Ценности (гет)

— Гермиона? — Северус шагнул в спальню.

Девушка сидела в кресле с книгой на руках. При его появлении она подняла голову и тепло улыбнулась. Сильная. Улыбается — значит, сумела абстрагироваться от того, что ей пришлось перенести…. От того, что ей еще только предстоит перенести. Живет только сегодняшним днем. Молодец, сильная.

— Поттер пришел в себя. Чуть не свернул себе шею, пытаясь на меня напасть, теперь ему придется полежать обездвиженным.

— Ты не скажешь ему? То, что сказал мне?

Он покачал головой.

— Нет. Не хочу, да и не нужно. Гермиона… все прошло гладко, он почти здоров. Ему еще день полежать на моих зельях, и о повреждении можно будет даже не вспоминать.

Это говорить — тяжело? Да, наверное, тяжело. Абстрактное, неопределенное слово, которым можно охарактеризовать одновременно очень многое и очень малое. Тяжело. Неопределенно, как все вокруг, даже мысли. Мысли — последний оплот абсолютной подконтрольности.

Она понимает, что скрывается за этими словами. Хорошо понимает, но — улыбается.

Снейп облокотился на спинку кресла. Она отбросила книгу и, поймав его руку, прижала к щеке.

— У тебя холодные руки. Почему? Ты всегда такой теплый, Северус. Почему у тебя холодные руки? Ты холодный только на вид, но на самом деле твои руки всегда теплые…

Он высвободился.

«К чему такие сложности, Северус? Только потому, что ты увидел с ее стороны не простую благодарность, а что-то другое? Ты поручишься, Северус, что тебе не померещилось? Из-за эфемерной догадки, из-за идеалистического стремления доказать что-то себе самому мучиться, терзаться перед выбором. Как будто он есть, выбор. Когда последний раз у тебя действительно было право выбора — ты вспомнишь??»

— Гермиона… я мог бы постараться избежать твоего возвращения в резиденцию Лорда. Спрятать тебя где-то. Лорд будет в ярости, но мне не привыкать испытывать на себе силу его гнева.

Она перестала улыбаться. Встретилась с ним глазами: предельно серьезный взгляд, сжатые в тонкую линию губы — высшая степень собранности и напряженности. Но тоски в глазах уже нет. Почему? Он ведь был уверен, что обреченность поселилась в ее взгляде навсегда…

— Нет, не нужно, — вдруг резко, горячо проговорила она. — Подумай, Северус: лорд победил. Все, кого я могла бы назвать своими друзьями — мертвы. Гарри в изоляции, пока Волдеморт не найдет способ безболезненно вернуть себе кусочек своей сущности. Родители далеко отсюда, живут, даже не подозревая о моем существовании, — девушка тяжело вздохнула. — Я не представляю, что делать в ЭТОМ мире. Я три месяца провела в камере в компании Белатрикс и еще нескольких Пожирателей, так многое изменилось, что… Я не смогу жить так. Просто не знаю, как можно жить. Что делать, если ничего не изменится? Зачем? Не нужно, Северус. Ты и так сделал для нас… для меня слишком много.

Она права. Да, безусловно, права.

Страшный вопрос: «Жить? Зачем?». А вправду — зачем? Как? По инерции, чувствуя, что мир вокруг тебя рушится, и в том мире, что восстанет из руин, уже не будет тебе — именно такому, который есть сейчас! — места?

Северусу все еще кажется: он поймет что делать, это лишь вопрос времени. Он живет остатками прошлой жизни, но это ненадолго. Скоро и он столкнется с дилеммой: жить в ЭТОМ мире или не жить вообще. А можно ли вообще в нем жить?

Зачем… Действительно, зачем, черт возьми?

Он молчал. Понимал, что она права. Ему от этого должно стать легче? Теоретически — конечно. Так просто: он предложил помощь, она отказалась. И не важно, что он не сомневался ни на секунду в том, ответит ли она иначе.

Никто — за исключением легиллиментов — не способен понять, что происходит в душе другого человека. Но особенно неестественно, когда легиллимент не может осознать и проанализировать собственное сознание. Два антагониста: цинизм и альтруизм, два понятия, которые, смешиваясь, превращают человека в «диполь». Неизвестно, какой стороной ему волей судьбы предстоит повернуться. Цинизм — так просто и так привычно: всего лишь наступить на горло собственной совести. Альтруизм… Говорят, его не существует. Наверное, правда: любое альтруистическое деяние все равно направлено на собственное благо — пускай нематериальное, но очень и очень важное.

Черт! Мудрый человек легко смог бы превратить два противоположных вектора в своих чувствах в безукоризненных синергистов. Снейп считал себя мудрым человеком. Видимо, зря.

Опять — словно весы. Весы, на которых никогда не устанавливается равновесие. Всегда нестабильные, неизменно стремящиеся к неуравновешенности, беспорядку.

Хотелось молчать так долго, как только можно. Тянуть время, растягивать моменты, наполненные блаженной статикой. Редко кто ценит время, когда ничего не происходит, но и Северус, и Гермиона сейчас думают иначе.

Замереть. Почему не остановился мир вокруг них, если они замерли? Почему этого не произошло, ведь они так этого хотели…

— Ты знаешь, о чем я хочу попросить тебя, Северус?

Это вопрос или утверждение? И то и другое вместе…

Он вздрогнул. Снова?

— Не молчи, пожалуйста... — Гермионе было сложно говорить. Из памяти вынырнули слова: «А моя душа, Альбус? Моя?». Она просит его о том же, о чем просил его Дамблодор: о легкой смерти. Она тоже думает о себе, но разве должно быть так?

Так просто: не думать о его чувствах. Сделать вид, что не заметила, как он вздрогнул при ее словах. Просто не думать о том, о чем думать не хочется.

Не думать.

— Завтра, — холодный, бездушный голос. Запер все эмоции в непроницаемую клетку: ни в выражении глаз, ни в малейшем движении мимических мышц нет ни единого проблеска чувств. — Наверное, утром.

Снейп вышел. Еще целая ночь чтобы пить и размышлять о ценностях. А потом — чтобы снова вернуться к ней.

* * *

Она спала. Ему это казалось странным: будь эта ночь последней для него, он, верно, и не подумал бы спать. Бездарно тратить драгоценное время. Его так мало…

Северус поднес руку к ее волосам и нерешительно замер: разбудить?

— Гермиона! — он все-таки коснулся ее волос.

Девушка резко открыла глаза.

Только не улыбайся, пожалуйста! Пускай в твоем взгляде будет плескаться страх, пускай из-под твоих ресниц будет сочиться боль, но не улыбайся! Улыбка — сейчас это слишком неестественно, неправильно…

— Нам… пора?

— Нет, — он помолчал. — Я сотру тебе память, Гермиона.

Она изумленно распахнула глаза.

Память?... Она вручила ему — добровольно вручила! — право распоряжаться своей жизнью. Казалось бы — что может быть важнее? Но жизнь всегда могут отобрать, в любой момент — от этого никто не застрахован. Только одна материя — какой бы эфемерной она не казалась — остается всегда своей, всегда неизменной и произвольно контролируемой: мысли. Мысли и, как их неотъемлемая и нередко производная часть, — память. Вот отчего люди так не приемлют легиллиментов: они нарушают неприкосновенность неприкосновенного. Они вламываются в мысли.

Память? Отдать память, пусть только последних дней, пусть даже она недолго ей еще послужит. Отдать то единственное, что осталось? Отдать — ему?..

— Зачем? Чтобы Лорд не узнал… Не смог прочесть?

Он кивнул.

— Я понимаю, Северус. Это обеспечит твою безопасность. Все правильно, да, — она опустила глаза.

— Я всего лишь забочусь о своей жизни, — черт возьми, если бы она действительно представляла собой хоть малейшую ценность! — Я, наверное, должен извиниться перед тобой…

— Ты можешь мне ответить, Северус? Почему ты не сделал этого, пока я спала? Чтобы я не знала, не чувствовала этого… Чтобы проснулась, не имея понятия о последних трех днях, чтобы не пришлось… не пришлось... — ее голос сорвался.

Он застыл. Почему?...

Остановить! Остановить поток ее горячих слов, не слушать, не слышать… Он ничего ей не должен, он ценит, ценит, ценит только свою жизнь. Только свою!

— Могу ли я ответить? Нет, не могу. Все-таки прости, Гермиона… — Она зажмурилась. Да, так даже лучше. — Obliviate!

— Вы? Что… Предатель! Предатель! — Она отшатнулась.

«Это правда. Как бы ни хотелось думать иначе, это — правда».

Предатель… Предал ее, не предав себя. Всего лишь.

* * *

Лорд не стал выгонять своих слуг на этот раз. Наоборот. Лишняя демонстрация возможности победить даже смерть никогда не повредит. Глупо верить, что его авторитет не нуждается в подтверждении.

— Ты не очень-то торопился, Северус, — нет, его не за что наказывать. О, он полезен, очень полезен! Но разве бывает лишним урок почтительности?

Мужчина покаянно опустил голову:

— Я спешил, как мог, милорд, но не мог позволить себе даже малейшую оплошность в выполнении поручения, данного вами.

Улыбка на лице Волдеморта — как трещина на коже. Она появляется редко, но еще реже она предвещает что-то хорошее.

— Мне нравится твоя сознательность,— Лорд жестом указал Снейпу на стул около себя. — Жизни Поттера больше ничего не угрожает?

— Абсолютно.

— Отлично. А грязнокровка? Что с ней?

Зельевар презрительно скривился. Это совсем не сложно, это привычно — играть. Главное — поверить самому.

— Я сначала провел операцию на ней. Кое-что пошло не так, как я планировал, — она, вероятно, долго не протянет. Я бы ее убил.

Темный Лорд обеспокоенно поинтересовался:

— Ты исправил свою оплошность, когда проводил операцию повторно?

Пожиратели удивленно переглядывались. Они не понимали, что заставляет Повелителя так беспокоиться о жизни мальчишки, убийство которого раньше было делом чести каждого из них. Только Снейп, кажется, что-то знает, и такое доверие Лорда к нему — лишний повод его ненавидеть…

— Разумеется.

Лорд расслабился. Еще раз взглянул на двух парализованных заклинанием молодых волшебников и удовлетворенно улыбнулся.

Да, Северус, определенно, очень полезен. А главное — он сделает все, чтобы сохранить свою жизнь. С ним трудно не согласиться: жизнь — величайшая ценность…

— Убей ее. Умирающие грязнокровки мне не нужны. Тем более, Белле она уже надоела… — он поощрительно улыбнулся темноволосой ведьме, сидящей рядом с ним.

Как хорошо, что он стер ей память. Сейчас в ее глазах ненависть — это гораздо лучше, чем мольба о легкой смерти. Пускай ненавидит, пускай последним ее чувством будет яростная, чистая ненависть…

Как жаль, что нельзя стереть память себе.

— Avada Kedavra!

Как просто, да? Просто — убить, но сложно прогнать боль из взгляда, из мыслей, сложно играть равнодушие. Ведь он не имеет права испытывать боль: не здесь, не сейчас. Кажется, не осталось ничего такого, на что бы он действительно имел право. Все, всякое действие, всякое слово с оглядкой, со страхом, — ни тени уверенности в своей правоте. Навсегда?

Она была права, эта девушка, которая так горячо благодарила его за обещание смерти. Права! В ЭТОМ мире жить незачем. Нет цели, нет возможности, нет права… Не осталось даже ценностей. НИЧЕГО НЕ ОСТАЛОСЬ.

Остался один только выбор — на всю оставшуюся жизнь. Выбор, который есть всегда, у каждого человека. Выбор, который определяется одним единственным фактором — ценностью жизни. Жить — или умереть.

Весы, весы, вся жизнь — огромные весы. Они, как и весь мир вокруг, стремятся к абсолютной энтропии. В них нет, и не будет равновесия. Никогда! Жить — или умереть.

Но Северус Снейп, конечено, ценит свою жизнь… Нет, не так. Уже — не так.

Ведь Северус Снейп, конечно, ценил свою жизнь. Ценил… раньше.