Всё бывает в первый раз (джен)

Наконец двери спортзала широко распахнулись, и школьники, разгоряченные ожиданием, повалили в зал, толкаясь и отдавливая друг другу ноги и штанины клеш. Девчонки завизжали, парни радостно загоготали, а мальчишки из школьного ВИА, уже не дожидаясь, пока все войдут в зал, вразнобой, но зато с большим энтузиазмом, ко всеобщему восторгу заиграли «LivingNextDoorToAlice». Толпа вынесла Герминэ прямо к импровизированной сцене; красные носки Малфоядзе, увлеченно наяривавшего на ударной установке, оказались прямо перед носом у Герминэ. Особо смелые старшеклассники уже начали пританцовывать, а Марик Флинтшпун, Олег Вудов, Серега Дигорев и Давид Малфоядзе все вместе жахнули заводной припев про «некст дор ту Элис».

Но Минерва Ибрагимовна, взобравшись на сцену, отобрала у Марика микрофон и прокричала в него, отчего микрофон пронзительно запищал, и у всех, кто был в зале, едва не заложило уши:

— Ребята! Прежде, чем мы начнем наш торжественный вечер, мы должны выбрать лучшую стенгазету и наградить победителя памятным призом.

Школьники, которым уже не терпелось начать веселиться, разочарованно загудели, но Минерва Ибрагимовна не унималась:

— Давайте проголосуем! Предлагайте свои варианты! Ну что же вы, ребята, смелее!

Кто-то выкрикнул:

— Вот эта газета самая лучшая!

Его поддержали:

— Да, которая фломастерами нарисована!

— Это мои фломастеры! — выкрикнул Малфоядзе, высунувшись из-за тарелок ударной установки. — Мне их папа из Болгарии привез — шесть цветов!

На стенгазете были изображены четыре человечка — черный, желтый, коричневый и белый; они держали друг друга за разноцветные руки, изображая дружбу народов, и явно были срисованы с плаката, висевшего в пионерской комнате, разве что только вместо глобуса человечки обнимали темно-зеленую фломастерную елку.

— Редколлегия, — объявила Минерва Ибрагимовна, — пройдите на сцену и получите свой приз!

Герминэ с сожалением посмотрела на свое с Ромой произведение стенгазетного искусства: нежная акварельная девочка в розово-голубых тонах мечтательно держала в ладошках снежинку, которую Ромка щедро обсыпал осколками елочной игрушки; столь же щедро были обсыпаны и шапочка девочки, волосы и даже щеки. Но вся эта акварельно-блесточная романтика, конечно же, не могла соперничать с идеологически выдержанным фломастерным плакатом Потеряна и Малфоядзе.

Ромка протиснулся к Герминэ через толпу и сочувственно засопел:

— Не расстраивайся, Герминэ. Если бы у тебя были фломастеры, ты бы еще лучше нарисовала! Хочешь, я попрошу Минерву Ибрагимовну, чтобы тебе тоже дали приз?

Герминэ только кисло улыбнулась на это неуклюжее утешение.

На сцену поднялся Гарик Потерян — его прямо-таки распирало от гордости; Малфоядзе тоже поспешил выбраться из-за ударной установки — не зря же он позволил Гарику извести его заграничные фломастеры, которые теперь даже одеколоном не восстановишь. Рэм Александрович, впечатленный идеологически верным взглядом Гарика, пожал Потеряну руку, а Минерва Ибрагимовна торжественно произнесла:

— Гарик и Давид, вы награждаетесь почетным вымпелом! Похлопаем им, ребята!

Школьники энергично захлопали в надежде, что официальная часть заканчивается. А когда Гарик слез со сцены, Федя и Жора одобрительно похлопали его по плечу:

— Молодец, чувак! Вымпел тебе!

— И флаг в жопу, — добавил Жора. А Федя радостно загоготал: — Награда нашла героя!

Ребята, стоявшие рядом с ними, пришли в восторг от того, как ловко Визлины облажали комсорга, а Герминэ страшно обрадовалась, что не ей пришлось лезть на сцену за вымпелом и позориться перед всей школой.

Минерва Ибрагимовна наконец отдала микрофон Марику Флинтшпуну, и тот запел «NeedlesAndPins». Старшеклассники, истомившиеся во время нежданной официальной части, не стали, как обычно, стоять по стеночкам несколько песен подряд, а, опасаясь очередного подвоха от Минервы Ибрагимовны, бросились в объятия друг друга так, словно видели друг друга в последний раз, образовав стихийные парочки. Песня была ужасно неудобной для медляка, но они все равно упорно топтались в обнимку. Английские слова, и без того малопонятные жертвам советского образования, безбожно коверкались участниками самодеятельного ВИА и от этого еще больше брали за душу своим загадочным и наверняка глубоким смыслом.

Герминэ неожиданно для самой себя оказалась среди «неразобранных» девочек. «Как же так? — думала Герминэ, изо всех сил стараясь сохранить невозмутимый вид. — Вот ведь у меня и кудри, и тени голубые, и лапша, и клеши от бедер, и туфли, которые маме достал дядя Сурен! Как они могли меня не пригласить?!». Посмотрев по сторонам, Герминэ обнаружила, что стоит в компании Ромы и Алены Лавгуденко. Герминэ ужаснулась и отодвинулась от нее подальше, чтобы старшеклассники не подумали, что она, Герминэ, такая же, как лажовая Алена.

Внезапно Герминэ заметила, что между парами пробирается Гарик Потерян; он все еще держал в руках вымпел, и Герминэ к ужасу своему поняла, что Гарик идет к ней, явно намереваясь пригласить ее на танец! Герминэ, похолодев, представила, как они танцуют втроем — она, Гарик и вымпел, моментально ставший предметом насмешек всех старшеклассников, — и твердо решила так облажать Гарика, чтобы он больше никогда даже и не подумал полезть к ней со своим вымпелом. Герминэ уже подбирала подходящие слова, когда Гарик, по-видимому, испугавшись ее взгляда, в последний момент изменил траекторию движения и пригласил Алену Лавгуденко.

Алену Лавгуденко! Щеки Герминэ запылали. Сохраняя гордый вид, краем глаза она видела, что нетанцующими остались только она, Ромка да учителя у противоположной стенки, зорко наблюдавшие за школьниками.

Вдруг под боком у Герминэ послышалось нерешительное сопение, а вслед за ним — хриплый Ромкин басок:

— Герминэ, а ты чего не танцуешь? Хочешь, пойдем со мной потанцевать? Или у тебя ноги болят на каблуках? — предположил незлопамятный Ромка, уже забывший, как еще совсем недавно обошлась с ним Герминэ.

Тут уж нервы Герминэ не выдержали и она огрызнулась на бедного мальчишку:

— Ты что, придурок? Это же лажа — танцевать с тобой! Ты ведь на голову ниже меня!

Ромка опешил и заметно сник, но все же пробормотал:

— Это потому что ты на маминых каблуках. А вот если бы ты была в тапочках, я был бы только на полголовы ниже...

— Все равно это лажа, отстань от меня, Визлин! — отрезала Герминэ. — Лучше я дождусь белого танца и приглашу самого хиппового парня на вечере! — Герминэ начала лихорадочно оглядывать зал, выискивая, кто бы мог сравниться с ее высоким идеалом — Крисом Норманом.

В конце концов взгляд Герминэ остановился на Рэме Александровиче — тот стоял, не решаясь отделиться от группки учителей, но все же покачивался в такт музыке и ласково блестел глазами, напомнив Герминэ обаятельные гримаски лапочки Криса. А трикотажный батник с воротничком, длинным, как уши у спаниеля, широкий галстук в горошек, красные клеши «от колена» и зеленые туфли с широкими носами стали для Герминэ последними аргументами в пользу кандидатуры Рэма Александровича.

— Вот, — объявила она Ромке. — Приглашу нашего старшего пионервожатого! Он самый-самый!

— А почему не Севера Анатольевича? — глупо спросил Ромка. — Он, наверное, тоже хочет танцевать...

Герминэ фыркнула.

— Лажовый твой Север Анатольевич, — передразнила она Ромку. — Посмотри хотя бы на его туфли!

Ромка честно посмотрел, хотя уже не раз рассматривал узконосые, в дырочку, летние туфли Снейпикова.

— Хорошие туфли, красивые, — сказал он. — Вон какие на них дырочки!.. — очевидно, наличие перфорации на туфлях Севера Анатольевича прибавляло им ценности в глазах Ромки. — А у твоего Рэма Александровича толстоносые, как у клоуна, — пробурчал он, как будто обидевшись за Снейпикова, — да еще и женские, на платформе... Это тоже лажово!

— Дурачок ты, Ромка, — усмехнулась Герминэ, уже нацелившись на свою жертву у противоположной стены зала, и добавила любимую поговорку Малфоядзе: — Что хиппово — то лажово, кто поймет — не обсмеет.

Наконец заиграли настоящий медляк — «RunToMe». Герминэ знала его наизусть — эта песня была на синей гибкой пластинке, которую она вырезала из журнала «Кругозор» (а сам журнал, со смазливой мордашкой Криса Нормана, вот уже полгода лежал у нее под подушкой, навевая романтические сны). Герминэ собралась с духом и поспешила через весь зал, пару раз даже подвернув ногу в своих необыкновенно хипповых и столь же необыкновенно неудобных маминых туфлях.

Опомнилась она уже танцующей посреди зала с руками на плечах у «лапочки» Рэма Александровича; Рэм Александрович слегка краснел, взблескивал глазами и так смущенно улыбался, что Герминэ, и так не слишком уверенная в себе, сама начинала отчаянно стесняться. Тут она почувствовала, что начинает потеть — то ли от волнения, то ли от горячих ладоней Рэма на своей талии. Герминэ испугалась, что Рэм Александрович заметит запах пота, смешанный со странным запахом индийской присыпки, которой она имела неосторожность воспользоваться вместо дезодоранта. Сам же Рэм пах просто замечательно — Герминэ знала, что этот польский парфюм называется «Быть может»... или «Может быть» — а впрочем, какая разница! — ведь Рэм Александрович был настоящей девчачьей мечтой... Он что-то говорил ей ласковым и необыкновенно приятным голосом, наклоняясь к самому уху Герминэ, а Герминэ от волнения даже не понимала смысла слов — только кивала и глупо улыбалась. Ей казалось, что все в зале смотрят на них, и ее переполняла гордость — ведь она обошла даже закаленных в боях старшеклассниц, первой потанцевала с новой школьной знаменитостью! Но одновременно Герминэ боялась, что Минерва Ибрагимовна вызовет в школу ее маму, как вызвала бабушку Симы Паркинсон, и станет разбирать на линейке неподобающее пионерке поведение Герминэ.

Герминэ, погруженная в свои мысли и в дурманящий запах Рэма Александровича, не заметила, что музыка кончилась, а Рэм уже давно говорит ей ласково-растерянно:

— Герминэ, Герминэ, что с вами? — и деликатно пытается снять ее руки со своих плеч.

Подняв голову от душистого батника Рэма Александровича, Герминэ огляделась и с ужасом обнаружила, что они стоят посреди зала в полной тишине, все взгляды — насмешливые или удивленные — направлены на них, и в этой тишине один из близнецов Визлиных заявил во всеуслышание:

— Прилипла, как банный лист!

А второй, продемонстрировав «фирменное» Визлинское остроумие, дополнил:

— ...к жопе!

Взрыв хохота потряс зал. Герминэ отдернула руки от Рэма Александровича, развернулась и выбежала в коридор, по пути несколько раз подвернув ноги, а ей вслед несся смех, в котором особенно громко выделялось ржание Феди и Жоры.

Герминэ сидела на ступеньках лестницы, скинув с ног ненавистные туфли, и горько плакала. Это была катастрофа. Она теперь никогда не сможет прийти в школу, потому что все будут смеяться и показывать на нее пальцами! Герминэ провалила свой первый вечер — а ведь она собиралась стать самой хипповой девчонкой среди всех восьмиклассниц... а может, даже и среди всех старшеклассников! Герминэ решила, что бросит школу и пойдет в ПТУ. А еще лучше — уедет в другой город! — туда, где никто не знает о ее позоре. А вернется, только когда станет знаменитой — а может, даже выйдет замуж за Криса Нормана! Тогда никто не посмеет над ней смеяться, даже Визлины, потому что, ясен пень, Крис Норман такой хипповый, что облажает кого угодно — не то, что какой-то там мягкотелый Рэм Александрович, который позволил Федьке и Жоре над ней смеяться! «И вообще, он душится женскими духами «Быть может», — мстительно подумала Герминэ, твердо решив хранить верность Крису Норману, который, ласково улыбаясь с фотографии в журнале, дожидался ее под подушкой.

От горьких размышлений Герминэ отвлекло знакомое сопение.

— Ромка, — сказала она, даже не обернувшись, — Принеси мою куртку, я ухожу домой.

Рома расстроено шмыгнул носом.

— Раздевалка закрыта, — пробормотал он виновато. — Ключи у дежурного учителя... Хочешь, я пойду попрошу?

— Да, иди, только поскорей, — бросила Герминэ, опять вставляя ноги в ненавистные туфли.

Ромка куда-то исчез, а спустя некоторое время появился в компании Снейпикова. Тот шел, приобнимая Рому за плечи, мягко ему улыбался и что-то тихо говорил, наклоняя к Ромке свою большую голову, отчего еще сильнее напоминал черную хищную птицу. Еще этим утром Герминэ удивилась бы такому ласковому обращению, совсем нехарактерному для сурового Снейпикова; теперь же она была настолько уставшей, что ее хватило только на то, чтобы проводить странную парочку удивленным взглядом.

Герминэ уже застегнула ремешки туфель, вытерла слезы, высморкалась, поправила кудри, встала, разминая затекшие ноги, а Ромка с ее курткой все не появлялся. После душного спортзала Герминэ уже начала замерзать в продуваемом сквозняками коридоре и прошлась по лестнице, злясь на вечно нерасторопного Ромку.

— Где застрял этот придурок!? — пробормотала она с досадой и решительно пошла к раздевалке. В тишине пустого коридора гулко отдавались ее шаги.

Но не успела Герминэ дернуть плотно закрытую дверь раздевалки, как дверь распахнулась. Снейпиков, отводя взгляд, боком выскользнул в коридор и быстро зашагал к спортзалу.

— Визлин! Ты там заснул, что ли?! — недовольно сказала Герминэ. — Я уже вся задубела! Нашел мою куртку?

— Нет, — хрипло прошептал Ромка.

— А почему свет не включил? — Герминэ щелкнула включателем. — Что ты тут в темноте искать собирался? — она сняла свою куртку с вешалки и, надевая ее, мельком взглянула на Рому, который мялся в углу раздевалки и вздыхал. — Ну, чего застрял? Долго тебя еще ждать? Надевай свое пальто! Да что с тобой вообще?

Ромка опустил голову еще ниже и промямлил:

— Ничего... Просто у меня живот болит.