Чашечку кофе? (гет)

Лунный календарь на 1995 год:

6 августа, воскресенье — день активного отдыха. Течение энергии жизни в человеческом организме усиливается, силы могут начать бить фонтаном. Эти силы надо направить на укрепление отношений в семье, на благоустройства жилища. В 10-е Лунные сутки недопустимо проявлять дома отрицательные эмоции. Избегайте любых конфликтов с родственниками. Рекомендуется медитация над собственной кармой и кармой рода, с целью уяснения линии жизни, укрепления дома, семьи. Хорошо начинать строительство нового дома. Нельзя быть корыстным и поверхностным. И, вообще, созидать во всех смыслах — главный девиз дня.

В 18:31 начинается 11-й Лунный день, его символ — огненный меч. В человеческом организме просыпаются мощные силы, и, если вы не знаете, как с ними управляться, можете ненароком наделать бед. Можно молиться, заботиться о близких, делать им подарки.

Северус.

Красный идет Люциусу чрезвычайно. Цвет вина и крови, любви и войны, триумфа и гнева облекает его императорской мантией. Из алых складок выступает беломраморный лоб; бледным золотом зимнего солнца, сияют струящиеся по багрянцу пряди. Серые глаза тоже смотрелись бы выигрышно — сталь клинков в пламени заката — только их не видно. Заплыли. Лицо Люциуса превратилось в бесформенную маску, очертания которой сливаются с окрашенными кровью полотенцами.

Люциус без сознания. К счастью. Нарцисса — на грани. Мое же сознание, словно расслоилось: я одновременно любуюсь картиной «Низвергнутый Люцифер в волнах Флегетона», накладываю диагностические чары и слушаю сбивчивый рассказ Гойла.

Они побывали у Маркуса Флинта. Люциус передал ему предложение Темного Лорда, от которого нельзя отказаться. Почти. Почти передал. Не успел договорить, как с его переносицей встретился кулак Маркуса.

Я могу гордиться своим учеником: пусть он восемь раз пересдавал трансфигурацию, а Синистру довел до нервного срыва, но в этой ситуации разобрался на высший балл! Связал самоубийство отца, письмо и визит Малфоя, сделал вывод, мгновенно принял решение и реализовал его. Даже не вынимая волшебную палочку!

Уже потом, когда ошарашенный Гойл подхватил Люциуса, ограничив себе свободу маневра, Маркус вытащил палочку и вышвырнул гостей из своих владений. Гойл проявил благоразумие — аппарировал в Малфой-мэнор. Накладывать исцеляющие чары он не решился. Правильно, и я не решусь — этот паззл не собрать! Мягкие ткани — всмятку, острые осколки смешались... Мне ломали нос трижды, и битой, и бладжером, но не с таким впечатляющим результатом!

Что же делать с Люциусом? Нужна операция. Перед моими глазами мелькают страницы медицинской энциклопедии — красочные картинки, описания, перечень последствий от деформации наружного носа до блокирования носового дыхания и невралгии тройничного нерва. Одновременно я накладываю охлаждающие чары и, на всякий случай, обездвиживаю. Где-то на периферии моего сознания чуть слышно всхлипывает Нарцисса, шумно дышит Гойл.

Я убираю окровавленные тряпки, очищаю лицо. Заморозка подействовала — кровь почти не сочится.

Удалить осколки и напоить костеростом? Других вариантов я не вижу. Проблема в костреросте — его необходимо принять в течение часа, после удаления кости. В зависимости от индивидуальных особенностей организма срок может быть больше или меньше. На приготовление мне потребуется минут сорок. Зелье прекрасно хранится, но маловостребовано и, зачастую, отсутствует в аптеках, о чем мог бы рассказать Моуди, только он почему-то не любит распространяться на эту тему. В Больничном крыле Хогвартса костерост есть всегда — спасибо мне! Однако мадам Помфри в отпуске. Я могу попробовать взломать ее запирающие заклинания. Еще костерост есть в штабе Ордена Феникса — опять-таки, спасибо мне...

— У вас есть костерост? — спрашиваю без особой надежды на положительный ответ, лихорадочно соображая, как объяснять Блэку, что мне понадобилось посреди ночи в его доме.

— Есть... у нас есть, — шелестит голос Нарциссы.

???

— Драко варил на каникулах, — торопливо шепчет она. — Тренировался в сложных зельях... Он сказал, что получилось почти... почти идеально... Был очень горд...

— Почему я до сих пор его не вижу?

Дробный стук каблучков, хлопанье двери — похоже, о существовании домовых эльфов Нарцисса забыла.

Я заканчиваю извлекать осколки и перевожу дыхание. Дрожащая холеная рука протягивает мне хрустальный флакон — зелье, в самом деле, почти идеально. По меркам Гильдии зельеваров. А для Мунго без «почти».

— Прекрасно.

У меня сегодня праздник, как у декана Слизерина: один ученик варит на каникулах зелья на профессиональном уровне, другой проявляет гражданскую сознательность!

Я вставляю в пищевод зонд и осторожно вливаю Люциусу костерост. Залечиваю поврежденные сосуды, восстанавливаю мягкие ткани.

— Сейчас я сниму охлаждающие чары. Когда он очнется, я дам обезболивающее и усыплю его. На сутки.

Что еще сказать? Что? Лицо Нарциссы безупречно, а в глазах плещется безумный страх и отчаянная надежда, на нежной коже запястья яркие следы от ногтей.

«Все будет хорошо. Если нос не вырастет, мы убедим Повелителя, что Люциус стремился во всем ему подражать, и восхищенный таким проявлением верноподданнических чувств, Темный Лорд приведет нас всех в соответствующий вид». Стоп! Вот такое, даже мысленно произносить нельзя. То, что Лорд после возрождения не все связи с реальностью восстановил — не повод терять их самому. Еще пару ночей не поспать, я и не такое вслух скажу.

Я откидываюсь на спинку стула и понимаю, что рубашка промокла насквозь. Плечи и шея затекли от напряжения. Я сцепляю пальцы в замок и вытягиваю руки, встряхиваю, разгоняя кровь.

Минуты ожидания тянуться томительно. Наконец, Люциус издает слабый стон и пытается повернуть голову. Я кладу ладонь ему на грудь.

— Люциус, все в порядке. Ты дома, все, что нужно я сделал. Говорить не пытайся. И головой шевелить не надо. Я сейчас тебя осмотрю, потом дам обезболивающее и наложу сонные чары.

Он послушно сохраняет неподвижность. Грудные мышцы под моей ладонью дрожат от усилий не поддаваться боли. Я проверяю сердце, легкие. Все в норме. Кровотечение не возобновляется, отек уменьшился. Остается ждать, пока подействует костерост. Вливаю обезболивающее, надежно фиксирую голову и погружаю Люциуса в сон.

— Все Нарцисса. Пусть спит. Через сутки я проверю.

— А как же Повелитель?

О Гойле, подпирающем стену, я успел забыть.

— Он ведь ждет отчета!

Я пожимаю плечами:

— Отправляйся к нему и отчитывайся.

Гойл вытягивается по стойке смирно, его глаза расширяются от ужаса так, что кажутся почти большими.

— Я не могу! Он же Малфою поручил! Я только сопровождал...

Я обрываю его бормотание:

— Просто расскажи все, как было.

— Повелитель поручил Малфою! Не мне! Я ничего не знаю!

Нет, добровольно к Лорду он не пойдет — Гойл вжимается в стену, словно пытается с ней слиться. А Повелитель, не дождавшись доклада, будет через Метку вызывать Люциуса.

Нарцисса раздирает в клочья кружевной платок, в глазах — отчаянная мольба.

И о чем же я буду рассказывать Темному Лорду? О применении костероста и особенностях его приготовления?

* * *

Напрасно я опасался, что у нас не получится содержательной беседы — Повелитель тему находит! Я вспоминаю все восемь лет обучения Маркуса Флинта — его оценки и взыскания, награды и травмы, друзей и врагов... Придравшись к тому, что я не смог сразу назвать балл по Уходу за магическими существами за третий курс, Мой Лорд помогает мне легилеменцией. Мы снова и снова просматриваем мои воспоминания, в надежде выяснить, кто же внушил Флинту столь странное для слизеринца поведение. Никаких следов разлагающего влияния гриффиндорцев, преподавателей, самого директора Хогвартса обнаружить не удается. Не слизеринцев Маркус обычно не замечал, в дни матчей по квиддичу его безразличие сменялось враждебностью к соперникам. Единственный личный контакт с Дамблдором имел место в начале первого курса — Маркус добивался позволения играть в квиддич. Директор тогда отказался делать исключение из правил, запрещающих первокурсникам входить в команду и даже иметь метлу. Все остальные беседы с Дамблдором были посвящены неуспеваемости Флинта и проходили в присутствии декана, то есть меня, и заинтересованных преподавателей.

Выдираясь из взбаламученных Повелителем воспоминаний, я осторожно предполагаю:

— Мой Лорд, быть может, Маркус разъярился из-за смерти отца? Он мог решить, что мы к ней причастны...

— Но почему? — недоуменно восклицает Повелитель.

В самом деле, с чего бы это? Мы же никогда!..

Повелитель вновь берется за палочку. Он просматривает мои воспоминания еще раз, но того, что ищет, не находит. Отпускает он меня выжатым, как лимон.

* * *

Уже стоя на лестнице в подземелья, я пытаюсь понять, почему аппарировал к воротам Хогвартса, а не на Спиннерс-Энд? Правое запястье стягивает, будто в кожу врезается шелковая нитка. Вульфсбэйн! Через четверть часа нужно добавить в кипящее зелье двадцать пять капель настойки аконита и мешать по часовой стрелке...

Я поспешно сбегаю по лестнице. В лаборатории все спокойно — вульфсбэйн томится на медленном огне, рядом еще два котла ждут моего возвращения.

Я увеличиваю огонь под вульфсбэйном . Подумав, накрываю два других зелья стабилизирующими чарами — сейчас я не в состоянии ими заниматься. Прислоняюсь затылком к каменной стене, прикрываю глаза ладонью и проваливаюсь в темноту. Вздрагиваю, плотно зажмуриваюсь, растираю пальцами виски. Нужно проснуться!

У меня есть несколько минут — можно выпить кофе. Если не варить самому, а вызвать эльфа. Кофе у них средненький, но если добавить коньяк... Выпускники подарили мне Арманьяк трехсотлетней выдержки.

Домовой эльф оборачивается за несколько секунд. На его подносе кроме кофейника и чашки, красуется молочник, сахарница и ваза с пирожными, чего я не просил. Интересно, эльфы возводят вкусы действующего директора Хогвартса в закон, или, наоборот, Альбус Дамблдор смирился с предпочтениями эльфов?

Пятнадцатая по счету капля настойки аконита падает в кофейную чашку. Кофе мне, видимо, не поможет. Даже сваренный мадемуазель Делакур. С толченным чесноком и жгучим перцем. Я перевожу взгляд на котел: кофе с аконитом — достаточно плохо, но вульфсбэйн с коньяком... Мысль, что я мог испортить зелье, окатывает меня ледяной волной.

Я медленно вращаю хрустальный флакон, на его гранях мерцают разноцветные блики, с горлышка срывается тяжелая капля и застывает в чайной ложке. Прозрачная, чуть зеленоватая, тягучая жидкость с едва уловимым горьковатым запахом. Приятным, чего нельзя сказать о вкусе. Я набираю в легкие воздух и глотаю — рот тут же заполняется горечью, дыхание перехватывает. По горлу прокатывается волна раскаленной лавы, жар проникает в кровь, позвоночник плавится, нервные окончания вспыхивают огнем. Из пальцев, сведенных судорогой, падает ложка. Ее звон — последнее, что я слышу. Голову сжимает раскаленный обруч, под веками вспыхивает фейерверк. Боль прокатывается ото лба к затылку, ввинчивается в шейные позвонки и... затихает. Растворяется, забирая, усталость, сонливость, спутанность мыслей. Я делаю глубокий вдох — ясное сознание в течение этого дня мне гарантировано.

Билл.

— Напрасно ты отказался от оперы, — лукаво подмигивает Флер и отставляет в сторону кофемолку. — Там такие были голоса! Декорации, костюмы — настоящее пиршество для зрения и слуха!

Может быть, она права. Может быть, не стоили мне лезть в бутылку — провести вечер с Флер, даже в компании толстяка-француза, явно было бы приятней, чем сидеть здесь, на Гриммаульд-плейс. Близнецы изощрялись в остроумии, мама суетилась и причитала, Сириус громогласно обличал предательство и требовал призвать к ответу виновного, папа ему вяло возражал. Возможно, Сириус был прав в своих подозрениях. Почти наверняка, прав! По крайней мере, отец ничего убедительней, чем набившее оскомину: «Дамблдор доверяет профессору Снейпу» противопоставить его доводам не смог, но все это следовало бы обсуждать с самим Дамблдором, а не сотрясать воздух обвинениями... Единственное, чего Сириус добился — расстроил и напугал маму. Она опять пила сердечные капли и с каким-то лихорадочным энтузиазмом бросалась воспитывать всех, кто подвернется под руку.

— Наверное, ты права, — вынужден признать я. — Рад, что тебе понравилось.

— Понравилось?! Не то слово! Это было... как лучшее шампанское — искристое, освежающее, льющееся через край!

Я замечаю, что мои губы против воли растягиваются в улыбке — восторг Флер так заразителен! Она окончательно забывает о кофемолке, которая как раз смолола зерна, отворачивается от нее.

— Я совершенно по новому увидела Розину. Знаешь, я никогда не уделяла ей внимания. Абсолютно банальный образ, персонаж, нужный для развития сюжета, но сам по себе не интересный, а вчера я поняла, насколько ее история трагична, — Флер чуть наклоняет голову и накручивает на палец локон.

Она смотрит мне в лицо, но говорит не мне. Как будто продолжает старый разговор с кем-то видимым только ей:

— Трагедия Розины в том, что она любит графа. В сущности, он же не делает ничего ужасного. Повеса от скуки, ревнивец из самолюбия... И его измены, и его ревность ранят Розину только потому, что она любит его. Не любила бы — и не страдала. Но она любит и страдает. Страдает оттого, что любит. Любовь, поистине, страшная вещь!

— Любовь — великая сила!

Флер кивает:

— Именно! Великая и потому — страшная. Никакой враг не причинит такой боли злонамеренно, как тот, кого ты любишь, даже ничего такого не желая. Что может сделать враг? Убить, лишить имущества, репутации... Самое страшное — убить близких, опорочить в их глазах... То есть, опять-таки, самую сильную боль нам причиняют через любовь. Любовь, как открытая рана... Даже неунывающий скептик Фигаро потерял способность держать удар, как только поверил в мнимое предательство Сюзанны.

— Флер, ты о чем?!

Она отпускает локон.

— Розине следовало бы разлюбить графа и жить спокойно. От любви, ставшей источником страданий лучше отказаться.

Ее рассуждения завораживают какой-то нечеловеческой стройностью. Я с ужасом понимаю, что не могу найти изъяна в логике.

— Это неправильно! — могу лишь воскликнуть беспомощно.

— Правильно, — возражает Флер и грустно улыбается. — Только неосуществимо. Легко избавиться от башмака, который стал натирать ногу, но от любви, причиняющей мучения... Даже расставание не помогает. Разорвав отношения, не удается порвать внутреннюю связь; то, что делает любимый, уже далекий, уже, казалось бы, чужой причиняет боль. Сколько людей, разойдясь, продолжают мучить друг друга! Взаимная любовь — тоже источник страданий. Страх за жизнь и здоровье любимых, боль разлуки, опасения, что чувства остынут, подозрения, тревоги... Любовь и есть страдание, — Флер опускает ресницы и тут же широко распахивает глаза, словно ставит точку.

Я молчу, судорожно подыскивая слова. Мне нечего сказать — я даже не успел осмыслить все, что она наговорила. Флер явно думала не один вечер. Вчерашний спектакль стал лишь поводом, чтобы выстроить мысли в связную систему. И вывалить на меня. Я не знаю, как реагировать на это — возразить по существу мне нечего, а принять ее рассуждения я не могу.

— Кстати, — внезапно возвращается привычная, лукавая и кокетливая Флер, — угадай, кто еще был в опере?

— Наверное, толпа народу? — я с облегчением улыбаюсь.

— Толпа была, — Флер хихикает, — в буфете. Но был один особенный человек.

— И кто же?

— Альбус Дамблдор! Угадай, что он мне предложил?

— Бокал шампанского?

— А вот и нет! — Флер надувает губки. — Должность преподавателя Защиты от темных искусств!

— Что?! — едва не заорал я. — Ты же сама только что закончила школу! Какое преподавание?

— Я так и ответила. Но профессор Дамблдор сказал, что тем лучше — мне будет проще установить контакт с учениками.

Абсурд, форменный абсурд! Хотя... кто только не преподавал ЗОТИ в Хогвартсе. Должность-то проклята, каждый год... Проклята! Ледяная рука страха сжала мое сердце.

— Флер, это опасно! Должность проклята, никто не продержался на ней больше года! Никто!

— Ты серьезно? — она недоверчиво прищуривается. — Или решил позабавить меня байками из школьного фольклора?

Спокойно! Спокойно.

— Какие байки! Предыдущий преподаватель мертв. Квиррел, который был три года, назад тоже. Локхарт в Мунго. Флер, я не шучу! Все знают, что должность преподавателя Защиты проклял Снейп — он сам мечтает ее занять.

— Хочешь сказать, что один из преподавателей Хогвартса проклял должность, и директор вместо того, чтобы заставить его снять проклятие, отдать под суд или, на худой конец, уволить, просто каждый год меняет преподавателей? Все это знают, но без возражений отправляют своих детей в школу? Если так, работать в Хогвартс я не пойду. Да, и целесообразность участия в организации, которую возглавляет тот самый директор, вызывает у меня сомнения.

В интерпретации Флер все, действительно, выглядит нелепо. О проклятии я услышал в первые дни учебы и поверил безоговорочно, как и все мои товарищи. Сомнений в истинности той самой, первоначальной версии у меня никогда не возникало — я об этом просто не задумывался. Мы же не задумываемся над утверждением, что солнце встает на востоке, и не пытаемся проверять его с помощью компаса! Правда ли Снейп проклял должность? Я даже не знаю, кого спросить! Отец будет отрицать, ссылаясь на пресловутое: «Дамблдор доверяет...», Сириус подтвердит с радостью, но к его высказываниям Флер почему-то относится с пренебрежением.

— Я точно знаю, что должность преподавателя Защиты проклята, — мне удается справиться с волнением и заговорить спокойно, взвешенно. — Снейп всегда хотел занять это место, в этом нет никаких сомнений.

— Пожалуй, мне стоит спросить у самого профессора Снейпа, — задумчиво произносит Флер и берет в руки кофемолку.

— Что?

— Это самый простой способ.

— Так он тебе и скажет!

— Если профессор Снейп, действительно, хочет занять эту должность, он так и скажет, — уверенно заявляет Флер. — Ему же лучше, если возможный претендент откажется сам. А я не собираюсь добиваться места, которое обещает принести только головную боль и конфликты. Тем более, это не единственный вариант — у меня уже есть неплохая работа.

— Вот именно! — хватаюсь я за ее слова. — Ты же работаешь в «Гринготтс», а после того, как твой подопечный заключит контракт, перед тобой такие перспективы откроются!

— Ну, это вряд ли, — Флер улыбается одними уголками губ. — Рауль намерен продать недвижимость и перевести средства во Францию.

— Что?! Но почему? Ты с ним столько возилась! Что ему в голову взбрело?

— Нестабильная политическая обстановка, угроза гражданской войны, активность могущественного Темного Мага, на мой взгляд, достаточно серьезные причины.

— Министерство не признает возрождения Волдеморта! Откуда он узнал?

— Я сказала.

Ушам своим не верю!

Флер спокойно поясняет:

— Рауль спросил меня, насколько обоснованы слухи, столь яростно опровергаемые Министерством, и я рассказала о реальном положении дел.

— Ты же сотрудник банка «Гринготтс» и должна действовать в его интересах!

— Поддерживать иллюзию благополучия и стабильности. А как Участник Ордена Феникса я должна разоблачать ложь и готовить людей к суровым испытаниям. Это называется конфликт интересов, Билл. Собственно, потому я и отнеслась к предложению профессора Дамблдора серьезно. Служение двум господам может стать превосходной комедией, но наблюдать за ней лучше из зрительного зала.

Я просто в бешенстве от того, что какой-то ничтожный французик счел ненадежным мой банк, мою страну. А Флер встала на его сторону! Она не только не помогла «Гринготтсу» заключить новый контракт, она лишила его солидного вклада. Для чего? Долг перед Орденом здесь не причем! Флер не могла не понимать, что этот француз смотается за пролив, и не будет сражаться против Пожирателей! Она предала... Да, предала! Предала интересы «Гринготтса», ради того, чтобы ее соотечественник сохранил, нет, не кровно нажитые медики, а доставшуюся даром гору золота!

Французы всегда были ненадежными союзниками. Достаточно вспомнить, как они предали все клятвы отважному королю Гарри и поддержали ублюдка Изабеллы! Французские маги, вопреки всем заключенным соглашениям, не только не остановили ведьму Жанну, они даже служили в ее войске. Так нужно ли удивляться поступку Флер?

Она тем временем зажигает огонь и ставит на плиту кофейник. Кухня начинает наполняться народом. Дингл и Дож водружают на стол корзины с бутылками вина. Мама достает из буфета бокалы. Флетчер нетерпеливо потирает ладони, посматривая на стол. Флер ловко снимает кофейник и ставит его на поднос. На нем уже стоят чашки, молочник и сахарница с серебряными щипцами. Оглядев кухню, Флер удовлетворенно улыбается и поднимает поднос в воздух. Я поворачиваюсь в направлении ее взгляда — в оконной нише застыл Снейп, почти неразличимый, как летучая мышь в пещере.

— Ты, в самом деле, собираешься говорить с ним?!

— Конечно.

— Флер, опомнись! Снейп — лжец и предатель! Нападение дементоров на Гарри стало возможно только из-за него.

Она с сомнением качает головой.

— Кто еще мог сообщить, что в этот день дежурил Флетчер?! — привожу я коронный довод Сириуса. — Кому известно о его слабостях? Может быть, сам Снейп и убрал Флетчера с поста!

Флер прикусывает нижнюю губу.

— Это такой же установленный факт, как и то, что он проклял должность преподавателя Защиты?

— Это единственно возможное объяснение, — произношу я устало.

Флер резко меняет тему:

— Кстати, а что мы сегодня празднуем? Столько вина!

— Сегодня Гарри прибудет на Гриммаульд-плейс. Кингсли, Тонкс, Люпин и Грозный Глаз отправились за ним.

— И все об этом знали заранее, — задумчиво тянет Флер. — Только предательством можно объяснить информированность наших противников.

Она решительно направляется к Снейпу. Я не могу поверить своим глазам — они беседуют! Флер подает чашечку кофе, Снейп принимает ее и благодарит, раньше на этом общение и заканчивалось. Сейчас Флер что-то говорит, разобрать слова с моего места невозможно. Я лишь угадываю примерный смысл по оживленной мимике и жестам. Снейп слушает, чуть склонив к плечу голову, его лицо, как всегда напоминает гипсовую маску, но не презрительно-раздраженную, а сосредоточенно-серьезную. Когда Флер замолкает, вопросительно глядя на него, он кивает, что-то отвечает, бросает взгляд на часы, добавляет еще несколько слов. Флер улыбается обворожительно, и у меня на мгновение замирает сердце от нахлынувшего восторга. Наконец, она его покидает, бросив прощальный взгляд из-под длинных ресниц.

— Сегодня после собрания мы обсудим предложение директора, — сообщает мне Флер.

— Дурацкая идея! После собрания сама убедишься...

Поднявшийся шум не дает мне продолжить — Гарри прибыл в штаб Ордена!

Ремус.

Собрание все тянется и тянется. Мои силы уже на исходе. Близкое полнолуние, тревоги последних дней, физическая усталость и нервное напряжение — все наваливается на меня. Я настолько измотан, что не могу даже обрадоваться по-настоящему. Гарри здесь, с нами, он в безопасности! Сириус окрылен! Орден Феникса собрался за столом, в дружном порыве поднимая бокал красного вина! Безуспешно пытаюсь приободрить себя этими мыслями. В голову почему-то лезут тоскливые, тревожные образы. Пожиратели становятся все сильнее и наглее. Министерство отказывается замечать их активность и ополчилось на Дамблдора, все свои усилия направляет на его дискредитацию, для чего развязало компанию против Гарри. Кто-то из чиновников натравил на ребенка дементоров! Мальчику предстоит судебное слушание, впереди у него тяжелейший учебный год — сложные экзамены, постоянная опасность со стороны Пожирателей, клевета и сплетни — выдержит ли он такое давление?! Наш Орден, спешно собранный месяц назад, страшно слаб, дезорганизован и не пользуется поддержкой общества. Кажется, никто об этом даже не задумывается — радостно звенят бокалы, льется вино, звучат оптимистичные тосты. Нам нужна радость, нужна уверенность в победе, и я натягиваю на лицо улыбку, подставляю под струю вина бокал и тоже пью.

Вино, в самом деле, приятное, напоминает земляничное варенье — сладкое, душистое. Даже Молли пьет его с удовольствием. Только у Снейпа в руке кофейная чашка, и выражение лица, как всегда, кислое. Хм, получается, Флер Делакур сварила кофе и угостила Снейпа, но сама присоединилась к остальному Ордену, взяла бокал вина. У меня теплеет на душе при мысли, что девушка Билла разделяет наши чувства и празднует вместе со всеми. Не успел я так подумать, как заметил — Флер едва пригубила вино и теперь вертит бокал в руках, прикрывая ладонью, когда ей предлагают долить. Если кто-то хвалит вино, по ее губам скользит ироничная улыбка. Билл все видит и быстро теряет праздничный настрой, мрачнея с каждым глотком.

Собрание давно пора завершать — мы переливаем из пустого в порожнее, обсуждая нападение дементоров. Как такое, вообще, могло произойти? Кто отдал приказ дементорам? Никакой новой информации нет, и мы лишь тратим время, строя версии, которые невозможно ни подтвердить, ни опровергнуть. Единственное, что мы установили — организация охраны оказалась крайне неэффективной, и человеческий фактор сыграл не последнюю роль. Флетчер даже не пытается объяснить свое поведение, как-то оправдаться. Он обмяк за столом, будто в его теле нет ни единой косточки, и прихлебывает вино. На его защиту бросается Сириус. Он твердит, что Флетчера подставили — на него наложили Конфундус, Обливэйт, его обманули, завлекли в ловушку, выманили с поста. Его горячность заразительна, все голоса начинают звучать громче, требовательней. Только сам Флетчер остается вялым и апатичным. А ведь пятнадцать лет назад он был таким же взрывным, как Сириус. Яркий, шумный, фонтанирующий немыслимыми идеями, каким же убогим и жалким он стал!

Сириус требует оставить Флетчера покое и разобраться по существу. Он хочет, наконец, узнать, почему Орден не был предупрежден о готовящемся нападении? Снейп в очередной раз объясняет, что нападение организовано не Пожирателями. И сообщать о нем должны те, кто работает в Министерстве. Он говорит таким тусклым, монотонным голосом, что в душе у каждого поднимается волна протеста. Поверить в его слова нет никакой возможности, их хочется яростно опровергнуть.

Безжизненное лицо, пустые глаза, бесцветный голос... Если он так читает лекции, я понимаю, почему Гарри и Рон ненавидят зельеварение! Кому понравится, что его считают слабоумным, неспособным понять очевидного? Похоже, нас всех Снейп таковыми и считает — он излагает и без того всем известные сведении о дементорах, о договоре с Министерством Магии...

До того, как Снейп начал говорить, я не сомневался в словах Дамблдора, что нападение на Гарри — часть министерской интриги, теперь же у меня появляются подозрения. Не факт, что сам Дамблдор верит в свои слова. Быть может, он хочет, чтобы в них поверили мы. Возможно, он стремится внушить Снейпу ложную уверенность? А через него Темному Лорду? Мол, шпиону доверяют, приносимые им сведения истинны, на самом же деле, Дамблдор готовит грандиозную дезинформацию. Увы, узнать это невозможно. Мы ходим по кругу. Пьем за Гарри и его Патронуса, упрекаем Флетчера, проклинаем Пожирателей, воюющих с ребенком, требуем ответа от Снейпа, выслушиваем лекцию о дементорах...

Собрание все же заканчивается, его участники начинают расходиться. Молли спешно освобождает стол — она торопится накормить Гарри. К моему удивлению, Флер прощается с Биллом и направляется к выходу. У него темнеет лицо, брови сходятся на переносице, он отворачивается от двери и сосредоточенно собирает чертежи.

На кухню вбегают дети. Гарри не отлипает от Сириуса, я ощущаю неожиданно болезненный укол — мне казалось, год назад мы по-настоящему сблизились, именно я научил его вызывать Патронуса, но сегодня он меня почти не замечает. Гарри обрадовался мне, однако, точно также он обрадовался Кингсли и Тонкс, которых видел первый раз в жизни. Быть может, он обиделся на мое молчание? Нет, обиделся он на Гермиону и Рона, за то, что не писали, нагрубил им. Со мной обошелся, как с тем, от кого писем и не ждут. Что ж, это понятно: я не самый легкий в общении человек. Болезнь не только обезобразила шрамами мое тело, она наложила неизгладимый отпечаток на душу, приучила меня таиться, замыкаться, врать. Боясь причинить близким боль, я скрываю от них свои чувства, не позволяю понять, как они дороги мне. Неудивительно, что Гарри тянется к Сириусу!

Сириус молодеет на глазах. Между ним и Джеймсом всегда была совершенно особая связь, духовное родство, более глубокое и крепкое, чем узы физического родства. Сейчас эта связь возрождается.

Жаль только, Сириус и Молли не договорились заранее, что будут рассказывать Гарри. Обсуждение едва не перешло в безобразную перебранку, мне даже пришлось вмешаться. Хрупкий компромисс был достигнут, но никого не удовлетворил. Гарри считает, что ему рассказали недостаточно, Молли переживает, что слишком много. Ее можно понять, дело не только в Гарри, но и в ее младших — они тоже узнают информацию, для детских ушей непредназначенную.

Понемногу согласие восстанавливается. Молли, успокоившись, принимается за вязание, Тонкс дурачится, перекрашивая волосы и превращая свой нос в пятачок. Глядя на нее, на хохочущих детей, я ощущаю себя бесконечно старым, старым и унылым, как моя вылинявшая рубашка. Билл, который весь вечер предавался невеселым размышлениям, светлеет лицом и начинает улыбаться. Тонкс, определенно, лучшая пара для него — она может рассмешить, согреть, подарить душевный покой. Флер, конечно, прекрасна, но далека и загадочна, как звезда, она манит и остается недостижима. Биллу не построить с ней семью, для него это столь же нереально, как для меня любовь милой и славной девушки.

Я обречен на одиночество и отчужденность. Даже сейчас, в кругу друзей и соратников, я не могу ощутить себя частью целого, я остаюсь в стороне, с краю, не вместе со всеми. Наверное, потому я и чувствую так остро благодарность за проявленную ко мне доброту.

Мои мысли уносятся далеко от Гриммаульд-плейс. Как живой встает передо мной Джеймс, азартный, беспечный, искрящийся весельем... Я вижу Альбуса Дамблдора, он ласково улыбается и вводит меня в волшебный мир Хогвартса. Мадам Помфри заботливо ощупывает мой лоб и с напускной строгостью велит оставаться в кровати еще день. Сириус размахивает руками и оглушительным шепотом излагает очередной сногсшибательный план...

Сириус в самом деле говорит что-то. Я усилием воли вырываюсь из грез и пытаюсь осознать настоящее.

— ... ходит с таким видом, будто он один рискует ради Ордена, — слышу я обрывок реплики, обращенной к Гарри.

О чем это он? О ком? Я пытаюсь сообразить. Вижу на лице Гарри выражение гнева и презрения, такое же, как у Джеймса, и понимаю — о Снейпе.

Снейп! Он же должен принести вульфсбэйн! Который час?!

Флер.

Я прощаюсь с надувшимся Биллом и выхожу на улицу. Профессор Снейп ждет меня. По крайней мере, он стоит на крыльце.

— Мадемуазель Делакур, вы хотели обсудить должность преподавателя Защиты от темных искусств. Я могу уделить вам сорок минут.

— Быть может, нам лучше перенести беседу на другой день? Собрание, по-моему, сегодня слишком затянулось.

— Если сегодняшний вечер у вас занят, — задумчиво произносит профессор, — тогда отложим.

— Я абсолютно свободна, но мне неловко отнимать у вас время для отдыха. Вы же серый от усталости, — собственная наглость шокирует, но тихий, бесцветный голос, каким он говорил на Собрании, меня встревожил — как будто у него нет сил даже на интонацию, а черные тени вокруг глаза, выглядят просто пугающе.

Профессор Снейп саркастически поднимает бровь:

— Вы заблуждаетесь, мадемуазель, это мой обычный цвет лица.

— Неправда! Месяц назад вы были изжелта-бледным, а сейчас именно серый.

— Так, — произносит профессор со вздохом, — похоже, слухи о любезности французов сильно преувеличены.

— А еще мы отличаемся непосредственностью и здравомыслием, — фыркаю я. — Истинная любезность в том и состоит, чтобы дать человеку выспаться, отдохнуть, а уж потом, искренне, говорить комплименты.

— Здравый смысл не оспорить. Увы, воспользоваться вашей любезностью у меня не получиться — как я сказал, у меня есть окно в сорок минут — выспаться за это время не удастся.

Окно? Промежуток свободного времени в плотном графике, кажется.

— Если желаете, мы можем прогуляться до Хогвартса и поговорить по дороге.

Прогуляться? А, понимаю, чтобы не заснуть, сидя в помещении.

— Вы чрезвычайно любезны, — отвечаю церемонно. — Я принимаю ваше приглашение.

Профессор Снейп заламывает бровь, но оставляет мою реплику без ответа. Мы аппарируем.

Ворота Хогвартса распахиваются, пропуская нас. Под ногами расстилается изумрудно-зеленый ковер, сбегает пологими склонами к озеру. Солнце еще стоит высоко, но небо уже наливается холодной, вечерней синевой, и от деревьев к лесу ползут длинные тени. Золотая дорожка протянулась по зеркальной глади озера к замку, светлому и величественному, как легендарный Камелот. Устремленный ввысь сияющими башнями, он противостоит темной, мрачной громаде Запретного Леса, что древним чудовищем распласталась внизу.

Над озером летают синие, зеленые, голубые стрекозы с блестящими слюдяными крылышками. На воде покачиваются желтые кувшинки, с тихим плеском выныривают рыбки и скрываются в глубине. В траве весело стрекочут кузнечики, гудят мохнатые черно-желтые шмели, порхают пестрые бабочки, на кустах алеют крупные ягоды. Я с наслаждением вдыхаю аромат цветов и трав. Теплый ветерок ласкает мне кожу. Я все больше убеждаюсь, что все упреки в адрес английского климата — наговор злопыхателей.

Профессор Снейп сворачивает с тропинки и подходит к дереву. Дятел в красной шапочке, сосредоточенно долбивший ствол, перелетает на другое. Широким плавным жестом профессор скидывает мантию, и на землю она опускается софой.

— Прошу вас.

Я присаживаюсь на краешек, оставляя достаточно места для собеседника, но профессор не спешит присоединяться. Он опирается плечом на дерево и рядом с его могучим кряжистым стволом кажется тонким и хрупким, как рисунок тушью на рисовой бумаге. Его узкий черный сюртук, бледное лицо, завеса черных волос не вписываются в летний пейзаж. Среди пышной растительности, буйства красок, многоголосья он — незваный гость, напоминание о неизбежной зиме, мертвом безмолвии, могильном холоде.

В моем воображении расстилается белая равнина, сливается с небом, в снежной пелене не видно ни дорог, ни строений, ни следов, только оголенные деревья, чьи темные ветви застыли в безветрии. Мертвую тишину раздирает хриплое карканье черных птиц. Да, на такой картинке человек в черном был бы вполне уместен. Рядом с ним почему-то возникает вороной конь, в руке сверкает клинок. Он вбрасывает шпагу в ножны, кладет затянутую черной кожей перчатки руку на луку седла и поднимает взгляд на меня. Черная прядь рассекает бледный лоб. Я валюсь в бездонные колодцы глаз...

Профессор Снейп смотрит на меня вопросительно. Глаза, и правда, бездонны, но волосы на лицо не падают, нет ни шпаги, ни коня, даже перчаток... Жаль, нет перстней, на длинных, тонких пальцах они бы смотрелись...

Что-то я опять не о том!

— Сэр, — я заталкиваю художественные образы обратно в подсознание и собираю разбежавшиеся мысли. — Я не уверена, стоит ли мне принимать предложение профессора Дамблдора. Понимаете, у меня есть сомнения.

— И вы рассчитываете на мою помощь? — он заламывает левую бровь под немыслимым углом и кривит угол рта, превращаясь в зловредного чертика из табакерки.

— Неужели, вы откажете мне в помощи? — кажется, я хлопаю ресницами, простодушно и, надеюсь, мило.

Когда я так улыбаюсь, любой поспешит мне на помощь!

— Не стоит злоупотреблять своими способностями, мадемуазель, — чертик усмехается мне в лицо.

— О чем вы? — я вспыхиваю от возмущения...

Обидно, будто поймали на экзамене со шпаргалкой по вопросу, который я и так знаю. Я не пытаюсь заигрывать! Я просто... просто устанавливаю доброжелательные отношения, ну, может быть, чуть увлекаюсь. Самую капельку!

— Вы совсем не можете себя контролировать? — презрение в его голосе царапает.

— Нет. Просто я...

— Просто так вам легче добиться желаемого, — вкрадчиво подсказывает он. — Вы предпочитаете не замечать, когда используете чары вейлы.

Стыдно. Поймал. Кстати, а как? Человек под воздействием чар вейлы, даже таких слабеньких, неспособен ничего заподозрить — он испытывает симпатию, доверие, стремление защитить и оправдать. Может быть, у него самого есть примесь нечеловеческой крови?

— Я бы не советовал вам увлекаться — можете попасть на окклюмента и, наоборот, спровоцировать недоверие.

Я вздыхаю:

— Бабушка говорила мне то же самое. И не раз. Она считает, играть можно, лишь когда уверен в своей ставке.

— Вы всегда слушаетесь бабушку?

— Стараюсь.

— Поэтому отправились поиграть в воюющую страну?

— Можно и так сказать, — я вздергиваю подбородок.

Профессор Снейп, наконец, отрывается от дерева и делает шаг к софе.

— Все — игра, отличаются только ставки, — цитирую.

— Мне нравится ход мыслей вашей бабушки.

— Вы ей тоже понравились.

— В самом деле? Жаль, мы не встретились, когда мне было восемнадцать.

— Мне восемнадцать, — я встаю с софы.

— И что с того?

Я делаю шаг и кладу ладони ему на грудь, ощущаю жесткую ткань сюртука и тепло живого тела. Чтобы увидеть лицо, мне приходиться запрокинуть голову. Я знаю, что сейчас сделаю. Мне становится жутко и весело, как будто я стою на вершине заснеженного склона, высоко-высоко, а внизу — белая пелена. Нет лыжни, никакого намека на маршрут, а лыжи скользят, уже готовые сорваться! Где-то на периферии сознания робко поблескивает мысль: «А может, не надо?», но это не серьезно. Я встаю на цыпочки, тянусь — отталкиваюсь лыжными палками и... Ладони ложатся мне на талию, обжигают через тонкую ткань. Губы узкие, жесткие, как я и представляла, вкус кофе, немного корицы...

Он прихватывает верхнюю губу, легко проводит языком по нижней, рука перемещается ниже, очерчивает полукружье, опускается на бедро; другая скользит вверх...

Глаза у меня закрываются, руки обвивают его шею, зарываются в волосы. Лыжи скользят все быстрее, ветер свистит в ушах, снег застилает глаза. Что там внизу? Удержусь я на финальном вираже или полечу кубарем?

Ноги становятся, как желе, колени подгибаются. Мы плавно опускаемся, но не на софу, а на мягкое покрывало. Блузка сползает с плеч...

Внезапно он отстраняется. Я раскрываю глаза — лицо недоуменное. Он поднимает правую руку, отворачивает манжет — запястье, словно перетянуто невидимой ниткой.

— Зелье! — профессор Снейп стремительно поднимается.

— Простите, мадемуазель, мне необходимо закончить вульфсбэйн, — торопливо произносит он. — Однако о должности преподавателя Защиты мы с вами не поговорили.

Верно подмечено!

— Мы можем встретиться десятого, утром. Вам подойдет?

Я киваю.

— Быть может, вам удобней на Гриммаульд-плейс?

— Нет, там поговорить не дадут.

— Значит в Хогвартсе, в моем кабинете.

Я растягиваюсь на покрывале и смотрю на замок Хогвартс, озаренный лучами заходящего солнца, на высокие башни, на горящие окна.