Цветы валерианы (гет)

14 ноября. Хогвартс. Больничное крыло.

...Гулкая пустота в голове словно бы сгустилась. И приобрела образ комнаты. Такой же бесцветной и пустой, как его мысли, но вполне себе вещественной. «Больничное крыло», — понял Рольф. Тихие шаги — и вот над ним уже склонилось лицо Поппи Помфри.

— Воды можно? — прохрипел он. Медиковедьма всплеснула руками — видимо, журя себя за собственную недогадливость — и моментально протянула ему стакан. — Как давно я без сознания?

— Два дня, — пожала плечами Помфри. — Вы помните, что с вами случилось? Вас нашли домовики, прямо в вашей спальне...

— Я... — Рольф задумался, но так ничего и не вспомнил. — По-моему, я упал в обморок.

— Диагностика не выявила никаких заклинаний или зелий, — Поппи недовольно поджала губы. — Похоже, у вас понизилось давление... Или сказался недостаток кислорода... Мы не знали, что и думать, ведь в наше время волшебники на такие мелочи и внимания не обращали!

Последнюю фразу медиковедьма бросила ему словно обвинение. «О да, после сложных отравлений и последствий непонятно как наложенных проклятий, потеря сознания от духоты — это как-то по-магловски», — подумал Рольф с лёгкой иронией. В этот момент раздался еле слышный стук в дверь и мадам Помфри пошла проверять, кто там.

— К вам посетитель.

Поппи вернулась в сопровождении Невилла Лонгботтома. Профессор Травологии был протии обыкновения хмур и сосредоточен, но Рольф не обратил на это внимания. Как только он увидел Невилла, события, предшествовавшие его странному обмороку, ярко высветились в сознании. Луна. Ночь. Кошмар. Запах валерианы. Вечно этот запах.

— Ты всех нас напугал, — сказал Лонгботтом, присаживаясь рядом с Рольфом на стул и серьёзно глядя ему в глаза.

— Всех? — улыбнулся Рольф. Парадоксально, но слова Невилла отозвались в его сердце какой-то нелепой, совершенно детской радостью, из тех времён, когда простуда или вывихнутая на квиддиче нога становились маленьким праздником, обеспечивающим внимание окружающих, подарки и долгожданный разрыв в правильном до приторности распорядке.

— Ну да... Флитвика, Хагрида, Минерву, Слагхорна. И меня, между прочим, — веско поднял указательный палец Невилл. — Если хочешь знать, преподаватели не оказывались в Больничном крыле с самой Войны, — он покачал головой.

Рольф его почти не слушал. В его ещё слегка затуманенном сознании крутился один единственный вопрос, подкрашенный в оттенок лёгкого разочарования. Лонгботтом продолжал говорить, как обычно неспешно и обстоятельно, но для Рольфа его слова были скорее шумовым фоном. Пока в этом потоке слов не мелькнуло одно имя:

-...Луна пока не в курсе, она где-то в горах то ли Чехии, то ли Словении. Туда совы летают с перебоями, да и не за чем её волновать. Она отдыхает с семьёй...

Точно. С семьёй. То есть с дочерью, которой, о ужас, уже четырнадцать лет... и с бывшим мужем, между прочим.

— ...Она уехала раньше, чем тебя обнаружили, поэтому...

Валериана. Запах, из-за которого он потерял сознание. Она не могла его не почувствовать, потому что он был невозможно сильным, одуряющим. Значит, она знала. Почему всегда, когда она рядом, он его чувствует? Что это за странное приворотное зелье, которое больше не используют? Что она о нём знает и почему выбрала в жертву именно его...? Стоп, Рольф. Что значит «в жертву»? Почему ты уверен, что ей вообще об этом что-то известно? Вопросы, вопросы, вопросы...

— Скажи, Невилл! — торопясь высказать свою мысль, Рольф, по всей видимости, довольно резко прервал речь коллеги, потому что Лонгботтом воззрился на него с удивлением. Но во всём волшебном и магловском мире сложно было представить себе вещь, которая надоела Саламандеру больше, чем загадки, внезапно окружившие его жизнь со всех сторон. — Что ты знаешь о цветочной поляне в Запретном лесу, побывав на которой можно заблудиться?

Лонгботтом опустил глаза. Еле заметно передёрнул плечами. Взял с соседней кровати подушку, задумчиво взбил её, расправил уголки и положил обратно. Потёр переносицу. Рольф терпеливо ждал, не сводя с профессора Травологии внимательного взгляда. Но тот, казалось, не замечал этого, собираясь с какими-то собственными мыслями. Наконец Невилл начал говорить. Сначала тихо, почти шёпотом, словно про себя. Спустя несколько предложений, его голос окреп и зазвучал громче:

— Это старая легенда Хогвартса. Что Запретный Лес стал запретным из-за того, что его населили демоны и призраки наших душ. Каждого из нас. Он и вправду похож на душу волшебника. В нём находится место для единорогов и акромантулов, луноцвета и волчьей травы, кентавров и раздражар. И с каждым годом он всё опаснее, потому что маги всё больше и больше врут себе, неспособные признаться в своих страхах, в своей ненависти и боли. Они загоняют эти чувства дальше и дальше вглубь души. И где-то там, на самом дне сознания, эти скрытые, подавленные мысли находят для себя маленькую потайную дверь — и выходят в Лес. Поэтому он у каждого свой. Кто-то может пройти Запретный лес насквозь, не встретив ни единой живой души, а кто-то уже у опушки окажется окружён волшебными существами, которых нет ни в одном справочнике Магических животных...

Рольф слушал Невилла, не решаясь пошевелиться, внимательно и заворожено. В годы обучения ему никто никогда не рассказывал ничего подобного. Правда, Хагрид учил его не бояться леса, разговаривать с ним, и Саламандер всегда делал именно так, не подозревая, что своим здоровьем, а возможно и жизнью, он был обязан именно этому немудрящему напутствию: не бояться Леса и помнить, что он добрый. Потому что любой страх под пологом Запретной чащи неминуемо обратился бы в правду. В сущности, не в этом ли был секрет самого Хагрида? Он не желал Лесу зла и любил всех его обитателей. А Лес платил ему тем же.

— ...И у Леса есть сердце. В душе человека кто-то называет это «смыслом жизни», кто-то «магической искрой», «истинным Я», «внутренним оком»... В любом случае, там заключено то, что составляет стержень нашего существование, что делает нас теми, кто мы есть. А в Лесу это поляна. Цветочная поляна, прийти на которую — означает встретиться с собой. Кто-то находит после неё прямую и ровную тропу. А кто-то блуждает по Лесу, не в силах отыскать верный путь, терзаемый страхами. Потому что заглянуть в свою душу — не всегда самое приятное переживание...

Лонгботтом вздохнул и затих, еле заметно покачивая головой, словно что-то вспоминая. Рольф подождал немного, в надежде, что тот продолжит, но Невилл молчал. Тогда Саламандер подал голос сам:

— Ты сказал «легенда»?

— Да! — встрепенулся Невилл, словно очнувшись. — Никто в Хогвартсе так до сих пор и не подтвердил, что поляна существует... Это... — он взмахнул рукой, — такая же легенда, как Тайная комната Слизерина, Выручай-комната или Старый замок на дне Чёрного озера.

— Которые, тем не менее, существуют, — заметил Рольф, пытливо вглядываясь в лицо Лонгботтома.

Невилл, казалось, смутился. Он судорожно вдохнул, собираясь что-то сказать, но потом как будто передумал. «Англия такая Англия, — в очередной раз подумал Рольф. — Все любят секреты, и никто ничего не хочет говорить...» Саламандер взял руку профессора и крепко сжал. Дождавшись, когда Лонгботтом вскинет на него удивлённый взгляд, Рольф отчеканил:

— Я. Там. Был. Я знаю, что это не просто легенда. Я стоял на поляне. А потом заблудился. Поэтому мне важно знать.

— И... — осторожно спросил Лонгботтом, — что это были за цветы?

— Валериана, — резко ответил Саламандер, словно выплюнув название колдовского растения.

— О... Мне очень жаль, — прошептал Невилл.

Казалось, он смущен или подавлен тем, что услышал. И здесь терпение Рольфа лопнуло, словно слишком туго натянутая струна.

— Почему вы все говорите именно это?! — рявкнул он, отшвыривая попавшуюся под руку подушку в сторону. — Какого драккла вам должно быть «жаль»? Что такого в этом проклятом растении, что вы все меня жалеете? Объяснит мне кто-нибудь или нет?!

Рольф почти не слышал себя, потому что Невилл благоразумно наложил на комнату Заглушающие чары. В противном случае, они неизбежно подверглись бы атаке Поппи Помфри: Лонгботтома она бы выставила без объяснений, а Саламандера напоила бы зельем Сна без сновидений, какие бы доводы тот ни приводил и как бы ни протестовал. Наконец, Рольф успокоился и затих. Лонгботтом немного подождал для верности и снял заклинание. Но заговорить всё ещё не решался.

— Ну? — сердитым шёпотом осведомился Рольф. — Я всё ещё жду объяснений.

— Я понял! — Невилл поднял руки в примирительном жесте. Вздохнул, ещё раз неодобрительно покосился на своего коллегу и начал: — Валериана — символ любви, страсти и привязанности. Человек, на чьей поляне растёт валериана... — он снова смутился, — не мыслит своей жизни без любви. Он выражает себя через отношения, живёт страстями...

— Об этом, по-моему, и так знает весь Хогвартс, без всяких цветов! — проворчал Рольф, заставив Невилла едва заметно покраснеть. — И?

— ...А человек, который заблудился после того, как побывал там... Он, как это правильно сказать... — Лонгботтом нервно потёр переносицу, — ...запутался в любви. Не знает, чего ему ждать от отношений. Он одновременно стремится к ним, и опасается последствий, ему трудно довериться другому человеку, открыться, дать себя полюбить...

Теперь слова лились из уст Невилла нескончаемым потоком, заставляя Рольфа слегка сожалеть, что он вообще его об этом спросил. Довериться? Всем влюблённым кажется, что они искренни в каждом своём слове и действии, и что так будет всегда. Но откуда тогда берутся все эти трагедии, разрывы, разводы и предательства?

— Достаточно! — поднял руку Рольф, останавливая коллегу. — Я понял. Но... — он усмехнулся, начиная понимать, почему Лонгботтом так не хотел разговаривать с ним на эту тему, — вы ведь тоже видели эту поляну, я прав? Что за цветы были у вас?

С этими словами он поймал взгляд Лонгботтома и заглянул тому прямо в глаза, напряжённо удерживая внимание и не давая тому отвести взгляда. Странным образом Рольф жаждал реванша: Невилл знал его тайну, знал, что хранит и чего страшится его душа. Значит, теперь Рольф имел права на ответную откровенность... Невилл ведь сам спросил его, так? Не смог сдержать любопытство, так пусть теперь испытает его на себе! Дружба? Драккл с ней, с дружбой. Друзья не заставляют тебя выворачивать свою душу наизнанку, пусть даже эта душа — всего лишь поляна в ночном Лесу.

Рольф ожидал, что Невилл снова смутится. Обидится. Хлопнет дверью. Или станет рассказывать с таким видом, словно Саламандер заставил его пытками. Но Лонгботтом усмехнулся уверенно и даже с каким-то вызовом, откинулся на спинку стула и, положив ногу на ногу, заговорил, глядя куда-то вверх. Никакой нерешительности в его голосе не было:

— Мои цветы — маки. Красные, полевые. И бледно-розовые, опиумные. По символическому справочнику растений — насилие и безумие... Да, именно так, — Невилл бросил косой взгляд на Рольфа и продолжил: — Я всегда боялся сойти с ума. Боялся боли. Видеть. Ощущать. Причинять. Что я выпью неправильное зелье. Или попаду под какое-нибудь заклятие. Но в результате обязательно стану сумасшедшим. А, может быть, и причины никакой не будет... — он улыбнулся почти как безумный. — Просто однажды я проснусь в совершенно другом мире, непохожем на этот. А моя физическая оболочка останется здесь, пускать слюни в подушку...

Это был один из тех моментов, когда Рольф особенно ясно осознавал, почему Распределяющая Шляпа так и не предложила ему Гриффиндор. Невилл смотрел невидящим взглядом, казалось, совсем забыв о том, что помимо него в комнате кто-то есть. Его глаза лихорадочно блестели, голос упал до хриплого, нервного шёпота. В облике профессора Травологии была какая-то пугающая одержимость, побуждавшая Рольфа помимо воли отодвигаться от него всё дальше и дальше, насколько позволяла больничная койка. Невилл — смешно сказать! — заставлял его чувствовать тревогу, почти страх. И напряжённо размышлять, куда же Поппи могла положить его волшебную палочку. А Лонгботтом всё продолжал:

— ...И вот однажды, в тот год, когда я начал здесь преподавать, я вышел из теплиц и отправился погулять. Был тёплый майский вечер. Сам не помню, как я оказался в Лесу, но передо мною была широкая утоптанная тропа. «Не о чем беспокоиться, — вот как я думал. — Я же не школьник!» — Невилл тихо рассмеялся. А потом повысил голос: — Внезапно я вышел на поляну. Кругом были маки, маки... целое поле маков. И... мне стало очень страшно. Впервые я почувствовал, что действительно схожу с ума. Не когда-то, не «может быть», а прямо здесь и сейчас. Я убежал. Сломя голову, не разбирая дороги... пытаясь обогнать саму смерть. Я плутал в лесу, натыкаясь на деревья, моя одежда порвалась, я был в крови, в поту, и мне было страшно... Постоянно.

Невилл, как ни странно, говорил почти спокойно. Только руки, лежавшие теперь на коленях ладонями вверх, едва заметно дрожали. Рольф невольно вспомнил своё блуждание в Лесу. Было ли ему страшно? Нет. Совсем нет. Ему было тоскливо и мучительно больно, словно с ним никогда больше не случится ничего хорошего. За год до его отъезда из Хогвартса, из тюрьмы сбежал Сириус Блэк. Тогда в замок пустили дементоров. И те сновали по территории, питаясь эмоциями школьников и сея уныние... Те ощущения в Лесу напомнили ему эффект присутствия дементоров. Как будто мир навсегда лишился способности любить и радоваться... Но, видимо, эффект от поляны тоже у каждого был своим. Невилл, между тем, продолжал:

— Лес так и не выпустил меня. Когда я бежал сломя голову, я забрёл, казалось, в самую чащу и снова вышел на ту же поляну. И потом... У меня просто сдали нервы. Вот так, — он едва заметно пожал плечами. — Я кое-как дополз до самого центра... И сдался. Я лежал ничком среди маков и думал: «Ну и что? Я сойду с ума. Отлично. Я никогда не дружил с головой, так что это когда-то должно было случиться. Так почему бы не прямо сейчас? По крайней мере, я больше не буду ждать!» Я расслабился и начал ждать прихода безумия. Но... — Невилл снова тихо рассмеялся, — ты знаешь, что самое смешное? Ничего не произошло! Совсем ничего... Я ждал и ждал, я уже начал сердиться — мол, ну когда же? — но слышал только звук собственного сердца и чувствовал запах маков. Он даже перестал казаться мне неприятным... Что-то такое в нём было... Волшебное, чудесное. Хороший запах!

В этот момент Рольф почему-то вспомнил, что Невилл любил есть за завтраком: булочки с маком. Похоже, Лонгботтом действительно разобрался со своими проблемами. Что вряд ли можно сказать о нём, Рольфе... «Почему всё-таки Лес отпустил меня?» — размышлял Саламандер, снова позволив себе потерять нить повествования. Лонгботтом не замечал этого. Теперь в облике профессора Травологии снова не было ничего пугающего. И он излагал окончание истории отстранённым тоном сказочника, решившего поведать старую и давно известную всем легенду:

— ...Говорят, что человек, прошедший испытание поляной, не просто находит себя, он делает из того, что раньше его пугало, источник силы. Свою «особую способность», если хочешь.

— Ты веришь в это? — улыбнулся Рольф, снова возвращаясь к необременительному тону полудружеской-полусветской беседы. — Я бы не отказался найти в себе «особую способность», если честно...

— Я понимаю, о чём ты, — усмехнулся Невилл. — Опять-таки, не знаю точно. Но могу рассказать ещё одну историю!

Рольф махнул рукой — мол, валяй, чем больше, тем лучше — и Невилл продолжил:

— ...Один мальчик страдал от собственной замкнутости и нелюдимости и от того, что у него не было друзей. Однажды он забрёл в лес и нашёл там поляну с фиалками. Убежал. Заблудился. Хагрид его нашёл случайно, потому что мальчишка не привык кричать, даже будучи в беде. Мальчик отогрелся у него в хижине, а потом сбежал... — Невилл выдержал паузу. — Сбежал обратно в лес. Он не мог позволить каким-то цветам себя победить. Он снова нашёл ту поляну и вернулся уже сам. В лесу он понял, что его способность скрывать свои эмоции может быть не только проблемой, но и силой. И... — Лонгботтом опустил глаза и принялся нервно перебирать складки простыни на соседней с Рольфом кровати, — спустя много лет случилось так, что сотни людей... — а может и вся магическая Британия, кто знает? — оказались спасены благодаря этой его способности.

— Это был Снейп? — еле слышно прошептал Рольф.

— Да, это был Снейп, — Невилл улыбнулся грустной и немного смущённой улыбкой. — Хагрид рассказал мне эту историю тогда, после моего испытания. Когда я вышел из Леса и свалился на пороге его хижины.

— И ты больше не боишься сойти с ума? — поражённо спросил у него Рольф.

— Мне кажется, я больше вообще ничего не боюсь... — усмехнулся Лонгботтом. — Кроме гнева нашей директрисы и старости. Но на первое я не нарываюсь, а до второго ещё далеко...

Он закатил глаза, и они с Рольфом рассмеялись. Рольф смеялся, оглядываясь по сторонам и невольно удивляясь, что солнце светит, как обычно, и во всём облике Больничного крыла по-прежнему не было ничего необычного. В то время как он словно вернулся из путешествия в таинственную и неизведанную землю. И снова это мучительное чувство слабости, несоответствия... Как ни странно, с куда большим удовольствием Рольф бы сейчас послушал историю человека, который так и не смог заставить себя встретиться с вызовом Леса второй раз. Это бы успокоило его и дало понять, что сковавший его ужас нормален... Саламандер чувствовал, но отказывался признаваться даже самому себе в этом понимании: рано или поздно придётся снова попытать счастья с этой поляной. Без вариантов. Как герой сказки, получивший задание, не может внезапно отказаться или передоверить его кому-то другому. Лучше бы он не знал о ней вообще... Но сейчас Рольф смеялся. Потому что принял решение: узнать, что с ним творится. До конца. Чего бы это ни стоило.

17 ноября. Хогвартс. Библиотека.

«...Уже на последнем курсе W.A.D.A. к ней пришло признание. Историю восхождения имени Луны Лавгуд искусствоведы отсчитывают от перфоманса «Сердцебиение», показанном на выставке, которую мисс Лавгуд организовала вместе со своим учителем, а впоследствии мужем, Кшиштофом Ковальски...»

Рольф помнил профессора Ковальски, но вовсе не как художника, а как боевого мага, исключительно хорошо разбиравшегося в Тёмных Искусствах. В Дурмстранге Рольфу довелось преподавать именно тогда, когда профессор вернулся после «творческого отпуска». Что ж, по крайней мере, это объясняло часть удивительных умений Луны, в которых Рольф уже успел убедиться.

Вообще-то Рольф пришёл в библиотеку, чтобы, наконец, отыскать рецепт и побочные эффекты загадочного приворотного с цветами валерианы. В три часа должен был прийти «золотой ученик» Малфой. Гораций Слагхорн буквально навязал Рольфу «консультацию с этим невероятно эрудированным в вопросах Зельеварения студентом». Саламандер же рассчитывал справиться сам...

За день до этого. Хогвартс. Учительская.

— Я очень благодарен вам за предложение, Гораций, но уверяю, я вполне способен...

— Молодёжь, — усмехнулся Слагхорн. — Вот я вас Зельям никогда не учил. Но мог бы представить, какой вы студент!

— И какой же? — недоверчиво приподнял бровь Рольф.

Иногда ему казалось, что в каждом учителе Хогвартса живёт прорицатель вроде Трелони, настолько настойчиво они пытались предсказать его перспективы в школе, распознать черты характера... Но старый слизеринский лис (внешне, правда, скорее напоминающий моржа), по словам коллег, ошибался редко. О его способностях сразу угадывать способных студентов ходили легенды. Сейчас Слагхорн страдал без своего Клуба (признанного «разжигающим чувство магического превосходства» и закрытого по указанию Министерства), но подходящие «кадры» всё равно видел за версту. Как и неподходящие.

— Способный... — загнул палец на руке декан Слизерина. — Общительный. Слегка легкомысленный. Могу поспорить, что в библиотеке вы бывали нечасто, но зачёты всегда сдавали хорошо... И могу поспорить, что вам часто помогали делать задания. Однокурсницы.

— Совершенно верно! — развёл руками Рольф и недоверчиво улыбнулся, словно только что стал свидетелем фокуса.

— Ну, вот поэтому вам и необходима помощь человека, который всё вам объяснит, не заставив тратить время на поиски! Пока вы не обратились за информацией к прежним каналам...

На следующий день, 17 ноября. Хогвартс. Библиотека.

Слагхорн тогда многозначительно ему подмигнул.

Рольф, вспоминая это, сердито засопел и постарался сконцентрироваться на книгах по зельям, лежавших перед ним. Общественное мнение Хогвартса сделало из него чуть ли не сексуального маньяка, честное слово! Он вспомнил слова Невилла: «запутался в страсти». Больше всего напоминает название дешёвого романа в мягкой обложке.

До трёх оставалось ещё полчаса. А он, вместо того, чтобы искать ответ — тем самым избавив себя от позора «консультации» с человеком в три раза младше — всё не мог оторваться от подшивки, посвящённой Луне. Это завораживало... Вот групповая колдография третьего курса. Луна стоит с самого края и смотрит куда-то вбок. А вот она получает орден Мерлина... Ничего удивительного, что Рольф принял её за студентку: невысокая и хрупкая, Луна всегда выглядела моложе своих лет. Здесь ей, выпускнице и героине войны, можно было дать не больше тринадцати. Кажется, раньше она любила жёлтый цвет. На большинстве ранних колдографий Луна выглядела отсутствующей и какой-то слегка потерянной. Даже на своей дебютной выставке. На собственной свадьбе (пышная жёлтая фата, диссонирующая и с нарядом невесты, и, тем более, с нарядом жениха — как Ковальски не возмутился?) она по-прежнему производила впечатление угловатого подростка, словно бы случайно оказавшегося во взрослой жизни.

Не похоже, что этот брак сделал её счастливой...

За неделю до этого, 9 ноября. Хогвартс. Астрономическая башня.

— У вас есть дочь? Так вы...

Рольф сам толком не знал, что хотел сказать. Неизвестно, что его больше пугало: чужие дети или перспектива иметь собственных. Он не представлял Луну в качестве матери. Абсолютно. И поэтому был уверен, что и она относится к детям так же, как он. Как эта девушка, сидевшая на подоконнике, уперев босые ноги в противоположную стену (на левой щиколотке поблёскивает серебристая цепочка с брелоком в форме ласточки), что-то напевавшая себе под нос, плетя венок из синих цветов... Как она могла быть матерью девочки-подростка? Это не укладывалось в его голове!

Что «так вы»? В голове роились самые странные и нелепые картины: от коммуны хиппи со «свободной любовью» и запрещёнными зельями до картинного романного негодяя, обманувшего чувства несчастной девушки и смывшегося, узнав о последствиях.

— Я в разводе, — улыбнулась Луна и его мир снова перевернулся. — Уже пятнадцать лет. А Стелла сейчас учится в Дурмстранге, у отца.

Итак, зачарованные феи бывают в браке. И даже разводятся. Почему-то это казалось Рольфу гораздо более странным, даже — «распущенным»? Противоестественным? — чем возникшие у него мысли о наркотическом угаре и тотальном промискуитете. Впрочем, на все его дальнейшие расспросы Луна отвечала максимально уклончиво, снова надев маску безучастной фарфоровой куклы. Одно она дала понять ему твёрдо: винить бывшего мужа или как-то принижать его заслуги Луна была не намерена:

— Кшиштоф — один из лучших современных художников. Он безупречный профессионал, и я ему многим обязана. Он обожает дочку, и она его тоже. Когда Стелла с ним, я полностью за неё спокойна.

Неделю спустя, 17 ноября. Хогвартс. Библиотека.

...И всё-таки что-то здесь было не так. Газетная статья гласила: «...учителем, а впоследствии мужем...» Может быть, именно поэтому Луна была настолько против отношений между студенткой и преподавателем? У неё был собственный негативный опыт, который она бы никому не пожелала...

— Профессор Саламандер? — раздавшийся за его спиной голос чуть не заставил Рольфа вздрогнуть. — Здравствуйте, сэр!

Саламандер поспешно, словно застигнутый врасплох школьник, спрятал газетную подшивку со сведениями о Луне и схватился за первый попавшийся справочник по зельям. Обладатель потревожившего его голоса, между тем, уже стоял перед ним, ожидая приглашения сесть. Скорпиус Малфой был худощавым, довольно высоким для своего возраста подростком. Тихий, невыразительный голос спасало безупречное британское произношение и чёткая артикуляция. Тонкие правильные черты лица, глаза с чётко очерченными веками, вечно слегка прикрытые, словно с ленцой или флегматичным высокомерием. Почти точная копия его бабушки, Нарциссы, какой Рольф её запомнил. Настоящий потомок Блэков и Малфоев.

Одним словом, если бы человек, похожий на Скорпиуса, попался Рольфу на глаза в его школьные годы, Рольф непременно бы его возненавидел. Но Саламандер уже давно был взрослым, более того — преподавателем, поэтому ему приходилось относиться к Скорпиусу объективно: как к одному из двух лучших учеников курса. Он кивнул студенту и предложил сесть. Тот с готовностью устроился напротив него и, не спросив ни слова, развил бурную деятельность: Малфой молча забраковал большинство справочников, которые Рольф успел себе выбрать, призвал несколько книг с верхней полки, а ещё одну непринуждённо достал из-за пазухи. Вот так ненавязчиво он сразу же дал понять, что всё, чем Рольф занимался здесь до этого, не имело ни малейшего смысла.

— Вот всё, что нам сегодня понадобится, — кратко пояснил он свои действия. — Это, — он постучал ногтем по аккуратному маленькому томику из своих личных запасов, — сборник старинных зелий. А вот это... — в ход пошёл большой гроссбух с эмблемой Визенгамота, — постановления о запрете использования зелий и заклинаний, с указанием причин...

17 ноября, вечер. Хогвартс. Комната Рольфа Саламандера.

Рольф прикрыл глаза и надавил пальцами на переносицу. Всё запуталось окончательно... Окончательно! Единственное, что он понимал — «любовь» или «страсть» действительно были смыслом его жизни. И, Моргана его подери, это было слишком сложно. Хотя... кому здесь было просто?

Он открыл «Символический справочник растений», любезно оставленный ему Скорпиусом.

...Artemisia (полынь) — загадочная и несчастная судьба. Внутренняя горечь. Отравленность нерешёнными проблемами из прошлого. Прошлое медленно разрушает будущее. Злопамятность. Верность. Ограниченный круг друзей.

«Истинный» запах Альбуса Северуса Поттера. Кто бы подумал. Невилл был абсолютно прав: Поттер и Малфой цапались как кошка с собакой. И Малфой, при всей его холодной выдержанности, не смог удержаться от злорадства, мельком упоминая о том, как Альбус нарвался на «мятное проклятие». Безобидное заклинание химического чувства, применённое Луной, как оказалось, со временем начинает иметь странное последействие: проявляет «истинный запах» человека...

В тот же день ранее. Хогвартс. Библиотека.

— Что такое «истинный запах»?

— О... это довольно интересная магия. Тесно связанная с эмоциями. Животные символизируют действия, наши поступки, активные черты характера, — Скорпиус неожиданно «завёлся», экспрессивно жестикулируя, чертя в воздухе невидимые линии образов. Рольф с удивлением понял, что малфоевский наследник копирует манеру изложения Луны. — Поэтому Патронусы — это именно животные. А вот растения... они символизируют эмоциональную составляющую души, чувства человека, бессознательные порывы. Истинный запах — это эмоциональный Патронус.

— Как в легенде о Зачарованной поляне? — как можно более непринуждённо ввернул Рольф.

— Именно! — прищёлкнул пальцами Скорпиус. — Но по-другому...

Он сложил пальцы домиком, и теперь уже до странности напомнил Рольфу предыдущего слизеринского декана, Снейпа. Выдержав театральную паузу, Малфой продолжил:

— ...Зачарованная поляна — подавленные эмоции. Страхи. Скрытые резервы. То, чего никто бы и не подумал. О чём мы сами бы не догадались, если бы не она... Если она существует, конечно, — ввернул ремарку Скорпиус и торопливо продолжил: — Истинный запах похож на шарж, на Патронус, на шараду. Это самая узнаваемая часть нашей личности, которая лучше всего знакома нам. Ну а иногда и другим... Так вот мистер Поттер, — вернулся к началу разговора слизеринец, — если ещё пару раз попадёт под это заклятие, после его снятия начнёт пахнуть своей подлинной сущностью, если так можно выразиться. Сэкономит на одеколоне, — с абсолютно серьёзным лицом пошутил Малфой и едва заметно ухмыльнулся уголком рта.

— Но откуда вы знаете сейчас, что это будет именно полынь? Вряд ли это то, чего вы ожидали? — лениво осведомился Рольф. Истинный запах был отличной лазейкой... Вдруг Луна...

— Я проверил, — коротко ответил Скорпиус. — Совсем не сложное зелье. Нужен волос объекта, правда, но Поттеры тоже иногда линяют... — он снова усмехнулся.

«Всё-таки и от Снейпа в нём что-то есть. Интересно только: откуда?» — думал Рольф. Кажется, после смерти легендарного «ужаса подземелий» никто не умел произносить фамилию «Поттер» с такой аккуратно выверенной ненавистью.

— Я, конечно, ждал чего-то более карамельного... — скривился Малфой, — но полынь так полынь, это уже не моя проблема. Я всех здесь проверил, — неожиданно похвастался он, даже не подозревая, как взволнованно забилось в этот момент сердце преподавателя УЗМС. — Директор МакГонагалл — бессмертник, декан Слагхорн — пион, декан Флитвик — хризантема, профессор Лонгботтом... — Рольф мысленно отметил, что Невилла слизеринец «деканом» не назвал. Скорпиус, между тем, словно бы слегка смутился и пробормотал свой вердикт: — ...незабудка. Хагрид — львиный зев...

17 ноября, вечер. Хогвартс. Комната Рольфа Саламандера.

Рольф признавал, что в какой-то момент он отключился от этого перечисления. О чём сейчас немного жалел. Не то чтобы он хотел влезть в душу всем обитателем Хогвартса... Хотя нет, он врёт. После нескольких месяцев нахождения под перекрёстным вниманием всего преподавательского состава хотел, конечно, хотел! Но ключевую фамилию он, разумеется, не пропустил. Бадьян. Звёздчатый анис. Вот каким был истинный запах Луны. С валерианой спутать невозможно, хотя анис, вроде бы, тоже из семейства зонтичных... Что ж, это была хорошая версия.

Под конец разговора Рольф официально вручил Малфою свой волос. Всё равно тот дождётся «линьки», так что лучше предложить самому и сохранить видимость добровольности. Саламандер вздохнул и продолжил читать:

...Antirrhinum (львиный зев) — крепко стоит на земле. Храбрость. Прямолинейность. Богатство приходит и уходит, засыпая золотой пыльцой окружающих. Оптимизм. Консерватизм. Вера в людей...

Да уж, эмоциональный Патронус. Рольф улыбнулся. Хагрид предстал перед его мысленным взором так ярко, словно автор сочинял этот портрет непосредственно с хогвартского лесничего.

...Chrysanthemum (хризантема) — «искусный воин солнца, сияющий клинок и прохлада воды» (цит. по «Заклинания Мастера», Токио, 2001). Долголетие. Скрытый потенциал. Достигает признания с годами. Смысл жизни в работе...

...Helichrysum (бессмертник) — великая душа в скромной оболочке. Справедливость. Строгость. Неброское очарование. Общественная жизнь мешает личному счастью. Сильный противник. Немногословный друг...

...Paeonia (пион) — предприниматель, купец, дипломат. Успех, как солнце жизни. Пышность. Роскошь. Стремление к удовольствиям. Человек чести, но узник общественного мнения...

...Viola (фиалка) — скрытность. Неумение выражать чувства в словах. Замкнутость. Одиночество. Необходимость платить по счетам. Жизнь, как кредит, взятый прошлым в счёт будущего. Тайная власть. Тайная слабость...

Хм... а в книге определённо есть смысл... Саламандер отлистал чуть назад, чтобы отыскать смутившую Скорпиуса незабудку:

...Myosotis (незабудка) — скромность и верность, любовь, скрывающая своё лицо. Застенчивость. Преодоление общественных ограничений. Поиск себя может затянуться и быть сопряжён с трудностями. Истинное лицо становится сюрпризом для окружающих. Художественная натура...

«Ну насчёт поиска себя и сюрприза для окружающих достаточно было заглянуть в его биографию», — подумал Рольф. Его лоб прорезала тонкая вертикальная морщинка: от занятного развлечения Саламандер переходил к более серьёзным материям, и справочник в его руках больше не казался «Пособием по гаданию на чаинках», которое так любила Сибилла Трелони. Это была дверь в запретный мир чужих смыслов. «Ещё не поздно остановиться», — заметил внутренний голос, на этот раз решивший сыграть роль совести. Рольф только отмахнулся. Скоро он узнает всё об этой несчастной валериане, но сначала:

...Illicium anisatum (звёздчатый анис, бадьян) — оптимизм, «свет, что горит, когда погаснут все свечи». Обаяние магии. Таинство. Общение с запредельным. «Птице с длинными крыльями неуютно на земле» (цит. по «Библиотека Мерлина: от Ра до Атона, путь египетских магов», Лондон, 1919). Хрустальный свет, не греющий чужаков, но укрывающий друзей от любой непогоды...

Саламандер умилённо улыбнулся, прислушиваясь к волне тепла, затапливающей сердце изнутри. Хрустальная лампа, маяк в ночи. Это было так абстрактно, но так похоже на Луну, волшебную даже среди волшебников.

«Я закончу с этим завтра», — сонно решил Рольф, глядя слипающимися глазами на груду книг возле изголовья.

Кошмар №3. 17 Ноября, ночь. Хогвартс. Спальня Рольфа Саламандера.

Он сидит на полу чердака, засыпанный облетающими цветочными лепестками. По щекам текут слёзы. Горькие, бессильные. Запах валерианы успокаивал, дарил ощущения уюта. Дома. Где с ним ничего не случится, ведь правда? Но это был обман, огромный обман. Он был один. Или нет? Запах усилился, а вместе с ним — странный звук, словно кто-то переступает по половицам босыми ногами. Шаг, ещё шаг. Еле слышное поскрипывание половиц. И тихое мурлыканье. Простая мелодия, так, что сначала кажется, что слов разобрать невозможно. Но постепенно голос приближается. Скрип. Скрип. Шаги совсем близко:

...не найдёшь...

У жизни женское лицо, но в этом...

Рольф резко оборачивается. Над ним склоняется женщина в серебристо-белой мантии и протягивает руку. У неё нежные, белые ладони и тонкие пальцы с аккуратными, но очень коротко остриженными ногтями. Белокурые волосы, заплетённые в две тяжёлые косы, спускаются почти до босых ног. А в другой руке женщина держит маску, закрывая ей лицо. Белую фарфоровую маску с почти бесцветными голубыми глазами, холодными и прозрачными, как стекляшки.

— Hvers vegna? — кричит Рольф, словно сквозь Заглушающее. — Hvers vegna?!

Женщина дёргается, как от удара, и убегает. Маска выпадает из её руки и вдребезги разбивается, но осколки превращаются в лепестки валерианы. Среди лепестков лежит каким-то чудом уцелевший голубой фарфоровый глаз. Рольф, сам не зная зачем, подбирает его. Глаз обжигает пронизывающим до костей холодом, но в руках Рольфа начинает таять, как льдинка. Когда Рольф опускает взгляд, ему кажется, что глаз плачет.

18 ноября. Хогвартс. Спальня Рольфа Саламандера.

За окном выпал снег. Рано для Англии. Рольф снова проснулся, уткнувшись в мокрую от слёз подушку, но, на сей раз, ему не было жарко. Наоборот, его била дрожь. Набалдашник кровати, в который он вцепился мёртвой хваткой, был таким холодным, что, казалось, ещё чуть-чуть и Рольф примёрзнет к нему, как, бывало, примерзал языком к металлической решётке ворот, в очередной раз решив слизать упавшую снежинку.

— «Hvers vegna», — повторил он скрипучее, словно снег на морозе, слово. Знакомое и одновременно незнакомое. — Quaerere, Hvers vegna!*

В его руку прилетела книга и сама собой раскрылась на необходимой странице:

...Hvers vegna — зачем? почему? (редк. «за что?»)...

Он посмотрел на обложку: «Исландско-английский словарь». Перечитал короткую надпись несколько раз, снова и снова. Исландский. Конечно. Рольф резко сел на постели. В ушах звенела такая тишина, словно он находился в горной лощине. Но она не была неподвижной. Она стремительно наваливалась, погребая под собой. Лавина абсолютного отсутствия звука. Вакуум. И сквозь него забытые, запорошенные временем слова:

«У жизни женское лицо — прекрасней не найдёшь,

У жизни женское лицо, но в этом тлен и ложь.

И помни: если веришь ей, и сердце отдаёшь —

У смерти женское лицо, точь-в-точь... Не узнаёшь?»

Такие чёткие, словно он слышал их прямо сейчас. Рольф прикрыл уши руками, словно в попытке отогнать непрошенный звуковой мираж. Внезапно раздался резкий стук.

Рольф вздрогнул от неожиданности и начал озираться. Но это была всего лишь почтовая сова, стучавшая клювом в стекло. Это слегка привело в чувство. Стащив с постели одеяло и мысленно посетовав на отсутствие тёплых тапочек («Можно даже этих идиотских, плюшевых, с мордочками раздражар»), Рольф завернулся в него по шею и пошёл открывать окно утренней пернатой гостье. Пёстрая золотисто-чёрная сова почти кричащей и очень «летней» расцветки кинула ему свиток и была такова.

«Даже вафлю не попросила», — пробормотал Рольф. Почему-то он не мог вынести этой тишины. Что-то заставляло его говорить с самим собой, комментировать, шумно отодвигать стул. К ещё не рассеявшемуся муторному ощущению кошмара, к воспоминанию, отозвавшемуся тупой ноющей болью в сердце, прибавилось ощущение тревоги, вызванное письмом. Он едва поборол в себе желание немедленно разорвать свиток в клочья, не читая: совы такой раскраски были только у Саламандеров.

— Что Ему могло понадобиться? Или ей? — агрессивно спросил он пустоту. — Драккл их подери!

___

* Quaerere с латинского «искать».