Новая жизнь Драко Малфоя (гет)

Уважаемые читатели! Я рада сообщить вам, что после непростительно долгого перерыва возвращаюсь к работе над этим текстом. Сегодня я выкладываю новую главу и прошу вас обратить свое внимание на то, что все (!) предыдущие главы в той или иной мере подверглись редактированию, поэтому если вы скачивали этот фик по главам, будьте добры скачать их повторно. Очень надеюсь, что кто-то из вас все-таки ожидал продолжения, и приношу вам свои извинения за столь длительное ожидание.

* * *

У подножия Гластонбери-Тора горели костры — то магглы, именующие себя неоязычниками и викканами, готовились отмечать Самхэйн. Башня на вершине холма была почти не различима в ночной темноте, но и при свете дня маггловские глаза не углядели бы в ней ничего необычного. Руины и руины, пусть даже овеянные древними тайнами. Магглам, уверенным, что танцуя ритуальные танцы вокруг огня и натирая кристаллы кварца сухой полынью, они прикасаются к тайнам колдовства, и в голову не приходило, что именно в эти минуты в нескольких десятках ярдов от викканских костров самые настоящие волшебники творят истинную магию.

Маггловские предания гласили, что здешний холм был когда-то частью легендарного острова Авалон и возвышался над морскими волнами. Именно отсюда отплыл в свой последний путь король Артур, именно здесь берет свое начало Тод Лейн — дорога мертвых, по которой бродят духи от Гластонбери до самого Стоунхенджа. Самое забавное, что несмотря на мифы и предрассудки относительно магии, в плену которых веками находились магглы, насчет Гластонбери-Тора как места великой Силы и прохода между мирами они вовсе не ошибались.

— Обряд начнется в башне святого Михаила, что наверху холма, — сказала Гестия Гринвуд, и никто не удивился выбранному месту, только Гарри порывался что-то спросить, но под взглядом Гермионы приберег свои вопросы до лучших времен. — За час до полуночи мы отправимся в путь по Тод Лейн и пройдем дорогой мертвых до самого конца. Пусть ничто не страшит вас на этом пути, хотя там есть чего бояться. Духи не трогают тех, у кого хватает смелости вершить обряд Возврата из Небытия. Они потребуют с вас платы, но платой этой станет сама ваша способность пройти до конца, не сомневаясь и не оглядываясь.

Пусть те, кто считает Драко Малфоя своим другом, черпают силы в этой любви, а те, кто считает его врагом, находят мужество в этой неприязни, но ни одни ни другие пусть не оставят в своих сердцах места сомнениям. Мы начнем обряд в одном месте Силы, а завершим в другом, и мне понадобятся вся решимость и сила духа, на которые вы способны.

Гарри опять открыл рот, чтобы задать вопрос, но тут уже сама Гестия встретилась с ним взглядом.

— Ведь это не испугает тебя, Гарри, — произнесла она уверенно. — Только не тебя, мальчика, победившего даже Смерть. Тебе кажется, что ты старше самого времени, так бывает с людьми, заглянувшими по ту сторону, но не волнуйся, это пройдет. Достаточно одной искры, чтобы под слоем пепла вновь вспыхнуло пламя. Вопрос лишь в том, кто сможет зажечь эту искру, у кого хватит на это сил?

Гестия отвернулась от Поттера и внимательно посмотрела на Гермиону, а Гарри передумал задавать все свои вопросы. В один момент он понял, что доверяет Зеленой ведьме так, как не доверял и Дамблдору, и у него не было никаких сомнений по поводу того, что такое доверие могло оказаться беспричинным и возникнуть на пустом месте.

Гестия Гринвуд казалась очень странной, совершенно непохожей на всех остальных волшебников, которых приходилось ему видеть. Магическая Сила исходила от нее упругими плотными волнами, моментально наполняя собой пространство. В присутствии Гестии хотелось глупо улыбаться, говорить правду, дружить со всем миром и танцевать джигу на столе. Встреть Гарри Зеленую ведьму еще год назад, он, возможно, так бы и поступил, несмотря на свою легендарную возможность сопротивляться Непростительным. Впрочем, Гестия не накладывала на них невербальных заклинаний — в этом Гарри был уверен, хоть и не мог понять, на чем основывалась его уверенность. Одним своим присутствием Зеленая словно разливала вокруг себя Веритасерум и жидкое Империо, а, может, и что-то другое, вызывающее к ней привязанность и доверие.

Гестия не говорила — она словно выпевала древние заклинания. Не двигалась — танцевала ритуальный танец. Каждый жест ее казался исполненным смысла, каждый поворот головы представлялся неслучайным. И танец этот — плавный, свободный, бесконечный, как мощный речной поток — выглядел абсолютно естественным, если только Гарри Поттер хоть что-нибудь понимал в естественности. Он никогда не встречал женщины, которая выглядела бы ведьмой более, чем Гестия Гринвуд, и никогда не видел в мире ведьмы, хоть отдаленно на нее похожей. Даже волосы Зеленая носила распущенными, а не собранными в прическу, как было принято среди почтенных колдуний. Впрочем, со всей своей цветущей красотой, странными улыбками и кошачьей грациозностью она менее всего походила на почтенную колдунью.

— А ты, Гермиона, — продолжала тем временем Гестия, отойдя от Поттера. — Ты так любишь исследовать все новое, и тебе не раз приходилось смотреть в лицо опасностям. Тебя не испугать прогулкой по дороге мертвых и встречей с духами. Но сможешь ли ты выдержать встречу с самой собой? Не испугаешься себя настоящей?

Гермиона тряхнула волосами и поглядела с вызовом, но было абсолютно понятно, что старая ведьма — пусть и язык не поворачивался так ее называть — попала в яблочко. Гарри успокаивающим жестом взял подругу за руку и чуть поморщился от того, с какой силой пальцы Гермионы сжали его ладонь.

Это не укрылось от взгляда Гестии Гринвуд, и она чуть усмехнулась, глядя на пару малфоевских врагов. Так, с усмешкой, она и подошла к его друзьям.

— Твоя семья, Панси, всегда тяготела к темным искусствам, верно? Но ты еще не выбрала свой путь окончательно. Ты колеблешься. Кто знает, может, Тод Лейн даст ответы на те вопросы, что роятся у тебя в голове, и ты поймешь, что не стоит прятать себя ото всех с таким упорством. Рано или поздно придется открыться, девочка, и это не так страшно, как ты думаешь.

В ответ Панси с видом крайнего недоумения высоко, будто покойный слизеринский декан, подняла брови, но по щекам ее медленно разливался румянец, лучше всяких слов говорящий о том, что и ее задели слова Зеленой ведьмы.

Блейза Гестия оставила напоследок и, прежде чем обратиться к нему, изучала долгим и лукавым взглядом, под которым Забини, и так не сводивший с нее восхищенных глаз, попросту забыл как дышать.

— Мой мальчик, — произнесла наконец Гестия Гринвуд, и голос ее сочился медом и молоком. — Ты все еще думаешь, что шоколад и любовь слаще всего на свете?

Теперь настала очередь Блейза покрываться румянцем.

— Я... я знаю, мэм, что самый хороший шоколад имеет горький вкус, — сказал вдруг он неожиданно для самого себя, и его ответ заставил Гестию улыбнуться так, словно ничего другого она и не ожидала услышать. Помедлив немного, Забини ответил ей самой милой из своих улыбок, что заставило Панси, наблюдавшую за этим со стороны, поднять брови еще выше.

— Прошу прощения, мисс Гринвуд, — решительным тоном произнесла Гермиона и разорвала свое затянувшееся рукопожатие с Гарри. — Можете ли вы объяснить, каким образом мы в течение часа переместимся из Гластонбери в Стоунхендж? Вы предполагаете использовать порт-ключ? Но не навредит ли это Малфою? В его состоянии...

— Слишком много вопросов, девочка, — перебила Гестия Гермиону и сделала такой жест ладонью, который отсекал всякую возможность спрашивать еще о чем-то. — Все произойдет в свое время и ни секундой раньше, в этом можешь быть уверена.

Гермиона запнулась на полуслове, Гарри снова потянулся пожать ей руку, Панси хмыкнула, не скрываясь, а Забини издал долгий восхищенный вздох. На этом Гестия их и покинула, предоставив каждому право делать выводы и размышлять самостоятельно.

Со времени этого разговора прошло три дня, и теперь все пятеро: сама Зеленая ведьма, два друга Драко Малфоя и два его врага — стояли внутри башни святого Михаила, и каждый венчал собой один из пяти лучей пентаграммы, серебрившейся на каменном полу. Сам Драко находился в центре пятиконечной звезды, надежно удерживаемый чарами левитации в одном ярде над полом. Собственно, там находилось тело Малфоя, в то время как его душа продолжала витать где-то в иных мирах.

Башня была ярко освещена плавающими в воздухе светильниками, дававшими такой мощный голубой свет, что не будь на все пространство вокруг наложены чары невидимости, магглы у викканских костров решили бы, что на вершину холма приземлились пришельцы из космоса.

Гестия подала знак, что пора начинать, и раскинула руки в стороны. Рукава мантии взметнулись, словно птичьи крылья, и слова древнего заклятия медленно поплыли в густой тишине, наполняющей башню. Каждое слово, выпеваемое Зеленой, — тонкое, прозрачное, колышущееся подобно мыльному пузырю — долго дрожало в воздухе, переливаясь всеми цветами радуги, прежде чем проплыть положенное ему расстояние и соединиться с предыдущими.

Старая ведьма плела заклинание, а четверо молодых волшебников повторяли за ней — и слова на глазах обретали форму, теряли зыбкость, наливались живой силой и ярким огнем. Когда последнее слово было сказано, Гестия палочкой начертила перед собой знак, отворяющий двери, и двери отворились.

Портал открылся над пентаграммой, окружив ее всполохом многоцветного пламени, время и пространство вокруг пошли рябью, смялись и растаяли, а перед всеми участниками обряда открылся вид на Тод Лейн — дорогу мертвых.

Если бы Гарри Поттера попросили описать эту дорогу, он сказал бы, что дороги никакой и вовсе нет. Есть только серая взвесь из капель воды, сгустков тумана и клубов дыма, и взвесь эта вверху и внизу, под ногами и над головой, и первый шаг кажется прыжком в бездну, а каждый следующий заставляет сердце проваливаться в желудок от страха. И в этом сером мороке возникает вдруг Дикая Охота, и всадники орут у тебя над ухом, свешиваясь со своих призрачных коней, и все наполняется уханьем и хохотом, от которых кровь застывает в жилах, но тебе все равно надо идти и не обращать на это внимания, потому что где-то там, бесконечно далеко от тебя, горят золотые огни над Стоунхенджем, и там твой путь должен закончиться...

Если бы Гермиону Грейнджер спросили, что она может вспомнить о Тод Лейн, она ответила бы, что на дороге духов нет никаких духов, а есть только вселенская пустота и бескрайнее одиночество, и шагать ей приходилось среди этой пустоты и одиночества, все время борясь с искушением оглянуться назад, но твердо помня, что назад нельзя оглядываться ни в коем случае, иначе все прекратится столь внезапно, как и началось, и единственное, что помогало ей в этом долгом и одиноком пути — так это слабая надежда и далекие отголоски хорового пения где-то впереди, где кружатся в медленном хороводе древние камни Стоунхенджа...

Если бы Панси Паркинсон задали вопрос о ее путешествии по дороге мертвых, она сначала заплакала бы, и первые ее слова прозвучали бы глухо и невнятно из-за рыданий. Слова эти были бы о всепожирающем пламени и адском запахе серы, о языках огня, лижущих ноги, и призрачных тенях, что мечутся в этом огне и стонут в тщетной надежде найти выход. Ей приходилось пробираться вперед, задыхаясь в дыму и ощущая боль от ожогов на своей коже, но с каждым шагом все ближе и ближе подходя к благословенному месту, где прохладный вечерний ветерок гонит волны на поверхности озера, окруженного дольменами Стоунхенджа...

Если бы Блейзу Забини предложили тот же вопрос, он долго молчал бы, прежде чем начать говорить о том, что Тод Лейн — это не дорога, по которой можно идти, опираясь хоть на клочки тумана, хоть на обрывки облаков — о, нет. Тод Лейн — это бездна без конца и края, пропасть, в которую ты падаешь бесконечно, и бесконечно наблюдаешь, как сотни и тысячи бесплотных теней падают вместе с тобой, цепляясь за тебя и увлекая все глубже и глубже. И ты летишь в эту пропасть, с каждой секундой теряя надежду на то, что где-то глубоко внизу есть дно, вымощенное благословенными плитами Стоунхенджа...

И наконец, если бы Гестию Гринвуд спросили о Тод Лейн, она не стала бы отвечать на этот вопрос. Просто не стала бы отвечать...

* * *

Над платформой 9 и ¾ ярко светит солнце, и ветер гонит праздничные кудрявые облака по высокому синему небу. Только что прошел дождь, крупные капли весело отбарабанили по перрону, и все вокруг выглядит свежеумытым, радостным и сияющим, если только подобные слова применимы к этому месту между мирами.

Драко Малфой вот уже четверть часа борется со все возрастающей надеждой внутри себя, и пытается согнать с лица улыбку, которая ему самому кажется глупой и неоправданной. Воспоминания о тумане, терзавшем его на протяжении многих дней? недель? месяцев? — ушли в прошлое. Он двигается, это уже совершенно ясно, и вопрос о том, куда именно он двигается, не слишком важен в самом-то деле.

На этот раз Снейп спускается сверху, сидя на особенно пушистом и комфортабельном облаке, и Драко впервые не кидается к нему за поддержкой, а выжидает до тех пор, пока облако не опустится к самому перрону.

— Вы все-таки решили мне что-то объяснить? — спрашивает Малфой, наблюдая, как профессор, не теряя достоинства, слезает с облака.

— Не думаю, что в этом есть смысл, — пожимает плечами Снейп. — Откровенно говоря, я здесь для того, чтобы...

Драко замирает. Ему не хочется, чтобы Снейп вынес окончательный приговор, и в то же время он ужасно устал от неизвестности.

— Хороший день, — светским тоном замечает Снейп, оглядываясь вокруг. — Чрезвычайно хороший. Здесь нечасто бывает такое чистое небо и яркий свет. Он, безусловно, делает очевидными вещи, которые ранее казались скрытыми, словно в густом тумане, и...

— Профессор, умоляю! — не выдерживает Малфой. — Просто скажите, куда я иду?

— А вы-то сами что по этому поводу думаете, Драко? Я всегда гордился тем, что на моем факультете не было бездарей и ничтожеств. Я не вправе давать вам советы и просить вас о чем-то тоже не уполномочен, но хочу сказать вам, что судьба довольно редко дает второй шанс. Очень-очень редко, крайне редко, я бы сказал, так что распорядитесь им толково, Драко Люциус Малфой, иначе я лично явлюсь к вам с того света, чтобы прочистить вам мозги!

Последние слова Снейп рявкает как в старые школьные времена, и Драко от неожиданности на секунду прикрывает глаза. Когда он их открывает, высокая фигура, закутанная в черное, уже тает в воздухе. Сквозь Снейпа просвечивает небо, и солнечные лучи пронзают его, словно сверкающие шпаги.

— Подождите! — спохватывается Малфой. — Может быть, вы действительно хотите... Что-то передать, что-то сказать? Это значит, что я, я...

— До встречи, Драко, — невозмутимости покойного декана можно только позавидовать, даром что он почти прозрачен. — Очень надеюсь, что встреча эта произойдет нескоро.

Снейп окончательно тает, внутри Драко все звенит и кипит от напряжения и ожидания, но ничего не происходит. Он вертится во все стороны, пытаясь уловить малейшие изменения в своем состоянии. Солнце уже не просто сияет, оно опаляет настоящим жаром, и глаза начинают слезиться от яркого света, и нигде — ни внутри, ни снаружи — Малфой не находит ни малейшей зацепки.

Он уже близок к отчаянию, какого не испытывал и в первые дни, когда в конце перрона возникает вдруг фигура в одеждах, цвет которых из-за ослепительного сияния удается разобрать далеко не сразу. Драко замирает, со страхом и надеждой наблюдая за тем, как приближается к нему неясная фигура, становясь по мере приближения все более реальной.

Он уже видит, что это женщина, различает изумрудно-зеленый цвет ее мантии, может разглядеть каштановый оттенок длинных распущенных волос и уловить разливающийся в воздухе горький аромат палой листвы и лесных орехов. Малфой понятия не имеет, кто эта женщина, и почему именно она пришла за ним, но ему хочется плакать и упасть к ее ногам от радости.

— Пойдем, мальчик, — говорит она, подойдя к Малфою совсем близко. — Тебя ждут. И четверо уже принесли свои жертвы. Пусть они станут не напрасными.

— Пусть, — эхом откликается Драко, не понимая, о чем ему говорят, и с отчаянной решимостью хватается за протянутую незнакомкой руку.

В ту же секунду их обоих подхватывает мощный вихрь, в котором мелькают лица людей, обрывки фраз, фрагменты пейзажей, обломки зданий, кусочки воспоминаний о недавней малфоевской жизни. За считанные мгновения — впрочем, время в этом вихре моментально становится категорией весьма условной — Драко Малфой видит себя лежащим в резной колыбели из светлого бука и сидящим на метле позади Поттера в чаду и дыму горящей Выручай-комнаты. Избалованный мальчишка с прилизанными волосами и юноша, дрожащий от страха за свою семью, быстрый ловец и почтительный сын, хвастливый подросток и сломленный парень — все это он, он сам, такой разный и такой ни на что неспособный по-настоящему. Драко Малфой глядит со стороны на Драко Малфоя в пустом купе Хогвартс-экспресса наедине с обездвиженным Поттером, на Астрономической башне под печальным взглядом директора Дамблдора, на коленях перед Темным Лордом, за столом на собрании Упивающихся смертью, в десятках постелей маггловских шлюх, — и его мутит от отвращения к самому себе.

Везде он выглядит жалким и слабым, и от недавней радости не остается и следа. Разве достоин он второго шанса, о котором толковал ему Снейп? Разве стоит ему возвращаться в мир живых, мир, из которого он ушел без сожаления, и где нет для него спасения и надежды? Вихрь закручивает Малфоя все сильнее, втягивает в воронку, и ясные образы сливаются в одно размытое пестрое пятно, а единственная четкая фигура в этом водовороте — незнакомка в зеленой мантии, которая крепко держит Драко за руку.

— Давай, малыш, — ласково шепчет незнакомка. — Держись за меня, и мы выберемся. Осталось не так много.

— Нет, — качает головой Драко. — Нет, я не хочу, нет, не надо, не надо!

Он пытается разжать пальцы, но ведьма — теперь Драко совершенно отчетливо понимает, что это ведьма — держит его железной хваткой, и сила в ее руках неженская и даже нечеловеческая.

— Нет! Я не хочу! — изо всех сил орет Драко Малфой, и эти слова становятся первыми, которые он произносит, вернувшись с того света...