Нам не по пути, жизнь (джен)

У автора ужасное настроение, а Гарри становится все хуже — так что это просто поток бессвязных мыслей.

_____________________________

Я знаю лишь, что не смогу убежать,

Теперь, когда эта встреча неизбежна. Within Temptation «Standmyground».

Каждый день просыпаюсь с чувством неверия в происходящее. Все кажется настолько нереальным, настолько бредовым, что хочется ущипнуть себя, причинить любую боль, чтобы доказать себе — это просто дурной сон.

Может, действительно, все просто мне снится?

«Этого не может быть» ― слова, заученные наизусть, соломинка, за которую я цепляюсь, чтобы спастись.

Довольно недавно окончательно понял, что хочу жить. Безумно, до одури. Хочу, чтобы у меня было будущее с Джинни, были дети, о которых мы мечтали, дом с большим садом... И все это в один миг потонуло во мраке.

Знаете, никогда, за всю свою жизнь, и не мечтал о хэппи-энде — просто не было времени о нем задумываться. Жалко, что понимание пришло слишком поздно. Хотя что бы от этого изменилось?..

* * *

Мистер Поттер,

Прошу явиться сегодня в 16:00 ко мне в кабинет.

Минерва МакГонагалл.

Вот такое письмо я сегодня получил сегодня утром. Первые секунд тридцать тупо на него пялился, пытаясь понять, что от меня хотят. Просто голова болела ужасно, еле удерживал себя на плаву, чтоб не грохнуться где-нибудь на половине пути.

Зачем я сдался МакГонагалл? У меня сейчас вообще нет желания никого видеть или куда-нибудь идти. Я и Рона с Гермионой по возможности вежливо отправил восвоязи, когда они последний раз ко мне пришли (а это было, по-моему, недели полторы назад, не помню точно... вообще стал замечать, что у меня появились провалы в памяти. Чудесненько!), они обиделись, похоже. Мне тогда было все равно — меня рвало и рвало без остановки. Посмотрел тогда на себя в зеркало и ужаснулся — Волдеморт бы позавидовал моему облику.

Сижу в доме безвылазно — иногда только за продуктами выхожу, когда совсем уж невмоготу. Самому противно, если честно. Мог и Кикимера попросить, конечно, но все же понимаю, что иногда нужно дышать свежим воздухом. Совершенно не помню, что отвечал на вчерашнее письмо Джинни — писал как будто в каком-то трансе. Надеюсь, она ничего не заподозрит — потому что чувствую, что на отговорки у меня фантазия закончилась.

Вчера ходил на ту же площадку, где встретил Люси. Девчушка так и не появилась, хотя я ждал. Зачем, и сам не знаю. Может быть, потому, что мне стало слишком темно. Тьма сгущается, и я остался с ней в совершенном одиночестве.

Не знаю, сколько я еще выдержу, живя подобным образом. Быстрее, похоже, сойду с ума — начинаю все чаще об этом мечтать. А это уже первый признак сумасшествия.

Вздыхаю и кидаю взгляд на часы — до встречи с МакГонагалл ровно час, надо бы привести себя в порядок. Горько усмехаюсь и иду в душ. Там долго стою под ледяными струями, почти не чувствуя холода. И только когда начинают неметь конечности, выключаю воду и, завернувшись в полотенце, выхожу из душа. Неспеша натягиваю на себя первое попавшееся под руку барахло — джинсы и синюю футболку — и направляюсь на кухню. С утра и крошки во рту не было.

Кикимер на днях наготовил кучу всего, но после того, как меня вывернуло прямо на кухне, я решил пока воздержаться от тяжелой пищи. Сделав себе немудреный бутерброд и запив его тыквенным соком, я чувствую, что больше в меня не влезет. Да и время уже поджимает.

В коридорах тихо — у всех сейчас уроки. Через несколько минут я уже стою у кабинета МакГонагалл и понимаю, что не знаю пароля. Когда я уже психанул на непреклонную горгулью, отказывающуюся впустить меня, и хотел развернуться обратно, МакГонагалл вышла сама.

― Здравствуйте, мистер Поттер, ― она кивает мне головой в знак приветствия, и я делаю то же самое. ― Пройдемте, пожалуйста, со мной, ― и она, поманив меня рукой, проходит мимо меня.

Значит, не к ней в кабинет, наверное, снова в лазарет. Сжав зубы, угрюмо плетусь за ней, так как совершенно не хочется снова видеть это гребаное Больничное крыло. Сам не понимаю, с чего это во мне столько злости, но решительно на все плевать. Ученики, попадающиеся нам на пути, выпучив глаза, смотрят на меня, а я не обращаю внимания на их взгляды, желая лишь одного: чтобы Джинни меня не заметила.

Чисто на автомате, даже не замечая, где иду и как иду, шагаю вслед за МакГонагалл, которая на меня даже не смотрит. Что же, профессор, не знаете, что сказать? Вот и правильно, молчите, я вообще не хочу ни с кем разговаривать. На кой черт вы опять меня тащите в Больничное крыло — что я там не видел? У меня все хорошо, отстаньте вы от меня!

Хочу вернуться домой и уснуть. А потом позвать Рона и Гермиону и закатить пирушку по поводу наших намечающихся свадьб. Да, так и сделаю. И вы мне не помешаете, что бы ни говорили. Вообще я заслужил покоя за эти восемнадцать лет, а вы все... Не верю я вам, ясно?

― Мистер Поттер, ― ко мне подходит мадам Помфри, и я смотрю на нее равнодушным взглядом. Что такое? Что-то не так с результатами моего обследования? Если да, давайте скорее свои указания, и я свалю отсюда. Домой. Меня там ждут. ― Как ваше самочувствие?

Я продолжаю на нее тупо глазеть, и колкомедик краснеет, поняв, что сморозила глупость. Она что-то тихо бормочет себе под нос, косясь на МакГонагалл.

― У меня все отлично, ― у меня вдруг прорезается голос, и я довольно бодро продолжаю: ― А разве что-то должно быть плохо?

МакГонагалл и Помфри смотрят на меня одинаковыми взглядами, с изумлением и еле заметным сожалением, а я стою и улыбаюсь им, как Чеширский кот. Нет, действительно, что не так?

― Гарри, ― вздохнув, говорит МакГонагалл и подходит ближе ко мне. ― Мадам Помфри, кажется, нашла способ отсрочить вашу... ― она запинается, ― болезнь более безопасными методами. Не без побочных эффектов, но все же лучше, чем...

Мое лицо каменеет — это смешно, но я прямо-таки чувствую, что все эмоции на нем застывают.

― Я кое-что проверила и решила, ― продолжает уже мадам Помфри, ― что обычные укрепляющие зелья, если добавить к ним кое-какие катализаторы, смогут немного замедлить распространение опухоли, где-то на полгода, как я думаю. У этих зелий не будет побочных эффектов, о которых я говорила ранее, когда мы обсуждали... ― она снова осекается, а я не предпринимаю никаких попыток ей помочь. ― Может быть, ежедневная сонливость, проблемы с пищеварением и...

― Зачем мне все это, мадам Помфри? Я совершенно здоров, вы просто ошиблись со своим диагнозом и все!

Плевать. Плевать-плевать-плевать. Не знаю, что на меня нашло, но я теперь решительно отказываюсь в это верить. Все было хорошо, и вдруг — раз! — все сразу стало плохо. Не бывает так, не бывает, ясно? С какого перепугу у меня появилась эта чертова опухоль? Я же никакой-то там наркоман или еще чего, и пусть это к опухоли не имеет никакого значения. Не верю, и все! Точка.

― Мистер Поттер, ― как-то робко МакГонагалл трогает меня за плечо, но я отскакиваю от нее, как от прокаженной.

― ВЫ ОШИБЛИСЬ! ― это я уже ору в полный голос, эмоции захлестывают меня, затапливают словно гигантской волной, сносят сокрушительным цунами все мои хрупкие стены. Я не обращаю внимания на разлетевшееся вдребезги окно, только продолжаю сверлить взглядом директрису и колкомедика, тяжело дыша, будто только что где-то долго бегал.

Я замечаю краем глаза, как Помфри кидает беспомощный взгляд на МакГонагалл, и от этого безудержная ярость заполняет меня до краев по новой.

― Все не так, не так, не так! ― я хватаю с тумбочки какую-то склянку и от души, с каким-то мстительным удовольствием швыряю ее в стену. Та разбивается с оглушительным звоном, и в ту же секунду как будто что-то рассыпается в моей душе, царапая своими острыми осколками. Больно. Черт, как же больно...

Я делаю два шага назад и бессильно сползаю вниз по стене, сжимая виски руками. Боль вернулась снова.

― Почему? ― тихий шепот срывается с губ, и я поднимаю взгляд на притихших женщин.

В глазах мадам Пофмри блестят слезы, и это режет хуже любого ножа. МакГонагалл медленно подходит ко мне и кладет свою руку мне на плечо, чуть сжимая — я замечаю, что она дрожит. А может быть, это трясет меня, не знаю...

― Порой и мне хочется задать такой вопрос, ― тихо отвечает она, и мне приходится поднять глаза, чтобы удостовериться в том, что это действительно говорит Минерва МакГонагалл — ее голос сейчас мягкий, совсем непохожий на обычный. ― Но кто мы такие, чтобы сопротивляться судьбе? Я понимаю, как тебе тяжело, знаю, тебе кажется, что это несправедливо, ― и это так и есть.

Голос МакГонагалл, почти каждый раз во время моей учебы заставляющий внутри меня что-то сжиматься от волнения, даже страха — так как почти все время я получал от нее нагоняй — сейчас меня успокаивает, приносит чувство странного умиротворения. В горле появляется тугой комок, и я с усилием сглатываю его.

― Просто... просто я хотел... пожить, ― я говорю эти слова самому себе, ни к кому конкретно не обращаясь, чтобы убедить себя в том, что все так, как должно быть. ― Я никогда ничего не просил, не требовал, делал все лишь потому, что знал — так надо. Я... я все время жил в сражении, но никогда не думал о смерти. Считал, если даже мелькнет мысль об этом, ― я проиграю. Поэтому и не мог...

Глаза начинает щипать, и я начинаю энергично моргать — не хватало еще разреветься, как последняя малолетка. Но я не сдерживаюсь, и слезы все же прорываются наружу, когда чувствую, что МакГонагалл гладит меня по голове — словно утешает маленького ребенка.

― Наверное, поэтому, ― со злостью размазываю слезы по щекам и сжимаю зубы, ― я никогда и не проигрывал, так как знал, что просто мне нельзя этого делать. И только один раз, когда уже к нему шел, тогда и...

На большее меня не хватает, и я утыкаюсь лицом в колени, безмолвно вздрагивая всем телом. Мне плевать на то, что на меня смотрят, плевать, что я только что раскрыл свою душу, притом, даже не своим друзьям. Может, так оно и лучше.

Я совершенно не вникаю в то, что шепчет мне МакГонагалл, не замечаю, что пихает мне в руку мадам Помфри, не ощущаю вкуса какой-то гадости, которую меня заставили выпить. Не знаю, сколько я так просидел, вжимаясь в стену, пытаясь справиться со своей болью, но когда собрался уходить — было уже темно.

Теперь мне становится стыдно за то, что я здесь устроил, и я спешно извиняюсь перед директрисой и мадам Помфри, на что они только качают головой и говорят, что все в порядке — при этом у последней подозрительно красные глаза.

Сегодня я наконец-то понимаю, что от судьбы не убежишь, бесполезно отрицать тот факт, что скоро меня не станет. Остается только встретить его — а там уже неважно как: с высоко поднятой головой или же со слезами на глазах — просто неважно. Можно сколько угодно выть и жаловаться на все произошедшее — это ничего не изменит. Когда-то, когда я учился в Хогвартсе и вечно натыкался на моего заклятого врага — это было моим главным девизом, он-то и удерживал меня, тогда еще маленького ребенка, который мог бы — но не захотел — просто убежать от всего этого. В конце концов, детства у меня так и не было.

Как оказалось, и юность у меня будет не полная, и в этом уже факт не только вечной беготни и стычек с Волдемортом, а в простой такой и совершенно естественной вещи.

Я считал смерть избавлением только в минуты, когда меня пытали Круцио, когда разрывался шрам, когда Волдеморт навещал мой разум, и в последний момент, перед тем, как очутиться по ту сторону, ― просто мечтал, чтобы поскорее все закончилось, иначе бы оступился.

Я не думал о ней, как о проклятии, но думал о ней, как о спасении. Я желал ее — но она не приходила, теперь же я больше всего мечтаю убежать от нее — и она в любом случае догонит.

Было бы смешно, если бы не было так грустно. Гребаная ирония судьбы.

Уже собираюсь выйти за дверь, как голос Помфри останавливает меня.

― А что с укрепляющими зельями? Вы будете их принимать?

Я на мгновение застываю у двери и оборачиваюсь, прямо взглянув в глаза колкомедика. После того, как я выпустил свои эмоции наружу, что-то во мне изменилось, пока еще точно не выяснил, что, но обязательно выясню. Но в одном я пока уверен точно.

― Кто мы такие, чтобы сопротивляться судьбе? ― отвечаю я словами директрисы и чуть улыбаюсь.

Прикрывая за собой дверь, успеваю заметить, как по щеке всегда строгой и неприступной МакГонагалл катится прозрачная капля. И теперь от этого мне, как ни странно, только становится легче, как будто ее слезы — бальзам на мою навсегда покалеченную душу.