзя, глупая! Коли кто прознает, что тебя забрал, дом тотчас отберут — без хозяина стоять не должно. Да и место в глуши: деревня незнакомая, ранее туда никого не ссылали. Я — первый.

Алексей встал из-за стола, выпил стопку водки, закусил и крепко обнял сестру.

— Ну, бывай, Катька. Друга моего ищи в инфантерии, на Малой Луговой. Зовут Василий Дружбин, прапорщик из пятого Орловского полка.

Отпустив сестру и взяв чемодан с вещами, подпоручик вышел к карете, ожидавшей у входа. Дом, выкрашенный в пастельные тона и украшенный резными фресками с мраморными колоннами на веранде, походил на некий пантеон — словно для преклонения перед богами. На порог выбежала Катя, махая вслед платком одной рукой, а другой вытирая слёзы с лица.

Присматривать за подпоручиком Тихоновым приставили молодого корнета Якова Микулина. Парень был исполнительный и пользовался доверием майора Молотова. Разбирался в картах и неплохо играл на рояле — за что товарищи не раз звали его в кабак «Новая Прага» отыгрывать весёлые мелодии для штабс-офицеров. За это те обеспечивали Микулина стабильной службой при дворе и благодарственными грамотами.

Но в этот раз задание оказалось серьёзнее: все остальные сослуживцы были заняты подготовкой к переброске войск на фронт против турок.

— Заходите, корнет! — В кабинете майора всё осталось прежним, кроме переполненной пепельницы. — Значит так-с: поедете с подпоручиком Тихоновым и будете приглядывать за ним. Срок — полгода, затем вас сменят. За командировку — по пятнадцать рублей в месяц, плюс премия в пятьдесят по прибытии.

Молотов сделал паузу, давая корнету усвоить информацию.

— Подпоручик вспыльчив. Коли жизнь дорога — с ним не спорьте. Близких не трогайте — и по чину, и по этикету не положено. Считайте, едете на отдых: место прибытия — Новгородская губерния, деревня Чёрное Полесье. Чёрт знает, что за угол, но вот как раз и проведаете. Коли Тихонову не сидится на месте — может, там поостынет и обдумает своё поведение.

В грамоте, которую получил корнет, содержались все указания: от условий содержания провинившегося до сведений о самой деревне. Микулину стало любопытно — что за «Чёрное Полесье» на краю губернии?

Откланявшись, корнет покинул майора и через час уже ждал на перроне прибытия конвоя с подпоручиком. Карета подошла вовремя. На фоне Алексея корнет выглядел карликом: при росте в 170 сантиметров его голова едва достигала груди подпоручика. Микулину пришлось задрать голову и прищуриться, демонстрируя свои голубые глаза в вызывающей гримасе. Алексей слегка усмехнулся — ясно было, что корнет ему не ровня.

— Корнет Микулин, — представился юноша. — Вы, вероятно, подпоручик Тихонов?

— Он самый.

— Приятно познакомиться.

Корнет протянул свою хрупкую руку, но Тихонов лишь слегка приподнял козырёк фуражки.

— Сразу к делу, — заглянул Микулин в грамоту. — Я обязан сопровождать вас и оставаться рядом, пока не получу отвод. Не волнуйтесь — по пустякам тревожить не стану. Главное — не творите глупостей, и всё будет хорошо. А также...

Не успел он договорить, как Алексей резко шагнул к рельсам — приближался паровоз.

— ...если учитывать то, что сказано в этой грамоте... — продолжал читать Микулин, пока не заподозрил неладное. Оторвавшись от бумаги, он оглянулся. — Подпоручик!

— А вот так делать не нужно! Я вам что — попугай? Думаете, буду повторять грамоту майора Молотова? Это его слова, а не моя прихоть! — воскликнул корнет, тряся перед лицом Тихонова печатную бумагу.

— Корнет, — спокойно ответил Алексей, — ваш паровоз отчаливает.

— Вы мне зубы не заговаривайте! Как так — наш?! А время? О господи, уже полдень! А ну стой! Бегом!

В поезд они впрыгнули через последний вагон. Им указали места, и, усевшись, оба вытерли пот со лбов.

— Ещё бы немного — и неделю ждали бы следующего!

— В следующий раз, корнет, будьте повнимательнее.

— Вы не понимаете... — замахал Микулин грамотой, но Алексей вдруг выхватил её и выбросил в окно.

Корнет остолбенел. Он заикался, выдавая бессвязные звуки:

— Ну и дерзость! Да это же грамота майора!..

— Суетной ты, корнет. Лучше спать ложись — дорога неблизкая. А о грамоте не беспокойся: другую пришлют. Всегда присылают. Так было и под Шипкой, когда турки нас с четырёх сторон сжали. Спи-спи.

Бледный юноша в чёрном мундире обиженно отвернулся к стенке вагона и, последовав совету бывалого воина, вскоре уснул.

Свисток паровоза возвестил о прибытии. Милая проводница разбудила корнета и подпоручика, вручив им багаж.

— Прибыли, господа! Новгород!

Город, несомненно, был красив, но времени любоваться им у Алексея не было. Суетливый корнет Яшка водил его от одной повозки к другой, разыскивая извозчика, хоть что-то слышавшего о Чёрном Полесье. Ни один не знал: недоумённо качали головами.

— Да где же оно, чёрт побери?! — почесал затылок Яков. — Подпоручик, не соизволите помочь? Или я один у каждого прохожего выяснять буду?

Алексей тем временем любовался улочками, что к вечеру озарялись светом фонарей и наполнялись жужжанием насекомых. Казалось, весь мир замер в этом мягком свете, завораживающем взгляд подпоручика. Ему чудилось эхо, зовущее его в темноту аллей, где запах дыма и сигарет напоминал отголоски пороха и крови.

Сделав шаг в сторону тёмной аллеи, он наткнулся на израненную собаку. Её покусали другие псы, тело истекало кровью, и она еле дышала, глядя на Алексея слёзными, чёрными глазами. Маленький хвост даже не дёрнулся.

— Прости меня… Жить тебе осталось недолго, — тихо сказал подпоручик.

— Эх, животина ещё одна загнулась… — раздался за спиной хриплый голос. Перед Алексеем стоял седобородый дворник. Не церемонясь, он схватил пса за лапы и швырнул в мешок. — Ну что встал, как пень? Собак мёртвых не видел?

— Вроде видел, — отозвался Алексей.

— Алексей! Куда вы делись? Это что — кровь? — Яшка, заметив пятно у ног подпоручика, осторожно обошёл его.

— Собаку загрызли, господа. Уже пятую неделю подряд. Чёрт знает, какой зверь такое творит, но в Новгороде это — обычное дело. Народ и не пугается.

Дворник стал метлой растирать лужу, и пыль поднялась серым облаком. Корнет чихнул, зажал нос и осмелился спросить у старика про Чёрное Полесье. На счастье путников, старик Федот оказался уроженцем той самой деревни и с радостью согласился проводить их.

Путь был долгим и запутанным. Дорога петляла, переходя из одного леса в другой, огибая болота и затопленные участки. Даже сам Федот временами задумчиво останавливался, вспоминая маршрут. Причина — вода, сочащаяся из-под земли, постоянно затапливала привычные тропы, заставляя прокладывать новые.

Путники прибыли поздней ночью. Глаза едва различали очертания: всего пять домов и деревянная церковь посреди деревни. Избы, погружённые в землю, казались покрытыми илом.

— Когда-то людей было двадцать пять семей, — тихо начал старик. — А лет десять назад вода хлынула без предупреждения. Кто успел — уехал. Кто нет… — он сделал паузу, глотнул воздуха. — До сих пор в тех избах сидят. Водяного кормят.

— Жуткая история… А староста?

— Староста у нас — священник Илья Степанович. Прибыл сразу после наводнения. Собрал оставшихся, предложил рис сажать: «При таком изобилии воды — урожай будет!» Вот и держимся.

Изба, в которую их привели, едва ли заслуживала названия «красавица». Перекошенная, наполовину ушедшая в землю, с облупившимися ставнями и перебитым коньком на крыше. Участок украшали лишь три голых дерева.

Из полураскрытой двери выскочила тёмная фигура.

— Дядь! Ты приехал?! — перед путниками стояла девушка невысокого роста, с золотистыми, как спелая рожь, волосами. Её серо-голубые глаза любопытно разглядывали гостей. Была она в одной сорочке — и корнет, увидев белые ножки и просвечивающуюся ткань, смущённо опустил взгляд. Алексей же, повидавший в армии немало женского пола, спокойно завёл беседу:

— Алексей Тихонов, из Петербурга. Оздоровительная ссылка. А это… — он запнулся, так и не узнав имени своего спутника за весь путь.

— Яшка, — обиженно бросил корнет. — И накиньте что-нибудь, ради приличия!

— Ой… — девушка вспыхнула и скрылась в избе, вновь продемонстрировав свои стройные ноги.

— Ну и девица! — пробормотал Яков.

Старик лишь пожал плечами и пригласил гостей внутрь.

Изба внутри поражала уютом. Стены обшиты ровными сосновыми досками, украшены старинной посудой с росписью, картинами и даже кремнёвым ружьём. Пол укрыт шкурами — ходить босиком приятно и тепло. В углу — белокаменная печь, посреди комнаты — два железных сундука. Не богачи, но порядок и достаток ощущались.

— Ночевать вам негде, — сказал Федот. — Но коли вы от старших чинов, предложу чердак. А завтра к Илье Степановичу пойдём — он решит, что с вами делать.

На том и порешили. Корнет, привыкший к роскоши, недовольно ворчал, лёжа под крышей, сквозь щели которой виднелись звёзды.

— Эх, Виктор Степанович, я вам припомню… — пробурчал он и уснул.

Алексей же не спал. В ссылке не бывал, но слышал: многие не возвращаются. Думал о сестре — нашла ли она Василия? Деньги сбережены, голодать не будет. Дал Дружбину чёткий наказ: в обиду не давать. Вспоминал Есаула — благородного, казалось, человека, что оказался лживым. Не смерти его жалел, а собственной слепоты.

Внезапно — треск ступеней. Лунный свет сквозь крышу рисовал на полу фантастические узоры. Шаги приближались. Сердце Алексея заколотилось. Перед ним возник чёрный силуэт… затем — белая сорочка, оголённые лодыжки.

— Я… от дяди… — робко сказала девушка, протягивая медвежье одеяло. — Говорит: вдруг замёрзнете.

Подпоручик рассмеялся — от облегчения и досады. Поблагодарил, и та тихо спустилась вниз.

«Ну и девчонка», — подумал он и, укрывшись, провалился в сон.

Утром деревня оживала: мужчины несли брёвна, дети гнали гусей, бабы шли к колодцу с вёдрами. Корнет, разбуженный окриком «Подъём!», инстинктивно схватился за пистолет.

— Да не маши ружьём в людей! — пригнулся Алексей.

— Извиняюсь… не узнал.

— Пора к старосте. Что в твоей грамоте было?

Яков потянулся за документом — и вспомнил: она вылетела в окно.

— Я бы сказал, если бы кое-кто её не выкинул, — проворчал он.

— Ну и ладно. Пойдём так.

Одевшись при параде, они спустились вниз. Федот и Ольга уже ждали их за завтраком.

— Вот чем рады, — сказал старик, ставя на стол глиняную чашу с картошкой и петрушкой, разную рыбу, а посредине — запечённого гуся с помидорами и огурцами.

— Это моя племянница Оля. Учится в Николаевской гимназии. Умница, хозяйка.

— Да что вы обо мне! — смутилась девушка. — Лучше гости расскажут, что их сюда привело.

Корнет уже открыл рот, но Алексей молниеносно сунул ему в рот огурец. Тот чуть не подавился.

— Мы с экспедицией из Петербурга, — спокойно сказал подпоручик. — Говорят, вас давно не посещали — решили проверить, живы ли ещё люди.

Все поверили. Лишь Яшка понял ложь, но промолчал — не дело гостей обижать.

После завтрака Федот уехал в Новгород, а Ольга повела служивых к церкви. Та стояла в ста пятидесяти шагах — деревянная, окрашенная в золотисто-солнечный цвет, с красной черепицей и золотым куполом. Единственное целое здание в деревне.

Внутри их встретил священник Илья Степанович — в чёрной рясе, с козлиной бородкой, острым носом и очками без дужек на переносице.

— Чем могу быть полезен, братья и сестры?

— Корнет Микулин и подпоручик Тихонов, из Петербурга, по особому делу.

Ольга, поняв, вышла.

Яков кратко изложил историю: пьяная ссора, убийство, ссылка.

Священник не осудил.

— Убийство — грех. Но и есаул повёл себя не по-христиански. Господь руками вашими его наказал. Вас сюда не в наказание послали, Алексей, а на покаяние. Будете помогать мне — в смирении и добродетели, пока душа ваша не соединится с небом.

Подпоручика поселили в церкви, рядом с Ильёй Степановичем. Корнета — в приделе. Работа Алексея: с пяти утра — рубить и разносить дрова по избам до обеда, а после — писать письма сестре и выполнять мелкие поручения священника.

Казалось, в деревне воцарилась обыденность: дни сменяли друг друга под аккомпанемент топора Алексея, колющего дрова, и мелодий, доносящихся с чердака — где корнет Яков Микулин упражнялся на старом рояле. Однако спустя месяц усердного труда и сдержанной жизни подпоручик стал свидетелем необъяснимого: исчезла Ольга, племянница деда Федота.

Всю деревню подняли на ноги. Из Новгорода прибыли добровольцы — десяток мужчин. Два дня прочёсывали леса и болота, но безрезультатно. Люди решили, что девушку засосало в трясину. Но утром, на третий день, Ольга сама явилась к своему дому — босиком, в одной сорочке, покрытая синяками и ссадинами. Упала на пороге и потеряла сознание.

Две бабки-знахарки ухаживали за ней, пока та не пришла в себя. Тогда Ольга закричала, бредя о «тёмном силуэте», что тащил её в «нору», шипел, бил, смеялся… Жители лишь перекрестились и сочли это бредом после испуга. Но Алексей засомневался.

Новость о возвращении девушки принёс ему сам Яшка — возбуждённый, с искорками в глазах:

— Алексей! Ольгу нашли! Вся в синяках, бредит… но жива!

Подпоручик вогнал топор в пень, вытер лоб и направился к дому Федота. У порога толпились жители. Из избы доносился прерывистый голос Ольги:

— …хватало… кричала… зубы… пахло трупом… потом всё — не помню…

Старик Федот заметил Алексея и подозвал:

— Бедняжка, с ума сошла, говорит — чёрти звали в лес, да силой уволокли… (перекрестился) Не верится, да и верить страшно.

— Верится или нет, — твёрдо сказал Алексей, — но её похитили. Только вот зачем отпустили — загадка.

К вечеру, закончив дела, подпоручик и корнет отправились прогуляться к реке. Такие моменты были редки: Алексей почти не отдыхал, но сегодня сердце требовало тишины.

— Попался бы мне этот похититель, — горячился Яшка, — я бы его на шашку наколол! Ольгу тронуть — святотатство!

— А как ловить будешь? — спокойно спросил Алексей. — Из слов её — ни смысла, ни лица. Может, и не было никого — сама заблудилась, а страх навеял видения.

— Да синяки-то! Сама себе наставила? Ты, подпоручик, совсем ожесточился!

Добравшись до берега, они увидели, как двое парней прыгают с помоста в воду.

— Ох, как хорошо водиться! — воскликнул Яшка.

Вода была прохладной, но это лишь бодрило. Алексей погрузился в размышления — о сестре, о месяце, что пролетел, как год… И вдруг — в мутной глади реки — образ. Выплыл из глубин: глаза убитого есаула Любимова. Вода зашептала о покаянии. Затем — видение: чужая рука пронзает грудь есаула, вырывает сердце, а над ним злобно смеётся… он сам.

«Ну что, нравится?» — мелькнуло в сознании.

Алексей вздрогнул и со всей силы ударил кулаком по воде.

— Ну и привидится же! — пробормотал он и окунулся с головой.

Но в тот же миг его потянуло вглубь. Вода хлынула в рот. Под водой — чёрный силуэт. Пригляделся: два глаза-зеркала, бездонные, мёртвые… глаза Любимова.

— А ну очнись! — удар в грудь сотряс его тело. Корнет вытащил его на берег.

Алексей, отхаркивая воду, смотрел на Яшку как сквозь туман.

— Ты дурной или плавать разучился? — сердито бубнил корнет. — Я тебя тащу, а ты вниз тянешь! Больше не возьму купаться!

Обратно шли молча. Алексею мерещились жёлтые глаза в кустах — но каждый раз, как он дергал Яшку, там была лишь тьма и шелест травы.

— Ну дружи ты со своими дровами, — ворчал корнет, — весь разум щепками забил. Приходи завтра — играю «Лунную сонату» Моцарта в честь возвращения Ольги. Может, и руки у деда Федота попрошу… Уж я-то её в обиду не дам.

— Ну так бери и проси, — равнодушно ответил Алексей.

Яшка остановился, выпятил грудь:

— Так завтра же и попрошу! А ты, подпоручик, так и останешься один.

Так они и расстались — каждый со своими мыслями, не зная, что эта ночь станет последней для одного из них.

Проснувшись в 7:00 утра под звук колокола, народ собрался у церкви. Пришло около 20 человек, в основном это были бабки, среди которых нашлось пара мужей. Остальные жители уезжали часов в пять на повозках в Новгород везти товар, да занимать торговые лавки. Собрался народ у церкви по странному делу — в соседнем доме, где проживали сразу две семьи по шесть человек, произошло ограбление: спорили, кто у кого что украл. Украли следующее: из слов священника Ильи, у Золотарёвых пропало большое серебряное зеркало. Хозяева утверждали, что это сделали их сожители Берёзовы; те, в свою очередь, обвиняли Золотарёвых в пропаже пяти куриц. Как выяснилось, ни того, ни другого при обыске у семей не оказалось.

— Куда вы кур наших одевали?! — завопила низенькая пухлая барышня в косынке, схватив мужчину за воротник. На что женщина, стоявшая напротив, видимо родственница мужика, ткнув пальцем в грудь неспокойной барышне, говорила об обратном:

— Да вы сами своих кур пожрали и не помните, а зеркало наше уже в Новгород на рынок сторговали!

Устав смотреть на бабьи разборки, Алексей с топором в руках двинулся в сторону толпы. Все при виде грозного мужчины расступились. Дойдя до центра зрелища, Алексей со всего маха вогнал топор в землю и привлёк на себя внимание:

— Вы, бабы, друг на друга трещите, а дел не делаете, — начал он твёрдым, рассудительным тоном. — Обыск был? Был. Народ ничего не нашёл, так чего лясы точите? Вчера я ночью с корнетом шёл — никого не видели. Дед Федот по утру в церковь заглядывал перед уездом в Новгород — тоже ничего не видел. Из того следует, что преступник не среди нас, а кто-то чужой.

Все замолчали, пока кто-то из толпы не поддержал слова Алексея: «Служивый дело говорит!», «Ну тогда смотреть будем, кто по хатам шастает — кого изловим, того и накажем». Так и разошёлся к полудню народ с мыслью, что в деревне ходит кто-то чужой.

— Алексей, а вы что думаете? А не мог ли это быть тот же человек, что и Ольгу нашу похитил? — спросил Яшка подпоручика, который колол дрова. Тихонов, остановившись для отдыха, посмотрел на соседский дом.

— Ну смотри, корнет: дверь входная одна и смотрит на церковь. Я всю ночь не спал и в окно видел эти двери. Остаются окна, а из окна, сам знаешь, зеркало — широченное, серебряное — без шума не вынести. Алексей отложил топор, что отягощал его хватку, и продолжил: — Куры в амбаре были, шума там не было. Опять-таки, вошли не через парадную дверь — значит, какой-то профессионал работал, знал, где не видно будет.

— Голова, Алексей, и глазастый! А как ловить вора будем?

— Не знаю, Яшка, не знаю.

К вечеру народ собрался на концерт Яшки Микулина в доме Земельцовых. Стоял дом с тыльной стороны церкви. У них сохранился старый, поношенный рояль — как достался он им, никто не знал, как и сами хозяева дома. Среди гостей были дед Федот с Олей, от чего лицо корнета осветилось радостной улыбкой. Дом для всех жителей деревни, конечно, был мал, и поэтому рояль вынесли на веранду, а перед ней, расставив скамейки, рассаживали зрителей.

Ближе к девяти вечера всё было готово. Для начала, как всегда, представлял пианиста священник Илья, и молодой корнет, пуская свои ловкие руки в пляс по клавишам музыкального инструмента, создавал гармонию нот, соединяющихся в мелодии великих композиторов — Баха, Моцарта, Бетховена и других, кого помнил Яшка со школьной скамьи.

— До чего же хорошо играет, — сказал Илья Степанович. Он сидел рядом с подпоручиком; лицо его выглядело уставшим и казалось, что он был немного напряжён, но всячески пытался расслабиться, слушая игру Яшки.

— Для выпускника кадетского корпуса и вправду неплохо, — ответил на не адресованный вопрос Алексей. — Илья Степанович, могу ли я узнать, как вы сюда, в деревню, попали? Про меня вы знаете, а я вот про вас ничего.

Священник ничуть не удивился и даже с улыбкой, выдержав паузу, ответил:

— Было это давно. Я по миру хаживал: в землях холодных и жарких побывал, на востоке, где молчание за золото считают, на западе, где люди водой пахучей обливаются. Вот и, проходя земли Новгородские, об несчастье узнал — мол, вода из берегов вышла и затопила деревню. Люди гибли, а я человек добродушный, в беде оставить не могу никого — вот и примчал сюда на помощь. Понравились мне люди, да и место тихое, спокойное. Нашёл себя здесь и, как Моисей, людей повёл я во спасение. А тебя вот Господь мне в помощь послал, чтобы дела могли благих наделать. Такая вся история моя.

Добродушный священник, закончив свой рассказ, пристально наблюдал за сценой, где Яшка заканчивал очередную симфонию — и увидел в тот момент Алексей очень странную деталь: на груди, под чёрной рясой священника, крест висел деревянный, а под ним — след, выгравированный от другого, отчётливо темный на теле, зиял. От увиденного подпоручик себе грудь зачесал: ведь подумалось ему, что след тот впаян, как клеймо Господа, на грудь священника. Расспрашивать об этом Алексей не стал — неприлично ведь про боли душевные и телесные выяснять; захочет — сам расскажет.

— А сейчас «Лунная соната» для Ольги! — корнет заиграл пуще прежнего и так душевно, что слёзы из глаз у баб пошли, а мужики призадумались. Всем понравилась игра Яшки, а как закончилась композиция Моцарта, люди встали и захлопали радостно в ладоши, кто посвистывал, кто кричал — но всё от доброй мысли.

Яшка поспешил со сцены к радостной Ольге. Девушка уже не бредила от пережитого, старалась не вспоминать и не вести разговор о былом.

— Ольга, — начал корнет, запыхавшись перед девушкой, — я долго ночей думал, слова всякие подбирал, но понял: если от сердца говорить, то язык сам всё скажет. Давно нравишься ты мне, и потому…

Девушка взволнованно смотрела на юношу. Она одновременно и знала, о чём хочет сказать Яшка, и в то же время гадала — так ли оно на самом деле. Глаза корнета блестели, как огонь, и девушка будто чувствовала, как сердце его бьётся бешеным, пугливым стуком — а потом он замер.

Ольгу пробрала дрожь, руки её сковало холодным льдом — и увидела она, что корнет уст разжать не может: всё подергивает губами, словно сам во льду. Девушка закричала.

На шум народ мигом обернулся — и предстало их взору следующее: корнет стоял на коленях, руками сжимая свою грудь. Он оглядывался по сторонам, будто в толпе пытался кого-то найти. Грудь держал он потому, что чёрная, как смола, с оперением из перьев ворона, торчала насквозь — прошедшая стрела.

Ольгу сразу подхватили две тётушки, не дав ей упасть наземь от увиденного. Мужики, разбежавшись за ружьями, повыбегали из домов, присматриваясь по сторонам.

Подпоручик Алексей, только что беседовавший со священником, сидел уже один, не понимая, что происходит. А потом увидел он, как корнет Яшка смотрел на него своими пустыми, блестящими от слёз глазами и указывал рукой в тёмную чащу, где чёрная фигура мелькнула на мгновение и растворилась в ночи.

Подпоручик бежал к умирающему товарищу. Уже лёжа на спине, тот, держась за грудь, плевал кровью и смотрел на звёздное, чистое небо.

— Яшка! — настиг его Алексей. — Кто это сделал?

Но корнет ни слова из себя выдавить не мог, пытаясь проглотить воздух. Лишь рукой указал он место, откуда стрела в него угодила.

Подпоручик рукой провёл по лицу Яшки, закрыв навсегда его блестящие, как звёзды, глаза. Затем, созвав мужей, он велел им брать ружья, а сам взял топор, коим дрова колол. Был тот топор из серебра с крепкой дубовой рукоятью. Когда священник показал этот топор Алексею, сказав, что сам не в силах его в руки взять, подпоручик с лёгкостью топор поднял — и поразился немощностью Ильи Степановича. На что тот лишь улыбался да дивился, как подпоручик инструмент в руках держит.

Подпоручик во главе с пятью мужчинами стал прочёсывать лес в той стороне, где видел он чёрный силуэт. Шли они быстро, освещая путь себе керосиновыми лампами и факелами, но ни следов, ни звуков не слышали.

Затем перед ними появилось широкое болото. Алексей в него чуть не угодил, если бы его не остановил неожиданно объявившийся священник.

— Илья Степанович? — удивился подпоручик, смотря на облачённого в чёрную рясу старичка. Стоял он, придерживая руками серебряное зеркало, да так, что дымилось всё без огня и шипело, как масло на сковородке. Священник дико выл и рычал, не отвлекаясь на гостей.

— Это что ж творится? Неужели зеркало Золотарёвых Илья Степанович к рукам прибрал? — задался вопросом у остальных дед Федот. На что все осуждающе зажужжали негодующими голосами.

Алексей пытался понять, что пытается сделать священник, а затем рассмотрел он в отражении зеркальный облик неописуемый — до того жуткий, что руки его затряслись, а в ушах зазвенело, как от контузии при обороне Шипки. И стал он двумя руками топор держать, чтоб не выпал. В душе его всякие чувства были: существо дикими, внеземными глазами смотрело на него и, кажется, улыбалось и облизывалось. Подпоручик и шагу сделать не мог — цепенело тело его, и сводило от мурашек, заставляя сердце стучать, как дятел по сушёной коре.

А священник тем временем опустил зеркало и ждал чудище, что в отражении мерещилось. Алексей голову в сторону отвёл, на место, где необъяснимое создание развевало своими, подобно веткам, усохшими руками, — но ничего не увидел.

Мужики, подобное увидев, кто куда ринулись: в итоге двое в болоте утонули, один в деревню удрал, а дед Федот и ещё один мужик ружья изготовили и полили по зеркалу.

— Не смейте! — закричал священник. Он кинулся к зеркалу, но было уже поздно — оно разбилось. Болотная вода забурлила и запенилась, окутав всё туманом.

— Алексей, очнись, служивый! — одернул подпоручика дед Федот. — Илья исчез, обернулся в зверя дикого. Померещилось ли мне — не знаю, но в тумане этом ничего не разглядеть…

— Остальные где? — поинтересовался Алексей.

— Сгинули. Одни мы остались. Видимо, бес тут шутит. Уходить надо… Вот только куда?

Услышали Алексей и Федот вой со спины и рычание, а затем звуки, от которых сердце цепенело — то ли плач, то ли крик. Было до того страшно им, что держались спиной друг к другу.

— Ну всё, конец нам! Волки тут, Алёша. Ты беги, а я на себя их возьму. В деревне всем скажи, чтоб носу в лес этот проклятый не совали!

И появилось нечто ужасное перед стариком. Тот успел только оттолкнуть подпоручика подальше от себя, как утащили его кривые, иссохшие руки в туман — и всё затихло.

Долго плутал подпоручик по лесу, пока не вышел к опушке, на которой дорожка прямиком в деревню вилась. Так и пришёл он один, с топором, держимым двумя руками, да рухнул перед церковью, где народ толпился и перешёптывался.

На утро над подпоручиком нависло лицо священника Ильи. Алексей, ещё не проснувшись до конца, резко сел и схватил Илью за рясу:

— Ах ты, душегуб! Ты погубил их!

— Не я, — спокойно ответил священник. — Ведьма, что в тех топях обитает. Вы сами её из ловушки выпустили. Теперь конец нам всем, Алёша. Придёт за нами — и не отпустит.

Алексей не разжимал пальцев:

— Коли не врёшь — докажи! Почему крест нательный не носишь, а эту деревяшку? — Он вырвал у Ильи крест и тыкал им в лицо.

Священник вдруг вырвался — с такой силой, что подпоручик отшатнулся. Перед ним обернулся зверь: серо-чёрная шерсть, пасть, полная клыков, глаза — жёлтые, как у совы. Алексей перекрестился, но крест не помог: чудовище не исчезло. Через миг — снова Илья, в рясе, измождённый.

— Проклят я ведьмой этой, — начал он хрипло. — Сорок лет в этом облике. Не вижу луны — она сжигает плоть мою. Серебро — тоже. Каждый раз, как касаюсь его, изнутри рвётся зверь. Два выхода: умереть самому… или убить её.

Он рассказал: в юности с братом бродил по Владимирским топям. Брат увлёкся — и пропал. Мальчишка-Илья, дрожа, выстрелил из отцовской пищали… и убил брата. Ведьма унесла тело. Илья бежал, клянясь отомстить.

— Мать Ольги — знахарка, — продолжил он. — Десять лет назад исчезла в этих топях… но не погибла. Ведьма вобрала её силу. А в Ольге чует ту же кровь. Потому и не дала Яшке увезти её. Я поймал тварь в серебряное зеркало — и чуть не сжёг! Но дед Федот выстрелил… Зеркало разбилось. А другого такого в Новгороде не сыскать.

Алексей молчал. Слова звучали правдоподобно. И вспомнил он: звериные глаза в реке, туман, крик в лесу…

— Ну ладно, клыкастый. Говоришь — ведьму в зеркале ловить можно… А если порубим топором? Или пулями?

— Боится серебра. Значит, есть шанс.

Алексей встал, схватил топор. Серебро блеснуло — и Илья отпрянул.

— Как выманить её из болота?

— На живца.

— Ольгой жертвовать вздумал?! — вспыхнул подпоручик.

Священник нахмурился, но кивнул:

— Нет. Не станем. Пойдём хитростью.

К вечеру всё было готово. Подпоручик написал прощальное письмо сестре. Письма Яшки сложил отдельно — велел передать Ольге, если не вернётся. Народ благословил их молча: не звали больше никого. Дело — не для толпы.

В лес вошли вдвоём.

Ночь была тревожной. Ветер стонал в кронах, словно предупреждая. Трава шуршала — не от зверя, а от чего-то иного.

— Слышишь? — шепнул Илья.

Из кустов выскочили утопленники: кожа — зелёная, глаза — мутные, пальцы — крючья. Бросились на Алексея.

Священник обернулся зверем — и вцепился в двоих. Алексей — тыльной стороной топора — в лицо одному, лезвием — другого располовинил. Тот, что был жив, схватил его сзади — но Илья перегрыз ему руки.

Бой был коротким. Утопленники рассыпались в тине.

У болота подпоручик бросил на берег косу Ольги — золотистую, пахнущую лавандой.

Вода забурлила.

Из топи выползла тварь: безглазая, с семью или восемью желеобразными лапами, голова — как гнилая тыква. Нюхала воздух — выискивала Ольгу.

Алексей ждал.

Хруст сухой ветки — и ведьма обернулась.

— Беги, Алексей! — зарычал Илья и бросился в схватку.

Но ведьма ударила его — и священник отлетел.

Подпоручик замахнулся — и отсёк одну лапу. Та зашипела и рассыпалась в пепел.

Тварь взревела, хлестнула Алексея по голове — и мир закружился.

— Брось топор! — крикнул Илья.

Алексей метнул оружие. Священник поймал — и отсёк три лапы.

— Лови обратно!

Но ведьма уже вцепилась в руку Ильи зубастой пастью.

— Руби, Алёша! Пущай руку потеряю — да убей тварь!

Подпоручик собрал последние силы — и разрубил ведьму надвое. Вместе с ней — и руку священника.

Монстр извивался, шипел на непонятном языке. Алексей и Илья зажгли факелы — и бросили в тело.

Оно вспыхнуло, как сухая трава. Остался лишь серый пепел.

Алексей собрал его в мешок — и бросил обратно в болото. Пусть там и лежит.

Вернувшись в деревню, жители радостно, со слезами, встретили героев. Священник, лишившись руки, не имел открытой раны — жар серебра при ударе прижёг все кровеносные сосуды, тем самым спасая ему жизнь от потери крови. Жителям поведали всю историю с самого начала: почему прибыл в Полесье Илья Степанович и почему ведёт он такой образ жизни скитальца. Народ отнёсся с сожалением к священнику и не стал его ни за что судить.

Спустя два месяца всё вернулось в своё русло: народ работал, не вспоминая прошлого, и всё было хорошо. Пришло время — и в деревню прибыла повозка из города со странными людьми. Жители сразу сбежались посмотреть на пышные и богатые наряды гостей. А были то сестра подпоручика Екатерина и старый друг Василий Дружбин.

— Ну как ты тут, Алексей?! — приветствовал прапорщик Дружбин.

— Здрав будь, Васька! — обнял он своего друга, а после увидел сестру свою и замер. Девушка со слезами бросилась в объятия брата.

— Как ты попала сюда? По грамоте же не велено тебе сюда соваться…

— Дурак ты, Алёша! Я к тебе, к родному, такой путь проделала, а ты всё о службе своей печёшься.

Поведала Екатерина, как тайком на поезд Василия пробралась, а когда он её поймал, обратно отвозить не стал — пожалел. Алексей же рассказал, что в деревне неспокойно было и что ведьму болотную они вместе с Ильёй Степановичем одолели, но цену за эту победу немалую отдали.

К вечеру разместили приезжих в доме Ольги, покойного деда Федота, — на что те не жаловались и были благодарны. Вернувшись в церковь после пира в честь приезда гостей, подпоручик встретил священника Илью — тот собирал здоровенный чемодан. Показалось, что с одной рукой он его не утащит, но, захлопнув крышку с металлическими скобами, он с лёгкостью поднял его.

— Убегаешь? — спросил его Алексей, стоя в пороге.

— Мне больше здесь делать нечего. Зло побеждено, а проклятье моё не спало — значит, не та ведьма оказалась. Много я, Алёша, чудищ повидал и с разными боролся. Понимаешь, не одна эта деревенька в опале. Покуда жив я, должен вину свою перед братом искупить и, как хотел он, зло всё уничтожить.

— Слова красивые говоришь ты, но одному не трудно такую ношу нести?

— Трудно. А что поделать? — улыбнулся священник и протиснулся мимо Алексея.

— Знаешь, а много ли этих тварей по Руси бродит? — насторожился подпоручик.

— Много. И не только у нас — они и за морями есть, — не оборачиваясь ответил Илья Степанович. — Ладно, пойду я. Бог даст, свидимся. Спасибо, что помог, и сожалею, что с корнетом так получилось.

Священник хотел было двинуться восвояси, но подпоручик его остановил, вонзив топор в косяк справа от священника.

— А топор серебряный странствующему священнику не нужен?

Илья Степанович заулыбался:

— Ну, а как же Екатерина?

— Мой друг Василий её в жёны позвал. У меня благословения брал вчера, так что не пропадёт девчонка.

— А конечности мне топором точно рубить не будешь?

— Это как попросите, Илья Степанович, — отшутился Алексей.

— Ну, пошли, подпоручик!

И пошли они вдвоём. Перед уходом Алексей оставил на столе своей стопку писем, что писал своей сестре всё это время, а рядом — записку:

«Дорогая моя сестрёнка Катя, прости, что не попрощался с тобой лично. Меня будут искать, а возможно, не будут. Но более не стану я сидеть на цепи за своё преступление бездельно и бездумно. Вместе с Ильёй Степановичем мы пойдём замаливать наши грехи и помогать людям добрым, а злых — карать, да на путь светлый направлять. В этой груде писем ты много тёплых слов моих найдёшь, так что не грусти. А будет возможность — я буду вас навещать. И прошу: передай Ольге письма покойного корнета Микулина. Он тоже заслужил, чтобы его чувства были услышаны любимой им девушкой.

P.S. Я не говорю „прощай“, а говорю „до свидания“, моя любимая сестрёнка Катя. А. В. Тихонов»