Чашечку кофе? (гет)

Лунный календарь на 1995 год:

21 июля (пятница) — четвертая фаза (убывающая луна), 24 лунный день. Стрессовый период. Очень жесткий день, требующий огромной внутренней дисциплины и самоотверженности. Опасность его заключается в переоценке своих возможностей в видении критической ситуации. Следует остерегаться столкновения с рассвирепевшей толпой, не поддаваться провокациям, соблазну мщения. Этот день — символ самопожертвования, покаяния, понимания и прощения. Главная помощь, которую мы можем оказать светлым силам — твердость в отстаивании избранного пути космической любви. Этот день должен стать периодом осторожности и аккуратности, обретении сил и возможностей целительства.

Северус.

Спать... Закрыть глаза, прислонить голову... Никуда не спешить, не аппарировать... Спать... Как же! Впереди собрание ОФ. Часа два. Из них по делу — минут сорок. Мое присутствие совершенно излишне. Все равно, я рассказываю только то, что одобрено к обнародованию Дамблдором. Он мог бы и сам это делать, не вынуждая друзей и соратников терпеть мое общество. Глядя, как их корежит при виде меня, я задаюсь вопросом — зачем это нужно Дамблдору? Так проявляется скрытый садизм? Или он пытается натаскать бойцов? Вот враг! Смотрите, запоминайте, встретите в темном переулке — не промахнитесь.

Сегодня переговорить с Дамблдором до собрания не получится. Утро съело общение с Темным Лордом, ночь — выполнение его задания. Он, судя по всему, тоже бодрствовал, но может отоспаться днем. Если, конечно, Темному Лорду все еще необходим сон — обычная пища, по-моему, уже не нужна. Даже если спать Лорд не собирается, он все равно остался в тишине полутемного кабинета, расположившись в удобном кресле. А я бреду по заросшему бурьяном саду к границе антиаппарационного барьера. Безобразно яркое солнце слепит глаза. Даже, прикрыв веки, я вижу багровый, пульсирующий жаром круг. Раскаленный штопор ввинчивается в висок...

Аппарация хорошенько встряхивает — слетает сонная одурь, глаза открываются — я бесшумно проскальзываю в дверь, не задев ни подставки для зонтика, ни сбившегося коврика на пороге. За обстановкой в родовом доме Блэков следить нужно очень внимательно — она так и норовить подвернуться под ноги, опутать, толкнуть — странно, что милейшая мисс Тонкс никак не может это уяснить.

Коридор такой темный и тихий, почти как оставленный кабинет. Глаза сами собой закрываются, бессонные сутки наваливаются на плечи, пригибают, я проваливаюсь в прошедшую ночь. Передо мной слабо светится дрожащая паутина — защитная магия рода — ее нужно расплести, распутать, снять. Я нашептываю умиротворяющий заговор, усыпляю ее — мерцание слабеет, узор застывает неподвижно, становится четче — можно приступать! Я должен успеть за ночь, утром манипуляции с защитной магией заметят обитатели дома. Если, конечно, можно называть домом четырехэтажное строение, уходящее на такую же глубину под землю.

Я действую медленно и осторожно: шепчу заговор, распутываю паутину чар... Не успеваю! Перед самым рассветом понимаю, что не успею, и восстанавливаю разрушенную защиту, вновь сплетаю магическую паутину.

Все вернул, как было, и отправился к Лорду объясняться. Три недели подготовки. Кипы архивных документов, трактаты по защитным чарам, по архитектуре, по генеалогии, мемуары... Любые упоминания о представителях семействах Бангольд, где бывали, чем увлекались, с кем встречались... Собранная по крупицам теоретическая модель, стройная, логичная, верная! Я все рассчитал правильно, но... Не успел!

Лорд слушает внимательно. Он сводит пальцы домиком, прикрывает глаза, застывает изваянием. Как раньше. Он всегда умел слушать. Не перебивал, не задавал наводящих вопросов, не высказывал собственных предположений, не вздыхал укоризненно, не советовал обратиться к более старшим и опытным... Впрочем, сейчас опытные в Азкабане, но он и раньше никогда не навязывал мне помощь Лестранжей или Джагсона. Давал возможность справиться самому. Верил, что я справлюсь. Верит.

Единственное, о чем он спрашивает, смогу ли я снять защиту за короткую летнюю ночь? Смогу. Я все делал правильно, только медленно. Осторожничал, приноравливался к магии. Она мне покорилась, я подчинил ее, поэтому смог восстановить в первоначальном виде. Теперь я могу действовать быстрее. Лучше всего после новолуния. Магия, обновляясь, становится злее, ярче, ее проще обнаружить и обмануть. Однако и реакция на ошибку будет сильнее. Только я не ошибусь. Лорд кивает: «Красивое решение. Значит, через неделю...»

Как и много лет назад меня захлестывает благодарность. Я хочу доказать, что достоин его доверия, что не подведу! Как же легко его ненавидеть, когда с наполненными ужасом глазами пятится Каркаров, корчится под Круциатусом Эйвери, отчаянно кричит во сне лежащий в Больничном крыле ребенок. Как трудно его ненавидеть, когда он внимательно слушает и ободряет тебя. Мой Лорд суров, но справедлив! Я оправдаю доверие...

Я трясу головой, изгоняя бредовые мысли. Зря, конечно — в глазах вспыхивает фейерверк, пол уходит из-под ног. Вцепившись в перила, пережидаю, пока погаснут искры. С трудом отрываю взгляд от облезлого коврика, такого заманчивого...

Я словно бреду по болоту. Трясина затягивает, опутывает ползучими плетями растений. Плащ, намокая, тяжелеет, связывает движения... В ушах звенит комариный писк, мутный хрустальный шар тяжело перекатывается в голове...

Остановившись перед дверью, я понимаю, что глаза у меня закрыты. Как же я шел и шел по коридору? Неужели, правы студенты, и я — летучая мышь, пользуюсь эхолокацией? Значит, имею право спать днем! Так и скажу Дамблдору.

Увы, он сидит во главе стола, за которым собрался почти весь Орден, а значит, не отпустит. Он все равно бы не отпустил, но помечтать я могу?

На широком блюде — сэндвичи, в вазочках — зефир. Приторный аромат сладостей навевает грезы о кофе. Я почти чувствую его запах. То, что нужно, чтобы не заснуть на собрании. Лорд кофе не предлагает — он его не пьет. А Молли поит всех чаем. Она разливает его из огромного чайника, разукрашенного алыми маками и золотыми пчелами — в доме Блэков такой посуды просто не могло найтись! Видимо, чайник перекочевал из Норы, как и разномастные чашки. От чая, крепкого, свежезаваренного, я бы не отказался, но то, что под этим названием понимают Уизли, пить невозможно.

Против Молли я ничего не имею. За последний месяц я ее по-настоящему зауважал — заставить Блэка заняться уборкой собственного дома — это впечатляет! Он с воем лезет на стену, а Молли шпыняет его, как нашкодившего щенка — разве не чудесная женщина? Однако ее обращение с чаем иначе, чем кощунством не назовешь. Отвратительнее только маггловские пакетики. Молли привыкла заваривать чай на всю семью и на целый день. Из носика льется бледно-бурая, мутноватая жидкость, пахнущая прелым сеном. Бр-р!

Я с сожалением огибаю стол и свободные стулья — если сяду, не удержусь, засну — отхожу к оконной нише и прислоняюсь к стене. Нужно держать глаза открытыми. Я стараюсь изо всех сил, но веки тяжелеют, тяжелеют... Голоса сливаются в бессмысленный гул, он лезет в уши, заполняет голову, точно ватой. Я не могу разобрать слов, не различаю, кто говорит...

Глаза, словно песком засыпаны. Я не позволяю себе моргнуть — не открою. Лица плывут, их заволакивает туманом, алые цветы на чайнике расплываются, как пятна крови на белом полотне, назойливо жужжат золотые пчелы — их манит приторный запах ванили. Чудится аромат кофе. Спасительный, прекрасный! Я ощущаю его явственно — насыщенный, с ноткой мускатного ореха и черного перца — рот наполняется слюной, я судорожно сглатываю...

Рядом со столом появляется серебряный поднос с кофейным сервизом из белого прозрачного фарфора. Крошечные чашечки, миниатюрные блюдца, молочник, кофейник с причудливо изогнутым носиком, из которого идет пар. Восхитительный запах наполняет комнату. Я не верю! Поднос опускается на стол, и левитирующая его мадемуазель Делакур спрашивает:

— Кто-нибудь желает чашечку кофе?

Спасительница! Ангел! Добрый гений! Я упаду перед вами на колени и покрою поцелуями следы ваших ног! Я осыплю вас пыльцой фей Кенсингтонского парка! Я...

— Будьте так любезны, — слышу я свой голос.

Флер Делакур наливает кофе.

— Молоко, сахар? — осведомляется она.

— Только кофе. Благодарю, — я принимаю хрупкую чашечку и вдыхаю божественный аромат.

Мадемуазель чарующе улыбается и оборачивается к столу. Не найдя других желающих, она наливает кофе себе и присаживается рядом с Биллом Уизли.

Я делаю глоток. Обжигающий, восхитительный вкус! Мое спасение.

Тонкс.

Сегодня Ремус выглядит гораздо лучше. На прошлом собрании Ордена он был бледен, измучен, а в его глазах застыла обреченность. Мое сердце разрывалось от сочувствия. Если бы я могла подойти к нему и укутать теплым пледом! Напоить горячим чаем с медом, сесть на подлокотник кресла и перебирать тонкие пряди, светло-русые и седые. Ему бы стало легче, я знаю! Исчезла бы страдальческая складка между бровей, опущенные уголки губ приподнялись бы в улыбке, от глаз побежали бы веселые лучики-морщинки. Но я не посмела подойти. Кто я Ремусу? Чужой человек, даже не коллега. Девчонка-аврор, которой оказали высокую честь и приняли в Орден. Я ничем еще не заслужила ни доверия, ни дружбы.

Ремус так устал от назойливости посторонних людей. Министерские чиновники, жадные до сенсаций журналисты, родители учеников, даже случайные прохожие задают глубоко личные вопросы, предупреждают, угрожают. Ремус вынужден отвечать им, заверять в своей безопасности, глотать угрозы и оскорбления, извиняться, извиняться, извиняться... Извиняться за то, что он существует! За то, что на него напали, и он выжил, за то, что не скрылся от людей, а закончил Хогвартс, за то, что живет, как человек, а не как темная тварь.

Я не представляю, сколько мужества и стойкости требуется, чтобы выносить все это. Кажется, легче всего возненавидеть всех магов, забыть о своей человеческой природе, стать тем чудовищем, которое видят в тебе. Ремус же не сломался, не сдался темной твари. Он ведет борьбу каждый день, каждую ночь! Ему так нужна помощь, а я ничем не могу помочь.

Я завидую Снейпу — он варит вульфсбэйн и спасает разум Ремуса во время полнолуний. Мне это не под силу. Невероятным волевым усилием я смогла выучить зельеварение на «Превосходно» и закончила курс Высших зелий, но с вульфсбэйном мне не справиться. Я пробовала. Зелье невероятно капризное, даже из профессиональных зельеваров мало кто за него берется. Недостаточно точно следовать рецепту — вульфсбэйн готовится индивидуально, и малейшее несоответствие может привести к мучительной смерти. Нам невероятно повезло, что Снейп в Ордене, а значит, Ремусу доступно зелье, сваренное специально для него с учетом всех особенностей. Только за это я готова вечно благодарить Снейпа! Ну, еще и за то, что после «Высших зелий» обучение в Аврорате не вызывало у меня никаких трудностей.

Сегодня Ремус не пугает своим болезненным видом. Луна убывает, и он освобождается от ее власти, оживает на глазах. Ремус смеется над очередным розыгрышем близнецом, что-то советует им исправить, они обсуждают проделки Пивза и то, как обратить их в свою пользу. Я подбираюсь ближе, мне есть, что рассказать о Пивзе! Да и про розыгрыши я знаю не понаслышке. К сожалению Ремуса уводит Дамблдор.

Я предлагаю помощь Молли. Я как-то пыталась поучаствовать в приготовлении обеда, но она отправила меня прочь под каким-то предлогом, и все переделала. Даже овощи нарезала по-другому. Я знаю, конечно, что у меня обе руки — левые, все равно было немного обидно. Впрочем, отнести посуду Молли мне доверяет.

Билл и Флер входят, держась за руки. Красивая пара! Билл подтянулся, стал более собранным. Он всегда одевался добротно и аккуратно , но теперь приобрел шик — вышитый шелковый шейный платок, запонки с кошачьим камнем, скрепляющая хвост костяная заколка в виде птичьей головы. Но самое главное взгляд — взгляд победителя! Неужели все мужчины, чувствуют себя героями, если могут взять под руку девушку, на которую заглядываются другие?

Флер, поцеловав Билла в лоб, исчезает. Я расставляю чайные приборы и стараюсь подгадать так, чтобы Ремус сел рядом со мной. Жаль, что в отличие от Артура у него нет любимой чашки! Но, по-моему, он с удовольствием ест сэндвичи с огурцами, и я кручусь рядом с блюдом, чтобы оставалось два незанятых стула.

Удалось! Ремус садится рядом со мной и берет сэндвич! Флер приносит кофе. Чудесная идея! Как я сама не догадалась: мы обычно пьем чай, но, может быть, Ремусу хочется чего-то другого. Не кофе, от него он отказывается. Знаю, какао! Ремус непременно должен любить какао — он так щедро разбавляет чай молоком и уплетает шоколадки. В следующий раз я обязательно сварю какао.

Ремус.

Чайные ложечки обиженно звякают, блюдца и чашки надтреснуто дребезжат. Молли убирает посуду со стола, левитирует ее на поднос резким, рваным движением палочки. Она поправляет упавшую на глаза прядь, и я замечаю, что ее пальцы слегка подрагивают. Бедная Молли!

Она выбивается из сил, чтобы привести в жилой вид этот дом, обустроить наш быт, а благодарности не видит! Ей помогают без энтузиазма, пытаются увильнуть, недовольно ворчат и добавляют работы. Даже Сириус. Он, словно не видит, насколько стало светлее и уютнее. Он хлопает дверями, так, что от камина поднимается облако пепла, небрежно бросает кочергу, прожигая дыры, прислоняется лбом к оконному стеклу, игнорирует ручки, оставляя отпечатки ладоней на мебели, и линяет. Уизли от него не отстают. Казалось, уж они-то должны были ценить усилия Молли, но нет: Артура всюду сопровождают сладкие чайные круги от чашек, раскрошенное печенье, надкусанные сэндвичи, скомканные бумажные пакеты, клочки пергамента и чернильные разводы. Близнецы целенаправленно разносят дом. Рон канючит и беспрестанно дергает мать — у него что-то порвалось, сломалось, потерялось и он такое не ест.

Молли целыми днями наводит чистоту, восстанавливает разбитую посуду, собирает грязную одежду, стирает, штопает, готовит на целую толпу. Не знаю, чтобы мы делали без нее! Порой ее забота кажется слишком навязчивой и бесцеремонной, но она спасает нас от бесприютности, от лагерного быта, от ночлежки. Я за годы скитаний истосковался по мягкой кровати с чистым бельем и теплым одеялом, мне опротивела обветшавшая, нестиранная одежда, восстановленная и очищенная заклинаниями, я возненавидел постоянное чувство голода и еду всухомятку. Теперь, наконец, я чувствую себя дома. Конечно, выстиранное Молли белье не благоухает лавандой, как у моей мамы, а штопка заметна. Она не тратит время на сервировку стола, и ставит сливочноен пиво прямо в огромной фляге; еда питательна, но довольно однообразна, овощи обычно переварены, а мясо суховато, вчерашний бифштекс становится гуляшем, а котлеты — начинкой пирога... Все это — мелочи, несущественные мелочи! Главное, в этом доме меня ждут. И не только меня, весь Орден Феникса.

Мы собираемся за столом, переговариваемся, шутим, съедаем целые горы сэндвичей и выпиваем литры чая из празднично-алого, цветастого чайника. Молли, по-настоящему, счастлива — она хлопочет по хозяйству и тепло улыбается. Мне кажется, она бы и Снейпа с удовольствием усадила обедать, но он никогда не остается. Его вечное недовольство уже ни на кого не производит впечатления, и Молли просто не обращает на него внимания. Но то, что случилось сегодня!

Сегодня Молли унизили на глазах всего Ордена. Унизила Флер Делакур, девушка, которую привел Билл. На самом деле выпускницу Шамбатона пригласил в Орден сам Альбус Дамблдор, но на первое собрание она пришла вместе с Биллом, поэтому сложилось такое впечатление. Было похоже, что они встречаются, и Молли это явно встревожило. Она хотела бы видеть рядом с сыном милую, скромную, чуткую и преданную девушку, а не яркую и самоуверенную внучку вейлы, которая совершенно не стремится добиться расположения семьи Билла. Флер равнодушно отворачивается, когда Артур с энтузиазмом рассказывает о маггловских изобретениях, недоуменно пожимает плечами на шутки близнецов, поучает Джинни... И вряд ли от Молли ускользнуло, как брезгливо она сморщила носик, попробовав чай, и отодвинула чашку. Чай, правда, не так хорош, как у Фортескью, но главное же — теплая, дружеская атмосфера за столом! Самые приятные чаепития в моей жизни проходили на кухне у Поттеров, а ведь Лили заливала кипящей водой бумажные пакетики. Хотелось бы верить, что со временем Флер научится ценить людей и станет тактичней, однако, сегодня она поступила очень некрасиво.

Я не видел, как они с Биллом пришли — Альбус Дамблдор захотел обсудить со мной ситуацию с преподаванием Защиты от Темных Искусств. На какой-то короткий миг, меня охватила безумная надежда, что я вернусь в Хогвартс, но об этом даже речи не было. Поборов горечь, я предложил отдать ЗОТИ Снейпу, раз уж он так этого хочет. «Совершенно исключено!» — отреагировал Альбус и поинтересовался моим мнением относительно молодых бойцов Ордена. Я сказал, что и Билл, и Чарли вполне годятся, но они оба занимаются тем, чем хотят, и, насколько я знаю, менять образ жизни не собираются.

— А как насчет юных леди?

Я опешил:

— Тонкс?

Представить смешливую, неуклюжую племянницу Сириуса в строгой мантии за преподавательской кафедрой мне не удалось.

— Ну, дети будут ее любить...

— Гриффинддор и частично Хаффлпафф. Сумеет ли она удержать в рамках остальных?

Этого я не знал. Мне было очень нелегко справиться с проверявшими меня на прочность старшекурсниками, особенно, слизеринцами.

— Выдержать такую психическую нагрузку неопытной девушке будет очень непросто, — осторожно заметил я.

— А мисс Делакур? Думаю, ей не составит труда удерживать внимание аудитории, — улыбнулся Альбус.

— Ее трудно смутить, — согласился я, — но вы не боитесь повальной влюбленности?

— Влюбленность в преподавателя нередко способствует лучшей успеваемости по предмету. Год назад очарованные тобой студентки великолепно сдали экзамены по Защите.

Я вздохнул:

— Кому интересен немолодой, болезненный учитель в поношенной мантии?

— Ты себя недооцениваешь, мой мальчик. Впрочем, студентки заинтересовались бы любым симпатичным молодым преподавателем, тем более таким любезным и деликатным. Но та женщина, которая узнает тебя ближе, узнает твою доброту, мужество и верность, будет счастлива разделить с тобой жизнь.

Я низко опустил голову — его слова разбередили старую рану. Когда-то с легкой руки Джеймса и Лили я верил, что встречу свою любовь, обрету дом и семью, счастье. Мечты остались мечтами: я не мог строить отношения на лжи, а признаться в своей болезни было выше моих сил. Все мои романы заканчивались, не успев толком начаться. Со временем я понял, что ликантропия — непреодолимая преграда на пути к личному счастью. Кто полюбит нищего, бездомного оборотня? А если и найдется такая святая душа, я не посмею обречь ее на постоянную борьбу с бедностью, болезнью, предубеждением.

Альбуса своим пессимизмом я огорчать не хотел и, справившись с эмоциями, постарался улыбнуться:

— Все, наверное, уже собрались и ждут нас.

— В самом деле.

Мы присоединились к Ордену за накрытым столом. Я обратил внимание на пустой стул рядом с Биллом и его хмурое лицо. Неужели, поссорился с Флер?

Снейп, как всегда, вошел, не здороваясь. Не считать же приветствием небрежный кивок, больше похожий на непроизвольное сокращение шейных мышц. Он обогнул стол, проигнорировав разливающую чай Молли, и замер у окна. Скрещенные на груди руки, застывшее лицо, пустой, невидящий взгляд. Такое впечатление, что ему жизненно необходимо отгораживаться от окружающих.

Я взял сэндвич с огурцом. Перекинулся несколькими фразами с Артуром, и тут появилась Флер, левитирующая поднос.

Все замерли, Билл еще больше помрачнел. По лицу Молли пошли красные пятна. Она никогда не варит кофе! Из-за своего давления, из-за гастрита Артура, из-за вредного влияния этого напитка на детский организм. Из-за нехватки времени, наконец. И как всякая хозяйка, Молли не любит, когда на кухне распоряжается кто-то еще. Флер вторглась в святая святых и все сделала по-своему: нашла кофемолку, купила зерна, достала кофейный сервиз Блэков. Молли здешней посудой почти не пользуется, ее собственная не так изящна, но удобна, прочна и вместительна. Тонкостенный фарфор на серебряном блюде смотрится вызывающе. Неудивительно, что только один человек откликнулся на предложение Флер.

— Будьте так любезны.

Как же это похоже на Снейпа! Мимоходом оскорбить хорошего человека. Он ни разу не остался на обед, ни разу не взял чашку с чаем, по-моему, даже к столу не присаживался.

— Молоко, сахар?

— Только кофе.

Флер подала ему чашечку, бросив кокетливый взгляд из-под ресниц. Для нее флирт естественен, как дыхание, но сейчас она выбрала слишком неподходящий объект. Глаза Билла потемнели.

— Благодарю, — Снейп отступил к оконной нише.

— Кто-нибудь желает чашечку кофе? — обворожительно улыбнулась нам Флер.

Конечно же, никто не согласился. Достаточно было взглянуть на лицо Молли, чтобы отказаться от такого намерения. Флер, словно ничего не замечая, налила кофе себе и села рядом с Биллом. Может быть, она не специально? Может быть, она не понимает, как все происшедшее обидело Молли? Надеюсь, Билл сумеет все ей объяснить.

Собрание завершилось. Черная мантия Снейпа взметнулась и исчезла в камине. Молли уносит посуду и, судя по грохоту, вываливает все содержимое подноса в раковину. Флер еще раньше убрала поднос, а теперь, как ни в чем не бывало, рассказывает о поездке во Францию на семейный праздник.

Лунный календарь на 1995 год:

26 июля (среда) луны на небе не видно, а накопленной энергии осталось крайне мало. Негатив всего лунного месяца собирается перед тем, как быть сожженным в момент новолуния. Трудности, возникающие в эти сутки, можно считать за благо, так как высшие силы от вас не отвернулись и показывают на внешнем уровне ваши проблемы. Наоборот, удача свидетельствует о помощи темных сил. Главные рекомендации по поведению — смирение и покаяние. Необходимо гнать от себя негативные мысли. Никаких беспокойств, сомнений, никакого мучения. Следует отрубать фальшивые связи, гнать прочь назойливых людей и назойливые мысли.

Билл.

— Привет!

Я оборачиваюсь и вижу Флер. Она, как никогда, похожа на райскую птицу — переливчатая, воздушная. Сердце у меня сжимается — упорхнет, не удержу.

Она ослепительно улыбается и слегка отводит в сторону локоть. Я должен взять ее под руку? Я никогда не ходил так с девушкой. Никто так не ходит по Диагон-аллее. Под ручку гуляют только столетние волшебники вдоль пруда фамильного парка.

Флер словно не замечает моей неловкости, она поправляет якобы выбившийся из прически локон. Мне следовало бы обрадоваться, восхититься ее деликатностью, но становится обидно. Утонченная француженка снизошла до дикого британца, сделала скидку на ханжеское воспитание и комплексы. Я понимаю, что это несправедливо, но ничего не могу с собой поделать. Какой-то молодчик в куртке из драконьей кожи, чуть шею себе не свернул, засмотревшись на Флер!

— Зайдем в кафе, — произносит она. — Я ужасно хочу пить.

Мы идем к Фортескью.

— Меня два часа продержали в Министерстве, — Флер и о бюрократической волоките рассказывает с теми же интонациями, с какими обсуждают погоду на светском приеме. — Даже кофе не предложили. У вас не принято?

Мы занимаем столик на двоих в углу зала. Кафе полупустое — детишки с родителями схлынули, а парочки еще не набежали.

— Я так и не поняла, чего они от меня хотели. Ждали, когда действие Оборотного пройдет? — Флер картинно округляет глаза, я улыбаюсь. — Пожалуй, возьму капучино. Жаль, что вы, англичане не любите кофе. У нас обязательно предлагают чашечку ожидающим. И в официальных учреждениях, и в магазинах, и в парикмахерских. Вы могли бы предлагать чай. Хотя он у вас не слишком вкусный. Как вы его завариваете?

— Обыкновенно. Флер, послушай...

— Мне чашечку капучино, — обращается она к подлетевшему официанту. — С корицей, будьте добры. И чизкейкс малиновым джемом. Мне так нравится это название — чизкейк. Такое английское.

— Мне чай, пожалуйста.

— Я заметила, что ты не любишь кофе, — Флер выглядит огорченной. — А я думала, тебе понравится — я очень хорошо варю кофе.

— Флер, не нужно было варить кофе на Гриммаульд-плейс. Получилось нехорошо, понимаешь, мама обиделась.

— Почему? — в ее голосе искреннее недоумение. — Миссис Уизли, сама просила ей помочь. Твоя сестра расставляла посуду...

— Одно дело помочь, а другое — хозяйничать на ее кухне, — отвечаю я резче, чем следует.

— Это не ее кухня. Дом принадлежит мистеру Блэку.

— Сириус передал его Ордену.

— Я состою в Ордене так же, как миссис Уизли, — Флер пожимает плечами.

Официант приносит заказ. В чашечке Флер на молочной пенке корицей нарисована летящая птица. Чизкейк украшен свежей малинкой.

— Послушай меня... — я замолкаю, не находя слов.

Флер готовиться слушать. Очень ответственно. Слизнув с ложечки молочную пенку, она кладет ее на блюдце, складывает руки на коленях и чуть склоняет голову. Внимательная, серьезная.

Как ей объяснить, что маме сейчас очень трудно? Она волнуется, нервничает, а у нее давление скачет, сердце... Ее пугает война, пугает грозящая нам опасность, а больше всего собственная беспомощность. Она не может защитить нас — мы выросли, мы не слушаемся ее, принимаем собственные решения, рискуем. Чарли — в Румынии, Перси порвал с семьей, близнецы рвутся в бой. А я... встречаюсь с Флер. Мамин мир рушится, и она ничего не может с этим поделать! Только собрать всех за столом, накормить, обогреть... И Флер у нее это отбирает. Не специально. Но маме больно.

Флер этого не понять. Ее семья далеко, они в безопасности. Наша война затрагивает ее лишь в такой степени, в какой она сама хочет. Будет ли Флер плакать, хоть чуть-чуть, если я погибну?

— Пойми, — произношу я, когда тянуть паузу дольше становиться невозможно, — для мамы очень важно быть нужной, помогать Ордену. Она же крутится целый день, убирает, готовит... А ты приходишь и варишь кофе, как будто все ее старания никому не нужны. Словно она угощает чем-то, что и в рот не возьмешь.

— Не понимаю. Сказать хозяйке, что ты такую гадость не пьешь — это, разумеется, хамство, — Флер сплетает пальцы. — Но давиться из вежливости напитком, который тебе не нравится — глупо. Не все же любят чай! И миссис Уизли вовсе не должна превращаться в прислугу и угождать вкусам всех, кто приходит на Собрание. Мне не трудно сварить кофе и угостить желающих. Я думала, твоя мама будет рада, что ее избавляют от лишней заботы, —заключает она.

Флер, действительно, так думает. Она не хочет понять, что чувствует моя мама. Не хочет сближаться. Не хочет понравиться моей семьи. Что значат для нее наши отношения? Ни к чему не обязывающий роман с англичанином в рамках изучения британской культуры?

— Никаких забот и не было, — цежу я сквозь зубы, — все с удовольствием пили чай.

— А, по-моему, профессору Снейпу кофе понравился.

— Снейпу! Да, он просто ухватился за возможность унизить нас.

— Каким образом?

— Он показал, что стряпня моей мамы ему не по вкусу, что он брезгует нашим угощением.

— Как сложно! — вздыхает Флер. — Ты не думаешь, что он просто любит кофе?

— Только не Снейп! — решительно возражаю я. — Он ничего не любит. Только глумится и злорадствует. Ты сама слышала, как он изводит Сириуса вопросами об уборке дома. А с каким лицом снимал шерстинку с мантии? Снейп никогда не оставался на обед...

— Мне показалось, что никто особенно и не хотел видеть профессора за обеденным столом, — произносит Флер задумчиво.

— Какая разница?!

Да, никто не хотел! Но маме все равно обидно пренебрежение.

— Благодаря твоему кофе, Снейп показал, что он брезгует маминым чаем.

Флер водит ложечкой по молочной пенке, превращая птичку в воронку вихря.

— Я бы еще поняла, если бы ты приревновал меня и возмущался тем, что я с профессором флиртую.

— Флиртуешь?! С этим сальноволосым уродом?

— Почему уродом? — на лице Флер искреннее недоумение. — Я, правда, специально не присматривалась, но никакого явного уродства не видела. Бельма на глазу или заячьей губы...

— Он — моральный урод! Пожиратель Смерти, вот кто он.

Флер пожимает плечами:

— Это общеизвестно. Но ведь он и член Ордена Феникса.

Я от возмущения залпом выпиваю остывший чай. Горький и вяжущий. Флер смотрит на меня слегка насмешливо. Словно на забавную зверушку. А чего я ждал? Наша война для нее — тема научной работы. Пожиратели Смерти — носители определенной идеологии. Жертвы — цифры для анализа.

Флер

Абсурдность разговора меня утомляет. Я не понимаю, на что могла обидеться миссис Уизли. И тем более не понимаю, как я должна поступать, чтобы она не обижалась. Не пить кофе?

Я прекрасно понимаю, как много у миссис Уизли забот: она приводит в жилой вид дом, пустовавший около десяти, ведет повседневное хозяйство, а в дни собраний Ордена Феникса кормит более двадцати человек. Невозможно годить вкусу каждого. Она, естественно, ориентируется на большинство. Англичане, похоже, предпочитают сливочное пиво и заваренный таким вот образом чай. Во всяком случае, ни кофе, ни шоколада я на столе не видела. Когда Орден собирался ближе к вечеру, ставили вино, но мне оно не понравилось. Слишком сладкое. Наверное, тот самый херес, о котором пишут в английский романах.

Мне не трудно самой сварить кофе и угостить желающих. Я была уверена, что миссис Уизли моя инициатива обрадует. И она отметит, какой хорошей хозяйкой я могу быть. Билл утверждает, что его мама расстроилась. Не понимаю! Еще больше не понимаю, чем недоволен Билл. Я же не пою его кофе насильно. Хочет пить чай или сливочное пиво — пусть пьет!

Я делаю глоток капучино. Ну вот, остыл. Жаль. Но чизкейк на высоте — нежный, воздушный. И малинка свежая, только что с грядки.

Билл сидит насупленный. С надутыми губами он похож на маленького мальчика. Хочется растрепать его кудри, но он подобной вольности не одобрит, резко вскинет голову, отстранится. Странные все же англичане: заниматься сексом на первом свидании — пожалуйста, а обниматься на улице — табу. Наверное, поэтому они так много говорят о своих чувствах, слова заменяют им прикосновения. Но, в отличие от прикосновений, слова лгут. Билл не говорит, что его тревожит на самом деле. Кофе, Снейп — это все не то.

Быть может, он обижен, что я не пригласила его во Францию? Я не могла! Это был бабушкин праздник и ее гости.

Мама была бы рада увидеть Билла, он ей очень понравился на Турнире. «Во всех отношениях достойный молодой человек!» — вынесла она свой вердикт. Бабушка сказала те же самые слова, но с совершенно другой интонацией. «И на что он тебе сдался?» — подразумевалось продолжение. На что? Я его, вроде бы... люблю? Да, сказать бабушке так, значит превратиться в объект для насмешек. Любовь не может быть «вроде бы». Есть Любовь, есть страсть, влюбленность, увлечение, нежная дружба, привязанность...

Я прилежно анализирую, что же чувствую к Биллу. Он один из самых красивых парней, которых я видела, и точно самый красивый англичанин. У него темно-рыжие волосы, круглые, прозрачно-розовые, какие бывают только у рыжих, уши, прямой нос, четко очерченные, изогнутые, как лук Аполлона, губы и длинные мускулистые ноги. Я люблю с ним целоваться и запускать пальцы в упрямо пружинистые кудри, люблю прижиматься к горячему подтянутому телу, люблю возбужденный блеск глаз... Я люблю Билла и собираюсь выйти за него замуж. Со временем.

— Выйти замуж за достойного англичанина ты можешь и через десять лет, и через пятнадцать, — говорит бабушка.

— Почему не сейчас?

— Ты человек. Будь ты вейлой, могла бы выскочить замуж хоть завтра, а через пару десятков лет улететь. Но ты — человек. Твое время ограничено.

— А зачем улетать?

— Узнать что-нибудь иное. Более интересное. С этого тебе и следует начинать. Не с достойных во всех отношениях молодых людей. Неужели во всей Британии ты больше никого не встретила?

Я смеюсь:

— Ты забываешь, где я работаю — там встречаются в основном гоблины. Правда, они весьма интересны, но несколько в другом смысле.

— А в этой вашей организации?

Бабушка кокетничает. Она прекрасно помнит название. Я два года писала работу о темномагических организациях второй половины XX века, и бабушка помогла мне встретиться с теми, кто сотрудничал с Орденом Феникса. И с теми, кто сотрудничал с Пожирателями Смерти тоже.

— В нашей организации? — я задумываюсь. — Лилипут-дурачок, старик-одуванчик, чрезвычайно занятый аврор, древний искалеченный параноик, оборотень, упорно считающий свое состояние только болезнью...

— Ужасно! — реагирует на последнее бабушка.

— И отпрыск чистокровного темномагического рода, выжженный с семейного гобелена. Чрезвычайно красив, надо сказать. Несмотря на десяток лет тюрьмы.

— Нет, нет и нет! Изгнанный наследник древнего благородного рода приемлем только в бульварном романе! Для серьезной литературы это — дурной тон.

— Почему?

— В серьезной литературе, как и в жизни, промежутки между эффектными жестами следует заполнять осмысленными действиями.

Я смеюсь. В самом деле, а чем занимается Сириус Блэк, когда не обличает свою семью и не рвется в бой? Он сидит, развалившись, за обеденным столом в обществе обкуренного Флетчера, слоняется с кислой миной по комнатам, отмахивается от миссис Уизли, нехотя, после третьей-четвертой просьбы помогает справиться с чем-либо опасным. Наверное, валяется на диванах в анимагической форме. Я не видела, но мантию постоянно приходиться чистить от шерсти. Ах, да! Еще он кормит гиппогрифа, запертого в спальне прежней хозяйки. Да, неподходящий персонаж для большой литературы. Трудно всерьез относится к человеку, который за два года не сумел привести в жилой вид собственный дом и разобраться с домовым эльфом. А гиппогриф в спальне матери уничтожил во мне взращенные Биллом ростки симпатии к Сириусу Блэку.

— Неужели больше никого? — осведомляется бабушка.

— Только Пожиратель Смерти, но я не думаю, что это — подходящее знакомство.

— Пожиратель Смерти? — бабушка прикрывает глаза и задумчиво произносит:

— Черный, развевающийся плащ, интересная бледность, непроницаемое лицо и пронизывающий взгляд...

— Как ты догадалась?

— Если одного из вашего Ордена ты, не задумываясь, называешь Пожирателем, он этому соответствует. Интересно, — вздыхает она мечтательно. — Очень интересно...

Не понимаю! Не могу уследить за мыслью. Бабушка поясняет снисходительно:

— Избежавшему наказания Пожирателю смерти следовало бы держаться тихо. Незаметно и подобострастно, маскироваться под несчастную жертву обстоятельств, всячески подчеркивать свое раскаяние и благодарность, не так ли?

— Он должен вести себя, как оборотень! «Я не виноват! Не гоните меня: я добрый, хороший и совершенно безопасный! Я никогда не забуду, что вы для меня сделали!»

— Вот именно! Что выиграет оборотень, демонстрируя клыки?

— Его будут бояться и ненавидеть. Как Пожирателя Смерти.

— И это очень интересно. Но ты права, он — неподходящее для тебя знакомство.

— Почему?

— Он обречен. Человек не может противостоять всем. А ты, моя милая, человек и должна жить с людьми.

— Вот я и встречаюсь с Биллом!

Встречаюсь. Только невеселая у нас встреча сегодня. Билл оставляет недопитый чай, и мы идем в Гринготтс.

Северус.

Раньше я вербовкой не занимался. Переговоры вели те, кто обладал репутацией и весом в бществе: Лестранжи, Малфой, Долохов, Каркаров или Руквуд. Из них остался только Люциус, но Лорд ему не доверяет. Мне он, конечно, тоже не доверяет, но иначе. Лорд полагает, что Люциус, преследуя свои цели, миссию может провалить, а меня он подозревает в предательстве. И если я работаю на Дамблдора не за страх, а за совесть, то выполнять задания Лорда должен также ревностно, как если бы целиком и полностью был ему предан. И он совершенно прав. Я, действительно, не могу провалить задание, потому что Дамблдору нужен свой человек в непосредственном окружении Лорда.

Да и мой общественный статус за годы отсутствия Повелителя серьезно изменился. Из подозрительного полукровки я стал Мастером Зелий, профессором Хогвартса, деканом Слизерина. Теперь меня можно отправлять к солидным чистокровным магам, убеждать их встать под знамена Темного Лорда. Первый на очереди — Мариус Флинт. Отец моего бывшего ученика. Я-то думал, мы больше не увидимся. Маркус, все-таки сдал экзамены и, наконец, покинул Хогвартс.

Мариус Флинт нависает над столом каменной глыбой. Едва тронутое резцом скульптора лицо: безгубая щель рта, глаза прячутся за тяжелыми веками. Засаленный платок небрежно повязан на массивной шее. Грубые пальцы с пучками жестких черных волос на суставах сжимают бронзовый кубок. Гоблинская работа. Очень древняя, эпоху определить не могу — сделано не для людей. Второй бокал стоит на столе рядом с запыленной бутылкой.

Ночь на исходе. За окном бледно-серый рассвет. Мариус гасит свечу.

— О таких делах на сухую не говорят, — он переворачивает бутылку, и эльфийское вино широкой темной струей льется в кубок. Аромат лесных трав, спелой земляники, знойного полдня кружит голову.

— И вам, профессор, — опустевшую бутылку Мариус кидает на пол.

Он широко ухмыляется:

— За ваше предложение! — залпом выпивает вино и садится за стол.

Я подношу кубок к губам. Вдыхаю аромат. Летний полдень. Расслабляющий зной. Смутная тревога. Надвигающаяся гроза? Дикий зверь в чаще? Затаившаяся в траве змея? Яд!

Так и не сделав глотка, я ставлю кубок на стол. Мариус сидит неподвижно. Расслабленная кисть упала рядом с кубком. Я подхожу к нему и пытаюсь нащупать на шее пульс. Безуспешно. И безоар уже не поможет. Быстро.

Первый солнечный лучик заглянул в окно, бросил нежный золотистый блик на окаменевшего тролля.

Вот я и провел переговоры. Такого у Люциуса не случалось. Под пытками у него умирали — было дело — но во время беседы не травились!

Я трансфигурирую салфетку в стеклянную колбу, набираю вина и запечатываю. Очищаю кубок, сдвигаю на край стола.

Маркусу непременно предложат присоединиться к Пожирателям Смерти. Быть может, если запустить сейчас Темную Метку, он не согласится? А Повелителю я скажу, что хотел таким образом устрашить колеблющихся. Нет, в подобный бред он не поверит. Я обхожу кабинет, выдвигаю ящики бюро. Есть! Пергамент и самопишущее перо. Возвращаюсь к столу и диктую:

«Мне сделали предложение, от которого нельзя отказаться. Но принять его невозможно. Я сделал свой выбор».

Поймет ли Маркус послание? Он поймет, когда на него попытаются давить..

Я складываю пергамент, зажигаю свечу и, подождав несколько минут, капаю воск. Сгибаю кисть Мариуса и прижимаю фамильный перстень, запечатывая письмо.

Как же оно попадет адресату? Допустим, письмо найдет аврор, расследующий таинственную смерть Флинта и тайно передаст его сыну погибшего.

На всякий случай я обхожу весь этаж. Тайника, из которого Мариус Флинт достал вино и кубки, ожидаемо не нахожу. Значит, и письмо он оставил там. Я возвращаюсь в кабинет, еще раз осматриваю его. Не нравится мне второй кубок на столе! И никаких идей, куда его деть. Если только переставить, чтобы в глаза не бросался. Под стол.

Вот и все. Я встаю на подоконник и шагаю навстречу рассвету.

Что-то мне подсказывает — больше подрбных поручений Темный Лорд мне не доверит.

Повелитель слушает мой отчет на удивление спокойно. Никаких Круциатусов или резких замечаний. Жаль, рассказ получился коротким. Закончив его, я замолкаю.

— Как же ты определил, что вино отравлено? — осведомляется Лорд.

— Ощущение было... неправильное, — я тщательно подбираю слова. — Не запах...

— Вкус?

— Нет, попробовать я не успел.

— Ты почувствовал страх Флинта.

— Он не боялся. Был совершенно спокоен. Не слишком доволен, но сопротивления я не чувствовал . Я решил, он смирился с неизбежным.

С необходимостью присоединиться к нам. А Флинт принял решение умереть.

— Легилеменс!

Ну, нельзя же так! Я едва не задохнулся от боли. Легилеменция — это же не трепанация черепа! Я впиваюсь ногтями в ладони и стискиваю зубы.

Раньше Лорд проникал в сознание почти незаметно, как приведение сквозь стены. Теперь вламывается, словно отряд авроров в дом подозреваемого, разбивая и круша все, что не представляет для него интереса.

Наконец, он меня отпускает. Я ощупью нахожу стул и валюсь на него. Пытаюсь выровнять дыхание. Перед глазами плывут огненные круги, а Повелитель интересуется, будет ли сотрудничать с нами Маркус Флинт.

— На него ничего нет, — удается мне выговорить. — На Мариуса можно было воздействовать... напоминанием о старых грехах... На Маркуса ничего нет... И живых родственников уже нет... и честолюбия... интереса к темной магии...

— Если он узнает, что отец сотрудничал с нами и собирался выступить на нашей стороне, то присоединится к моей армии, — уверенно заявляет Лорд.

Сомневаюсь. Маркус — не интеллектуал, но сопоставить смерть отца, письмо и предложение Темного Лорда сможет. И это ему не понравится.

— Что ты можешь сказать о вульфсбейне, — неожиданно меняет тему Повелитель.

— Зелье высшей категории сложности, первой категории опасности...

— Не нужно цитировать статьи энциклопедии! Какое действие оказывает вульфсбейн?

— После трансформации оборотень сохраняет человеческий рассудок и не представляет опасности.

Лорд делает нетерпеливый жест рукой:

— В какой степени сохраняется человеческий рассудок?

— Оборотень не агрессивен, понимает человеческую речь, адекватно реагирует.

Я припоминаю опыт общения с Люпином, крайне скудный.

— Не рискну сказать, сохраняются ли мыслительные способности полностью. Возможно, некоторая деградация имеет место. Как у анимагов.

— Оборотень становится управляемым?

— В какой-то степени. Он контролирует себя и способен подчиняться.

— А если усилить эффект зелья, чтобы поведение оборотня контролировал маг?

— С самим зельем может не получиться — потенциально оно смертельно ядовито. Если скомбинировать его с заклинанием...

Повелитель кивает удовлетворенно и задает следующий вопрос:

— Зелье, пробуждающее оборотня вне трансформации, возможно?

— Мой Лорд, — я почтительно склоняю голову, — все возможно. Однако, мне никогда не доводилось слышать ни о таком зелье, ни о попытках его создания.

— Не верю, что вся работа остановилась на создании вульфсбейна! Ты должен был слышать о работе в этой области.

— Одно время ходили какие-то вздорные слухи. Скитер обещала сенсацию, но ничего существенного не раскопала. «Пророк» напечатал истерических писем, напуганных угрозой появления новых чудовищ, обывателей. Лавгуд потребовал прекратить эксперименты над несчастными созданиями. Дамокл Белби выступил с заявлением, и все успокоилось.

Повелитель качает головой.

— Этим вопросом нужно заняться всерьез, Северус. Я на тебя рассчитываю.

Аудиенция закончена. Странно, что провал с Флинтом Лорд воспринял так легко. Быть может, счел мою неловкость доказательство невиновности? Хорошо бы.

Что же делать с вульфсбейном? Надеюсь, эксперименты на Люпине проводить мне не придется. Выяснить же, насколько он сохраняет личность и человеческий интеллект, интересно. Неясно только, каким образом.

Лунный календарь: 29 июля (суббота) первая лунная фаза;

С этого дня на небе появляется лунный серп. Это период активной борьбы, действия и агрессии. Задачи дня — освобождение от своих негативных эмоций, от неуважения к себе и другим людям, но это также время противоборства своей гордыни и ревности. Пассивность в этот день противопоказана и даже опасна.

Кингсли.

О, кофе, кофе, кофе! Что может быть чудеснее, особенно после двух недель на зеленом чае? Красотка-француженка с цветочным именем, сногсшибательно улыбаясь, предлагает чашечку.

— С удовольствием. И сахар, три кусочка. Спасибо.

В глазах пляшут смешинки. Да-да, я знаю, истинные ценители пьют черный кофе без сахара. Бред, по-моему. Кофе же горький! Вот, какао никто не предлагает варить без сахара.

— А Дамблдор уже здесь? — интересуюсь у собравшихся.

— Наверху, — отзывается Артур. — Снейп там же. Беседуют.

Ах, как жаль! Мне бы нужно переговорить с ним до собрания. Я же не только хвост черной собаки по ущельям ловил и зеленый чай распивал. Я спешно соображаю, что можно рассказывать в присутствии Флетчера, Дингла и Дожа.

— Я предложу им кофе, — мелодичный голос сбивает мои мысли.

— Снейпу? Не стоит — он предпочитает кровь.

Флетчер глупо хихикает, Блэк широко ухмыляется, Билл хохочет. Под укоризненным взглядом Флер мне становится неловко. Что ж, если кто-то старательно изображает вампира, должен быть готов к соответствующим шуточкам. В том числе, глупым. Я пожимаю плечами. Так получилось, обычно я остроумней и тактичней. Смена часового пояса, перепад давления и все такое.

— Я бы выпил сливочного пива, — замечает Артур.

— Лучше чего-нибудь покрепче, — отзывается Флетчер.

Глаза у него мутные. Когда только успел? Алкоголем, вроде не пахнет. Скорее, каким-то лекарством. Зельем от бессонницы, что ли? Опий! Точно, опий. Час от часу не легче.

Молли выставляет на стол дюжину бутылок сливочного пива, их мгновенно разбирают. Моуди делает глоток из своей фляги. А я пью кофе.

Северус.

— Магнус Бангольд согласился сотрудничать с Темным Лордом. У Малфоя был на него компромат. Правда, — я усмехаюсь, — он и самого Малфоя ставил под удар. Но проверять, пожертвует ли Темный Лорд одним из своих ближайших слуг, ради наказания сына бывшего министра, Бангольд не захотел.

— Малфой блефовал?

Я пожимаю плечами.

— Бангольд предпочел поверить. Он принес Непреложный обет хранить верность Темному Лорду и содействовать его победе всеми возможными средствами.

— Считаешь, он должен был последовать примеру Флинта?

В голосе Дамблдора звучит осуждение, или мне чудится?

— После смерти отца, у Маркуса не осталось никого, чьей жизнью его можно было бы шантажировать. Если бы Магнус Бангольд покончил с собой, его старшему сыну пришлось бы рассматривать предложение Темного Лорда с учетом угрозы для своей матери, жены, детей, братьев... Но я не думаю, что именно это соображение оказалось решающим.

— Но и утверждать обратное ты не можешь, — замечает Дамблдор.

— Не могу, — соглашаюсь я. — Нужно верить в лучшее в людях, не так ли?

Дамблдор ласково улыбается и кивает. А я пытаюсь понять, как же обнаружить «лучшее» в человеке, который пользовался служебным положением своей матери и торговал правосудием. Он ведь не только помог остаться на свободе тем, кто, действительно, был виновен — в этом не мне его упрекать — он инициировал аресты заведомо невиновных, вынуждая откупаться от преследования. Разумеется, занимался этим не один Магнус. Семья у Миллисент Бангольд была многочисленной, прожорливой и нещепетильной настолько, что пришедший ей на смену несемейный Фадж вызывал искреннее умиление.

После отставки матери Магнусу пришлось занять чисто декоративный пост, однако, старые его связи никуда не делись. Еще один чиновник, совершенно незначительный сам по себе, но обладающий обширными знакомствами пустился в бега. О нем я и напоминаю Дамблдору.

— Людо Бэгмена разыскивают гоблины, — отвечает он. — И раз уж они до сих пор не нашли...

— Вряд ли гоблины всерьез возьмутся за его брата, — возражаю я. — Темный Лорд пока не трогает Отто лишь потому, что рассчитывает на оперативность гоблинов. Когда Людо возьмут за горло кредиторы, наше предложение не покажется ему таким уж неприемлемым. Но терпение Лорда не бесконечно.

Дамблдор кивает.

— Отто Бэгмена нужно взять под защиту. Этот вопрос решим сегодня на Собрании.

— А Уизли может как-то повлиять на розыск Бэгмена?

— Не думаю. Билл — наемный работник, ему и знать-то о должниках не полагается.

Гоблины трепетно относятся к должностным инструкциям и конфиденциальности. Если бы не болтливость самого Людо, мы не знали бы и того, что знаем сейчас.

— Ты считаешь, есть смысл затянуть поиски? — осведомляется Дамблдор.

— Если Людо Бэгмена не найдут, Лорд не сможет его использовать, но Отто будет под ударом, а его охрана отвлечет часть сил Ордена, — размышляю я вслух. — Если же Людо найдут и предложат выбирать между сотрудничеством с Пожирателями и жизнью брата... Может быть, он и последует примеру Флинта. Будем верить в лучшее в людях.

— Другого выхода ты для него не видишь? — грустно спрашивает Дамблдор.

Я качаю головой.

— Кстати, о лучшем в людях. Лорд полагает, что создание вульфсбейна не могло преследовать исключительно благие цели. Как вы думаете, слухи о монстрах, выведенных в секретных лабораториях, имели под собой какие-то основания?

— Нет! — Дамблдор стремительно поднимается из-за стола. — Нет! Дамокл Белби —благороднейший человек и выдающийся ученый, ему завидовали, мешали работать, пакостили столь отвратительным образом, а невежды подхватывали гнусную клевету и раздували ее! К счастью, распространение слухов удалось пресечь, и гениальная работа Дамокла была признана. Вульфсбейн стал спасением для множества несчастных, и я горжусь тем, что сумел поспособствовать этому.

Дамблдор в самом деле взволнован. Его обычное добродушие слетело, глаза сверкают голубым пламенем, лоб прорезает вертикальная морщинка. Даже ярко-сиреневый кушак с пушистой бахромой и кокетливая ленточка в бороде не умаляют величественности. Я проглатываю замечание о том, что истребить лживые слухи окончательно обычно не удается. Всеобщая уверенность в пристрастии самого Дамблдора к лимонным долькам благополучно переживает любые опровержения. На мой взгляд, к Дамоклу Белби не мешало бы присмотреться.

— И раз уж мы затронули тему вульфсбейна, — Дамблдор садится за стол. — Ты помнишь о зелье для Люпина?

— А нужно? Здесь такой замечательный подвал. Каменный. С железной дверью. И фамильного серебра у Блэков хватит для трансфигурации цепей на целую стаю оборотней...

— Северус!

— Я помню.

Только не понимаю, почему помнить должны все — я, Дамблдор, заглядывающая мне в глаза Тонкс, но не сам Люпин?

Раздается осторожный стук в дверь.

— Войдите, — приглашает Дамблдор.

Я оборачиваюсь и едва могу скрыть ликование при виде кофейного подноса. Сопровождающая его мадемуазель Делакур обворожительно улыбается:

— Я подумала, вы давно беседуете и, наверное, хотели бы подкрепить силы, — она ловко переправляет на стол вазочку с шоколадным печеньем.

— Благодарю, благодарю, — кажется, Дамблдор растроган. — Я, к сожалению, кофе не пью — возраст, знаете ли...

— А вы налейте побольше сливок, — советует Флер.

— О, это выход, мадемуазель. У вас живой ум, — Дамблдор в два раза увеличивает чашку, доливает сливки и бросает четыре кусочка сахара.

Мадемуазель Делакур поворачивается ко мне:

— А вам без сливок и сахара?

— Именно так, — я принимаю из ее рук чашечку.

* * *

— Как ты думаешь, Северус, не предложить ли очаровательной леди должность преподавателя Защиты От Темных Искусств? — осведомляется Дамблдор, когда дверь за ней закрывается.

Я вдыхаю насыщенный, пряный аромат и твердо отвечаю:

— Исключено. Я не смогу полноценно ненавидеть того, кто варит такой кофе.

— В Хогвартсе этим занимаются эльфы, — отвергает мой довод Дамблдор.

— А воспоминания? — парирую я.

— Думаешь, мисс Тонкс подойдет лучше?

— Хогвартсу необходим второй Хагрид?

— Северус! — всплеснув руками, Дамблдор едва не опрокидывает чашку. — Разве можно сравнивать с Хагридом юную прелестную девушку?!

— По силе разрушительного воздействия? Вполне.

В подтверждение моих слов внизу раздается грохот и разъяренные вопли портрета.

Дамблдор вздыхает.

— В таком случае, остается Моуди.

— Он был в прошлом году.

— В прошлом году был Крауч.

— Официально Моуди. Если он придет первого сентября, получится, что вы не искали нового преподавателя.

— И это разрушит проклятие? — оживляется Дамблдор.

— Теоретически...

— Ты согласен работать с Моуди год, а может быть и больше, чтобы проверить теорию?

— Так мы же не знаем, как поведет себя проклятие. Быть может, оно прямо первого сентября уберет Моуди из Хогвартса. Совсем, — мечтательно произношу я. — Давайте проверим!

— Северус!

Ремус.

Вкуса сливочного пива я не ощущаю. Совсем. Прикрываю глаза, стараюсь распробовать. Нет, ничего! Я отлично его помню: нежный и воздушный, как взбитые сливки, мягкий и тающий во рту, как мороженое, сладкий, как карамель — волшебный вкус детства. Вкус прогулок по Хогсмиту, вечеринок в гриффиндорской гостиной, тайных дружеских трапез. Я помню, как желудок наполнялся приятной сладостью, все существо охватывала легкость, в душе пробуждалась радость. Джеймс утверждал, что лопаются пузырьки веселящегося газа, и он проникает в кровь. Я забывал свои горести, хохотал над шутками друзей, дурачился...

Сейчас я не чувствую ничего. Подслащенная водичка. Слегка щиплет язык, и в пищеводе собирается газ. Я плотно сжимаю губы, чтобы не рыгнуть. Кажется, щеки у меня раздуваются. Я сглатываю.

Вкус сливочного пива — еще одна моя потеря. Я привык терять. То, что не отняла у меня болезнь, забрала война. Мое детство, юность, семья, друзья... и место преподавателя в Хогвартсе. Его я тоже лишился. Это было самой болезненной потерей за последние несколько лет. Но страшней всего то, что я теряю самого себя. Теряю каждое полнолуние! Ощущаю по возвращению не только новые болезненные рубцы на теле, но и странную бесчувственность души. Я ничего не хочу, меня ничто не радует, и все, во что я верю, кажется ненужным и бессмысленным. Это пугает, и я судорожно вспоминаю то, что мне дорого, стараюсь вызвать прежние чувства.

О, я помню, прекрасно помню свои эмоции, но ощутить их со всей яркостью становится все сложнее. Мою истерзанную душу, застывшую в ожидании новой боли, наполняет тоска и сожаление. Я молю Судьбу сохранить то немногое, что у меня еще осталось.

Судьба безжалостна. Война и пережитые страдания оставляют свой страшный отпечаток. Бойкая хохотушка Молли с озорными ямочками на щеках превратилась в суетливую, встревоженную наседку с уставшими глазами. Обаятельный разгильдяй, хохмач и аферист Флетчер стал неопрятным и унылым. Элиас Дож и раньше скромный и молчаливый, теперь почти не открывает рта. Лицо Аластора Моуди похоже на лоскутное одеяло, его магический глаз бешено вращается, протез скрипит, суставы хрустят.

Сириус, пожалуй, изменился меньше всех. Как и прежде он рвется в бой — пылкий, отчаянный, неукротимый, и только настоятельное требование Альбуса Дамблдора удерживает его в безопасном убежище. Наблюдая, с каким наслаждением Сириус пьет сливочное пиво, трудно поверить, что он потерял двенадцать лет в тюрьме. Зрелище очень эффектное: голова запрокинута, шея красиво изогнута, густые волосы рассыпались по плечам.

Сириус отставляет опустевшую бутылку и вытирает пену с губ рукавом. Белоснежные зубы сверкают в улыбке. Я понимаю, что завидую ему. Его улыбке, в которой нет радости, но нет и усталой обреченности. Сириус по-прежнему ярок, даже Азкабан не смог погасить его огня. А я? Я — старик в свои тридцать пять. Полуседой, покрытый шрамами, с истерзанной душой.

* * *

В коридоре раздается дикий грохот, и я вздрагиваю. За истошными воплями портрета едва различим голосок Тонкс. Сириус бросается к двери, выругавшись так смачно, что Кингсли даже присвистнул, а Молли залилась краской.

— Еще пива? — громко спрашивает Артур, доставая бутылки.

Мы переговариваемся, стараясь заглушить перебранку в коридоре. Прихрамывая, входит Тонкс. Щеки у нее пылают, на губах смущенная улыбка, а взгляд... Взгляд счастливый, восторженный, почти блаженный. Обычно так смотрят на Сириуса, и я невольно оглядываюсь — нет, он все еще ругается с портретом. Рядом со мной стоит Билл Уизли. Он кивает Тонкс и протягивает ей сливочное пиво. Молли упоминала, что ей бы хотелось видеть их вместе, но я, признаться, думал, она рассуждает гипотетически. Похоже, ошибся. А Флер Делакур? Где она, кстати?

Оказывается, я пропустил ее возвращение. Флер снова варит кофе. Кингсли поглядывает на плиту с нетерпением, а Молли с неудовольствием. Билл в ту сторону не смотрит, он рассказывает Тонкс анекдот, она хохочет, едва не падая со стула.

Я делаю глоток сливочного пива. Оно выдохлось и слегка горчит. Нет, сливочное пиво горчить не может, это горечь несбывшихся надежд, неслучившейся любви. Всего, что отобрала луна. Отбирает каждое полнолуние. Даже ясным солнечным днем, я чувствую ее растущую силу.

Сегодня на небе появился тоненький, изогнутый серп. Я стоял у окна, смотрел, не мог оторвать от него взгляд. Сейчас его не увидеть — солнце стоит высоко, но серебряным рыболовным крючком месяц впивается мне в душу. Он растет, набухает холодным светом, и я мертвею. Живые человеческие чувства сковывает лед.

И сливочное пиво не имеет вкуса.

Флер.

К началу собрания я успела сварить новую порцию кофе. А вот Тонкс какао упустила. Оно выплеснулось на плиту и зашипело, распространяя запах гари. Оставшегося в ковшике напитка хватит от силы на полчашки. На Тонкс жалко смотреть — она так старалась! Мистер Шеклболт старательно уничтожает запах, миссис Уизли с непередаваемым выражением лица смотрит на плиту — на сегодняшний вечер занятие ей обеспечено. Не так-то легко убрать все следы пригоревшего какао даже с помощью магии! Может быть, именно поэтому она не любит, когда кто-то занимается самодеятельностью на кухне?

Профессор Дамблдор с видимым удовольствием берет бутылку сливочного пива. Я ставлю на стол кофейный поднос, мистер Шеклболт благодарит и кидает в кофе три кусочка сахара. Профессор Снейп принимает предложенную чашечку, отходит от стола и встает у окна. Я слегка разворачиваю стул, сажусь так, чтобы иметь возможность его разглядеть.

Все-таки слова Билла об уродстве меня зацепили — неужели, я чего-то не заметила? Нет, ничего на самом деле уродливого я не вижу. Не красив, но... Некрасивость бывает разной, как и красота. Профессор Снейп выглядит как злодей в спектакле, поставленном режиссером-романтиком. Колдун из «Лебединого озера», Вампир Байрона, Ричард III Шекспира...

На Ричарде я спотыкаюсь. Прочитав исторические хроники Шекспира, я возмутилась тем, как он изобразил французов, и принялась искать несоответствия. Нашла, конечно. И в изображении заклятых врагов, и в изложении фактов родной истории. Особенно, досталось Ричарду III, ему приписаны и те преступления, которые он физически не мог совершить. Шекспир писал при Тюдорах, а они, разумеется, желали опорочить свергнутого ими короля. Я допускаю, что авторы, считающие Ричарда III невинной жертвой клеветы, могут быть не совсем правы, и истина находится где-то посередине, но образ благородного и глубоко несчастного человека меня увлекает. Однако сравнивать профессора Снейпа с тем образом короля Ричарда, который мне дорог, неправильно. Я могу придумать Ричарда III, и даже если ошибусь, это не будет трагедией. Профессор Снейп существует реально, и я не должна придумывать его. Единственное, что можно сказать точно он вполне соответствует и образу, созданному Шекспиром, и Ричарду Джозефины Тэй.

Объект моих наблюдений, на мгновение встречается со мной взглядом. Вздергивает бровь, удивленно-насмешливо. Подносит чашку к губам. Глаза бесподобно хороши! Совершенно черные, даже зрачка не разглядеть. Омуты. Бездонные. Ресницы длинные и густые. Подчеркивают разрез. У англичан таких глаз не бывает! У кельтов, германцев... Должна быть южная кровь, средиземноморская, мавританская, еврейская... Это, кстати, и цвет лица объясняет. Южане, живущие без родного солнца, частенько напоминают узника замка Иф. Да и остальные черты соответствуют. Высокий лоб, резко очерченные скулы, длинный, тонкий нос с горбинкой и загнутым кончиком, чуть суженный подбородок.

Внешность несколько необычная для англичанина, но скорее интригующая, чем отталкивающая. Профессор Снейп мог бы считаться интересным мужчиной, но... Портит его выражение лица. Застывшее, напряженное. Он, словно собирается прыгнуть со скалы в бурное море. Та незначительная мимика, которую можно наблюдать, черты не оживляет, наоборот, усиливает ощущение искусственности, гротеска. Вздергивается одна бровь, приподнимается уголок рта, кривятся губы. Тщательно проработанной маске прибавили художественной выразительности.

Я прищуриваюсь и вдруг замечаю еще один нюанс. Лицо у профессора не только напряженное, но и уставшее. Будто он уже прыгнул со скалы дюжину раз, высушил одежду, поднялся наверх, и будет прыгать снова. Еще столько же. Потому и мимика такая странная — если он расслабится, глаза закроются, уголки рта безвольно опустятся. Я в который раз восхищаюсь проницательностью моей бабушки. Этот человек, в самом деле, обречен. Тот, кто регулярно прыгает с высокой скалы в бурное море, должен разбиться. Соскользнет ли нога, сорвется камень, налетит порыв ветра — гибель неизбежен.

Лунный календарь на 1995 год:

4 августа (пятница) — вторая лунная фаза сменяет первую, в 15.00 начинается 9-й лунный день. Критический день. Энергетика этих лунных суток отрицательно влияет на человека. Возможны тревоги, страхи, мрачные мысли. Следует опасаться обмана и всевозможных искушений. В этот день легко поддаться иллюзиям и обольщениям. Человеку праведному или даже тому, кто научился сдерживать свои низменные инстинкты, опасаться нет необходимости. Плохое к таким не пристает, а, наоборот, возвращается пославшему. Пассивный человек может сделать для себя критическим любой день, но в этот он особенно уязвим. Этот день лучше провести в спокойной, будничной работе. За новые дела браться не стоит — есть риск ошибиться в оценке своих возможностей и провалить дело. Эмоции лучше не проявлять. Возможно невезение, получение дурных вестей. Необходимо активно защищаться от негатива, прощать обидчиков.

Билл.

Я смял бумажного голубка. Сегодня Флер занята. Впрочем, как и вчера, и позавчера... За всю неделю мы ни разу не оставались вдвоем! Я перехватывал ее в коридоре, на бегу, лишь для того, чтобы услышать: «Я тоже скучаю. Встретимся попозже». Раньше, чем я успевал высказаться, пальчик Флер запечатывал мне губы. Лукавая, многообещающая улыбка заставляла сердце колотиться о ребра, затуманивала мысли розовым дурманом... А Флер ускользала, оставляя горьковатый аромат духов и нелепое ощущение блаженства. И то, и другое быстро развеивалось, обнажая реальность — мое одиночество. Я злился, мерил шагами свой кабинет и проклинал так некстати умершего Кастора Фримена.

Его единственным наследником оказался француз, и гоблины опасаются, что он откажется от аренды сейфа, заберет вклад, продаст недвижимость. Этот тип едва может связать по-английски несколько слов, и Флер нянчится с ним, как с младенцем. Она оформляет вступление в наследство, разъясняет особенности наших законов, расписывает надежность Гринготтса, уговаривая передать управление недвижимостью банку. Проводит с ним все свое рабочее и нерабочее время, а я довольствуюсь записками на бумажных голубках! Их скопилось на неплохую голубятню. Птички Венеры!

Наверное, сейчас Флер показывает этому напыщенному толстяку унаследованное имение. Водит его по оранжерее, рассказывает о растениях, собранных тремя поколениями Фрименов. Или они сверяют с перечнем столовое серебро. Короткие, пухлые, похожие на сардельки пальцы принимают из рук Флер изящную вещицу, прикасаются к нежной, прохладной коже...

Я стискиваю зубы, чтобы удержать стон — так явственно предстает передо мной эта картина! Масленый взгляд наследничка, толстые, подвижные, как пиявки, губы сластолюбца, капельки пота на лысине, и Флер с чарующей улыбкой, загадочная, зовущая. Я трясу головой, отгоняя наваждение. Не станет она флиртовать с этим... Не станет! Тем более использовать чары вейлы, чтобы добиться контракта. Это было бы отвратительно, гнусно. Флер так не поступит! Специально — нет, но неосознанно? Она, кажется, сама не всегда замечает, что использует их. Будет убеждать толстяка, улыбаться, а от ее улыбки кровь закипает и мысли путаются.

Я разжимаю кулак и расправляю помятое послание. Летящий почерк, слова сожаления, обещание скорой встречи. Стилизованная роза распускается, расправляет лепестки, вновь сворачивается в бутон. Флер...

Она появляется на пороге моего кабинета так внезапно, что я не сразу верю своим глазам. Вскакиваю, едва не опрокинув стул. Все-таки вечер мы проведем вместе! Флер отказалась возиться с наследничком! Допек он ее! Или... Неужели, приставал, домогался грязно? Я этого не оставлю!

— Привет, я на минуточку. Заберу порт-ключ...

— Порт-ключ? — повторяю за ней, как попугай.

— Порт-ключ в корнуэльскую усадьбу Фримена, — поясняет Флер. — Рауль всегда хотел увидеть танцы маленького народца — хозяину усадьбы они не откажут в уважении.

Рауль?! Рауль?!!

— Сегодня будет ясная ночь, а луна уже достигла половины... Билл, что с тобой?

Что со мной? Я с трудом разжимаю кулаки и хриплю:

— Ничего.

— Ты ревнуешь? — удивленно восклицает Флер. — Милый, глупый — нежно выпевает она, — ну, как тебе такое в голову могло прийти? Любезничать на танцах у маленького народца Корнуэлла — это же вовсе рассудка нужно лишиться.

На мгновение приободрившись, я вновь мрачнею. Да, маленький народец строг и не допустит вольностей, но дело— то не в этом! Мало того, что Флер проводит с толстым увальнем целые дни, она собирается развлекать его всю ночь. Танцами фей в лунном свете! Хорошо, да?

— Не надо сердиться, — ее голос звучит мягко, почти просительно.

— Я не сержусь, — нахожу в себе силы покривить душой. — Я соскучился. Ты все время занята.

— Что поделаешь, — вздыхает Флер.

Она заговорщицки подмигивает:

— Зато у нас будет завтрашний вечер — в Ковент-Гарден дают «Женитьбу Фигаро». Отпразднуем вик-энд?

— Оперой?! Почему?

— Ну, не на концерт же Уорбек идти? — фыркает Флер. — Билл, ты только представь себе: ложа в Королевском Театре! Музыка Моцарта, остроумная пьеса!

Я невольно начинаю проникаться ее убежденностью. Я люблю популярную музыку, люблю баллады, особенно в обработке «Веселых Сестричек», а опера... Не спектакль и не концерт. Как можно следить за действием, если герои все время поют? Я всегда считал, что на подобные мероприятия ходят, чтобы себя показать, заявить о принадлежности к элите. Но Флер, похоже, говорит искренне.

— Раулю предоставили ложу — он работал вместе с режиссером в Ла Скала.

Как же я забыл, что этот тюфяк еще и поет! Кенар перекормленный!

— Ты идешь с ним?!

— И ты идешь — Рауль нас обоих пригласил.

— Без меня, — отрезаю я. — Тратить три часы на бессмысленные завывания.

Флер отстраняется и смотрит на меня с недоумением.

— Опера, — произношу я с презрением, — это, когда убитый, прежде чем упасть долго-долго поет. Причем поет что-то непонятное.

— Вот как? Если ты боишься не понять, о чем идет речь в «Женитьбе Фигаро»... — она пожимает плечами и отворачивается.

Я судорожно подыскиваю слова, но ничего не могу придумать.

— Что ж, настаивать я не буду, — ее голос звучит принужденно. — Но если передумаешь, встретимся завтра.

Обиделась? А мне не обидно? Вместо вечера наедине, посещение Королевского театра в компании самодовольного толстяка, который даже беседу поддержать не может! Мне радоваться? Может, еще поблагодарить его за то, что мою девушку развлекает? В оперу водит, к маленькому народцу на танцы...

— Лучше если ты передумаешь.

Флер качает головой:

— Вряд ли. Я Моцарта люблю, и хочу посмотреть эту постановку. Да, и Рауль проводит в Англии последние дни.

«А тебе жаль? Хочешь, чтобы он побыл подольше? Еще какие-нибудь имения осмотрите, на балет сходите!»

— До завтра, — холодно бросает Флер и выходит, аккуратно прикрыв дверь.

* * *

— Гляди-ка, братец Билли на ужин пришел, — слышу я нарочито громкий шепот из приоткрытой двери комнаты близнецов. — Один!

— Один? В самом деле. Неужто, милашка дала отставку?

— Быть того не может! Билли у нас красавчик?

— Красавчик.

— Отличник?

— Отличник.

— Мамин любимчик?

— Любимчик!

— Ну, как такого бросить?!

Больше всего мне хочется шарахнуть по двери так, чтобы близнецы свалились на пол и поотбивали задницы. Хотя бы наорать на них! Нельзя. Только выставлю себя на посмешище. Не дождутся!

— Точно бросила — ты погляди, какой сердитый.

Я иду по коридору, не оглядываясь. Голоса близнецов становятся все громче. Преследуют меня, но я старательно изображаю глухого.

— Ничего вы не понимаете, — раздается голосок Джинни. — Совершенствуя английский язык, необходимо отработать сцену ссоры и расставания. Билл приносит себя в жертву идее дружбы народов!

Ах ты — маленькая дрянь!

— Хотел бы я на уроке поприсутствовать — глядишь, чего новенького бы узнал.

— Лучше на следующем, когда примир-р-рение будут проходить.

Я с силой захлопываю дверь в свою комнату, но недостаточно быстро. Успеваю услышать имитацию страстных вздохов. Никогда еще мне так не хотелось свернуть шеи этим кривлякам! А Джинни, сестренка, чему радуется? Не по вкусу ей Флер, так ее-то здесь нет. Меня пинает!

Я сбрасываю мантию и снимаю пропотевшую за день рубашку. Мама, как всегда, входит без стука. Наверное, от этой привычки ее не отучить. Она складывает в тумбочку чистое белье, забирает рубашку, майку, требует снять носки. Я сажусь на диван и начинаю раздеваться.

— Скоро будем ужинать, — сообщает мама.

— Я не голоден.

— Отец вот-вот должен вернуться, — продолжает она, не обращая внимания на мою реплику. — Ты сегодня собираешься куда-нибудь?

— Нет.

— Останешься дома? Вечером, в пятницу, — мама выпрямляется и смотрит на меня удивленно. — Что за радость в четырех стенах сидеть! Сходил бы на Диагон-аллею, в кафе...

Очень мило! Этим летом мама не жалела сил, чтобы удержать меня дома, даже терпела присутствие Флер, и вдруг — «выйди, погуляй».

— Успеешь еще насидеться, когда женишься, детей заведешь. Тогда не до гулек будет, так хоть вспомнишь, как развлекался. Тонкс позови — она тоже сидит одна, скучает.

Ах, вот в чем дело! Мама старается свести меня с Тонкс. Точнее, подойдет любая милая, славная девушка, лишь бы не Флер, но Тонкс находится в пределах маминой видимости.

— Не хочу.

— Что ж ты весь вечер делать будешь? Сидеть, киснуть.

— Спать лягу! — я вытягиваюсь на диване и закидываю руки за голову.

Мама открывает, было, рот, но замирает, прислушиваясь. Из коридора доносятся голоса: папин и, кажется, Сириуса. Мы спешим к ним.

— Нет, Сириус, не сегодня. Сегодня Гарри не привезут.

— Как не привезут?! — вскрикивает мама. — Ребенка нельзя оставлять в этом ужасном месте!

— Гарри обвиняют в незаконном использовании палочки, и, если его поместить в ненаходимый дом, это будет расценено, как попытка скрыться, — разъясняет папа. — А в любом другом месте ему находиться опасно.

— Опасно? А там не опасно?! Там, где на него напали дементоры! — в мамином голосе прорезаются визгливые нотки.

— Его защищает магия крови, — папа опускает глаза в пол. — Если он не будет выходить на улицу, с ним ничего не случиться.

— Посадить ребенка под замок! Выпустить под окнами дементоров! — мама в волнении ломает пальцы.

— Молли, Дамблдор разберется с этой проблемой. Если не завтра, то послезавтра Гарри будет с нами, — успокаивает ее папа.

— Разберется? — вмешивается Сириус. — Как он собирается разбираться?

— Нужно узнать, кто стоит за нападением...

— Пожиратели, кто же еще!

Папа качает головой.

— Это Флетчера вина, — вмешивается мама. — Если бы он выполнял свои обязанности, как следует, ничего бы не случилось!

— Пожиратели знали, что дежурный ненадежен! — выкрикивает Сириус. — Поэтому и напали!

— Пожиратели не нападали! — возражает отец. — Никого кроме дементоров на Тисовой улице не было.

Сириус его не слушает:

— Снейп знал, что Флетчер дежурит, он знал и донес своему Хозяину!

— Дамблдор доверяет...

— А нас не предупредил!

— Этого не может быть! — вставляет реплику Тонкс.

Я и не заметил, как она подошла.

— Дамблдор полагает, что атаку дементоров организовали не Пожиратели Смерти, — веско произносит отец. — Дементоры подчиняются Министерству, по крайней мере, пока. Необходимо выяснить, распоряжения каких чиновников, они стали бы выполнять.

Тонкс.

Как я не торопилась с дежурства, Ремуса уже не застала. Молли сказала, что приходил Снейп, значит, Ремус уже выпил зелье и отдыхает. Я слоняюсь по огромному дому без дела, подхожу к закрытой двери, прислушиваюсь — тихо. Молли ворчит, что в пятницу вечером двадцатилетним следует быть на танцах. Я отшучиваюсь: какие танцы без кавалера? Эта проблема решается легко — Молли предлагает идти вместе с Биллом. Я обдумываю идею — сходить с Биллом потанцевать можно. Но как оставить Ремуса, больного, измученного? Я не смогу веселиться, зная, что ему плохо.

Громкие голоса отвлекают меня от грустных мыслей. Артур пришел! Он, Сириус и Молли разговаривают на повышенных тонах. Что-то случилось? Дамблдор еще не разрешил перевезти Гарри сюда. Сириус обвиняет Снейпа в предательстве. Нет! Только не это!

Это не может быть правдой! Он же варит вульфсбейн Ремусу. Если Снейп захочет, он может... может ошибиться, якобы случайно, и Ремус... Снейп — не предатель! Не верю!

Ладони становятся липкими от страха. Я подхожу к двери, вжимаюсь в нее, стараясь услышать хоть что-то. Ничего. Ни стонов, ни хрипов. Это же хорошо? А если для стонов поздно? Если он уже не дышит?

Я не могу расслышать дыхание через дверь! Это же очевидно. На мгновение меня захватывает безумная идея — взять у младших Уизли удлинители ушей и послушать.

Так нельзя. Это просто свинство! Почему? Я же не пытаюсь разузнать тайны Ремуса. Я просто хочу убедиться, что все в порядке! Нельзя вторгаться в чужую жизнь с удлинителями ушей.

Я отчаянно борюсь с собой, но тревога за Ремуса сильнее страха вторгнуться в личное пространство. Наверное, я все же решилась бы подслушать, но, к счастью, Молли зовет на ужин

Ремус.

Снейп ухитряется появляться незаметно, даже когда ждут именно его.

Луна сегодня вступила во вторую фазу, а значит, начинался ежедневный прием вульфсбейна, и я постарался настроиться на эту процедуру. Мне предстояло выпить обжигающе горячее, отвратительное на вкус зелье и вынести издевательскую предупредительность зельевара, который являлся лично и вручал кубок из рук в руки. Так что я ожидал прихода Снейпа и готовился к своему ежемесячному испытанию.

К пятичасовому чаю Молли предложила сэндвичи с курицей и замечательный пирог с рубленым мясом. Я постарался хорошенько подкрепиться, зная, что ужинать мне не придется — после приема зелья есть нельзя, да и накатывающая волнами дурнота не способствует аппетиту. В свою комнату подниматься не стал, расположился на кухне с коробкой эклеров и заметками. Сосредоточиться на работе мне не удалось — я прислушивался к доносящимся из-за двери звукам, то и дело выглядывал в коридор.

Молли хлопотала по хозяйству — в пятницу она обычно перестирывает белье. Дети топотали и громыхали наверху, но вниз не спускались — несмотря на браваду, они, похоже, избегают портрета Вальбурги Блэк. Сириус закрылся с Клювокрылом — он изрядно раздражен из-за медлительности Дамблдора, который до сих пор не забрал Гарри от родственников, а общество гиппогрифа действует на него умиротворяюще. Ожидание выматывало, я тщетно пытался сосредоточиться на своих заметках и, наверное, в какой-то момент отвлекся, унесся мыслями далеко от мрачного дома на Гриммаульд-плейс...

Темная фигура возникла прямо перед моими глазами, словно соткавшись из воздуха. Я взглянул на дверь — она была плотно закрыта, а я не слышал ни скрипа петель, ни хлопка, ни звука шагов! Как Снейп проскользнул на кухню, не потревожив портрет в коридоре, не стукнув дверью? Неудивительно, что студенты Хогвартса искренне считают его вампиром! Тяжелые складки черной мантии напоминают кожистые крылья нетопыря, бледность, кажется неестественной, замогильной, возможно, из-за контраста с угольно-черным цветом глаз и бровей. Даже у меня возникают неприятные ассоциации с нежитью, что уж говорить о детях. А ведь Снейп мог бы добиться более благоприятного впечатления, хотя бы изменив цвет и фасон одежды и перестав подкрадываться беззвучно, но он, то ли не понимает, что его зловещий облик отталкивает окружающих, то ли не желает считаться с коллективными представлениями.

Разумеется, свои чувства и мысли я умело скрыл. Поднялся и улыбнулся, как можно дружелюбнее:

— Добрый вечер, Северус.

Снейп вздергивает бровь, изображая преувеличенное удивление.

— Спорное утверждение, — заявляет он, презрительно кривя губы. — Впрочем, если ты так думаешь, не стану опровергать.

Нет, никакие внешние изменения не сделают его общество терпимым, пока Снейп обращается с людьми подобным образом!

Раньше, чем я успел что-то ответить, он протянул мне дымящийся кубок. Я замер, не в силах отвести взгляд. Массивный литой кубок без каких-либо украшений. Над ним клубится белый пар... Нет, не белый! Чуть голубоватый, как снятое молоко, мутный, как ползущий над болотом туман и в то же время сияющий, как лунный свет.

— Люпи-и-ин!

Нетерпеливые нотки в голосе Снейпа заставляют меня очнуться. Я вздрагиваю и протягиваю руку. Вульфсбейн необходимо пить горячим, чуть ли не кипящим, и я беру кубок, всякий раз опасаясь обжечься. К счастью, мои опасения беспочвенны — я касаюсь прохладного металла и нечаянно задеваю пальцы Снейпа, такие же холодные.

— Люпин, ты держишь кубок?

— Да... Да, конечно, — я крепко обхватываю его, и Снейп убирает руку.

Теперь мне нужно выпить зелье. Дорого бы я дал за возможность пить его наедине, подальше от этого уничижительного взгляда, но попытка подняться с кубком в свою комнату месяц назад, была жестко пресечена. Мне пришлось выслушать обидную речь о собственной безответственности и нежелании Снейпа совершать бесполезную работу — варить зелье, которое забудут выпить.

— Люпин, а ты никогда не участвовал в разработке средств от ликантропии?

Этот вопрос застает меня врасплох. На что он намекает?

— Ты как-то говорил, что в детстве тебя долго лечили, — поясняет Снейп. — Быть может, тебе удалось пообщаться с Дамоклом Белби, другими зельеварами, работающими над вульфсбейном или его аналогами?

Что он хочет этим сказать? Меня лечили, долго лечили. Родители не жалели сил и средств, пытаясь найти лекарство. Не моя вина, что болезнь вцепилась в меня когтями. Не моя! Я низко опускаю голову, чтобы спрятать охватившее меня смятение.

— Ты же наверняка искал средство, — вкрадчиво продолжает Снейп. — Неужели, тебе не предлагали какое-нибудь новое лекарство, еще не выпущенное на рынок?

Повисает пауза, я торопливо глотаю обжигающее питье.

— Когда появился вульфсбейн, ты не пытался выйти на его создателя, предложить свои услуги, дабы усовершенствовать зелье?

— Нет. Дамокл Белби — известный затворник.

Замкнутость великого зельевара давно стала легендой. Он не берет учеников, даже с родственниками не поддерживает связи, и кому-кому, а Снейпу об этом прекрасно известно.

— Не каждый день к нему приходят оборотни-добровольцы.

Оборотни. Краеугольный камень моих проблем. Для того чтобы попросить о помощи, я должен объявить о своей болезни и тем самым создать дополнительные проблемы, в решении которых потребуется еще большая помощь.

Я отрицательно качаю головой. Пью зелье.

— Ты же общался с аптекарями, Люпин, — не отстает Снейп. — Тебе никто никогда не предлагал поучаствовать в тестировании зелья?

Покупая зелье, больше всего я опасался, что во мне заподозрят оборотня. Ликантропия накладывает на больного клеймо в глазах общества. Стать отверженным — ужасная участь! Родители, спасая меня, были вынуждены рассказать целителям и аврорам о нападении оборотня. Однако позже, когда стало ясно, что избавиться от болезни не удастся, отец сумел скрыть информацию. Мое имя не фигурировало в официальных документах, я не был зарегистрирован, как оборотень, молчание моего целителя обеспечивала клятва. Ради сохранения тайны, мы переехали подальше от знакомых мест, и с новыми соседями не сближались. Разумеется, о Хогвартсе я не смел и мечтать — скрыть свою болезнь в школе-интернате без соучастия администрации было бы невозможно. Альбус Дамблдор, ставший директором, предоставил мне великолепную возможность, но семь радостных лет были отравлены необходимостью таиться. Привычка скрываться, с видимым равнодушием слушать домыслы о темных тварях, улыбаться, когда сердце сжимается от страха и негодования, эта привычка вошла в мою кровь и плоть. Я прибегал к различным уловкам, чтобы сохранить свою тайну, менял рабочие места, адреса проживания, ни с кем не позволял себе сходиться, избегал общества тех, к кому мог бы привязаться, проницательных людей.

Разоблачение стало катастрофой. Мой мир, неустойчивый, ненадежный, рухнул, грозя похоронить под обломками чувство собственного достоинства и те остатки душевного спокойствия, которые, вопреки всему, я ухитрялся сберечь. Меня словно выставили голым на всеобщее обозрение. При виде любого мага, даже незнакомого меня охватывала паника: «Он знает!» Каждое мгновение я ждал оскорбления, обвинения, проклятия. Покупка зелья превратилась в настоящее мучение.

Вряд ли, Снейп, в самом деле, считает, что я вел с аптекарями задушевные беседы о работе над вульфсбейном. Он хочет поддеть меня, но чем? Неужели намекает на то, что я не принимал зелье, подвергая опасности окружающих?

Я перечисляю все аптеки, в которых покупал зелье, их, правда, не много.

— Это все, что мне известно, Севрус. Не думаю, что в Англии есть аптека, в которой бы я не узнавал цену на вульфсбейн. К несчастью, у меня не всегда были средства на покупку зелья, но я старался... — я обрываю свою речь и, безнадежно взмахнув рукой, едва не роняю кубок.

Снейп возводит глаза к потолку. Я допиваю зелье одним глотком и протягиваю пустой кубок.

— Спасибо, Северус, — со всей возможной искренностью благодарю его. — Спасибо, ты спасаешь меня.

— Хорошо, если ты, на самом деле, понимаешь это, — глубокий бархатный голос Снейпа составляет странный контраст оскорбительному смыслу его слов.

Я пытаюсь не показать своей обиды, улыбаюсь дружелюбно, будто счел сказанное шуткой.

— Спокойной ночи, Северус. Увидимся на собрании.

Снейп криво усмехается.

— Увидимся завтра, Люпин, — он поднимает кубок на уровень глаз, будто, предлагая чокнуться.

Я чувствую, что краснею. Да, завтра опять нужно принять зелье. Каждый день до полнолуния и еще неделю после.

— Надеюсь, застать тебя на месте, — металлические нотки в голосе Снейпа заставляют меня поежиться.

Он разворачивается, и полы мантии описывают широкий полукруг — нетопырь расправляет крылья. Снейп исчезает за дверью. Я поднимаюсь наверх и ложусь в постель. Горечь, оставленная зельем, заставляет горло судорожно сжиматься. Растревоженные воспоминания наполняют душу тоской.

Северус.

Люпин, похоже, спит, сидя в обнимку с пустой коробкой из-под пирожных. Судя по блаженной улыбке, во сне он продолжает их есть. А наяву придется пить вульфсбейн. Такая вот зарисовка на тему разницы между сладостным миром грез и суровой реальностью.

Очнувшись, Люпин несколько мгновений таращится на меня чуть ли не с ужасом, потом внимательно изучает входную дверь, и снова смотрит на меня, но уже с сожалением. Наконец, овладев собой, он встает, нервно отряхивая крошки, и выдавливает улыбку.

— Добрый вечер, Северус.

Добрый? В самом деле?

— Спорное утверждение. Впрочем, если ты так думаешь, не стану опровергать.

Люпину, конечно, виднее, но, по-моему, даже запах вульфсбейна несовместим с такой характеристикой вечера, а уж вкус...

Возможно, Люпину пришла в голову та же мысль — он не спешит брать кубок с зельем.

— Люпи-и-ин! — возвращаю его к суровой реальности, в которой пирожные уже кончились, а зелье предстоит выпить.

Вздрогнув, он неловко берет кубок.

Не представляю, как расспрашивать Люпина. Вопросы, хотя бы косвенно связанные с ликантропией, повергают его в депрессию, к сожалению, молчаливую. Даже информацию, необходимую для приготовления зелья, приходиться вытягивать чуть ли не клещами.

— Люпин, а ты никогда не участвовал в разработке средств от ликантропии? — начинаю я осторожно. — Ты как-то говорил, что в детстве тебя долго лечили. Быть может, тебе довелось пообщаться с Дамоклом Белби, другими зельеварами, работавшими над вульфсбейном или его аналогами?

Как и следовало ожидать, Люпин не отвечает. Его взгляд мечется затравленным зайцем, вперяется в пол. Мне почти стыдно спрашивать:

— Ты же наверняка искал средство. Неужели, тебе не предлагали какое-нибудь новое лекарство, еще не выпущенное на рынок?

Прячется за кубком, торопливо глотает зелье. Ом-м-мерзительное, надо сказать.

— Когда появился вульфсбейн, ты не пытался выйти на его создателя, предложить свои услуги, дабы усовершенствовать зелье? — я настойчиво продолжаю расспросы, и Люпин, наконец, отвечает:

— Нет. Дамокл Белби — известный затворник.

— Не каждый день к нему приходят оборотни-добровольцы, — возражаю я.

Слово «оборотни» ввергает Люпина в еще большую печаль. Его взгляд ускользает, погружается в самого себя.

— Ты же общался с аптекарями, — напоминаю очевидный факт. — Тебе никто никогда не предлагал поучаствовать в тестировании зелья?

Люпин самозабвенно предается исследованию глубин своей души. Я терпеливо — сам удивляюсь — жду его возвращения к беседе. Он одаривает меня взглядом, полным горечи и укора, и, тяжело вздохнув, рассказывает, как и где покупал зелье. Сами аптеки мне известны, а никаких дополнительных сведений Люпин не сообщает. Жаль.

Ну, а чего я ждал? Того, что он самостоятельно всесторонне изучил вопрос, а мне сейчас предоставит выборку? Мечты, мечты... Кингсли ничего существенного сообщить тоже не смог — нет в архивах Аврората нужной информации. Значит, придется расспрашивать Белби. А как не хочется! Если сплетни имеют под собой хоть какое-то основание, то... Возникает очень много «если». Если Повелитель заинтересуется этим, если не удовлетворится моими словами, если начнет проверять...

* * *

— Нет, мистер Белби, я хотел бы поговорить не о вашем сыне. О вашем брате.

Мой собеседник подбирается. Его губы сжимаются в линию, брови сходятся на переносице.

— Почему вы не разговариваете с ним?

Наконец-то невольная вовлеченность в студенческую жизнь принесла мне пользу! Все знают, что Дамокл Белби — затворник, избегающий даже общества родственников, но только благодаря его племяннику, я знаю, что с мастером Белби не разговаривает родной брат.

— У вас нет права лезть в дела нашей семьи.

— Права у меня нет, — Белби заметил верно, зато возможность есть.

Легилеменс и секреты семьи, как на ладони.

— Я надеялся на вашу добрую волю.

Белби решительно отодвигает чашечку с недопитым кофе и встает из-за стола.

— Продолжать беседу дальше считаю бессмысленным, — чеканит он. — Буду благодарен, если вы покинете мой дом.

Я удобнее устраиваюсь в кресле и беру миниатюрную чашечку. Кофе, увы, выпит. Но для демонстрации намерений это неважно.

— Мы еще не начинали беседовать, — замечаю я мягко. — Возможно, вы сочтете мои доводы убедительными и поведаете эту главу семейной истории.

Белби усмехается высокомерно:

— Убедительными? Уж не веритасерумом ли вы собрались меня убеждать?

— Подливать веритасерум человеку, чья семья насчитывает несколько поколений зельеваров, как-то несерьезно. Вам не кажется?

Белби буравит меня взглядом, а я верчу чашечку, любуясь прозрачностью тончайшего фарфора.

— Если вы не расскажите, о вашей ссоре с братом, мне придется задавать вопросы другим людям. Возможно, я ничего не узнаю, но пойдут разговоры. Вы сами понимаете, что это неизбежно. Вспомнятся старые сплетни, на вас налетят журналисты. Шепотки за спиной, любопытствующие субъекты, вздорные обвинения, — по лицу Белби видно, что он прекрасно представляет себе перспективу. — Если желаете, я могу дать слово, что все сказанное вами дальше меня не пойдет.

Белби молчит. Долго.

— Зачем вам это нужно? — хрипло спрашивает он.

— Проверяю одну теорию.

Я переворачиваю чашечку. Пытаюсь понять, что за символ расположился у самого края. Неужели, сейчас я услышу правду?

— Я должен поверить, что информация о моем брате вам нужна только для себя?

— Могу выпить веритасерум, если вы настаиваете.

Белби пристально всматривается в мое лицо, что-то решая про себя. Наконец, произносит хриплым голосом:

— Поклянитесь.

Я подворачиваю манжет на левой руке и провожу по запястью отточенным ножом. Выступает кровь. Я клянусь никому не рассказывать о том, что услышу.

— Мой брат — великий ученый, — начинает Белби. — Над вульсфбейном начал работать еще наш отец, но настоящего прорыва добился Дамокл. Он полагал настоящую редакцию зелья промежуточным вариантом и хотел добиться того, чтобы оборотень не только сохранял разум, но и физическую форму. Найти решение этой проблемы он не смог, но чрезвычайно заинтересовался эффектом регенерации. Его захватила мысль сохранить это свойство в человеческой форме, и привить его не только оборотням. Однако в ходе экспериментов выяснилось, что сохраняя регенерацию, оборотень сохраняет свою агрессивность. Если под действием вульфсбейна оборотень становился чудовищным волком с человеческим разумом, то новое зелье создавало темную тварь в облике человека, кровожадную и неразумную. Дамокл пытался снизить агрессию, но разумными эти существа не стали, они были полностью покорны воле Хозяина, невероятно сильны, быстры, абсолютно бесстрашны и безжалостны.

Мечта Темного Лорда! Поправка, мечта любого стремящегося к власти.

— Я возражал против дальнейшей разработки этой темы, а нашим имуществом управлял именно я, и Дамокл не мог не прислушиваться к моему мнению. К счастью, изменения были обратимы.

В голосе Белби ощущается неуверенность.

— Обратимы?

— Почти, — отвечает он, поколебавшись. — Почти.

Значит, это испытание братская привязанность выдержала. Что же их поссорило? Какая разработка гениального ученого оказалась неприемлемой для его брата?

— Дамокл решил, что получеловек-полуоборотень будет обладать необходимыми свойствами.

Оборотни не размножаются половым путем: их потомство погибает нерожденным во время ежемесячной трансформации. Полукровка, рожденный от оборотня, всегда является человеком. Если он наследует от отца ликантропию, то погибает в первый же месяц беременности. Как же мастер Белби собирался обойти это?

— Заражение на последних сроках беременности, роды до полнолуния, — получаю ответ на невысказанный вопрос. — Когда Дамокл рассказал об этом, мы серьезно поссорились. Он не понимал, почему я возмущаюсь, считал, что проблемы зараженной женщины — временное неудобство, пока он не усовершенствует вульфсбейн. Я отказался давать деньги на эти эксперименты. Как раз тогда поползли слухи, за нас взялись журналисты, и Дамокл понял, что его идея способна вызвать взрыв негодования. Он согласился со мной, что не стоит рисковать всем. Однажды я случайно увидел его расчеты — Дамокл не оставил свои замыслы, просто перестал рассказывать о них мне. Был скандал.

Белби замолкает.

-Что заставило вас порвать с братом? — спрашиваю тихо. — Он перешел к практическому осуществлению?

— Да. Заразил ликантропией беременную. Она была из общины оборотней, неграмотная, дикая. Почти Маугли. Я не знал. Наверное, Дамокл решил, что она слишком слаба после родов и не принял мер. Или же она оказалась умнее, чем мы думали, и сумела открыть запоры, пока оставалась человеком. В полнолуние она разгромила лабораторию, загрызла оборотня, который принимал вульфсбейн... и своего ребенка. Ее пришлось убить. Я заставил Дамокла отказаться от своих планов.

— Вы уверены, что он не занимается больше этой проблемой?

— Уверен. Финансами управляю я. Все, что приобретается для лаборатории Белби, находится под моим контролем.

Лунный календарь на 1995 год:

6 августа, воскресенье — день активного отдыха. Течение энергии жизни в человеческом организме усиливается, силы могут начать бить фонтаном. Эти силы надо направить на укрепление отношений в семье, на благоустройства жилища. В 10-е Лунные сутки недопустимо проявлять дома отрицательные эмоции. Избегайте любых конфликтов с родственниками. Рекомендуется медитация над собственной кармой и кармой рода, с целью уяснения линии жизни, укрепления дома, семьи. Хорошо начинать строительство нового дома. Нельзя быть корыстным и поверхностным. И, вообще, созидать во всех смыслах — главный девиз дня.

В 18:31 начинается 11-й Лунный день, его символ — огненный меч. В человеческом организме просыпаются мощные силы, и, если вы не знаете, как с ними управляться, можете ненароком наделать бед. Можно молиться, заботиться о близких, делать им подарки.

Северус.

Красный идет Люциусу чрезвычайно. Цвет вина и крови, любви и войны, триумфа и гнева облекает его императорской мантией. Из алых складок выступает беломраморный лоб; бледным золотом зимнего солнца, сияют струящиеся по багрянцу пряди. Серые глаза тоже смотрелись бы выигрышно — сталь клинков в пламени заката — только их не видно. Заплыли. Лицо Люциуса превратилось в бесформенную маску, очертания которой сливаются с окрашенными кровью полотенцами.

Люциус без сознания. К счастью. Нарцисса — на грани. Мое же сознание, словно расслоилось: я одновременно любуюсь картиной «Низвергнутый Люцифер в волнах Флегетона», накладываю диагностические чары и слушаю сбивчивый рассказ Гойла.

Они побывали у Маркуса Флинта. Люциус передал ему предложение Темного Лорда, от которого нельзя отказаться. Почти. Почти передал. Не успел договорить, как с его переносицей встретился кулак Маркуса.

Я могу гордиться своим учеником: пусть он восемь раз пересдавал трансфигурацию, а Синистру довел до нервного срыва, но в этой ситуации разобрался на высший балл! Связал самоубийство отца, письмо и визит Малфоя, сделал вывод, мгновенно принял решение и реализовал его. Даже не вынимая волшебную палочку!

Уже потом, когда ошарашенный Гойл подхватил Люциуса, ограничив себе свободу маневра, Маркус вытащил палочку и вышвырнул гостей из своих владений. Гойл проявил благоразумие — аппарировал в Малфой-мэнор. Накладывать исцеляющие чары он не решился. Правильно, и я не решусь — этот паззл не собрать! Мягкие ткани — всмятку, острые осколки смешались... Мне ломали нос трижды, и битой, и бладжером, но не с таким впечатляющим результатом!

Что же делать с Люциусом? Нужна операция. Перед моими глазами мелькают страницы медицинской энциклопедии — красочные картинки, описания, перечень последствий от деформации наружного носа до блокирования носового дыхания и невралгии тройничного нерва. Одновременно я накладываю охлаждающие чары и, на всякий случай, обездвиживаю. Где-то на периферии моего сознания чуть слышно всхлипывает Нарцисса, шумно дышит Гойл.

Я убираю окровавленные тряпки, очищаю лицо. Заморозка подействовала — кровь почти не сочится.

Удалить осколки и напоить костеростом? Других вариантов я не вижу. Проблема в костреросте — его необходимо принять в течение часа, после удаления кости. В зависимости от индивидуальных особенностей организма срок может быть больше или меньше. На приготовление мне потребуется минут сорок. Зелье прекрасно хранится, но маловостребовано и, зачастую, отсутствует в аптеках, о чем мог бы рассказать Моуди, только он почему-то не любит распространяться на эту тему. В Больничном крыле Хогвартса костерост есть всегда — спасибо мне! Однако мадам Помфри в отпуске. Я могу попробовать взломать ее запирающие заклинания. Еще костерост есть в штабе Ордена Феникса — опять-таки, спасибо мне...

— У вас есть костерост? — спрашиваю без особой надежды на положительный ответ, лихорадочно соображая, как объяснять Блэку, что мне понадобилось посреди ночи в его доме.

— Есть... у нас есть, — шелестит голос Нарциссы.

???

— Драко варил на каникулах, — торопливо шепчет она. — Тренировался в сложных зельях... Он сказал, что получилось почти... почти идеально... Был очень горд...

— Почему я до сих пор его не вижу?

Дробный стук каблучков, хлопанье двери — похоже, о существовании домовых эльфов Нарцисса забыла.

Я заканчиваю извлекать осколки и перевожу дыхание. Дрожащая холеная рука протягивает мне хрустальный флакон — зелье, в самом деле, почти идеально. По меркам Гильдии зельеваров. А для Мунго без «почти».

— Прекрасно.

У меня сегодня праздник, как у декана Слизерина: один ученик варит на каникулах зелья на профессиональном уровне, другой проявляет гражданскую сознательность!

Я вставляю в пищевод зонд и осторожно вливаю Люциусу костерост. Залечиваю поврежденные сосуды, восстанавливаю мягкие ткани.

— Сейчас я сниму охлаждающие чары. Когда он очнется, я дам обезболивающее и усыплю его. На сутки.

Что еще сказать? Что? Лицо Нарциссы безупречно, а в глазах плещется безумный страх и отчаянная надежда, на нежной коже запястья яркие следы от ногтей.

«Все будет хорошо. Если нос не вырастет, мы убедим Повелителя, что Люциус стремился во всем ему подражать, и восхищенный таким проявлением верноподданнических чувств, Темный Лорд приведет нас всех в соответствующий вид». Стоп! Вот такое, даже мысленно произносить нельзя. То, что Лорд после возрождения не все связи с реальностью восстановил — не повод терять их самому. Еще пару ночей не поспать, я и не такое вслух скажу.

Я откидываюсь на спинку стула и понимаю, что рубашка промокла насквозь. Плечи и шея затекли от напряжения. Я сцепляю пальцы в замок и вытягиваю руки, встряхиваю, разгоняя кровь.

Минуты ожидания тянуться томительно. Наконец, Люциус издает слабый стон и пытается повернуть голову. Я кладу ладонь ему на грудь.

— Люциус, все в порядке. Ты дома, все, что нужно я сделал. Говорить не пытайся. И головой шевелить не надо. Я сейчас тебя осмотрю, потом дам обезболивающее и наложу сонные чары.

Он послушно сохраняет неподвижность. Грудные мышцы под моей ладонью дрожат от усилий не поддаваться боли. Я проверяю сердце, легкие. Все в норме. Кровотечение не возобновляется, отек уменьшился. Остается ждать, пока подействует костерост. Вливаю обезболивающее, надежно фиксирую голову и погружаю Люциуса в сон.

— Все Нарцисса. Пусть спит. Через сутки я проверю.

— А как же Повелитель?

О Гойле, подпирающем стену, я успел забыть.

— Он ведь ждет отчета!

Я пожимаю плечами:

— Отправляйся к нему и отчитывайся.

Гойл вытягивается по стойке смирно, его глаза расширяются от ужаса так, что кажутся почти большими.

— Я не могу! Он же Малфою поручил! Я только сопровождал...

Я обрываю его бормотание:

— Просто расскажи все, как было.

— Повелитель поручил Малфою! Не мне! Я ничего не знаю!

Нет, добровольно к Лорду он не пойдет — Гойл вжимается в стену, словно пытается с ней слиться. А Повелитель, не дождавшись доклада, будет через Метку вызывать Люциуса.

Нарцисса раздирает в клочья кружевной платок, в глазах — отчаянная мольба.

И о чем же я буду рассказывать Темному Лорду? О применении костероста и особенностях его приготовления?

* * *

Напрасно я опасался, что у нас не получится содержательной беседы — Повелитель тему находит! Я вспоминаю все восемь лет обучения Маркуса Флинта — его оценки и взыскания, награды и травмы, друзей и врагов... Придравшись к тому, что я не смог сразу назвать балл по Уходу за магическими существами за третий курс, Мой Лорд помогает мне легилеменцией. Мы снова и снова просматриваем мои воспоминания, в надежде выяснить, кто же внушил Флинту столь странное для слизеринца поведение. Никаких следов разлагающего влияния гриффиндорцев, преподавателей, самого директора Хогвартса обнаружить не удается. Не слизеринцев Маркус обычно не замечал, в дни матчей по квиддичу его безразличие сменялось враждебностью к соперникам. Единственный личный контакт с Дамблдором имел место в начале первого курса — Маркус добивался позволения играть в квиддич. Директор тогда отказался делать исключение из правил, запрещающих первокурсникам входить в команду и даже иметь метлу. Все остальные беседы с Дамблдором были посвящены неуспеваемости Флинта и проходили в присутствии декана, то есть меня, и заинтересованных преподавателей.

Выдираясь из взбаламученных Повелителем воспоминаний, я осторожно предполагаю:

— Мой Лорд, быть может, Маркус разъярился из-за смерти отца? Он мог решить, что мы к ней причастны...

— Но почему? — недоуменно восклицает Повелитель.

В самом деле, с чего бы это? Мы же никогда!..

Повелитель вновь берется за палочку. Он просматривает мои воспоминания еще раз, но того, что ищет, не находит. Отпускает он меня выжатым, как лимон.

* * *

Уже стоя на лестнице в подземелья, я пытаюсь понять, почему аппарировал к воротам Хогвартса, а не на Спиннерс-Энд? Правое запястье стягивает, будто в кожу врезается шелковая нитка. Вульфсбэйн! Через четверть часа нужно добавить в кипящее зелье двадцать пять капель настойки аконита и мешать по часовой стрелке...

Я поспешно сбегаю по лестнице. В лаборатории все спокойно — вульфсбэйн томится на медленном огне, рядом еще два котла ждут моего возвращения.

Я увеличиваю огонь под вульфсбэйном . Подумав, накрываю два других зелья стабилизирующими чарами — сейчас я не в состоянии ими заниматься. Прислоняюсь затылком к каменной стене, прикрываю глаза ладонью и проваливаюсь в темноту. Вздрагиваю, плотно зажмуриваюсь, растираю пальцами виски. Нужно проснуться!

У меня есть несколько минут — можно выпить кофе. Если не варить самому, а вызвать эльфа. Кофе у них средненький, но если добавить коньяк... Выпускники подарили мне Арманьяк трехсотлетней выдержки.

Домовой эльф оборачивается за несколько секунд. На его подносе кроме кофейника и чашки, красуется молочник, сахарница и ваза с пирожными, чего я не просил. Интересно, эльфы возводят вкусы действующего директора Хогвартса в закон, или, наоборот, Альбус Дамблдор смирился с предпочтениями эльфов?

Пятнадцатая по счету капля настойки аконита падает в кофейную чашку. Кофе мне, видимо, не поможет. Даже сваренный мадемуазель Делакур. С толченным чесноком и жгучим перцем. Я перевожу взгляд на котел: кофе с аконитом — достаточно плохо, но вульфсбэйн с коньяком... Мысль, что я мог испортить зелье, окатывает меня ледяной волной.

Я медленно вращаю хрустальный флакон, на его гранях мерцают разноцветные блики, с горлышка срывается тяжелая капля и застывает в чайной ложке. Прозрачная, чуть зеленоватая, тягучая жидкость с едва уловимым горьковатым запахом. Приятным, чего нельзя сказать о вкусе. Я набираю в легкие воздух и глотаю — рот тут же заполняется горечью, дыхание перехватывает. По горлу прокатывается волна раскаленной лавы, жар проникает в кровь, позвоночник плавится, нервные окончания вспыхивают огнем. Из пальцев, сведенных судорогой, падает ложка. Ее звон — последнее, что я слышу. Голову сжимает раскаленный обруч, под веками вспыхивает фейерверк. Боль прокатывается ото лба к затылку, ввинчивается в шейные позвонки и... затихает. Растворяется, забирая, усталость, сонливость, спутанность мыслей. Я делаю глубокий вдох — ясное сознание в течение этого дня мне гарантировано.

Билл.

— Напрасно ты отказался от оперы, — лукаво подмигивает Флер и отставляет в сторону кофемолку. — Там такие были голоса! Декорации, костюмы — настоящее пиршество для зрения и слуха!

Может быть, она права. Может быть, не стоили мне лезть в бутылку — провести вечер с Флер, даже в компании толстяка-француза, явно было бы приятней, чем сидеть здесь, на Гриммаульд-плейс. Близнецы изощрялись в остроумии, мама суетилась и причитала, Сириус громогласно обличал предательство и требовал призвать к ответу виновного, папа ему вяло возражал. Возможно, Сириус был прав в своих подозрениях. Почти наверняка, прав! По крайней мере, отец ничего убедительней, чем набившее оскомину: «Дамблдор доверяет профессору Снейпу» противопоставить его доводам не смог, но все это следовало бы обсуждать с самим Дамблдором, а не сотрясать воздух обвинениями... Единственное, чего Сириус добился — расстроил и напугал маму. Она опять пила сердечные капли и с каким-то лихорадочным энтузиазмом бросалась воспитывать всех, кто подвернется под руку.

— Наверное, ты права, — вынужден признать я. — Рад, что тебе понравилось.

— Понравилось?! Не то слово! Это было... как лучшее шампанское — искристое, освежающее, льющееся через край!

Я замечаю, что мои губы против воли растягиваются в улыбке — восторг Флер так заразителен! Она окончательно забывает о кофемолке, которая как раз смолола зерна, отворачивается от нее.

— Я совершенно по новому увидела Розину. Знаешь, я никогда не уделяла ей внимания. Абсолютно банальный образ, персонаж, нужный для развития сюжета, но сам по себе не интересный, а вчера я поняла, насколько ее история трагична, — Флер чуть наклоняет голову и накручивает на палец локон.

Она смотрит мне в лицо, но говорит не мне. Как будто продолжает старый разговор с кем-то видимым только ей:

— Трагедия Розины в том, что она любит графа. В сущности, он же не делает ничего ужасного. Повеса от скуки, ревнивец из самолюбия... И его измены, и его ревность ранят Розину только потому, что она любит его. Не любила бы — и не страдала. Но она любит и страдает. Страдает оттого, что любит. Любовь, поистине, страшная вещь!

— Любовь — великая сила!

Флер кивает:

— Именно! Великая и потому — страшная. Никакой враг не причинит такой боли злонамеренно, как тот, кого ты любишь, даже ничего такого не желая. Что может сделать враг? Убить, лишить имущества, репутации... Самое страшное — убить близких, опорочить в их глазах... То есть, опять-таки, самую сильную боль нам причиняют через любовь. Любовь, как открытая рана... Даже неунывающий скептик Фигаро потерял способность держать удар, как только поверил в мнимое предательство Сюзанны.

— Флер, ты о чем?!

Она отпускает локон.

— Розине следовало бы разлюбить графа и жить спокойно. От любви, ставшей источником страданий лучше отказаться.

Ее рассуждения завораживают какой-то нечеловеческой стройностью. Я с ужасом понимаю, что не могу найти изъяна в логике.

— Это неправильно! — могу лишь воскликнуть беспомощно.

— Правильно, — возражает Флер и грустно улыбается. — Только неосуществимо. Легко избавиться от башмака, который стал натирать ногу, но от любви, причиняющей мучения... Даже расставание не помогает. Разорвав отношения, не удается порвать внутреннюю связь; то, что делает любимый, уже далекий, уже, казалось бы, чужой причиняет боль. Сколько людей, разойдясь, продолжают мучить друг друга! Взаимная любовь — тоже источник страданий. Страх за жизнь и здоровье любимых, боль разлуки, опасения, что чувства остынут, подозрения, тревоги... Любовь и есть страдание, — Флер опускает ресницы и тут же широко распахивает глаза, словно ставит точку.

Я молчу, судорожно подыскивая слова. Мне нечего сказать — я даже не успел осмыслить все, что она наговорила. Флер явно думала не один вечер. Вчерашний спектакль стал лишь поводом, чтобы выстроить мысли в связную систему. И вывалить на меня. Я не знаю, как реагировать на это — возразить по существу мне нечего, а принять ее рассуждения я не могу.

— Кстати, — внезапно возвращается привычная, лукавая и кокетливая Флер, — угадай, кто еще был в опере?

— Наверное, толпа народу? — я с облегчением улыбаюсь.

— Толпа была, — Флер хихикает, — в буфете. Но был один особенный человек.

— И кто же?

— Альбус Дамблдор! Угадай, что он мне предложил?

— Бокал шампанского?

— А вот и нет! — Флер надувает губки. — Должность преподавателя Защиты от темных искусств!

— Что?! — едва не заорал я. — Ты же сама только что закончила школу! Какое преподавание?

— Я так и ответила. Но профессор Дамблдор сказал, что тем лучше — мне будет проще установить контакт с учениками.

Абсурд, форменный абсурд! Хотя... кто только не преподавал ЗОТИ в Хогвартсе. Должность-то проклята, каждый год... Проклята! Ледяная рука страха сжала мое сердце.

— Флер, это опасно! Должность проклята, никто не продержался на ней больше года! Никто!

— Ты серьезно? — она недоверчиво прищуривается. — Или решил позабавить меня байками из школьного фольклора?

Спокойно! Спокойно.

— Какие байки! Предыдущий преподаватель мертв. Квиррел, который был три года, назад тоже. Локхарт в Мунго. Флер, я не шучу! Все знают, что должность преподавателя Защиты проклял Снейп — он сам мечтает ее занять.

— Хочешь сказать, что один из преподавателей Хогвартса проклял должность, и директор вместо того, чтобы заставить его снять проклятие, отдать под суд или, на худой конец, уволить, просто каждый год меняет преподавателей? Все это знают, но без возражений отправляют своих детей в школу? Если так, работать в Хогвартс я не пойду. Да, и целесообразность участия в организации, которую возглавляет тот самый директор, вызывает у меня сомнения.

В интерпретации Флер все, действительно, выглядит нелепо. О проклятии я услышал в первые дни учебы и поверил безоговорочно, как и все мои товарищи. Сомнений в истинности той самой, первоначальной версии у меня никогда не возникало — я об этом просто не задумывался. Мы же не задумываемся над утверждением, что солнце встает на востоке, и не пытаемся проверять его с помощью компаса! Правда ли Снейп проклял должность? Я даже не знаю, кого спросить! Отец будет отрицать, ссылаясь на пресловутое: «Дамблдор доверяет...», Сириус подтвердит с радостью, но к его высказываниям Флер почему-то относится с пренебрежением.

— Я точно знаю, что должность преподавателя Защиты проклята, — мне удается справиться с волнением и заговорить спокойно, взвешенно. — Снейп всегда хотел занять это место, в этом нет никаких сомнений.

— Пожалуй, мне стоит спросить у самого профессора Снейпа, — задумчиво произносит Флер и берет в руки кофемолку.

— Что?

— Это самый простой способ.

— Так он тебе и скажет!

— Если профессор Снейп, действительно, хочет занять эту должность, он так и скажет, — уверенно заявляет Флер. — Ему же лучше, если возможный претендент откажется сам. А я не собираюсь добиваться места, которое обещает принести только головную боль и конфликты. Тем более, это не единственный вариант — у меня уже есть неплохая работа.

— Вот именно! — хватаюсь я за ее слова. — Ты же работаешь в «Гринготтс», а после того, как твой подопечный заключит контракт, перед тобой такие перспективы откроются!

— Ну, это вряд ли, — Флер улыбается одними уголками губ. — Рауль намерен продать недвижимость и перевести средства во Францию.

— Что?! Но почему? Ты с ним столько возилась! Что ему в голову взбрело?

— Нестабильная политическая обстановка, угроза гражданской войны, активность могущественного Темного Мага, на мой взгляд, достаточно серьезные причины.

— Министерство не признает возрождения Волдеморта! Откуда он узнал?

— Я сказала.

Ушам своим не верю!

Флер спокойно поясняет:

— Рауль спросил меня, насколько обоснованы слухи, столь яростно опровергаемые Министерством, и я рассказала о реальном положении дел.

— Ты же сотрудник банка «Гринготтс» и должна действовать в его интересах!

— Поддерживать иллюзию благополучия и стабильности. А как Участник Ордена Феникса я должна разоблачать ложь и готовить людей к суровым испытаниям. Это называется конфликт интересов, Билл. Собственно, потому я и отнеслась к предложению профессора Дамблдора серьезно. Служение двум господам может стать превосходной комедией, но наблюдать за ней лучше из зрительного зала.

Я просто в бешенстве от того, что какой-то ничтожный французик счел ненадежным мой банк, мою страну. А Флер встала на его сторону! Она не только не помогла «Гринготтсу» заключить новый контракт, она лишила его солидного вклада. Для чего? Долг перед Орденом здесь не причем! Флер не могла не понимать, что этот француз смотается за пролив, и не будет сражаться против Пожирателей! Она предала... Да, предала! Предала интересы «Гринготтса», ради того, чтобы ее соотечественник сохранил, нет, не кровно нажитые медики, а доставшуюся даром гору золота!

Французы всегда были ненадежными союзниками. Достаточно вспомнить, как они предали все клятвы отважному королю Гарри и поддержали ублюдка Изабеллы! Французские маги, вопреки всем заключенным соглашениям, не только не остановили ведьму Жанну, они даже служили в ее войске. Так нужно ли удивляться поступку Флер?

Она тем временем зажигает огонь и ставит на плиту кофейник. Кухня начинает наполняться народом. Дингл и Дож водружают на стол корзины с бутылками вина. Мама достает из буфета бокалы. Флетчер нетерпеливо потирает ладони, посматривая на стол. Флер ловко снимает кофейник и ставит его на поднос. На нем уже стоят чашки, молочник и сахарница с серебряными щипцами. Оглядев кухню, Флер удовлетворенно улыбается и поднимает поднос в воздух. Я поворачиваюсь в направлении ее взгляда — в оконной нише застыл Снейп, почти неразличимый, как летучая мышь в пещере.

— Ты, в самом деле, собираешься говорить с ним?!

— Конечно.

— Флер, опомнись! Снейп — лжец и предатель! Нападение дементоров на Гарри стало возможно только из-за него.

Она с сомнением качает головой.

— Кто еще мог сообщить, что в этот день дежурил Флетчер?! — привожу я коронный довод Сириуса. — Кому известно о его слабостях? Может быть, сам Снейп и убрал Флетчера с поста!

Флер прикусывает нижнюю губу.

— Это такой же установленный факт, как и то, что он проклял должность преподавателя Защиты?

— Это единственно возможное объяснение, — произношу я устало.

Флер резко меняет тему:

— Кстати, а что мы сегодня празднуем? Столько вина!

— Сегодня Гарри прибудет на Гриммаульд-плейс. Кингсли, Тонкс, Люпин и Грозный Глаз отправились за ним.

— И все об этом знали заранее, — задумчиво тянет Флер. — Только предательством можно объяснить информированность наших противников.

Она решительно направляется к Снейпу. Я не могу поверить своим глазам — они беседуют! Флер подает чашечку кофе, Снейп принимает ее и благодарит, раньше на этом общение и заканчивалось. Сейчас Флер что-то говорит, разобрать слова с моего места невозможно. Я лишь угадываю примерный смысл по оживленной мимике и жестам. Снейп слушает, чуть склонив к плечу голову, его лицо, как всегда напоминает гипсовую маску, но не презрительно-раздраженную, а сосредоточенно-серьезную. Когда Флер замолкает, вопросительно глядя на него, он кивает, что-то отвечает, бросает взгляд на часы, добавляет еще несколько слов. Флер улыбается обворожительно, и у меня на мгновение замирает сердце от нахлынувшего восторга. Наконец, она его покидает, бросив прощальный взгляд из-под длинных ресниц.

— Сегодня после собрания мы обсудим предложение директора, — сообщает мне Флер.

— Дурацкая идея! После собрания сама убедишься...

Поднявшийся шум не дает мне продолжить — Гарри прибыл в штаб Ордена!

Ремус.

Собрание все тянется и тянется. Мои силы уже на исходе. Близкое полнолуние, тревоги последних дней, физическая усталость и нервное напряжение — все наваливается на меня. Я настолько измотан, что не могу даже обрадоваться по-настоящему. Гарри здесь, с нами, он в безопасности! Сириус окрылен! Орден Феникса собрался за столом, в дружном порыве поднимая бокал красного вина! Безуспешно пытаюсь приободрить себя этими мыслями. В голову почему-то лезут тоскливые, тревожные образы. Пожиратели становятся все сильнее и наглее. Министерство отказывается замечать их активность и ополчилось на Дамблдора, все свои усилия направляет на его дискредитацию, для чего развязало компанию против Гарри. Кто-то из чиновников натравил на ребенка дементоров! Мальчику предстоит судебное слушание, впереди у него тяжелейший учебный год — сложные экзамены, постоянная опасность со стороны Пожирателей, клевета и сплетни — выдержит ли он такое давление?! Наш Орден, спешно собранный месяц назад, страшно слаб, дезорганизован и не пользуется поддержкой общества. Кажется, никто об этом даже не задумывается — радостно звенят бокалы, льется вино, звучат оптимистичные тосты. Нам нужна радость, нужна уверенность в победе, и я натягиваю на лицо улыбку, подставляю под струю вина бокал и тоже пью.

Вино, в самом деле, приятное, напоминает земляничное варенье — сладкое, душистое. Даже Молли пьет его с удовольствием. Только у Снейпа в руке кофейная чашка, и выражение лица, как всегда, кислое. Хм, получается, Флер Делакур сварила кофе и угостила Снейпа, но сама присоединилась к остальному Ордену, взяла бокал вина. У меня теплеет на душе при мысли, что девушка Билла разделяет наши чувства и празднует вместе со всеми. Не успел я так подумать, как заметил — Флер едва пригубила вино и теперь вертит бокал в руках, прикрывая ладонью, когда ей предлагают долить. Если кто-то хвалит вино, по ее губам скользит ироничная улыбка. Билл все видит и быстро теряет праздничный настрой, мрачнея с каждым глотком.

Собрание давно пора завершать — мы переливаем из пустого в порожнее, обсуждая нападение дементоров. Как такое, вообще, могло произойти? Кто отдал приказ дементорам? Никакой новой информации нет, и мы лишь тратим время, строя версии, которые невозможно ни подтвердить, ни опровергнуть. Единственное, что мы установили — организация охраны оказалась крайне неэффективной, и человеческий фактор сыграл не последнюю роль. Флетчер даже не пытается объяснить свое поведение, как-то оправдаться. Он обмяк за столом, будто в его теле нет ни единой косточки, и прихлебывает вино. На его защиту бросается Сириус. Он твердит, что Флетчера подставили — на него наложили Конфундус, Обливэйт, его обманули, завлекли в ловушку, выманили с поста. Его горячность заразительна, все голоса начинают звучать громче, требовательней. Только сам Флетчер остается вялым и апатичным. А ведь пятнадцать лет назад он был таким же взрывным, как Сириус. Яркий, шумный, фонтанирующий немыслимыми идеями, каким же убогим и жалким он стал!

Сириус требует оставить Флетчера покое и разобраться по существу. Он хочет, наконец, узнать, почему Орден не был предупрежден о готовящемся нападении? Снейп в очередной раз объясняет, что нападение организовано не Пожирателями. И сообщать о нем должны те, кто работает в Министерстве. Он говорит таким тусклым, монотонным голосом, что в душе у каждого поднимается волна протеста. Поверить в его слова нет никакой возможности, их хочется яростно опровергнуть.

Безжизненное лицо, пустые глаза, бесцветный голос... Если он так читает лекции, я понимаю, почему Гарри и Рон ненавидят зельеварение! Кому понравится, что его считают слабоумным, неспособным понять очевидного? Похоже, нас всех Снейп таковыми и считает — он излагает и без того всем известные сведении о дементорах, о договоре с Министерством Магии...

До того, как Снейп начал говорить, я не сомневался в словах Дамблдора, что нападение на Гарри — часть министерской интриги, теперь же у меня появляются подозрения. Не факт, что сам Дамблдор верит в свои слова. Быть может, он хочет, чтобы в них поверили мы. Возможно, он стремится внушить Снейпу ложную уверенность? А через него Темному Лорду? Мол, шпиону доверяют, приносимые им сведения истинны, на самом же деле, Дамблдор готовит грандиозную дезинформацию. Увы, узнать это невозможно. Мы ходим по кругу. Пьем за Гарри и его Патронуса, упрекаем Флетчера, проклинаем Пожирателей, воюющих с ребенком, требуем ответа от Снейпа, выслушиваем лекцию о дементорах...

Собрание все же заканчивается, его участники начинают расходиться. Молли спешно освобождает стол — она торопится накормить Гарри. К моему удивлению, Флер прощается с Биллом и направляется к выходу. У него темнеет лицо, брови сходятся на переносице, он отворачивается от двери и сосредоточенно собирает чертежи.

На кухню вбегают дети. Гарри не отлипает от Сириуса, я ощущаю неожиданно болезненный укол — мне казалось, год назад мы по-настоящему сблизились, именно я научил его вызывать Патронуса, но сегодня он меня почти не замечает. Гарри обрадовался мне, однако, точно также он обрадовался Кингсли и Тонкс, которых видел первый раз в жизни. Быть может, он обиделся на мое молчание? Нет, обиделся он на Гермиону и Рона, за то, что не писали, нагрубил им. Со мной обошелся, как с тем, от кого писем и не ждут. Что ж, это понятно: я не самый легкий в общении человек. Болезнь не только обезобразила шрамами мое тело, она наложила неизгладимый отпечаток на душу, приучила меня таиться, замыкаться, врать. Боясь причинить близким боль, я скрываю от них свои чувства, не позволяю понять, как они дороги мне. Неудивительно, что Гарри тянется к Сириусу!

Сириус молодеет на глазах. Между ним и Джеймсом всегда была совершенно особая связь, духовное родство, более глубокое и крепкое, чем узы физического родства. Сейчас эта связь возрождается.

Жаль только, Сириус и Молли не договорились заранее, что будут рассказывать Гарри. Обсуждение едва не перешло в безобразную перебранку, мне даже пришлось вмешаться. Хрупкий компромисс был достигнут, но никого не удовлетворил. Гарри считает, что ему рассказали недостаточно, Молли переживает, что слишком много. Ее можно понять, дело не только в Гарри, но и в ее младших — они тоже узнают информацию, для детских ушей непредназначенную.

Понемногу согласие восстанавливается. Молли, успокоившись, принимается за вязание, Тонкс дурачится, перекрашивая волосы и превращая свой нос в пятачок. Глядя на нее, на хохочущих детей, я ощущаю себя бесконечно старым, старым и унылым, как моя вылинявшая рубашка. Билл, который весь вечер предавался невеселым размышлениям, светлеет лицом и начинает улыбаться. Тонкс, определенно, лучшая пара для него — она может рассмешить, согреть, подарить душевный покой. Флер, конечно, прекрасна, но далека и загадочна, как звезда, она манит и остается недостижима. Биллу не построить с ней семью, для него это столь же нереально, как для меня любовь милой и славной девушки.

Я обречен на одиночество и отчужденность. Даже сейчас, в кругу друзей и соратников, я не могу ощутить себя частью целого, я остаюсь в стороне, с краю, не вместе со всеми. Наверное, потому я и чувствую так остро благодарность за проявленную ко мне доброту.

Мои мысли уносятся далеко от Гриммаульд-плейс. Как живой встает передо мной Джеймс, азартный, беспечный, искрящийся весельем... Я вижу Альбуса Дамблдора, он ласково улыбается и вводит меня в волшебный мир Хогвартса. Мадам Помфри заботливо ощупывает мой лоб и с напускной строгостью велит оставаться в кровати еще день. Сириус размахивает руками и оглушительным шепотом излагает очередной сногсшибательный план...

Сириус в самом деле говорит что-то. Я усилием воли вырываюсь из грез и пытаюсь осознать настоящее.

— ... ходит с таким видом, будто он один рискует ради Ордена, — слышу я обрывок реплики, обращенной к Гарри.

О чем это он? О ком? Я пытаюсь сообразить. Вижу на лице Гарри выражение гнева и презрения, такое же, как у Джеймса, и понимаю — о Снейпе.

Снейп! Он же должен принести вульфсбэйн! Который час?!

Флер.

Я прощаюсь с надувшимся Биллом и выхожу на улицу. Профессор Снейп ждет меня. По крайней мере, он стоит на крыльце.

— Мадемуазель Делакур, вы хотели обсудить должность преподавателя Защиты от темных искусств. Я могу уделить вам сорок минут.

— Быть может, нам лучше перенести беседу на другой день? Собрание, по-моему, сегодня слишком затянулось.

— Если сегодняшний вечер у вас занят, — задумчиво произносит профессор, — тогда отложим.

— Я абсолютно свободна, но мне неловко отнимать у вас время для отдыха. Вы же серый от усталости, — собственная наглость шокирует, но тихий, бесцветный голос, каким он говорил на Собрании, меня встревожил — как будто у него нет сил даже на интонацию, а черные тени вокруг глаза, выглядят просто пугающе.

Профессор Снейп саркастически поднимает бровь:

— Вы заблуждаетесь, мадемуазель, это мой обычный цвет лица.

— Неправда! Месяц назад вы были изжелта-бледным, а сейчас именно серый.

— Так, — произносит профессор со вздохом, — похоже, слухи о любезности французов сильно преувеличены.

— А еще мы отличаемся непосредственностью и здравомыслием, — фыркаю я. — Истинная любезность в том и состоит, чтобы дать человеку выспаться, отдохнуть, а уж потом, искренне, говорить комплименты.

— Здравый смысл не оспорить. Увы, воспользоваться вашей любезностью у меня не получиться — как я сказал, у меня есть окно в сорок минут — выспаться за это время не удастся.

Окно? Промежуток свободного времени в плотном графике, кажется.

— Если желаете, мы можем прогуляться до Хогвартса и поговорить по дороге.

Прогуляться? А, понимаю, чтобы не заснуть, сидя в помещении.

— Вы чрезвычайно любезны, — отвечаю церемонно. — Я принимаю ваше приглашение.

Профессор Снейп заламывает бровь, но оставляет мою реплику без ответа. Мы аппарируем.

Ворота Хогвартса распахиваются, пропуская нас. Под ногами расстилается изумрудно-зеленый ковер, сбегает пологими склонами к озеру. Солнце еще стоит высоко, но небо уже наливается холодной, вечерней синевой, и от деревьев к лесу ползут длинные тени. Золотая дорожка протянулась по зеркальной глади озера к замку, светлому и величественному, как легендарный Камелот. Устремленный ввысь сияющими башнями, он противостоит темной, мрачной громаде Запретного Леса, что древним чудовищем распласталась внизу.

Над озером летают синие, зеленые, голубые стрекозы с блестящими слюдяными крылышками. На воде покачиваются желтые кувшинки, с тихим плеском выныривают рыбки и скрываются в глубине. В траве весело стрекочут кузнечики, гудят мохнатые черно-желтые шмели, порхают пестрые бабочки, на кустах алеют крупные ягоды. Я с наслаждением вдыхаю аромат цветов и трав. Теплый ветерок ласкает мне кожу. Я все больше убеждаюсь, что все упреки в адрес английского климата — наговор злопыхателей.

Профессор Снейп сворачивает с тропинки и подходит к дереву. Дятел в красной шапочке, сосредоточенно долбивший ствол, перелетает на другое. Широким плавным жестом профессор скидывает мантию, и на землю она опускается софой.

— Прошу вас.

Я присаживаюсь на краешек, оставляя достаточно места для собеседника, но профессор не спешит присоединяться. Он опирается плечом на дерево и рядом с его могучим кряжистым стволом кажется тонким и хрупким, как рисунок тушью на рисовой бумаге. Его узкий черный сюртук, бледное лицо, завеса черных волос не вписываются в летний пейзаж. Среди пышной растительности, буйства красок, многоголосья он — незваный гость, напоминание о неизбежной зиме, мертвом безмолвии, могильном холоде.

В моем воображении расстилается белая равнина, сливается с небом, в снежной пелене не видно ни дорог, ни строений, ни следов, только оголенные деревья, чьи темные ветви застыли в безветрии. Мертвую тишину раздирает хриплое карканье черных птиц. Да, на такой картинке человек в черном был бы вполне уместен. Рядом с ним почему-то возникает вороной конь, в руке сверкает клинок. Он вбрасывает шпагу в ножны, кладет затянутую черной кожей перчатки руку на луку седла и поднимает взгляд на меня. Черная прядь рассекает бледный лоб. Я валюсь в бездонные колодцы глаз...

Профессор Снейп смотрит на меня вопросительно. Глаза, и правда, бездонны, но волосы на лицо не падают, нет ни шпаги, ни коня, даже перчаток... Жаль, нет перстней, на длинных, тонких пальцах они бы смотрелись...

Что-то я опять не о том!

— Сэр, — я заталкиваю художественные образы обратно в подсознание и собираю разбежавшиеся мысли. — Я не уверена, стоит ли мне принимать предложение профессора Дамблдора. Понимаете, у меня есть сомнения.

— И вы рассчитываете на мою помощь? — он заламывает левую бровь под немыслимым углом и кривит угол рта, превращаясь в зловредного чертика из табакерки.

— Неужели, вы откажете мне в помощи? — кажется, я хлопаю ресницами, простодушно и, надеюсь, мило.

Когда я так улыбаюсь, любой поспешит мне на помощь!

— Не стоит злоупотреблять своими способностями, мадемуазель, — чертик усмехается мне в лицо.

— О чем вы? — я вспыхиваю от возмущения...

Обидно, будто поймали на экзамене со шпаргалкой по вопросу, который я и так знаю. Я не пытаюсь заигрывать! Я просто... просто устанавливаю доброжелательные отношения, ну, может быть, чуть увлекаюсь. Самую капельку!

— Вы совсем не можете себя контролировать? — презрение в его голосе царапает.

— Нет. Просто я...

— Просто так вам легче добиться желаемого, — вкрадчиво подсказывает он. — Вы предпочитаете не замечать, когда используете чары вейлы.

Стыдно. Поймал. Кстати, а как? Человек под воздействием чар вейлы, даже таких слабеньких, неспособен ничего заподозрить — он испытывает симпатию, доверие, стремление защитить и оправдать. Может быть, у него самого есть примесь нечеловеческой крови?

— Я бы не советовал вам увлекаться — можете попасть на окклюмента и, наоборот, спровоцировать недоверие.

Я вздыхаю:

— Бабушка говорила мне то же самое. И не раз. Она считает, играть можно, лишь когда уверен в своей ставке.

— Вы всегда слушаетесь бабушку?

— Стараюсь.

— Поэтому отправились поиграть в воюющую страну?

— Можно и так сказать, — я вздергиваю подбородок.

Профессор Снейп, наконец, отрывается от дерева и делает шаг к софе.

— Все — игра, отличаются только ставки, — цитирую.

— Мне нравится ход мыслей вашей бабушки.

— Вы ей тоже понравились.

— В самом деле? Жаль, мы не встретились, когда мне было восемнадцать.

— Мне восемнадцать, — я встаю с софы.

— И что с того?

Я делаю шаг и кладу ладони ему на грудь, ощущаю жесткую ткань сюртука и тепло живого тела. Чтобы увидеть лицо, мне приходиться запрокинуть голову. Я знаю, что сейчас сделаю. Мне становится жутко и весело, как будто я стою на вершине заснеженного склона, высоко-высоко, а внизу — белая пелена. Нет лыжни, никакого намека на маршрут, а лыжи скользят, уже готовые сорваться! Где-то на периферии сознания робко поблескивает мысль: «А может, не надо?», но это не серьезно. Я встаю на цыпочки, тянусь — отталкиваюсь лыжными палками и... Ладони ложатся мне на талию, обжигают через тонкую ткань. Губы узкие, жесткие, как я и представляла, вкус кофе, немного корицы...

Он прихватывает верхнюю губу, легко проводит языком по нижней, рука перемещается ниже, очерчивает полукружье, опускается на бедро; другая скользит вверх...

Глаза у меня закрываются, руки обвивают его шею, зарываются в волосы. Лыжи скользят все быстрее, ветер свистит в ушах, снег застилает глаза. Что там внизу? Удержусь я на финальном вираже или полечу кубарем?

Ноги становятся, как желе, колени подгибаются. Мы плавно опускаемся, но не на софу, а на мягкое покрывало. Блузка сползает с плеч...

Внезапно он отстраняется. Я раскрываю глаза — лицо недоуменное. Он поднимает правую руку, отворачивает манжет — запястье, словно перетянуто невидимой ниткой.

— Зелье! — профессор Снейп стремительно поднимается.

— Простите, мадемуазель, мне необходимо закончить вульфсбэйн, — торопливо произносит он. — Однако о должности преподавателя Защиты мы с вами не поговорили.

Верно подмечено!

— Мы можем встретиться десятого, утром. Вам подойдет?

Я киваю.

— Быть может, вам удобней на Гриммаульд-плейс?

— Нет, там поговорить не дадут.

— Значит в Хогвартсе, в моем кабинете.

Я растягиваюсь на покрывале и смотрю на замок Хогвартс, озаренный лучами заходящего солнца, на высокие башни, на горящие окна.

Лунный календарь на 1995 год:

9 августа (среда) — до 20:51 продолжается 13-й Лунный день.

В этот день хорошо получать новую информацию — читать книги, позволяющие нам лучше понять себя и мир. Хорошо закладывать новый цикл обучения. Могут проявиться старые проблемы — отнеситесь к этому спокойно, постарайтесь не нервничать, а как-то сгладить их, или, если возможно, спокойно разрешить. Решив проблемы, вы получите свежие силы для новой жизни. День поможет вам легко освободиться от груза прошлого, если он давит на вас и мешает жить.

В 20:51 начинается 14-й лунный день, его символ — труба;

10 августа (четверг);

Не пропустите этот день: он исключительно удачен для начала любого важного дела. Все, начатое в эти сутки, с блеском удается. Следующего такого шанса придется ждать целый месяц. Идет получение тайного знания, у человека открывается третий глаз. Полезна любая физическая работа. В этот день часто наваливается скорбь, тоска, меланхолия. Гоните их прочь и занимайтесь делом. Если тоску не преодолеть, дайте себе хорошую физическую нагрузку.

В 21:17 начинается 15-й Лунный день — полнолуние.

Отто Бэгмен.

У меня потеют ладони, я стараюсь незаметно вытереть их о колени. Воротник давит, словно удавка. Я задыхаюсь. Почему так душно? Оглядываюсь по сторонам — окно распахнуто, но вместо свежести из сада проникает тяжелый, цветочный аромат. Нечем дышать, как будто я попал в парфюмерную лавку. Сосуды на висках пульсируют, глаза выдавливаются из орбит. Я не выношу резких запахов! Это — подарок Людо. Его бладжер оставил на моем лице вмятину, сместил на сторону нос, перекрыв носовое дыхание, и подарил мучительные головные боли, поставившие крест на моем спортивном будущем. Мало кто знает, что я подавал надежды, еще большие, чем Людо. Мне прочили славу великого игрока! Но все закончилось еще до того, как я вышел на свой первый матч за кубок Хогвартса. В 15 лет я навсегда распрощался со своей мечтой!

От этих воспоминаний голова начинает болеть сильнее. Запах становится совершенно невыносимым. Они, что, клумбы духами поливают? В горле совершенно пересохло. Шершавый язык царапает небо.

— Мистер Бэгмен, извините, что заставил вас ждать.

Я едва не подскакиваю в кресле. В дверях кабинета стоит Люциус Малфой, небрежно опираясь на трость с головой кобры. Изумруды, вставленные в ее глазницы, настолько велики, что невозможно поверить в их подлинность. Кто же будет всюду носить целое состояние, никак не защищенное? Людо как-то заключил пари, что эти камни — подделка. Проиграл.

— Вам предложили вина? Виски? Коньяк?

— Да, — в хрипе я не узнаю своего голоса.

— Вы ничего не пьете, — произносит мистер Малфой с мягким упреком. — Если алкоголь вам не по вкусу, возможно, вы желаете кофе? Чай? Свежевыжатый сок?

— Нет, — снова хриплю я; откашливаюсь. — Нет спасибо.

— Значит, воды.

Я не успеваю возразить — мистер Малфой щелкает пальцами, и появляется домовой эльф, наверное, тот же самый, что проводил меня в кабинет и настойчиво предлагал разные вина. Он ставит передо мной хрустальный бокал. Я жадно глотаю прохладную воду.

Люциус Малфой садится в кресло напротив, прислоняет трость к низкому столику. Целое состояние! Вот так небрежно, будто старый, побитый градом зонтик... Просто уму непостижимо!

Булавка на его галстуке украшена античной камеей, на пуговицах — россыпь мелких алмазов, крупные бриллианты на запонках... Пальцы, как прилавок ювелира —перстни на любой вкус! Кроваво-красный рубин, бледно-синий сапфир, изумруд оттенка молодой травы, обманчиво скромный нефрит и черный... да-да, черный! Черный бриллиант!

— Вы желали меня видеть, уважаемый мистер Бэгмен, и я рад помочь вам.

Мистер Малфой улыбается очень любезно и ждет, когда я начну говорить. Мне нужно заговорить! Да, да... Я же пришел... Ставлю бокал на столик. Пальцы у меня дрожат, драгоценный хрусталь дребезжит. Мистер Малфой — культурный маг, не то, что эти... эти... Людо же будет лучше, если он встретится ним, а не с этими подземными дикарями!

— У вас ко мне важное дело, — подсказывает мистер Малфой.

Я киваю, облизываю опять пересохшие губы, но не могу произнести ни слова.

— Не торопитесь, — он делает небрежный жест рукой, мой взгляд, как намагниченный, следует за бесценным черным бриллиантом. — Важные дела не терпят суеты. Посидите, подумайте. Вы же хотели поговорить о вашем брате?

— Да.

— Газеты, вроде бы, писали, что он задолжал крупную сумму гоблинам?

— Да. Он проигрался. Опять.

Проигрался, как всегда.

Людо спустил все, что заработал, играя в квиддич. Все! В то числе и мои гонорары.

— Он взял кредит у гоблинов под огромные проценты. И назвал поручителем меня.

Меня! Людо ведь знал, что у меня жена и дети! Я сам в долгах, едва справляюсь со своими кредиторами! Мой дом уже заложен и перезаложен! Зачем я тогда дал ему доверенность? Зачем... Я же был его менеджером. Нужно было забрать ее сразу же, как Людо закончил карьеру. Я забыл. Не подумал! Мы же братья, я не ожидал подвоха! А потом я и думать забыл об этой бумажке. У нее все сроки закончились, она недействительна! Только гоблины на сроки не смотрят. Им на них плевать.

— Людо уехал. Гоблины требуют вернуть долг, а у меня таких денег нет. Даже если я продам дом, драгоценности жены, пони детей, не хватит оплатить и половину! — слова теперь льются легко, мы ведь говорили об этом с Мими не раз.

Нам никогда, никогда не оплатить долгов Людо! Мы пойдем по миру, будем ютиться в жалкой лачуге какого-нибудь подозрительного квартала, наши дети поедут в Хогвартс с поддержанными учебниками, в перешитых мантиях; они вырастут среди грубости и нищеты, научатся врать, воровать, сквернословить, драться, свяжутся с дурной компанией! И это после всего, что Людо уже сделал. После всех его безобразных выходок, после того, как он бросил квиддич на пике карьеры из-за пустячной травмы, и лишил, тем самым, меня работы и стабильного дохода! После того позора, которым он покрыл фамилию Бэгмен, оказавшись под следствием за пособничество Пожирателям Смерти.

— У моего брата нет денег. И ему негде их взять. Он... он всегда был несколько легкомысленным.

-Да, да, — кивает мистер Малфой, — весьма прискорбно, весьма. Его неосмотрительность отразилась и на вашем благосостоянии?

— Все его доходы уходили на оплату долгов. Я, как его менеджер, почти не зарабатывал. Помогал брату из своих средств, когда он... — в горле опять пересохло, и я тороплюсь сделать глоток, — когда он попадал в неприятности. Я хочу ему помочь. Гоблины... они же не успокоятся, отобрав мои деньги, они будут искать Людо, и когда найдут...

Лицо мистера Малфоя мрачнеет:

— О, да! Гоблины мстительны и корыстолюбивы. Они до сих пор требуют вернуть меч Годрика Гриффиндора, их не останавливает ни всеобщее признание права собственности, ни авторитет Хогвартса. Вашему бедному брату придется столкнуться с их злобой, с кровожадностью многократно побежденных врагов, ищущих способ отомстить магам.

— Вы говорили, что хотите помочь Людо... нам помочь.

— Я полагаю это мой долг, — серьезно отвечает мистер Малфой. — Мой долг британца, мага, человека — спасти Людо. Нашего Людо! Того, кто многократно бился за спортивный престиж нашей страны. Спасти его семью, его брата, — он слегка кланяется мне, — без чьего деятельного участия победы Людо были бы невозможны. Я с радостью возьму на себя долги Людовика Бэгмена. И, конечно же, оплачу вашу закладную. Она у вас с собой?

— Да, — я вынимаю из внутреннего кармана пергамент и подаю его.

Мистер Малфой внимательно читает, секунду хмурится задумчиво.

— Это ведь не единственный ваш долг? Вы говорили, что дом ваш перезаложен.

— Да, — я облизываю губы. — Но это не совсем... не совсем законная сделка.

Мистер Малфой протестующе взмахивает руками:

— Какова сумма долга? С процентами.

Я называю. Эти суммы впечатаны в моей памяти, я могу назвать их и ночью.

— Мы перепишем вашу закладную на меня, мистер Бэгмен, я оплачу ваш долг. Но, чтобы стать поручителем вашего брата, мне необходимо встретиться с ним.

— Да, конечно. Людо сказал, что отправляется порыбачить. У него есть коттедж на озере, о нем никто не знает, — выигрыш дурацкого пари. Людо спорил, кто первым поймает лосося.

— Чудесно. Будьте добры, мистер Бэгмен, напишите адрес.

Передо мной ложится лист пергамента, перо. Я начинаю выводить адрес, внезапно на пергамент падает тень, я вздрагиваю, клякса расплывается по листу. Кабинет тонет во мраке.

— Гроза начинается, — сообщает мистер Малфой. — Сейчас посвежеет, а то целый день нечем было дышать, — он изящным жестом зажигает свечи.

Я смотрю в окно. В полной тишине ветер рвет листья с деревьев, молнии рассекают черную тучу. Из-за звуконепроницаемых чар мы и не заметили надвигающейся грозы. Мистер Малфой закрывает окно, на стекло тут же падают косые капли дождя.

Я пишу адрес рыбацкого домика. Потом мы переписываем закладную. Домовой эльф вносит на подносе пузатый мешочек.

— Нужно пересчитать, — говорит мистер Малфой.

— Что вы, как можно!

— Вот потому-то, мистер Бэгмен, ваши финансы и пришли в расстройство, — произносит он с мягким упреком. — Вы слишком порядочный человек! Но, к сожалению, деньги притягивают мошенников.

Он решительно высыпает содержимое мешочка на поднос. Железный поднос! Это... это высочайшая честь! На железе волшебное золото принимает свой первоначальный вид, и мистер Малфой показал, как он меня уважает, устроив такую проверку своим деньгам. Он быстро пересчитывает блестящие галеоны.

— Все верно?

— В самую точку!

— Пересчитайте.

Мне неловко. Но его взгляд такой насмешливый, укоряющий, подталкивает, и я считаю. Руки у меня слегка дрожат — я никогда не держал столько золота! Несколько раз я сбиваюсь, начинаю считать сначала. Наконец, все подсчитано, деньги ссыпаны в мешок и запечатаны.

Я благодарю мистера Малфоя, он желает мне успеха и процветания, благополучия моей супруге, нашим детям. Роскошный, облицованный мрамором камин в холле вспыхивает зеленым пламенем, я прощаюсь с гостеприимным хозяином и возвращаюсь домой.

Кингсли.

Людо Бэгмен — недалекий, тщеславный, глупо азартный мелкий чиновник, когда-то игрок в квиддич, а теперь просто игрок, к тому же нечестный. Совершенно пустой человек, занимающий незначительную должность, он сам создал себе неприятности. Своим длинным языком, неосмотрительностью, легкомысленными пари, неразумными тратами. Он загнал себя в ловушку, но вытаскивать его будут мои ребята! Кто знает, быть может, кто-то из них заплатит за благополучие Людо своей жизнью. Это нечестно! Он не стоит того, чтобы за него погибали другие! Кричит в моей душе обиженный голосок. Нельзя так думать. Нельзя делить людей на категории. С этого и начинаются Пожиратели Смерти. Не с получения Метки. Не важно, по каким критериям идет отбор: по чистоте крови, национальности, имущественному признаку или моральным качествам. Я — живой человек, и могу уважать или не уважать, кого мне заблагорассудится. В душе. Но я — аврор, и, как для целителя, для меня все равны. Людо Бэгмен в опасности, и я буду его спасать. Ценой своей жизни, ценой жизни моих ребят.

Да, я отправляю своих друзей в бой, возможно, на смерть. Когда вот так отправляли меня, было легче. Я хотя бы делю опасность вместе со своими людьми, Скримджер не может себе этого позволить. Представляю, что он чувствует, когда дает нам задание. Не хочу даже думать, что бы я чувствовал, если бы сам предупредил противников об операции. Я не хочу знать, о чем сейчас думает Снейп. Я уверен, он участвует почти во всех акциях, о которых предупреждает нас, и понимаю, почему.

Я вглядываюсь в лица моих ребят. Кого взять сегодня? Грина, у которого месяц назад родилась четвертая дочка или Уиллоуби, чья парализованная мама уже десять лежит в Мунго? Эштона, которому осталось полгода до пенсии, или стажера Филлипса? Тонкс... Тонкс в нетерпении едва не подпрыгивает, рвется в бой. Рвется доказать и оправдать.

Сегодня придется включить ее в группу — Грозный Глаз и так смотрит на меня косо. Я ухмыляюсь невольному каламбуру. Аластор считает, я нарочно не допускаю Тонкс к полевой работе, подозревает в шовинизме, периодически читает лекции о равенстве магов и ведьм в боевой магии. Я, действительно, не пускаю Тонкс в бой, когда у меня есть такая возможность. Я не думаю, что она будет сражаться плохо и ее тут же убьют; я боюсь, она будет сражаться очень хорошо и убьет сама. Не знаю, раскалывается ли при убийстве душа, но что-то с ней происходит — это точно. Ремус Люпин стареет, как все мы, его шрамы не исчезают, но меняются каждое полнолуние, а Фенрир Грейбек за тридцать лет не постарел ни на день, и нападать он может в отсутствии полной луны. Оборотни — темные существа, изменения происходящие с ними очевидны. Но с человеком тоже что-то происходит, часто незаметное внешне. Убийство накладывает отпечаток, неизгладимый отпечаток. Наверное, это можно сравнить с потерей чувствительности в лишенной нервов конечности. Омертвевшие ткани не ощущают жара и холода, омертвевшая душа не чувствует радости и горя, она живет войной. Я не хочу, чтобы Тонкс становилась человеком—обрубком с ампутированной душой. Отец может быть воином, а иногда и должен, но какая мать из амазонки, отрезавшей грудь для удобства стрельбы из лука?

В этот раз придется ее взять. У меня нет убедительного предлога, а Грозный Глаз сейчас в Аврорате, гоняет инструкторов. Ну, ладно, быть может, все обойдется — Снейп сказал, что Пожиратели хотят купить сотрудничество Людо, а не устроить показательную акцию устрашения.

— Тонкс, Филлипс, Уиллоуби , за мной!

* * *

Пожиратели аппарируют чуть ли не в наши теплые объятия, грозя сломать весь мой план. Я рассчитывал взять их, когда они взломают охранные чары на коттедже Бэгмена. Тогда можно будет начать официальное следствие по факту взлома и вторжения в частные владения, а если повезет, то и применения запрещенных чар. Остается только гадать, какой стратег выбрал для аппарации те кусты ежевики, за которыми затаились мы с Филлипсом. Я сразу вжимаю стажера носом в землю и падаю рядом. От Пожирателей нас отделяют только колючие ветки. Филиппс — молодец! Не барахтается и старается дышать тише. Я от всей души надеюсь, что Тонкс не кинется геройствовать, а выполнить мой приказ.

Пожиратели удаляются по тропинке, и я осторожно приподнимаюсь, разрешаю встать на колени Филлипсу. Их трое, они направляются к рыбацкому домику, стоящему на сваях прямо в воде. Интересно, как они будут его окружать? Левитировать над водой можно, однако, это требует сил и, главное, постоянной концентрации. Бэгмен же легко может вылететь из окна на метле. Пожиратели проверяют местность на магию. Надеюсь, теперь Филлипс понял, почему, несмотря на накрапывающий дождик, я не разрешил накладывать водоотталкивающие и согревающие чары.

Разобравшись с характером охранных заклинаний, Пожиратели приступают к их ликвидации. Но почему они не пытаются следить за окнами? Присмотревшись, я замечаю на крыше еще двоих. Указываю Филлипсу, знаками приказываю сбить их по моему сигналу.

— Не с места! Вы арестованы, — я поднимаюсь во весь рост, и на нос мне падает крупная капля.

В меня тут же летит обезоруживающее заклинание. Я ставлю щит, Филлипс поражает Ступефаем одного на крыше. Напарник не дает ему упасть, они исчезают, скорее всего, аппарируют нам в тыл. За спиной я слышу голос Тонкс — так и есть! Я атакую и отражаю атаки, Филлипс держится молодцом. Уиллоуби оглушает своего противника. Дождь идет все сильнее. Потоки воды льются за шиворот, мантия мгновенно тяжелеет. Какая—то тварь с развитым воображением посылает в Филлипса замораживающее заклинание, и он тщетно бьется в ледяных доспехах. Тонкс расправляется со своим противником и бросается на помощь Уиллоуби, которого обезоружили и прижали к стене. Внезапно Пожиратели аппарируют, оставив нас с ощущением украденной победы.

Я бросаюсь в дом — он пуст. Человек, успешно бегающий от гоблинов, и не сбежит от занятых дракой авроров и Пожирателей? Еще как сбежит! Видимо, исчезновение Бэгмена заметил старший из наших противников и через Метку отдал приказ уходить.

Тонкс размораживает Филлипса. Он хлюпает носом, длинные кудри развились от воды и облепили лицо. Все-таки в битве под дождем лысина — это очень удобно! Вот и Тонкс укоротила волосы до ежика.

Уиллоуби мнется нерешительно, я хочу его подбодрить — с кем не бывает — но он поднимает растерянные глаза:

— Это был Гаскелл, я узнал его и не смог...

Миссис Гаскелл лежит в той же палате, что и мать Уиллоуби. Два любящих сына уже десяток лет встречаются в Мунго, вместе тормошат целителей, разыскивают редкие зелья, передают друг через друга послания мамам.

Я оглядываюсь на стажера — молчит, прячет глаза. Вспомнил слизеринку, с которой на Высших Зельях сидел или закадычного врага по квиддичу? У всех нас есть кто-то, кого мы не хотели бы встретить вот так.

Мы начинаем обыскивать дом. Внезапно, я понимаю, что и Гаскелл не добил Уиллоуби, когда имел такую возможность. Почему-то от этой мысли становится еще более скверно.

Альбус Дамблдор.

Северус выходит из моего камина. Плащ, который он держит на руке, волочится по полу, оставляя широкую мокрую полосу. Не захотел сушить заклинанием или... не было сил? Я вглядываюсь в его лицо — устал, конечно, вымотался, но не похоже, что вот-вот рухнет от изнеможения.

— Северус, мальчик мой! Надеюсь, ты разделишь со мной завтрак?

— Я бы предпочел ужин.

Он аккуратно раскладывает плащ на кресле, сам садится в другое, вытягивает ноги и откидывается на спинку.

— У тебя довольно странный режим дня, Северус, тебе не кажется?

Он пожимает плечами — не нашел с ходу язвительного ответа и будет делать вид, что воспринял мой вопрос всерьез.

— Вы и сами не ложились, Альбус.

— Что поделаешь — возраст. От стариков сон бежит, оставляя без утешения и забвения.

Северус едва заметно морщится — не любит патетики. Сейчас переведет разговор на другую тему.

Он бросает взгляд в окно:

— Ну, хоть здесь дождя нет! Я весь день из одной грозы попадал в другую.

— Ночь, — поправляю его, Северус удивленно заламывает бровь. — Всю ночь.

— Вечер и ночь, — соглашается он. — Плащ уже не сушится.

Вот в чем дело!

Северус протягивает ладони к огню. Манжеты у него мокрые насквозь, бледные замерзшие пальцы, подсвеченные пламенем, кажутся прозрачными.

— Тебе нужно выпить горячего чая, — я призываю домового эльфа.

— Благодарю, — Северус фыркает. — Я не пью сироп, подкрашенный заваркой.

— Ты первый, кто заподозрил меня в том, что я кладу сахар прямо в чайник.

— Не сахар, а лимонные дольки.

Когда мы сидим вот так, я чувствую себя факиром, вокруг шеи которого, уютно обвилась кобра.

* * *

Когда-то, очень давно, я пришел в Хогвартс со змеей на шее. Хотел доказать директору Диппету, как он был не прав, отговаривая меня учить парлестанг. Я разговаривал с коброй, и она понимала меня! Диппет восхищенно цокал языком. Он предложил отпустить змею поползать, пока мы гуляем вдоль озера, и встретиться с ней на этом же месте. Моя кобра пообещала вернуться к приметному камню на закате. Я ждал ее, ждал... Уже совсем стемнело... Диппет хохотал, как первокурсник.

— Ты, сперва, на английском договорись с кем-нибудь из двуногих, прямоходящих подопечных Горация, а уж потом со змеями, на парлестанге, — отсмеявшись, сказал он.

Я был ужасно расстроен:

— Почему? Она же мне обещала! Мы договорились... Почему?!

Диппет перестал смеяться и ответил серьезно:

— Дело не в змее, Альбус, в нас. Мы провозгласили льва, пожирающего детей соперника, символом благородства, мы восхищаемся тигриной грацией, мы рыдаем над бешеной собакой, которую пришлось пристрелить. И, не задумываясь, убиваем змею, которая выползла перед нами на травку. Мы их не любим. Не понимаем, боимся, не доверяем... Так, почему змеи должны верить нам? Они — другие. Не хуже, не лучше, просто другие. Змея не станет другом, не будет сторожить дом, не отдаст за Хозяина жизнь. Но, ни одна змея не разорвала соседскую кошку, не загрызла малолетнего сына своего обожаемого Хозяина, за то, что он занял в его сердце принадлежащее ей место, — Диппет остановился, я молчал. — Мы не понимаем змей, змеи не понимают нас. Некоторые ловкачи вырывают им зубы и демонстрируют трогательное взаимопонимание, — это слово он почти выплюнул, — с обезображенными калеками.

Диппет редко вел такие разговоры, и его слова навсегда запечатлелись в моей памяти. В самые черные годы, как бы меня не подталкивали, как бы я не хотел, я не позволял ограничить в правах факультет Слизерин. Вырвать ядовитые зубы, обезопасив себя, и провозгласить союз — недопустимо! Умом я понимаю это, однако, вглядываясь в лица слизеринцев, я чувствую ползущий по спине холодок. И с ангельски прекрасного лица Тома, и с гротескно некрасивого лица Северуса на меня глядят непроницаемые глаза змеи. Глаза, лишенные тепла и света; не окна души, а тоннели, затягивающие в пустоту.

* * *

Ресницы у Северуса медленно опускаются, отбрасывая длинную тень. Отблески пламени придают его обычно бескровному лицу живые краски. Он кажется таким юным, непозволительно юным. Мальчишка, заигравшийся в темных магов, революционеров, шпионов.

— Северус, тебе нужно выспаться.

— И поужинать, — он подавляет зевок. — У вас старческая бессонница — нахал! — Лорду сон не нужен... А мне как жить?

— Ему, правда, не нужен сон?

Северус отвечает не сразу:

— Не нужен, — произносит он задумчиво. — Но можно ли назвать его состояние бодрствованием? Если смерть — это сон, то Лорд большей частью мертв — он спит и видит сны. Живой и бодрствующий он лишь настолько, что в его сны проникают образы реального мира, отголоски действительности. Осознать реальность он не может, ему нечем это сделать.

Внутренне я вздрагиваю. Северус знает! Нет, не может быть. Я и сам до конца не уверен. Если бы я держал в своих руках тот Дневник! По спутанным рассказам детей так сложно сделать правильный вывод! Северус почувствовал, что душа Тома не полна, часть ее мертва. Нет, он сказал спит. Спит и видит сны. Сны о собственном величии, о могуществе... Она отделена от обладателя, заключена... в крестраж?

Быть может, какие-то ответы удалось бы найти в воспоминаниях девочки. Северус мог бы применить к ней легилеменцию... Но подвергать ее такому испытанию бесчеловечно. И Северус... Что он там найдет, что увидит?

Я не боюсь, что он предаст меня. Я боюсь — он предаст себя, и верх в его душе возьмет то, что открыло полукровке дверь факультета чистокровных; то, что заставило храброго, гордого, умного мальчика мечтать о змеином факультете.

Я завожу разговор о сегодняшней ночи. Северус рассказывает то, что я уже слышал от Кингсли. Только добавляет описание собрания Пожирателей Смерти на пустыре под проливным дождем. Людо Бэгмена решено искать, за Отто будут следить.

Ворчливый голос горгульи сообщает об ожидающей аудиенции Флер Делакур.

— Похоже, в этом году у нас будет очаровательный преподаватель Защиты.

— Она и со мной хотела поговорить, — отзывается Северус. — Как с единственным доступным деканом. Прежде всего, ей хотелось бы пообщаться с вашим заместителем, который и должен отвечать за кадры...

А вот этот камушек в огород Минервы без ответа оставить нельзя.

— Ты же сам предложил заменить ее до сентября, — напоминаю я. — Так что твои упреки безосновательны.

— Наверное, — равнодушно отвечает Северус.

Я качаю головой:

— Все, мой мальчик. Ужинай и спать.

— Скорее, в душ и проснуться, — отвечает он, исчезая в зеленом пламени.

Флер.

Чай у профессора Дамблдора лучше, чем у миссис Уизли. А предложенных сладостей хватит, чтобы накормить толпу младшекурсников.

— Спасибо, все очень вкусно.

— Попробуйте еще вот эти пирожные.

— Спасибо, я, правда, наелась. Больше не могу! Никогда не пробовала такого восхитительного печенья.

— Секрет приготовления тыквенного печенья известен только домовым эльфам Хогвартса, — подмигивает директор. — Если примите мое предложение, сможете лакомиться каждый день.

— Очень соблазнительно, но... — я вздыхаю. — Меня одолевают сомнения.

— Сомнения? Дорогая моя девочка, я уже говорил вам, что опыт и знания — дело наживное. Для преподавателя Хогвартса важней душевные качества. Ваше исключительное обаяние, живой ум, ровный характер привлекут к вам сердца детей. Вы вдохновите их на учебную деятельность, станете другом и наставником. Я вижу у вас большой потенциал, Флер, иначе не стал бы предлагать вам эту должность.

— О, я доверяю вашей проницательности! И, если подумать, удается же мне учить сестру... Но, говорят, будто должность проклята. Якобы ее проклял профессор Снейп, потому что сам хочет вести Защиту.

Профессор Дамблдор сокрушенно качает головой:

— Можно ли верить тем страшным сказкам, какие рассказывают ученики об учителях? Конечно, никакой должности профессор Снейп не проклинал. Я ручаюсь вам в этом.

— То есть, никакого проклятия нет?

— За это я поручиться не могу, — после долгой паузы произносит директор.

— Опасность существует?

— Опасность существует всегда. Опасно жить, опасно покидать дом, опасно доверять людям, опасно принимать участие в Турнире Трех Волшебников и, конечно, опасно вступать в Орден, противостоящий могущественному темному магу.

Туше!

Похоже, о проклятии профессор Дамблдор говорить не желает. Ладно. Попробуем зайти с другой стороны:

— А профессор Снейп хочет занять эту должность?

Директор сокрушенно качает головой.

— Вы сказали, что не следует доверять страшным рассказам учеников, я помню. Но дыма без огня, говорят, не бывает. Понимаете, мне бы не хотелось становиться объектом ненависти своего коллеги. Тем более из-за места, о котором я вовсе не мечтала.

— Вы готовы отказаться от должности преподавателя Хогвартса, чтобы не испортить отношения с Северусом?

— Отношения? Я варю кофе, профессор Снейп принимает мое угощение — для отношений этого, по-моему, мало. Я никого не хочу восстанавливать против себя и рассчитываю на нормальные, деловые отношения со всеми коллегами, в том числе, с профессором Снейпом.

— Ох, — директор вздыхает, — у Северуса трудный характер и злой язык, поддерживать с ним нормальные отношения нелегко. Самое лучшее в его душе спрятано очень глубоко. Так глубоко, что трудно даже заподозрить его существование.

Он же Пожиратель Смерти, если бы самое лучшее в его душе всем бросалось в глаза, он просто не мог бы им быть. Или я чего-то не понимаю?

— Не стоит принимать слова Северуса близко к сердцу, девочка моя, — отечески наставляет профессор Дамблдор. — Он никого не подпускает к себе, возможно, боится вновь предать дружбу... — произносит задумчиво, потом, спохватившись, начинает говорить быстрее, громче, будто хочет стереть, заслонить прошлую реплику. — Я доверяю Северусу! Чего бы он не совершил в прошлом, сейчас он стремится исправить содеянное. Увы, путь искупления труден и долог, а Северус горд и нетерпелив, и общаться с ним непросто.

— Я заметила.

Хотя у озера мы общались очень... мило.

А ведь профессор Снейп специально предложил встретиться на Гриммаульд-плейс, где вечно толпится народ, чтобы я не опасалась поползновений с его стороны. Это очень трогательно, если подумать. А я отказалась, как будто... Как будто напрашивалась на продолжение.

— Я подумаю, господин Дамблдор, — отвечаю на вопросительный взгляд директора Хогвартса. — Я пока не могу решиться на такой ответственный шаг, — я встаю с кресла. — Спасибо за чай.

Профессор Дамблдор обещает не торопить меня с решением, прощается и провожает до двери.

Я иду по коридорам Хогвартса и пытаюсь разобраться в своих ощущениях. Профессор Дамблдор не ответил прямо, проклята ли должность. И не сказал, действительно ли, профессор Снейп хочет занять должность преподавателя Защиты от темных искусств. Мне показалось, или директор предостерег меня от общения с этим человеком? Якобы случайное упоминание преданной дружбы, намеки на вину, которую следует искупить... При этом настойчиво твердил о своем доверии. Странно.

* * *

В подземельях царит полумрак и прохлада. Призрак церемонно раскланивается, звеня прозрачным цепями, и любезно провожает до покоев декана Слизерина. Я осторожно стучу. Жду. Стучу громче. Со мной не хотят общаться? У нас же назначена встреча! В самом деле, тяжелый человек.

Профессор Снейп открывает дверь. С мокрых волос на распахнутый ворот рубашки капает вода.

— Проходите.

— Простите, что отвлекаю вас.

— Не отвлекаете. Я сам назначил вам встречу на это время.

Приемная декана Слизерина впечатляет. Она полностью соответствует репутации факультета темных магов. Тусклый, рассеянный свет не позволяет разглядеть очертаний помещения и представить его размеры. Полукруглые своды делают его похожим то ли на пещеру, то ли на склеп, в темных нишах воображение рисует тайные ходы. Посередине расположен круглый колодец с серебряным ковшом. Для полноты картины не хватает скелета на цепи... Поправка — есть скелет! Точнее, череп. И не на цепи, а на столе, заваленном пергаментными свитками. Глазницы черепа горят ровным, бледным светом. Справа от стола, в глубокой нише — очаг, такой огромный, что можно зажарить не только быка, но и гиппогрифа. К письменному столу придвинут стул с резной спинкой. За ним в стене кубки, видимо, выигранные факультетом. Перед столом длинная и узкая каменная скамья. Я от души сочувствую несчастным, которых вызывают сюда на ковер. Впрочем, ковра-то и нет! Опустив глаза, я вижу грубую каменную кладку. А профессор Снейп босиком. Правильно, я же его из душа выдернула — брюки он надел, рубашку почти застегнул, а высушить волосы и обуться не успел.

Профессор легко прикасается к камню, на котором красуется кубок за 1893 год, и стена перед нами растворяется.

— Пройдемте в гостиную.

Коридор в несколько шагов, еще одна стена-иллюзия. После приемной я была морально готова увидеть открытый гроб, обитый алым атласом, пентаграмму на полу, толстые восковые свечи в многоярусной люстре... Однако передо мной небольшая уютная гостиная. Шестиугольная. Полки, заставленные книгами, совершенно скрывают стены. Под самым потолком окна-витражи, через цветные стекла льется зеленоватый, голубой, лиловый свет, рисуя на светлом ковре причудливые узоры. В центре комнаты узкий диван, перед ним небольшой столик, два кресла напротив друг друга.

— Присаживайтесь.

Кресло очень удобное. Я терпеть не могу глубокие и мягкие — в них садишься и проваливаешься, колени задираются к подбородку, приходится беспомощно барахтаться, пытаясь увидеть собеседника. Легкие и, якобы, изящные сооружения современных дизайнеров еще хуже. Садясь в них, ощущаешь себя птицей на жердочке, и не канарейкой, а перекормленной индюшкой. Это кресло не высокое и не низкое, в меру мягкое и в меру упругое, с подлокотниками, которые удобно ложатся под руки, и спинкой, созданной, чтобы поддерживать спину и голову.

— Я могу предложить вам чашечку чая. Сейчас не время для традиционного чаепития, но мы в Хогвартсе, а у директора Дамблдора часы всегда показывают пять.

— Правда?

— Неужели, вы не заметили?

Среди множества причудливых приборов в кабинете директора, быть может, были и часы, но я их не опознала.

— А сколько на ваших часах?

— Они точны, — профессор бросает взгляд на стол.

Там лежат серебряные карманные часы на длинной цепочке. Круглая крышка открыта, и я вижу единственную стрелку. Она показывает не часы, а дни, причем не точно. Сегодня десятое, а не четырнадцатое! Я уже собираюсь заявить об этом вслух, но прикусываю язык. Все верно — четырнадцатый день лунного цикла. Циферблат, разбит на четверти, которые соответствуют фазам.

— Вы не ответили, будете ли чай?

— Буду.

Профессор кивает и выходит через скрытый книжными полками проход. Я глубже усаживаюсь в кресло и осматриваюсь. В единственной стене, свободной от книг, находится камин, такой маленький, что использовать его для перемещения невозможно. За узорной решеткой горит огонь. Преимущество подземелий — игрой пламени можно любоваться и в жаркий августовский день. На чугунной подставке закипает чайник. Над камином — овальное бронзовое зеркало, исписанное по ободу рунами. Я машинально поправляю локон, но вместо своего отражения вижу коридор перед приемной. Рядом с зеркалом бронзовый колокол. Видимо, он оповещает о гостях. На каминной полке — два канделябра и колода игральных карт, рядом жестяная банка с красной краской.

Профессор Снейп левитирует поднос с тремя чашками и заварочным чайником. Я уже не удивляюсь тому, что в лишней чашке свернулся пушистый зверек. Профессор накинул домашнюю мантию, черную с очень широкими рукавами, застегнул манжеты и воротник рубашки, обулся. Высушенные заклинанием волосы сохранили форму сосулек и неряшливо свисают вдоль лица.

Он опускает поднос на стол, открывает заварочный чайник — по комнате плывет пряный, острый аромат. Повинуясь плавному жесту, подлетает закипевший чайник, наливает кипяток, и запах становится ярче, насыщенней. Я принюхиваюсь, пытаясь определить состав.

Профессор поднимает за хвост, похожего на белочку зверька и водружает его на крышку заварочного чайника. Садовая мышь сворачивается клубочком и сладко посапывает. Соня.

— Желаете, что-нибудь к чаю?

— Мармалад?

— Увы, — профессор разводит руками, — есть только мармелад.

Домовой эльф в полотенце с гербом Хогвартса расставляет на столе вазочки с мармеладом, смородиновым желе, шоколадными конфетами, ставит масленку и корзину еще теплого хлеба.

Профессор Снейп разливает чай, пересадив не проснувшуюся соню обратно в чашку.

Чай восхитителен! От наслаждения я прикрываю глаза. Портить его вкус сахаром — кощунство.

— Итак, что вы хотели обсудить со мной?

— Слухи о том, что должность преподавателя Защиты от Темных искусств проклята. Насколько они соответствуют действительности?

— Сложно сказать, — произносит профессор после долгой паузы. — Достоверно ничего не известно.

— Но проклятие есть? — спрашиваю быстро.

— По всей вероятности, да, — он чуть наклоняет голову. — Однако направлено проклятие не на преподавателя, а на директора школы — он должен каждый год искать человека на эту должность. Так что если вы откажитесь от места в связи с замужеством или рождением ребенка, проклятие будет реализовано.

— Замужество? Ребенок?! Я не собираюсь замуж! Не сейчас, не в этом году.

— Причина, по которой вы откажетесь от должности значения не имеет.

— Значит, если я в конце года уволюсь, никакая опасность угрожать мне не будет? — пожалуй, это слишком хорошо.

Профессор Снейп пожимает плечами:

— Невозможно просчитать действия больших сил. Проклятие — лишняя спица в Колесе Судьбы. Куда оно покатится, с какой скоростью, удастся ли отскочить — неизвестно.

Мне становится зябко, словно на сквозняке, я обхватываю чашку двумя ладонями.

— Директор Дамблдор предлагает такую должность мне? — даже неловко от того, насколько жалобно и обиженно звучит мой голос. — Зачем? Я — не учитель, не мастер Защиты... К чему этот бессмысленный риск?

— Вы нужны в Хогвартсе не как преподаватель Защиты, а как член Ордена Феникса. Тот, к кому Гарри Поттер обратится в случае непредвиденных обстоятельств.

Я осторожно ставлю чашку на стол, чтобы не уронить. Понятно, что у самого Альбуса Дамблдора нет возможности заниматься одним из учеников персонально, но есть же декан, учителя...

— К сожалению, у мистера Поттера не сложилось доверительных отношений с деканом своего факультета. Он бросится на ее защиту, но сам за помощью не обратится. Среди учителей он наиболее близок с Рубеусом Хагридом. Вы помните его?

— Да.

— Рубеус Хагрид для мистера Поттера не является авторитетом, он, скорее, приятель, чем наставник. С другими учителями личного контакта нет. По всей видимости, мистер Поттер не доверяет взрослым, и стремится решать все проблемы самостоятельно, никого в них не посвящая. Вы идеальная кандидатура: близки по возрасту, не похожи на взрослого, обладающего властью, и обязаны ему. Вас мистер Поттер будет воспринимать не так, как других преподавателей.

— Значит, я должна согласиться?

— Вы ничего не должны.

— Ну, как же, — я пытаюсь усмехнуться, но губы не слушаются, — Гарри спас мою сестру, и я должна помочь ему.

— Только вы решаете, как именно будете ему помогать.

Я начинаю злиться:

— Мне отказаться?

— Это вам решать.

Профессор Снейп замолкает. Я жду продолжения, но он, похоже, не собирается ничего добавлять. Намазывает хлеб маслом, кладет сверху мармелад.

— Зачем вы это мне рассказали? — не выдерживаю я.

— Чтобы вы могли сделать свой собственный выбор. С открытыми глазами. Сознавая, на что вы решаетесь.

— А вам это зачем?

Профессор Снейп заламывает бровь:

— Мне? Подумайте, мадемуазель.

Я думаю. Мысли в голову приходят одна нелепей другой. Профессор доедает хлеб, тщательно вытирает руки салфеткой.

— Почему бы не предположить самое простое? Что я выполняю поручение директора Дамблдора.

Просто. Логично. Вот только...

— А почему директор не объяснил мне сам?

— Директор Хогвартса, — профессор подчеркивает должность, — приглашает преподавателя Защиты от темных искусств. И только.

— То есть, помогать Гарри я буду на свой страх и риск?

Я всматриваюсь в невозмутимое лицо, надеясь прочесть ответ. Хоть бы мускул дрогнул, тень набежала... Как же! У гипсовой маски и то больше эмоций. Мне безумно хочется выкрикнуть что-то дерзкое, по-детски глупое и обидное, чтобы с него слетела отстраненность.

— Директор Дамблдор не обещает мне поддержки и защиты. Он не хочет, чтобы я рассчитывала на него.

Профессор Снейп сводит перед глазами пальцы домиком. Длинные пальцы с коротко остриженными ногтями, чистыми до стерильности. Под бледной тонкой кожей четко виден голубоватый рисунок вен. Узкие запястья скрыты белоснежными манжетами.

— Министерство всерьез ополчилось на Альбуса Дамблдора, — медленно произносит профессор. — В Хогвартс будет назначен инспектор, который должен сместить директора и возглавить школу. Не исключено, что Дамблдор будет вынужден покинуть свой пост. Давать в такой ситуации какие-то гарантии он не может. Ни вам, ни кому другому.

Вот как. Альбус Дамблдор не может дать гарантий. Мне становится по-настоящему страшно. Почему-то пугает даже не угроза проклятия, нападения Пожирателей Смерти, а перспектива оказаться в центре склоки, увольнение за профнепригодность, скандал.

Если бы директор рассказал мне все сам, я бы отмела эти мысли. Гарри Поттеру нужна моя помощь! Какие могут быть колебания. Я помогу, сделаю все, что в моих силах! Наверное... наверное, в глубине души я рассчитывала бы, что и профессор Дамблдор сделает все для меня. Но он не окажет мне помощи. И мне страшно.

— Я не могу решиться, — кажется, мои слова звучат, жалким лепетом. — Мне нужна помощь. Вы можете дать мне совет... Наверное, не стоит просить. Советы, вообще... — я безнадежно машу рукой.

— Люди просят совета, чтобы не следовать ему, а если следуют, то только для того, чтобы было кого обвинить впоследствии. Вы это хотели сказать?

— Нет, — я мотаю головой. — Я хотела сказать, что люди просят не совет, а объяснение для уже принятого решения. Но я не вспомнила, чьи это слова.

— Быть может, ваши?

Не знаю.

— Пожалуй, я все же дам вам совет, — произносит профессор задумчиво. — Постарайтесь понять, чего хотите вы сами.

Чего я хочу? Хороший вопрос. Чего же я хочу? Я прикрываю глаза, сосредотачиваюсь на своих ощущениях. Чего же?

Я хочу узнать, чем бы закончилась наша прошлая встреча. Эта мысль меня ошеломляет. Я вздрагиваю и открываю глаза. Профессор Снейп на меня не смотрит, его взгляд устремлен в какие-то одному ему лишь видимые дали. Или глубины. Он рассеянно водит пальцем о нижней губе, и я, не отрываясь, слежу за ним взглядом. Капризный изгиб. Чуть опущенные уголки рта. Я вспоминаю прикосновение губ, жесткое, властное; дразнящий вкус кофе. И то странное чувство — смешанный с ужасом восторг, будто я мчусь по незнакомому склону и ветер свистит в ушах, снег обжигает лицо, а в белой круговерти не разглядеть ни неба, ни земли, ни дороги... Сейчас я стою на вершине, в безопасности. Я могу не отталкиваться палками, не срываться вниз. Никогда не узнать, смогу ли я съехать с этого склона.

— Я не знаю, чего я хочу, — произношу я. — Но знаю, чего не хочу.

На лице профессора не отражается даже слабого подобия интереса. Однако он фиксирует взгляд на моем лице, и я решаю считать это предложением продолжать.

— Я не хочу выходить замуж. И не хочу закрывать глаза в надежде, что Колесо Судьбы проедет мимо, не задев меня.

Я не хочу терзаться от невозможности узнать, правда ли склон был непреодолим для меня.

Я облизываю внезапно пересохшие губы:

— А если мы станем коллегами, я смогу называть вас по имени?

Я еще ничего не решила. Я только пробую скольжение лыж. Я только проверяю упор палок.

— Так принято в Хогвартсе, — кивает профессор.

Нет, он не поможет, не столкнет. Но и удерживать не станет.

— Северус, — пробую на вкус его имя.

Лыжи скользят, едва-едва, еще можно упереться палками, прервать движение. Я накрываю его ладонь своей — срываюсь вниз.

— Чего вы хотите? — он медлит, словно решает, назвать ли меня по имени, или выговорить церемонное: «мадемуазель».

— Не знаю...

Он переворачивает ладонь, прохладные пальцы скользят по моей руке от запястья к локтю. Меня охватывает дрожь.

— Вам холодно? — голос, как горячий шоколад.

— Н-нет.

Меня вытягивает из кресла, будто магнитом. Я делаю два шага, огибая стол, и оказываюсь рядом с ним. Я не заметила, когда он встал, сколько шагов сделал. Я тянусь за его рукой, расстояние между нами исчезает. Горячая ладонь опускается мне на талию, скользит вдоль позвоночника, гладит шею. Я выгибаюсь, запрокидываю голову, встречаю темный, жадный взгляд, вижу в блестящих зрачках свое отражение. На его скулах разгорается румянец. Я судорожно вздыхаю — кажется, я не дышала — и закрываю глаза. Он едва касается губами виска, я чувствую на лице прерывистое дыхание, на веках — невесомый поцелуй. Я встаю на цыпочки, тянусь к его губам, обвиваю руками шею. Терпкий, чуть вяжущий вкус чая, нетерпение, жар. Я растворяюсь в ощущениях.

Лунный календарь на 1995 год:

11 августа (пятница);

До 21:38 продолжается 15-й Лунный день, его символ — змей, шакал;

Период полнолуния, критический день, время плотских искушений и астральных битв. В этот день активизируется внутренний змей каждого человека. Контроль за своим поведением чрезвычайно ослаблен, тогда как инстинкты бьют через край, и под их воздействием можно совершить любые глупости. Нужно практиковать любые формы аскетизма, побеждать свою плоть. Усмирять эмоции, укрощать страсти и желания, укреплять самодисциплину.

В 21:38 начинается 16-й Лунный день;

12 августа (суббота);

Один из чистых, светлых, очень спокойных. Его символ — бабочка, голубь. Основное условие — постоянно находитесь в состоянии гармонии, равновесия, даже если вас кто-то оскорбил или обидел. Простите про себя сослуживцев или домочадцев за бесцеремонное поведение, но, ни в коем случае, не учите их, как надо жить. Противопоказан также секс. Лучше провести день в уединении, быть тихим, скромным. Служебное рвение оставьте в стороне — оно не принесет положительного результата. Очень полезно делать все, что связано с очищением: мыть пол, протирать пыль, принимать душ.

Тонкс

Мне удалось сварить какао! Наконец-то! Вместо ставшего привычным запаха подгоревшего молока по кухне распространяется сливочно-шоколадное благоухание. Я раздумываю, не добавить ли корицы, но отказываюсь от этой мысли. Я недостаточно знаю вкусы Ремуса. Со временем я изучу их, но на первый раз лучше предложить самый простой вариант.

Я наливаю какао в глубокую кружку, белую с ярко-оранжевыми подсолнухами. Открываю буфет — теперь, когда Гарри поселился здесь, Молли каждый день печет что-нибудь к чаю. Ага, нашла! Половина творожного кекса. Я разрезаю его на куски, выкладываю на фарфоровое блюдо. Собираю поднос и набираюсь решимости, чтобы постучать в комнату Ремуса. Чтобы ему сказать? Не затрагивая тему полнолуния. Если он решит, будто я пришла к нему из жалости, он расстроится. А если поймет, что я бегаю за ним... Мне становится жарко. Даже уши полыхают.

К счастью, мои сомнения разрешаются самым наилучшим образом — Ремус заходит на кухню. Наверное, он решил выпить стакан молока.

— Привет! — я широко улыбаюсь. — Не составишь мне компанию? Я чай пропустила, и вот, хочу себя побаловать.

— Благодарю, — отвечает он тихо. — С радостью.

На лице Ремуса кроткая улыбка, но глаза печальны. Ненавижу полнолуния!

— Я тоже пропустил, — произносит он со вздохом.

И обед! И завтрак! Проклятые полнолуния!

— Присоединяйся.

Я ставлю перед ним чашку с подсолнухом и кладу на блюдце два куска кекса. Наполняю свою чашку с разноцветно-полосатым барсуком в розовых девчачьих туфельках — мне ее ребята из Аврората подарили. Она не бьется, как ее не роняй, барсук перекатывается и вскакивает на лапы.

Ремус отпивает какао и улыбается мне.

— Спасибо, Тонкс. Очень вкусно.

Моя душа ликует. Получилось! Ремусу понравилось. Быть может, он немного развеселится, забудет кошмар прошлой ночи. Только... Разве такое забудешь? У него темные круги под глазами, нос заострился, воспаленный шрам на щеке... надо его обработать заживляющим бальзамом! У меня есть. Ой! А вдруг нельзя? Нужно спросить у Снейпа... И сказать, что Ремусу необходимо какое-то средство для восстановления сил. Он же совсем больной! Глаза грустные, волосы тонкие, ломкие, пальцы подрагивают. Бедный мой, бедный. Какие же муки ты вынужден терпеть! Безропотно, терпеливо. Без помощи, без поддержки, без сочувствия.

Ремус доедает кусок кекса, а второй возвращает на блюдо.

— Тебе не понравилось?

— Почему? — пожимает плечами. — Вкусно. Молли прекрасно готовит.

Он говорит это просто из вежливости.

— Я думала, творожный кекс очень хорошо сочетается с какао, — объясняю упавшим голосом. — Я знаю, ты любишь шоколадные эклеры, но они, похоже, кончились.

Конечно, кончились! Вчера Ремус был не в том состоянии, чтобы ходить по продуктовым лавкам. Как же я не подумала об этом? Надо было забежать после дежурства... Я так спешила сюда! А что толку? Я даже не смогла угостить Ремуса тем, что он любит.

— С какао лучше всего зефир, — мечтательно произносит он.

— Зефир? Я принесу!

— Не нужно. Да, и поздно уже.

— Я сейчас! Быстро!

Я выбегаю на крыльцо, сбив по дороге подставку для зонтика. Вслед мне летят проклятия Вальбурги Блэк. Как подумаю, что она моя двоюродная бабушка, жутко делается!

Аппарирую на Диагон-аллею. Кондитерская закрыта. Я стучу в дверь, стучу в окна с опущенными жалюзи — все бесполезно. На меня косятся прохожие. Сейчас кто-нибудь вызовет авроров. Я опускаю руки. Слишком поздно. И нога разболелась! Я ударилась об эту дурацкую подставку. Прихрамывая, дохожу до угла. На лодыжке красуется здоровенная ссадина, гольф порван.

— Репаро!

Гольф, как новенький! Теперь залечить ногу — и порядок.

У Фортескью должно быть открыто. Так и есть — кафе работает. Но зефира у них сегодня нет. Я обхожу всю Диагон-аллею, но магазины уже закрылись. Маггловские супермаркеты еще работают! Но у меня только сикли и несколько галеонов... Если бы я догадалась взять с собой маггловские деньги! Где их можно обменять? Существуют же подпольные конторы! Флетчер должен знать. А если... просто наколдовать бумажные деньги? Вообще-то, это преступление.

Я аппарирую в хогсмид на крыльцо «Сладкого королевства». Здесь тоже заперто, но владельцы живут над магазином, и я звоню в колокольчик, едва не обрываю язычок. Дверь открывается.

— Добрый вечер, мистер Флюм, мне очень нужен зефир...

— Какой зефир?! Тонкс, это ты? Ты с ума сошла?

— Пожалуйста, мне очень-очень надо. Вы же добрый человек! Я прошу вас, продайте зефир. За двойную цену. Тройную. Пожалуйста.

Мистер Флюм выглядит ошарашенным.

— Ну, если так надо...

Он скрывается в глубине магазина. Я сжимаю кулаки и не дышу. Хоть бы мне улыбнулась удача! Мистер Флюм возвращается и вручает мне два бумажных пакета. В одном — розовый зефир, в другом — белый с шоколадной глазурью.

— Сколько с меня? — я неловко шарю в кармане левой рукой.

— Ничего не надо, — машет рукой мистер Флюм. — Подарок.

— Спасибо! Ой, спасибо!! Спасибо вам огромное!!!

Он закрывает дверь у меня перед носом. Я подпрыгиваю, радостно взвизгнув, кружусь на одной ножке, с хохотом бегу по улице. Прохожих нет, но за мной, наверняка, наблюдают из окон. Пусть смотрят! Я не сошла с ума, я счастлива!

Аппарирую на Гриммаульд-плейс, осторожно проскальзываю в дверь. Удача все еще со мной — я не запнулась и ничего не уронила! Крадусь по коридору на цыпочках. Сейчас я угощу Ремуса, он улыбнется мне тепло и радостно, в его глазах появятся янтарные искорки. Он расслабленно откинется на спинку кресла, будет слушать мою болтовню, может быть, сам что-нибудь расскажет.

На кухне Ремуса нет. Как же так? Уже слишком поздно. Он устал, поднялся к себе. Наверное, и Снейп приходил. Значит, Ремус выпил вульфсбейн и лег.

В дальнем, самом темном углу кухни сидит Билл. Перед ним та самая чашка с подсолнухами. Он оборачивается и машет мне рукой, локтем сбивает чашку, но подхватывает ее на лету.

— Оп!

Я подхожу ближе, кладу на стол пакеты с зефиром. Лицо у Билла странное, будто ошпаренное, кончик носа полыхает огнем, глаза блестят. Заболел? Быть может, у него жар?

— Тонкс! Садись со мной! — он хватает меня за руку и дергает вниз, я приземляюсь на узкий деревянный подлокотник. — Выпьем!

Мне в нос ударяет резкий запах спиртного. Билл тянется под стол и вытаскивает бутылку огневиски, уже на треть пустую. Я мгновенно забываю о неудобной позе, о его грубости.

— Что-то случилось?

— Почему случилось? Я что не могу выпить вечерком просто так, без повода? Флетчер может, Сириус может, а я не могу?!

— Билл...

— Давай выпьем! Вдвоем...

— Ты поссорился с Флер?

— Поссорился? Не... я не ссорился. Я с ней и не разговаривал. И не виделся. И не увижусь!

Ужасная мысль — Флер погибла! — обдает меня холодом.

— Она написала заявление об увольнении. Даже не посоветовалась со мной. Правильно, кто я такой, чтобы со мной советоваться? В оперу с ней не хожу, под ручку не гуляю, только для постели и пригоден. Так и на ней свет клином не сошелся! — глаза Билла яростно сверкают. — Другую найду! Нормальную девчонку без этих заскоков... вот как ты! Простецкую!

Я только хватаю ртом воздух. Он пьян и не понимает, что говорит. Он не хотел меня обидеть.

— А, в самом деле.., — Билл бормочет что-то неразборчиво, я поднимаюсь на ноги, но он хватает меня за талию и рывком усаживает себе на колени. — Будешь моей девчонкой! И мама обрадуется.

Он обхватывает меня, я упираюсь кулаками ему в грудь, отворачиваю голову от мокрых ищущих губ, тяжелого дыхания.

— Билл, прекрати! Хватит! Убери руки! — я вырываюсь, брыкаюсь, пытаюсь попасть каблуком по лодыжке.

Он ослабляет хватку. Лицо недоуменное, обиженное.

— Что не так? У тебя же никого нет. Наверное, и не было. Гордый одинокий барсук!

Я вспыхиваю до корней волос — не было у меня пары на выпускном балу. Не было! Я все равно веселилась, дурачилась, импровизировала гимн барсука, отважного и гордого. Зачем об этом сейчас вспоминать? А остальное, вообще, не его дело!

— Отстань от меня! — мне удается вырваться и вскочить.

Руки Билла безвольно падают на стол, голова опускается. Мне становится жаль его, несчастного, поникшего.

— Не расстраивайся, все образуется, — говорю мягко.

— Ты злишься на меня, — стонет он. — Теперь и ты злишься.

— Нет, не злюсь. Но мне было неприятно.

— Я думал, хоть ты меня поймешь.

— Я понимаю. Ты сердишься на Флер. И все, что ты мне говорил — это был не ты. Твоя обида. Билл, — я хочу положить руку ему на плечо, но не могу решиться, -ложись спать, завтра... завтра все будет иначе.

— Посиди со мной, — он наливает огневиски. — Давай выпьем.

— Тебе хватит.

Он меня не слушает, ищет вторую кружку. Я сбегаю из кухни. Мне жаль Билла, но сидеть с ним противно. Он совсем на себя не похож. Я передергиваю плечами от отвращения — ко мне как будто прилип запах несвежего дыхания, пота, возбуждения.

Я взбегаю по лестнице и прохожу к себе. Наполняю ванну водой, добавляю успокаивающий травяной отвар. Долго-долго отмокаю, вдыхая запах лаванды. С чувством промываю волосы, полирую пятки пемзой, чищу щеточкой ногти. Потом высушиваю волосы под чарами теплого ветра, тщательно их расчесывая. Уже надев ночную сорочку, вспоминаю о зефире. Я же оставила его на кухне! Набрасываю халат и бегу вниз. Нужно спрятать зефир, пока до него не добрались дети, и предложить Ремусу завтра!

На кухонном столе лежат два распотрошенных пакета. От белого с шоколадной глазурью остались только крошки, от розового — два зефира, один надкушенный. Давясь подступившими слезами, я очищаю стол и уношу единственный целый зефир к себе.

Грозный Глаз.

Я аппарирую на лесную поляну, когда крайние хижины уже полыхают вовсю. Алые мантии и черные плащи мечутся в дыму и пламени пожара. По вспышкам заклинаний и выкрикам я читаю летопись боя — похоже, мы пытаемся оттеснить Пожирателей Смерти и не дать им добраться до местных жителей, сбившихся у самой кромки леса. Среди них не только старики, дети и женщины, но и взрослые мужчины, однако они даже не пытаются защищать себя и свои семьи. Я с отвращением сплевываю. Порой мне кажется, что самое трудное в работе аврора — не возненавидеть тех, за кого сражаешься! Они — мирные обыватели и не способны дать отпор боевикам. Какая-то замкнутая община, быть может, вегетарианцы или древопоклонники, мало ли их в Британии.

Я ищу в гуще сражения Кингсли. Угадываю его по размашистым движениям и бликам огня на лысине. Он отшвыривает нападающих, как лев шакалов, и я устремляюсь мимо него к молоденьким аврорам, которых противники грозят смять. Один, словив заклятие, падает, но я уже рядом и оглушаю врага. Мальчишка лежит на спине, широко раскинув руки. Дэн или Дон — не помню — из той же группы, что и Тонкс — она тоже должна быть здесь. Я не успеваю проверить, жив ли он, отражаю атаку и рвусь на помощь другим аврорам — моим ученикам.

Что-то орет Кингсли — не могу разобрать. Пожирателям проще — они координируют действия через Метки. Похоже, тактику сменили. Не могу понять, что затеяли! Я пробиваюсь к Кингсли — он связывает боем троих противников, держится уверенно, но покончить с ними пока не может. Я обрушиваю рубящее заклинание на затылок ближайшего, Кингсли тут же оглушает второго. Третий... третий хватает оглушенного и аппарирует.

— Нужно захватить хотя бы одного! — ревет Кингсли.

— Ага!

Я оглядываюсь — не видно ни черта! Хижины горят, все в дыму... Хорошо есть Грозный Глаз — он различает сгустки мрака — Пожирателей Смерти. Они явно стягиваются к опушке леса, но не туда, где сгрудились местные, а на противоположную сторону поляны.

— Туда! — я машу рукой.

Кингсли мешкает у моего трупа. Силится разглядеть, кто это? Пустая затея! Серебряная маска расколота, как и череп, голова измазана кровью и мозгами, можно лишь угадать темные волосы.

— Однокурсника встретил? — рявкаю я.

— Да тут не разберешь... Сзади!

Кингсли бросает заклинание мне за спину и ставит щит, а передо мной вырастает полуголый человек. Не человек! Тварь с оскаленными клыками и налитыми кровью глазами! Оборотень, насытивший голод полнолуния человеческой плотью, и потому сохраняющий способности к регенерации и иммунитет против большинства заклинаний. Мой Ступефай для него — легкий толчок, даже не сбивает с ног. Впрочем, я отвлек его на себя. С желтых клыков капает слюна, шерсть на загривке стоит дыбом... Чем же его взять? Применить Непростительное? Ох, рискованно! Самому бы в Азкабан не загреметь. Петрификус замедляет его на мгновение, и я успеваю сменить палочку на нож. Когда я только поступил в Аврорат, на недовольное бурчание стажеров: «Зачем нам Зельеварение?» Старик отвечал: «Только на Зельеварении вы научитесь виртуозно обращаться с серебряным ножом». Я хмыкаю, всплывшему из глубин памяти воспоминанию, и мой клинок входит по рукоять в левый глаз оборотня. Его прыжок обрывается, он падает плашмя, слабо дернувшись, замирает, только когти вытянутых вперед рук скребут землю.

Кто-то истошно кричит от боли. Я спешу на выручку, деревянная нога мешает отчаянно. Крик затихает, переходит в бульканье. Я замечаю, что Пожирателей на поляне уже нет.

Под куполом защитной сферы догорают хижины. Раненым аврорам оказывают первую помощь, двоих срочно отправляют в Мунго — Круциатус и Сектумсемпра. Тонкс среди них нет. Среди уцелевших тоже. Да и других орденовцев мало — только парочка пенсионеров, вроде меня.

— Пожиратели всех своих забрали, — мрачно замечает Кингсли. — И раненых, и связанных, и твоего покойника.

— Этого оставили, — киваю на оборотня.

— Оставили. Как намек, с кем следует бороться Аврорату, вместо того, чтобы преследовать добропорядочных граждан по надуманным обвинениям.

Как же нам нужен хоть один взятый с поличным Пожиратель! Сейчас, когда горячка боя прошла, я пытаюсь понять, кому же раскроил череп? Малфой — светловолосый, Крэбб и Гойл намного крупнее, а Эйвери, вроде бы ниже и полнее. Хотя фигуру, закутанную в плащ, особо не разглядишь.

— Что это за община? — я киваю на местных.

— Оборотни. Мирные.

Вот оно что! Тогда понятно — тварь, не получившая пищи в полнолуние, сжирает силы самого человека, и мирные оборотни несколько дней едва таскают ноги. Я смотрю на небо и вижу полный круг луны. Вижу своим собственным глазом, но Грозный Глаз различает крошечный ущерб одной половины, буквально на волосок. Хорошее время для атаки. Что-то я ни малейшего намека на ее возможность я не припомню!

— Как ты объяснишь начальству свое присутствие здесь? — общины оборотней не подконтрольны Министерству и не признают его власть, а значит не находятся под защитой Аврората.

— Придумаю, — Кингсли пожимает плечами.

Придумает. Он же у нас умник! По его рапортам о поисках Блэка в Тибете нужно натаскивать стажеров.

— Ты не вызвал Тонкс, — замечаю я.

— Не вызвал. Сегодня не ее смена.

Хотел бы я знать, о чем сейчас думает Кингсли.

— Она — моя лучшая ученица, — произношу с нажимом.

— Да, — Кингсли смотрит мне в глаза открыто и прямо. — Я отправился сюда с дежурными аврорами и вызвал вас.

Наверное, так оно и есть.

— А откуда ты узнал об атаке?

— Снейп сообщил.

— Все-таки сообщил! В самый последний момент, не так ли? Интересная вырисовывается тенденция: о нападении на общину оборотней он до последней секунды молчал, о нападении дементоров на Поттера — вообще ни слова!

— Мы не знаем, кто стоит за нападением дементоров.

— Ты повторяешь за Дамблдором, — отмахиваюсь я. — Вряд ли он сам так считает. Ему важно создать видимость доверия: Снейп ценен, потому что входит в Ближний Круг, а входит он в него, благодаря близости к Альбусу. Только ценность эта сомнительная. Не предупредил о нападении на Поттера, до последнего молчал об этой атаке — баланс в минусе.

— Он предупредил о визите к Бэгмену.

— Ерунда! Мы следили за Отто и знали, что он явился к Малфою, вот Снейп и подстраховался — рассказал о том, чего не мог утаить.

— Об этом нужно предупредить Дамблдора, — отзывается Кингсли, и я не могу понять, хочет ли он поддержать меня, или вежливо посылает. К Дамблдору.

Я ощущаю почти физическое желание залезть в его черепную коробку. На всякий случай поясняю:

— Снейп далеко не дурак. Та информация, которую он узнает на собраниях Ордена, уходит к Пожирателям согласованной с Дамблдором. Но то, что он узнает из личной беседы, из случайных обмолвок... Будь с ним поосторожней.

— Я осторожен.

* * *

Огонь догорел. На пожарище мы находим останки шестерых человек. Один аврор умер в госпитале.

Северус.

Я успел отправить Патронуса Кингсли. В последний момент, но успел! Повелитель обрадовал нас известием об очередной акции устрашения, когда все собрались на пустоши. Доставать зеркало, писать записку зачарованным пером, было так же глупо, как искать камин. С нарастающим отчаянием, я слушал речь Лорда. Рядом с ним скалился Фенрир Грейбек. Союзник! Это его акция, ему нужно согнуть оборотней, не признавших его вождем. Потому я ничего заранее и не узнал — никто из наших не знал!

С иными расами Повелитель предпочитает договариваться лично. Для сохранения маневра, видимо. Центральная идеологическая установка — маг на вершине мироздания — остается неизменной, но иерархическая пирамида корректируется, согласно практической необходимости. В настоящий момент Фенрир самый надежный и сильный союзник, вождь вольного народа вервольфов, и Темный Лорд оказывает ему дружескую услугу, помогая карать отщепенцев. Мирных оборотней. Крошечная община — полтора десятка хижин в лесу. Оборотней не больше трети, с ними живут жены, мужья, дети, иногда родители, другие родственники. Кормятся огородами, рыбной ловлей, охотой; связей с внешним миром не поддерживают. По полнолуниям оборотни прячутся в ямах, чтобы никому не навредить. Жертва экспериментов Белби была из такой же общины, быть может, из этой самой.

Я насмотрелся на такие поселения три года назад, когда искал Люпина. Самым большим сюрпризом тогда стало известие, что его нужно искать. Я был уверен — он один из тех «надежных людей», которые «заботятся о безопасности мальчика». Это все, что Дамблдор счел нужным рассказать мне о Поттере. Не то, чтобы я хотел знать подробности, тем более, принимать участие в его жизни. Совсем не хотел. Но одно дело игнорировать его по своей воле, другое оказаться в стороне из-за недоверия. Сколько бы Дамблдор не твердил, что это для моего же блага — мне и так придется слишком много скрывать — я все равно бесился. К тому же никто из оставшихся на свободе Пожирателей не рвался разобраться с Поттером. Заявление о моей неосведомленности вызвало не разочарование и возмущение, а облегчение. По-настоящему я оценил предусмотрительность Дамблдора только этим летом. Я на самом деле не знал, как организована охрана; какие отношения сложились у Поттера с защитниками, с соседями, учителями начальной школы, одноклассниками; чем он занимается, когда не находится в Хогвартсе. Вытрясти из меня отсутствующую информацию было невозможно. А главное, мой внезапный интерес был бы слишком подозрителен, рисковать же своим человеком в окружении Дамблдора Повелитель не хотел. Ему пришлось удовлетвориться сведениями о внешнем, вновь созданном уровне защиты и искать подходы к Поттеру через кого-то другого.

Просьба Дамблдора разыскать Люпина меня потрясла. Оказалось, он исчез после гибели Поттеров и ареста Блэка, его не было даже на похоронах. Дамблдор решил дать ему время оправиться от потрясения. Прошел год, другой, третий, и он забеспокоился — от Люпина не было никаких известий. Совы возвращались с нераспечатанными письмами, родственники ничего о нем не знали, ни на Призыв, ни на Патронуса он не отозвался. Гадание показало, что Люпин жив, но для общения закрыт. Дамблдор возобновил попытки летом 1991 года, но безрезультатно. Через два года он решил подключить к поискам меня — настолько был нужен наставник для Поттера.

Люпин порвал со своей семьей давно и ни разу за эти годы не объявлялся. В маггловской Британии обнаружить его не удалось, но я в полной мере оценил достоинства ее бюрократической системы. Основные надежды я связывал с мирными общинами оборотней — они, как правило, располагаются в местах магических аномалий, так называемых «слепых зонах», скрытых от сов, Патронусов, призывающих чар. За лето я, наверное, побывал во всех британских общинах, но никаких следов Люпина не обнаружил. Он появился сам, когда распространились слухи о побеге Блэка. Я так и не понял, собирался Люпин спасать старого друга от лап закона или сына другого друга от кровожадного предателя. Кажется, он и сам этого не знал.

Люпина я тем летом не нашел, зато наткнулся на Фенрира Грейбека. Он прятался среди мирных оборотней. Переждав волну преследований и освоившись в общине, принялся потихоньку распространять свои излюбленные идеи. Однако старейшины среагировали оперативно — его изгнали, как смутьяна. Тогда Грейбеку пришлось убраться, сейчас он намерен не только утвердить власть, но и отомстить за унижение.

Нам предстояло уничтожить общину, сжечь ее вместе с обитателями. Сопротивление не ожидалось — вчера было полнолуние. Даже Люпин, несмотря на вульфсбейн и все укрепляющие, восстанавливающие, тонизирующие зелья, которые я в него вливаю, несколько дней после ползает, как осенняя муха, а оборотни, просидевшие ночь в сырых ямах, будут совершенно беспомощны.

Фенрир, напротив, бодр и полон сил, его распирает темная энергия, требует выхода. Рядом с ним трое таких же, насытившихся в полнолуние болью и страхом, рвущихся громить, убивать, насиловать. Никто не помешает бойне — община скрывается от Министерства, авроры ее не защитят, они даже не узнают о нападении в слепой зоне, пока выжившие не разнесут слухи.

Я слушал Лорда, смотрел на Грейбека и лихорадочно искал способ сообщить об атаке Ордену. Повелитель принимать личного участия в операции не собирался. Он закончил давать наставления и создал портал для оборотней, в который тут же устремился Фенрир , его подручные отправились следом. Мы должны встретиться с ними на опушке леса. У меня появился крошечный шанс. Я аппарировал чуть в стороне. С моей палочки сорвалось серебристое облачко, через мгновение оно растворилось в лунном свете...

Я все-таки успел! Успел предупредить Кингсли, и авроры вмешались в уже начавшуюся бойню.

* * *

С отвращением я сбрасываю плащ и маску, но запах горящей человеческой плоти остается со мной, им пропиталась одежда, волосы, кожа. От него кружится голова, к горлу подступает тошнота. Палочка дрожит в руке, мне с трудом удается наложить очищающие заклинания. Азарт боя прошел, и на меня накатывает отчаяние. Я слышу крики горящих заживо. Вижу остекленевшие глаза застигнутых врасплох сторожей; едва одетых людей, сраженных на своем пороге; оборотней терзающих еще живую плоть, лица авроров... Я же всех их знаю! Они учились у меня на Высших Зельях.

Я плетусь вдоль озера. Утренний ветерок охлаждает разгоряченную кожу, треплет волосы. Если бы он мог развеять мысли! Ко мне подлетает Фоукс, издает нежную трель. Не заходя к себе, я поднимаюсь в кабинет директора.

Альбус Дамблдор выглядит таким уставшим, словно это он всю ночь перекидывался боевыми заклятиями с аврорами и ругался с Фенриром, требующим подать ему подлого доносчика немедленно. Я отказываюсь от предложенного чая. Вопреки традиции, Дамблдор меня не уговаривает. Он и о своей чашке, похоже, забыл.

— Мартин Стюарт умер в Мунго. Сектумсемпра.

Наверное, я меняюсь в лице — Дамблдор впивается в меня взглядом.

— Северус, это ты?!

— Не знаю.

Правда, не знаю! Я видел его. Узнал. Подумал, что для любимого ученика Филиуса Стюарт не слишком искусен — сражается без вдохновения, без выдумки, словно приемы отрабатывает. Попал ли я в него заклинанием? Быть может. В дыму пожара, в общей суматохе, нападая, защищаясь, прикрывая спины соратников, я не всегда видел, в кого летит луч заклятия, не проверял, кто сражен им.

— Не знаю. Не я один пользуюсь Сектумсемпрой.

— Хорошее боевое заклинание, — соглашается Дамблдор. — Действенное. Целители не смогли остановить кровотечение, восстановить рассеченные сосуды.

И не должны были. Заклинание предназначено для врагов. Для смертельных врагов.

Филиус будет в отчаянии. Мартин Стюарт был не просто его студентом, Учеником, будущим преемником.

Я сворачиваю тему:

— Фенрир не ограничится сегодняшним нападением. Он намерен подчинить себе всех оборотней, и собирается уничтожить тех, кто подчиниться не захочет, напугав колеблющихся. Возможно, теперь атаки планироваться будут более тщательно, и я смогу узнавать о них на более ранних этапах. А может быть, нет.

Дамблдор снимает очки и трет лоб ладонью.

— Можно было бы поставить чары оповещения, но общины до сих пор не согласились даже начать переговоры с Орденом Феникса.

— Это естественно. Вы же твердите о поддержке Министерства, о сохранении существующего порядка. Оборотней он не устраивает. Вести переговоры на условиях сохранения настоящего положения они не собираются, — я подаюсь вперед. — Альбус, им нужна хоть какая-то альтернатива! Предложите им вариант общественного переустройства, и оборотни вас поддержат. Не только оборотни! Другие расы, политические противники Фаджа, все, кто недоволен Министерством.

— Предлагаешь мне выступить против законного правительства? — тихо спрашивает Дамблдор. — Посеять еще больший раздор в обществе?

— В обществе нет согласия, — фыркаю я. — Министр Фадж не справляется со своими обязанностями, Министерство давно утратило доверие, законы устарели. Если вы возглавите Магическую Британию сейчас, то сможете объединить силы и организовать сопротивление. За вами пойдут. Вам нужно лишь озвучить программу реформ и призвать к сотрудничеству, — Дамблдор молчит, и я физически ощущаю его сопротивление. — Почему вы не хотите пойти на это? Из лояльности Министерству? Вас все равно подозревают в планах переворота, вам не доверяют, вас боятся.

— Я не вступлю в борьбу за власть, — отвечает он с нажимом. — Власть опьяняет и развращает, пробуждает в душе самые ужасные стремления, самые темные силы. Я не могу быть уверен, что буду пользоваться властью разумно и осторожно, соблюдая интересы тех, кто доверил ее мне.

— Пока вы предаетесь сомнениям, властью пользуются те, кого не заботят ничьи интересы, помимо своих собственных.

— Это не сомнения, Северус. Я знаю, что не должен идти по такому пути.

— Министр все равно видит в вас угрозу!

— Фадж волен думать, что хочет, — отрезает Дамблдор. — Мне власть не нужна, я лишь хочу защитить мир! Пойми, мой мальчик, каким бы ни было Министерство, сейчас оно единственный оплот законности и порядка. Я не выступлю против него, даже если мне лично будет угрожать опасность.

Я продолжаю упорствовать:

— Поддерживая Фаджа, вы не добьетесь его доверия и потеряете возможную поддержку тех, кто им недоволен.

Дамблдор тяжело вздыхает и одевает очки:

— Ты прекрасный аналитик, Северус, но мирская суета застилает твой взор, — ненавижу, когда он начинает рассуждать подобным образом! — Подлинная драма разыгрывается не на полях сражений, не на политических подмостках, а в душах человеческих. Я не могу нарушить обещания, данного Корнелиусу, и не могу навязывать свободным существам свою волю, решать будущее их мира.

— Это и ваш мир!

— Почти нет, мой мальчик, почти нет. Я долго рвался из его тенет, и преходящие земные заботы уже не имеют надо мной власти. Мои помыслы обращены к вечному, истинному, тому, что по-настоящему важно.

— Сказала Мария, предлагая Спасителю испеченный Марфой пирог.

Дамблдор с укором качает головой. Переубедить его, когда он принимает подобный тон, невозможно. Не помогает ни крик, ни сарказм — он что-то решил для себя и отказывается даже попробовать рассмотреть проблему с другой точки зрения.

Я, не вдаваясь в детали, рассказываю об устроенной Фенриром истерике, суматошных поисках доносчика, логичном выводе, что сигнал о помощи послал аврорам кто-то из общины. Дамблдор задумчиво кивает, похоже, у него появилась какая-то идея, еще не оформившаяся в план. Повисшую паузу заполняет нежная трель Фоукса. Директор оборачивается к нему, и его лицо озаряет светлая улыбка.

— Я не задерживаю тебя, Северус, — обращается Дамблдор ко мне.

Я прощаюсь и, зажмурившись, шагаю в зеленое пламя камина. Меня окутывает удушливое облако, сладковатый запах горелой плоти наполняет легкие. Я откашливаюсь, сбрасываю на пол одежду, уничтожаю ее. Встаю под душ, запрокидываю голову, подставляю лицо под струи воды. Она смывает кровь и пот, растворяет запахи, уносит усталость. Затихают звучащие в висках крики, тускнеют искаженные лица мертвецов. Вода очищает память.

Лунный календарь на 1995 год:

13 августа (воскресенье) день обретения внутренней свободы, накопления, плодородия, радости бытия, выход на идеальную любовь. Его символ — виноградная гроздь, колокол. Этот день благоприятен для заключения браков — такой союз будет долгим, в нем никогда не угаснет любовь. Благоприятен для супружеских отношений. Рекомендуется употреблять холодное сухое вино или подогретый кагор — это символ познания вечности и экстаза, связи с движением, радостью. Но терять голову не рекомендуется: день несет много неконтролируемых энергий, они могут занести куда-нибудь не туда.

В 22.13 начинаются 18-е лунные сутки. Окружающая действительность будет, как зеркало, демонстрировать вашу внутреннюю сущность. Не поддавайтесь иллюзиям, низменным инстинктам и темным мыслям. Все, что скажут о вас в этот день — правда.

Тонкс.

По виду Кингсли не скажешь, что он уже двое суток на ногах — в начале седьмого утра подтянут и бодр, как после здорового восьмичасового сна, зарядки и освежающего душа. На самом деле он идет от Дамблдора, который появился в штабе вчера поздно вечером и заперся в кабинете с Артуром и Грозным Глазом. Кингсли подошел позже — экстренное совещание в Министерстве и последущее обсуждение в Аврорате затянулось, похоже, до глубокой ночи. Иногда мне кажется, он — железный. Прошлой ночью дрался с Пожирателями, а днем хоронил Мартина.

О ночном нападении я узнала только утром, когда пришла на дежурство, и возмутилась: «Почему не вызвали меня?!» — «Министр не приветствует участие должностных лиц в деятельности неправительственных боевых организаций», — казенным голосом ответил Кингсли, не отрывая взгляд от пергамента. Потом все же взглянул на меня и добавил мягче: «Если одни и те же авроры будут в свободное от дежурства время регулярно оказываться в гуще событий, вычислить состав Ордена Феникса не составит труда».

Ох, уж эта конспирация!

«Но Грозного Глаза ты вызвал!» — не сдавалась я. «Ветеран Моуди заметил скопление подозрительных лиц, сообщил в Аврорат и проследил их аппарацию». Это официальная версия событий?

Как выяснилось, именно она. Кингсли изложил ее Скримджеру и свои соображения, как предотвратить подобные нападения. Скримджер ухватился за идею создания отрядов самообороны, чьи действия будут координировать такие ветераны Аврората, как Моуди. К вечернему совещанию в Министерстве проект уже был готов. Жаль, я не знаю, чем дело кончилось. Надеюсь, министр внял голосу разума, и нам, наконец-то, позволят действовать!

* * *

Я следую за Кингсли, покинув свой пост у дверей кабинета. Я же не просто так болталась в коридоре с утра пораньше — я караулила Снейпа. Мне нужно перехватить его, пока Ремуса нет поблизости, а это не так легко сделать. По вечерам Ремус сам дожидается Снейпа, а тот приносит вульфсбейн, забирает пустой кубок и незамедлительно исчезает; по утрам я спешу на работу. Надеюсь, сегодня удастся его перехватить! Профессиональная интуиция аврора подсказывает, что Дамблдор, обсудив планы Министерства с Артуром, Кингсли и Грозным Глазом, непременно вызовет Снейпа.

Действовать за спиной Ремуса ужасно неловко, но я очень хочу помочь ему. Он тяжело переносит полнолуния, тает на глазах, но сам за помощью не обратится. Ремус боится быть в тягость и молчит о своих проблемах. Он не расскажет о приступах беспокойства, бессоннице, одолевающей его слабости и дурноте, будет благодарить, улыбаться, уверять, что все нормально. Я должна вмешаться и убедить Снейпа помочь ему!

Но сейчас мне нужно узнать, что решили с организацией самообороны. По лицу Кингсли ничего не понять — добродушная улыбка в тридцать два зуба, насмешливый прищур...

— Избаловал Билл свою подружку, — шутливо ворчит он, осматривая кухню. — Кофе не сварен, стол не накрыт.

— Так рано же!

— Но мы на ногах, а она бока пролеживает, принцесса!

Я хихикаю, прикрыв рот ладонью. Кингсли с комичной значительностью грозит мне указательным пальцем:

— Ничего смешного! Этот цветочек вообразил, что достаточно цвести и пахнуть, а кто оголодавших мужчин кормить будет?

Он пытается вытрясти из заварочного чайника хоть что-то, но в чашку падают две жалкие бледно-желтые капли, а третья повисает на носике.

— Можно долить кипятком, — советую.

— Похоже, не раз доливали.

Кингсли снимают крышку, внимательно рассматривает содержимое и произносит со вздохом:

— Эванеско.

Я больше не в силах терпеть неизвестность. На моем языке уже давно вертится вопрос:

— Что решили на совещание в Министерстве? Мы будем набирать добровольцев?

— Нет.

— Как же так?! — всплеснув руками от возмущения, я сбиваю чайник на пол. — Фадж совсем сдурел! Он не понимает, что происходит?

— Он понимает, что отряды добровольцев вольются в Орден Феникса, и не желает усиления Дамблдора, — отвечает Кингсли и восстанавливает отколовшийся носик чайника.

— Это глупо!

— Глупо? — он пожимает плечами и отходит к окну. — И да, и нет. Фадж понимает, что создание отрядов самообороны запустит необратимый процесс. Будет меняться вся система управления, и в этом он прав; но он ошибается, надеясь сохранить ее неизменной. Она не работает и уже давно. Если систему не реформировать, она будет разрушена до основания, и под ее обломками погибнут не только люди. Знания, традиции... привычный нам мир.

Кингсли прислоняется затылком к стене и прикрывает веки. Под его глазами явственно обозначаются набрякшие мешки, гладкая шоколадная кожа приобретает тусклый сероватый оттенок. Он все-таки не железный! Это открытие меня ошеломляет.

— Возможно, Фадж прав, и реформировать уже поздно, можно лишь попытаться удерживать настоящее положение как можно дольше, — произносит Кингсли тихо. — Вчера на совещании были приняты заведомо неосуществимые решения, — он с силой трет переносицу и открывает глаза. — Понимаешь, что это значит?

Яростный взгляд обжигает меня. Я мотаю головой.

— Если мозг не способен распознать ощущения, путает жар и холод, боль и щекотку, если он передает мышцам противоречивые команды, организм не будет функционировать. Лечить лихорадку бессмысленно — жаропонижающее вызывает судороги.

Я не понимаю. Кингсли чересчур усложняет. Первый раз, что ли, Фадж делает глупости? Он просто дурак и завидует Дамблдору! Кингсли устал, вымотался, поэтому ему и кажется все настолько мрачным.

— Вчера приняли запрет селиться в «слепых зонах» и ужесточили правила для оборотней — их обязали регистрироваться по постоянному адресу и сообщать обо всех передвижениях.

Как же так! А Ремус? У меня из головы мгновенно вылетает Фадж и кризис системы. У Ремуса нет своего жилья, нет постоянного адреса! В ненаходимом доме разыскиваемого преступника его не зарегистрируют! Я в отчаянье сжимаю руки. Что же нам делать?!

— Это невыполнимые указы, Тонкс. Даже если отправить всех авроров на розыск и зачистку «слепых зон», с этой работой не справиться и за несколько лет. Не говоря уже о том, что расселять общины некуда. А оборотни... к каждому наблюдателя не приставишь. Будут фиктивные адреса и прямые взятки чиновникам. Вот и все.

Я вздыхаю с облегчением. Ремусу ничего не грозит! Не больше, чем обычно, поправляю себя. Ему грозит луна, нетерпимость и злоба людей, собственная чувствительность. Я же могу помочь ему, осеняет меня внезапно. Он зарегистрируется по моему адресу! Родители поймут, я объясню... Только бы Ремус согласился! Как его уговорить? Он же будет стесняться, отказываться. Я мысленно подбираю слова убеждения и не замечаю исчезновения Кингсли из кухни. Вздрагиваю от хлопка входной двери — ушел.

Ой, мне же надо Снейпа караулить! Я буквально взлетаю по лестнице и едва не сталкиваюсь с ним у дверей кабинета. Так и знала, что и его сегодня вызовут! Мысленно поздравляю себя за прозорливость.

— Сэр... О, извините! — я поспешно отступаю на шаг. — Доброе утро!

— Мисс Тонкс, — единственный человек, никогда не называвший меня Дорой!

Он чуть склоняет голову к плечу, думаю, это можно считать приветствием.

— Профессор Снейп, мне нужно поговорить с вами! — решительно произношу я, но почему-то ощущаю себя рассеянной студенткой, выполнившей не свой вариант задания.

— Это очень важно! Пожалуйста... — я умоляюще сжимаю руки.

Ладони вспотели — это плохо. Непрофессионально!

— Важно? — вздернутая бровь обозначает сомнение. — Что ж, в вашем распоряжении десять минут.

Он разворачивается, и к моему удивлению мантия не очерчивает широкий полукруг, вынуждая посторониться. Я успеваю удивиться этому обстоятельству и только потом замечаю, что мантии на нем нет. Странно, все равно кажется, будто скользит на бесшумных крыльях.

Снейп открывает дверь и жестом приглашает меня в гостиную. Ее на днях очистили от наследия Блэков и еще не успели захламить, поэтому обстановка вполне располагает к деловой беседе.

— Садитесь и рассказывайте.

Я послушно присаживаюсь на указанный диван, напротив стоят два массивных кресла, но Снейп их игнорирует. Он подходит к окну и раздвигает шторы. От яркого света я зажмуриваюсь. Снейп, опираясь на подоконник, застывает в нише, превращается в негатив маггловской фотографии, и я не могу различить выражения лица. Ужасно неудобно разговаривать с человеком, не видя его реакции! Впрочем, неважно. Мне нужно сосредоточиться на своих словах.

— Мисс Тонкс, — в голосе звучит нетерпение, — я жду.

Я набираю в легкие побольше воздуха и произношу на одном дыхании:

— Сэр, я прошу вас, помогите Ремусу Люпину, ему очень плохо, но он не жалуется, потому что привык страдать в одиночестве, молча; а вы можете дать ему какое-нибудь зелье...

— Стоп! — Снейп жестом призывает замолчать. — Что с Люпином?

— Ему очень плохо! — я вскакиваю с дивана.

— А точнее?

— Он плохо спит. Несколько раз за ночь спускается на кухню. Почти не ест...

— Не ест? Во время полнолуния?

— И после полнолуния. Уже три дня! Только пьет чай... и молоко вечером.

— С печеньем?

— Ну... да. У него совсем нет сил. Он вздрагивает от резких звуков, озирается, словно ожидает нападения. И мерзнет! Кутается в плед, старается сесть поближе к камину... В августе! — почти выкрикиваю я в лицо Снейпу и замолкаю.

Оказывается, я стою прямо перед ним. Наверное, пробежала несколько кругов по комнате.

— Люпин — оборотень, мисс Тонкс. Оборотень, который не охотится в полнолуние. Его самочувствие естественно.

— Он же принимает вульфсбейн!

— И сохраняет контроль за своим поведением. Не охотится. Потребности темной твари не удовлетворены...

Я перебиваю его:

— Ремус — не темная тварь! Он болен!

— Желаете прятаться за эвфемизмами? — голос Снейпа сочится ядом. — Больному ликантропией необходимо насытиться болью и страхом, тогда он будет чувствовать себя не просто хорошо — прекрасно. У него возрастет способность к регенерации тканей, увеличится физическая сила, обострится чутье, появится сопротивляемость к магическому воздействию. Только будет это не больной человек, а здоровый оборотень. Для человека же, — он выделяет слово, будто красными чернилами подчеркивает, — состояние Люпина удовлетворительно.

— Но он страдает!

— А кто сказал, что человеком быть легко? — скрестив на груди руки, Снейп разглядывает меня, словно забавную зверушку. Рот кривится в безобразной гримасе:

— Все, что я могу посоветовать — не есть на ночь выпечку.

Я от возмущения беззвучно открываю рот, а Снейп, насмехаясь, поясняет:

— Скорее всего, бессонница Люпина вызвана изжогой, а потеря аппетита — злоупотреблением сладостями. Все, мисс Тонкс, консультация закончена.

Как можно быть таким черствым!

Моего возмущения он не замечает. Поставил точку в беседе и уделяет теперь не больше внимания, чем мебели, мимо которой идет к дверям. Ремус для него тоже... не живой страдающий человек, а объект исследований! Он не стремится помочь ему, он совершенствуется в мастерстве! Какой смысл быть гениальным зельеваром, если нет сострадания, желания спасать? Зачем тратить время и силы на сложнейшие зелья? Из тщеславия, ради самоутверждения? Снейп доказывает свое превосходство, те, кому его зелья необходимы, ему безразличны. Пусть, Ремус мучится, зельевар свое дело сделал — сварил вульфсбейн, обезопасил оборотня и больше его ничего не касается!

Я хлюпаю носом, глаза наполняются слезами. Наверняка, и нос покраснел. За дверью слышен чей-то приглушенный голос... Не хочу, чтобы меня видели заплаканной! Нужно убрать следы слез.

Огромное зеркало в причудливой раме искажает мое отражение, расплавляет, размывает черты. В испуге я отшатываюсь. Зеркала отнюдь не безопасны — эти лекции я хорошо помню — а в особняке Блэков никакая осторожность не будет лишней. Я выглядываю в коридор — никого. Высоко держу голову, чтобы не вылились слезы, бегу в ванную комнату.

Так и есть! Небольшое зеркальце, повешенное Молли над раковиной, отражает покрасневшие глаза, распухший нос, дрожащие губы. Блеклые, словно присыпанные пылью, волосы уныло свисают вдоль щек.

Я умываюсь холодной водой и принимаюсь восстанавливать свой привычный облик. Ничего не получается! Волосы не розовеют, губы остаются бледными и тонкими, глаза почти бесцветные. Это из-за Снейпа! Вот кто темная тварь, высасывающая энергию! Хуже дементора. Общение с ним убивает радость и надежду, наполняет душу отчаяньем. Мир кажется ледяной пустыней, лица дорогих людей — сонной грезой, дружба и любовь — детскими сказками.

Меня трясет от холода. Я обнимаю себя за плечи, пытаясь согреться. Слезы текут из глаз, падают на край раковины. Я чувствую себя маленькой и жалкой, крошечной песчинкой, затерянной в бесконечной тьме Космоса. Мой крик не достигнет ничьего слуха, равнодушный взгляд не задержится на моем лице, никому нет дела до меня... Ни до кого нет дела!

Это не правда! Я всхлипываю. Не правда! Мы собрались здесь, потому что не равнодушны. Орден Феникса объединяет тех, кто не теряет надежды, тех, кто готов сражаться будущее. Справедливость, дружба, любовь — для нас не пустые слова. Вместе мы преодолеем все невзгоды. И с болезнью Ремуса справимся!

Наревевшись, я успокаиваюсь. Умываюсь и, глядя на себя в зеркало, преображаюсь. Губы становятся полнее и ярче, линия скул четче, брови ложатся идеальным полукругом, длинные ресницы загибаются кверху. Я добиваюсь янтарного, почти оранжевого оттенка радужки и взлохмачиваю волосы — под моими пальцами они становятся жесткими, упругими, играют цветами от розового до пурпурного. Ну, вот можно и людям на глаза показаться.

* * *

Ремуса за завтраком не было — он покинул дом вместе с Грозным Глазом. У них важное задание, до вечера их можно не ждать. Меня охватывает тревога — Ремус еще не здоров! Я без дела слоняюсь по особняку, стараясь изгнать дурные предчувствия. А вдруг Ремуса направили к тем оборотням, на которых было совершенно нападение? Что если он останется там? Я не буду его видеть, не смогу заботиться о нем! А Ремус... он будет один среди чужих людей... лишенный дружеской поддержки, тепла... окруженный равнодушием, непониманием.

Перед обедом я спускаюсь на кухню с мыслью помочь Молли и натыкаюсь на Билла. Я его не видела после той нелепой выходки вечером. Сказать по правде, я его избегала — не знала, как себя вести. И сейчас не знаю.

— Привет! — говорит Билл, как ни в чем не бывало.

А если он ничего не помнит? Он же пьяный был. Хорошо бы!

— Привет.

— Не знаешь, как там Дэвид?

Я отрицательно качаю головой.

— Он в Мунго, — все, что мне известно. С Дэвидом я никогда вместе не работала, и особо дружны мы не были. Просто коллеги.

— Я был у него вчера, — вздыхает Билл.

Они же в Хогвартсе играли в квиддич, вспоминаю я. Дэвид был капитаном гриффиндорцев и взял Билла в команду.

— Сегодня мне к нему не попасть — посещения только после обеда, а у меня дежурство в Гринготтсе. Вчера отпросился, отрабатываю.

— Я могу сходить, передам привет от тебя, — предлагаю.

Моя обида улетучивается бесследно. Как можно дуться друг на друга, когда на нас ополчился безжалостный враг?

— Дэвид сильно пострадал?

— Без пальцев остался, — мрачно отвечает Билл. — На правой руке. Не аврор уже.

— Без пальцев? — я удивлена. Пальцы прирастить не проблема. Почему этого не сделали? В крайнем случае, можно и вырастить...

— Целители сказали, ничего сделать нельзя, — опережает мой вопрос Билл. — Они чудом кровотечение смогли остановить — Сектумсемпра.

— Ох! И Мартина тоже... Сектумсемпрой, — шепчу я. — А на Робина наложили Круциатус, он тоже в Мунго.

— Почему Кингсли не вызвал нас? — восклицает Билл. — Мы вступили в Орден Феникса не для того чтобы на кухне отсиживаться. Мы должны были сражаться!

— Кингсли не мог рисковать разоблачением Ордена, — пытаюсь остудить его. — Это же не последнее сражение, Билл. Война только начинается.

Я кладу ладонь на его руку, Билл накрывает мои пальцы, сжимает крепким товарищеским рукопожатием. Его лицо становится суровым, как у каменной статуи воина.

— Да, война началась. Нас ждут сражения, потери...

Внезапно он притягивает меня к себе, сжимает в объятиях и целует. От неожиданности я даже не пытаюсь вырываться, только плотно сжимаю губы. Раньше, чем я успеваю что-то сделать, Билл отпускает меня. Раздается чей-то короткий смешок, я оборачиваюсь -Сириус облокотился о дверной косяк, в его глазах пляшут озорные бесенята; а в глубине коридора я вижу Флер. Выражение легкого недоумения на ее лице кажется хорошо отрепетированным. Она небрежно кивает и начинает подниматься по лестнице.

— Не буду мешать, молодежь! — усмехается Сириус. — Развлекайтесь, — он исчезает в глубине коридора.

— Ты чего творишь?! — наконец-то очнувшись, я обрушиваюсь на Билла, но он не реагирует.

Он смотрит на лестницу, и в его глазах застыла звериная тоска. Я могу кричать, топать ногами — он не услышит, не поймет. Я отступаю к двери, крадучись, миную коридор и выбегаю на улицу.

Флер

Мое заявление об увольнении в Гринготтсе принимают так, словно давно его ждали. Документы готовы за считанные минуты, выдана заработная плата за неполный месяц и рекомендательное письмо в роскошном футляре. Такая оперативность наводит на определенные подозрения. Похоже, от моей работы с Раулем здесь не в восторге, и рады избавиться от нелояльного сотрудника по его инициативе. Я подтверждаю клятву о неразглашении, расписываюсь в приказе и покидаю Гринготтс безработной, но с мешочком злотых монет. Самое время осчастливить потенциального работодателя.

На крыльце ненаходимого дома сидит огромный лохматый пес. Я никогда не видела Сириуса Блэка в его анимагической форме, но вряд ли эта собака просто приблудилась. На всякий случай киваю и придерживаю открытую дверь. Пес неторопливо встает, отряхивается, обдавая меня грязью, переступает порог. Я стараюсь посторониться, но, хотя места достаточно, он вытирает бок о мою мантию. Пройдя пару шагов, пес замирает — воздух вокруг него колеблется, как раскаленный — и вот уже передо мной встает человек. Он очень быстр, но я успеваю уловить мгновение, когда его ладони только отрываются от пола, и зад на удлинившихся ногах располагается выше головы. Я вынимаю палочку и очищаю мантию от шерсти. Сириус Блэк скалит зубы в усмешке. Ничего смешного не вижу, но его самоуверенность меня обескураживает. Есть люди, которым невозможно объяснить, что вам на самом деле неприятно есть из одной миски с их домашним любимцем. И я имею в виду не шерсть на мантии и даже не присутствие гиппогрифа в спальне покойной хозяйки. Впрочем, теперь полноправный хозяин дома Сириус Блэк, поэтому я натягиваю любезную улыбку, здороваюсь и спрашиваю, встречу ли я здесь господина директора Дамблдора. Светлые глаза вспыхивают весельем, а усмешка становится ехидной. Я как-то неправильно выразилась? Выбрала не те слова, прорвался акцент?

— Господина директора? С утра был здесь.

Ах, вот в чем дело! Обычно к директору обращаются по имени, молодежь за глаза называет его Дамблдором, но я не настолько близко знакома с ним, чтобы позволить себе фамильярность. Наверное, «господин директор, профессор Дамблдор» звучит для них непривычно и даже нарочито.

Я благодарю и направляюсь к лестнице. Проходя мимо открытой двери в кухню, замечаю пламенеющую шевелюру Тонкс. Билл что-то говорит ей, встречается со мной взглядом и вдруг хватает ее в охапку. У моего плеча раздается смешок. Билл отпускает Тонкс, она едва не отпрыгивает от него. Я киваю вместо приветствия и, не дожидаясь выяснения отношений между ними, поднимаюсь наверх.

Разочарование — все же я не ожидала от Билла такой нелепой демонстрации — мешается с облегчением. Я ничего ему не обещала, и о верности мы никогда не говорили, но в глубине души я понимала, что для Билла она подразумевается по умолчанию, и мои встречи с... Северусом он сочтет изменой. Свое негативное отношение к смене места работы он уже выразил. И недвусмысленно. Вряд ли ему понравится, что я не прислушалась к его доводам и согласилась преподавать в Хогвартсе. Наверное, нам стоило бы сделать паузу в отношениях, чтобы спокойно освоиться с моей новой ролью. Это я и собиралась ему предложить, настраивала себя на долгий и трудный разговор. Выходка Билла сделала его ненужным — перерыв установлен... по факту.

Наверху профессора Дамблдора не оказалось — он покинул штаб Ордена еще рано утром. Хм... интересно, владелец родового дома, правда, не знал, кто находится в его владениях? Или он так пошутил?

Камин в кабинете директора Хогвартса заблокирован — значит, профессора Дамблдора нет и в школе... зато открыт камин заместителя директора! Если я правильно все поняла, пока госпожа Макгонагалл в отпуске ее обязанности выполняет профессор Снейп... а в число этих обязанностей входят кадровые вопросы... И если у меня освободилось время, на которое был запланирован нудный разговор с Биллом, не потратить ли его на визит в Хогвартс? Тем более, я до сих пор не вернула профессору... Северусу — мы же коллеги! — его мантию.

Я кидаю летучий порох в огонь, произношу:

— Хогвартс, кабинет заместителя директора.

Передо мной на мгновение появляется красно-золотой интерьер, и тут же исчезает в зеленых языках пламени. Я вижу знакомое подземелье и выхожу из огромного очага, даже не наклонив голову, словно через парадные двери зала. Здорово! Пламя за моей спиной гаснет, тени окружают меня. Глазницы черепа едва горят тусклым желтоватым светом, который не может разогнать наползающий мрак. Я подхожу к столу, прищурившись, разглядываю стену. И понимаю, что проход мне не открыть — кубки поменялись местами. Остается ждать хозяина.

Я раздумываю, не зажечь ли Люмос и не обследовать ли столь романтически жуткое помещение, но не успеваю привести план в действие. Моих волос касается легчайшее дуновение, серебристое облако окутывает меня благоуханием созревших яблок и ночной прохлады. В тихом плеске волн я различаю знакомый низкий голос:

— Если вам не трудно, мадемуазель, подождите меня в гостиной...

Как же я в нее попаду?!

— Следуйте за мной.

Я иду за серебристым облаком в шестиугольную гостиную, размышляя над его загадкой. Обратная ситуация не редкость — многие маги, освоившие заклинание Экспекто Патронус, не могут контролировать созданного защитника и передавать через него послания. Зачем же усложнять задачу, лишая Патронуса материального воплощения? Для того чтобы скрыть его форму... но от кого — от других или от себя? Интересно.

Серебристое облако тает, оставляя горьковатое чувство потери. В камине уютно потрескивает огонь, свет, проникающий сквозь цветные стекла витражей, рисует на ковре причудливые узоры, бронзовое зеркало показывает коридор перед дверью в подземелья. Я собираю рассыпанные карты — мне и в прошлый раз хотелось выяснить настоящие ли они. Колода оказалась целой, самой обычной. Даже странно...

Я бездумно раскладываю простенький пасьянс, разглядываю корешки книг. Должна же быть какая-то закономерность в их расстановке! Обнаружить ее мне не удается. Названия латинские, греческие, арамейские... алхимический шифр и руническое письмо. Толстенные фолианты в тисненных золотом переплетах и тоненькие рукописные тетради...

А пасьянс у меня не сходится. И на второй раз, и на третий, и на пятый! Я принимаюсь за дело всерьез — результат такой же. Тогда я раскладываю всю колоду по мастям и старшинству, отвожу взгляд на мгновение, и, снова взглянув на карту, вижу — они поменялись местами. Смешались, перепутались! Но под моим взглядом прикидываются раскрашенными кусочками картона. Ах, так! Увлекшись борьбой с картами, я совершенно забываю о времени.

— Мадемуазель...

Северус Снейп стоит по другую сторону стола. Очень непривычно видеть его в темно-серой рубашке и с забранными в хвост волосами — варил зелье? Точно, Люпин принимает вульфсбэйн неделю после полнолуния. Я ощущаю легкий укол совести — оторвала занятого человека от работы.

— Сожалею, что вам пришлось подождать.

— О-о... ничего страшного. Я не скучала, — смешиваю карты и спешно собираю их в колоду. — Я решила принять предложение профессора Дамблдора и попробовать свои силы в преподавании.

— В таком случае напишите заявление и заполните анкету.

Передо мной ложится чистый лист пергамента, перо, появляется чернильница и еще один пергамент — образец заявления.

Северус бесшумно удаляется. Когда я дописываю последние пункты анкеты, он появляется снова, но уже в привычном образе, настраивающем меня на байронический лад. Сорочка белее снега, мантия черней свежей могилы... жизненно необходим ворон, хрипло каркающий: «Nevermore!» в самый патетический момент. А вот хвост распускать ему не стоило — линию скул, очертание лба прячет неопрятная завеса влажных прядей, а нос выступает хищным клювом. Северус быстро просматривает заявление, чуть нахмурившись, потирает пальцами висок — на Гриммаульд-плейс он таких жестов себе не позволяет — и забирает у меня анкету.

— Я могу праздновать вступление в должность?

— Для вступления в должность необходимо получить одобрение министра, — небрежно коснувшись палочкой, он отправляет пергаменты прочь.

— А причем здесь министр? — я бы еще поняла Совета Попечителей.

— В отличие от Шамбатона, Хогвартс единственная школа Магической Британии и зависит от Министерства. Формально министр может отвергнуть кандидатуру преподавателя, хотя на практике такого ни разу не случалось.

— Пока не случалось... — вздыхаю. — Все когда-то бывает впервые , а я уже уволилась с прежнего места работы.

— Вы можете отпраздновать и это событие, — Северус улыбается одними уголками губ. — Эльфийское вино?

Я киваю.

В простой бокал льется бледно-золотая, словно пронизанная солнечным светом струя, и стекло искрится, как драгоценный хрусталь. Я вдыхаю нежный цветочный аромат с ноткой миндальной горечи и светлой печали.

— Слезы...

— Слезы отшельницы.

Эльфийское вино пьется легко, как Умиротворяющий бальзам, обволакивает меня безмятежным покоем. Я откидываюсь на спинку кресла и, не стесняясь, разглядываю моего визави. Глаза все также окружены глубокими тенями, и цвет лица болезненно бледный, но его черты сейчас не скованы напряжением, они мягче, спокойнее. Губы не сжаты в линию, и можно залюбоваться их прихотливым изгибом, угольно-черные брови, как будто выписаны китайской тушью, веки полуопущены, и длинные ресницы затеняют взгляд. Тонкие пальцы сжимают ножку бокала, манжеты сахарной белизны, хрустящие на вид, скрывают ладонь до самых костяшек, черный овальный камень на запонках матово блестит — агат? — черная ткань широких рукавов ложится мягкими складками...

Мой бокал опустел, Северус наполняет его.

— Вы покидаете Гринготтс, — голос ласкает, как бархат, — вы можете узнать, не открыл ли некий маг новый счет, тайно от своего управляющего финансами?

— Нет, — я качаю головой с сожалением. — Гринготтс сразу расстается с пожелавшими уволиться сотрудниками. Но даже если бы, как и везде, нужно было отработать определенный срок, — я ставлю бокал на стол и развожу руками, — увы! Гоблины берут клятву о неразглашении при приеме на работу и подтверждение ее при увольнении.

— Жаль, — разочарованно отзывается Северус.

Мне очень хочется избавить его от огорчения. Я пытаюсь сосредоточиться:

— Можно поискать поставщиков. В смысле... — я кручу кистью, подбирая правильные слова, — если кто-то ведет бизнес тайно от партнеров, должны быть альтернативные источники. И уже через них реально выйти на новый банковский вклад.

— В самом деле... — рука Северуса застывает над бокалом. — В Британии скрыть такие закупки проблематично, напрямую работать с поставщиками хлопотно — у него должно быть представительство на континенте. Вы можете поискать во Франции, Флер?

Я киваю:

— Я собиралась навестить родных в ближайшее время. Вряд ли у меня будет такая возможность, после начала учебного года.

— Я напишу список, — Северус доливает вино в мой бокал и отставляет опустевшую бутылку. — Буду обязан вам.

Его бокал пуст уже давно, понимаю я. Не пытается же он меня напоить?

— Вы не нальете себе?

Он качает головой:

— Мне еще доваривать вульфсбейн и поить Люпина.

— О-о! Я думала, вы варили зелье для него, когда я пришла.

— Для него. Мисс Тонкс находит, что Люпин тяжело переносит полнолуния.

— Он же оборотень, — удивляюсь я. — Ему плохо, потому что темная тварь ослаблена, — это же элементарно! — Если ее насытить, Люпин не сможет сопротивляться инстинктам.

— Будет чудесно, если вы сумеете объяснить это ученикам. Особенно пятому курсу Гриффиндора. А Люпину придется обходиться индивидуальным вариантом Успокоительного. Еще вина?

— Нет, спасибо. Не буду вас дразнить, — я улыбаюсь. — Неужели с преподаванием Защиты все обстоит так плохо?

— Даже хуже. Мы переняли ханжескую мораль у магглов и во всем ищем либо греховность, либо добродетель.

— Я заметила. Вы, англичане, пытаетесь натянуть на свободные отношения нормы брачного союза.

— Я подразумевал не это, — короткий смешок, словно бархатное прикосновение. — Но вы верно подметили.

От прищуренных глаз разбегаются лучики морщинок, и Северус кажется... моложе? Реальней... Мужчина чуть за тридцать из плоти и крови, а не вестник Госпожи Ворон.

— У тебя еще есть время, Северус? — я протягиваю руку и касаюсь его ладони.

Первый раз назвала его по имени вслух. Мы же теперь коллеги.

Северус переворачивает ладонь и сплетает наши пальцы.

— До десяти я свободен.

Он поднимается и плавным гибким движением оказывается рядом со мной. Легко касается шеи, обводит кончиком пальцев контур лица.

— И я совершенно... свободна...

Я поднимаюсь, мои руки уже привычно ложатся ему на плечи. Запрокидываю голову, вижу свое отражение в черных омутах глаз, тянусь к губам. Горячие ладони обхватывают мою талию, через шелк мантии, через кожу жар проникает в кровь, растекается золотой рекой эльфийского вина...

— Пойдем, — он увлекает меня через проход между стеллажами, я следую, не запоминая дороги.

Северус открывает дверь, поворачивается и притягивает меня к себе. Медленно, очень медленно расстегивает крючки, обнажает одно плечо, целует, спускает бретельку... А у меня так дрожат пальцы, что я не могу расстегнуть пуговицы на его мантии, все еще вожусь с ними, когда моя собственная уже упала на пол... и легкое летнее платье... Наконец они поддаются, я вздыхаю и прижимаюсь лбом к белоснежной тонкой сорочке. Его сердце оглушительно бухает в груди. Я обвиваю Северуса руками, чувствую под своей ладонью твердые мышцы спины, пробегаю пальцами по выступающим позвонкам. Он подхватывает меня на руки, я лечу, кружусь в вихре золотистых бабочек...

* * *

— Спи. Я сейчас, — слышу сквозь дрему.

Мои веки тяжелы, неподъемны, тело не слушается, словно истомленное полуденным зноем. Я силюсь что-то сказать, но мысли затуманены сонным дурманом. Мне удается приоткрыть глаза, и я вижу прямо перед собой Белого Кролика в широкополой сиреневой шляпе и очках. Он держит в лапке круглые золотые часы, украшенные рубинами, и озабоченно восклицает:

— Время пить чай! — с этими словами устремляется по лугу.

Ленивая дрема тут же слетает с меня, я вскакиваю и бегу за ним. Внезапно Кролик оборачивается, я встречаю взгляд голубых, как небесная лазурь глаз, и замираю потрясенная. Он юркает в терновый куст, и я остаюсь одна. Оглядевшись вокруг, замечаю у своих ног маленький хрустальный флакон с надписью: «Выпей меня!», я открываю его, нюхаю — запах очень приятный, как варенье из розовых лепестков. Я уже почти готова выпить, но на всякий случай выливаю на куст пару капель — терновник тут же обугливается, съеживается и рассыпается пеплом. Снова смотрю на флакон. Где череп с костями и надпись «Яд»?!

Перешагнув через останки кустика, я отправляюсь на поиски Белого Кролика. Бесчисленные тропинки переплетаются, кружат и запутывают. Рядом с одной из них я вижу сломанную табличку: «Осторожно, Бармаглот». Бармаглот! Кто такой Бармаглот?! Не могу вспомнить. Как же так, я же должна преподавать Защиту от темных сил! Бармаглот, Бармаглот... Баньши, боггарт, бугги...

Понимаю, что не могу вспомнить никакого Бармаглота! В отчаянии озираюсь вокруг, готовясь встретиться с неведомым чудовищем, и замечаю на дереве огромного кота. Он возлежит на толстой ветке и смотрит на меня с неприкрытой насмешкой. Я машинально приседаю в реверансе:

— Здравствуйте, сэр! Вы не подскажите мне, Бармаглот опасен?

— Для кого? — осведомляется Кот, демонстрируя полную пасть острейших белых зубов.

— Как это для кого? Для всех! Для меня!

— Для кого-то опасен, — мурлычет Кот. — Для тебя... зависит от того, кто ты есть.

Глухой шум за спиной заставляет меня отпрыгнуть, взвизгнув:

— Это он?!!

Я никого не вижу, сколько ни вглядываюсь в заросли кустарника. Оборачиваюсь к Коту — он тает, растворяясь в воздухе.

— Подождите! — кричу, умоляюще. — Мне бояться Бармаглота?

В воздухе висит лишь зубастая улыбка, но вскоре исчезает и она. Снова раздается шум, я отчаянно желаю схватить свою волшебную палочку, тянусь за ней и... и открываю глаза.

Рывком сажусь на кровати. В самом деле, слышен какой-то глухой шум. Я нахожу палочку, накидываю мантию и осторожно иду на звук. Из-за прикрытой двери в коридор падает полоска света. Заглядываю в щель и вижу огромное лохматое чудовище — Бармаглот!

Чудовище поворачивается, и я узнаю Рубеуса Хагрида. Он ставит на место опрокинутое кресло и выходит из поля моего зрения. Я чуть-чуть приоткрываю дверь. Хагрид неловко топчется, пытаясь заглянуть через плечо Северуса, склонившегося над столом. Палочка в его левой руке мерцает тревожным серебристым светом, а с пальцев правой стекают искры.

Северус.

Светлые локоны рассыпались по моей подушке. Мягкие, пушистые... в ночной темноте они таинственно мерцают, как золотое руно в пещере дракона...

Я не знаю, почему она здесь. Не хочу знать. Забавляется ли рискованной игрой, любопытствует, воспитывает Уизли... не все ли равно? Я ничего не жду от нее. Мне нечего предложить.

Флер... цветочная поляна в дремучем лесу, прозрачный ключ среди мхов, камней и гнилых болот, короткий привал на долгом пути. Я только закрою глаза, позволю себе забыться...

Тихий звон заставляет меня вздрогнуть. Бронзовое зеркало вспыхивает зеленью, я спешно переворачиваю его, чтобы не разбудить Флер, и спешу в гостиную. В огне камина голова Хагрида:

— Профессор, беда! Нужна ваша помощь... срочно!

— Что стряслось?

— Скорее!

Пламя гаснет. Я подхватываю сброшенную мантию и спешу к очагу. В Хогвартсе на каникулах учеников нет, но недалеко Хогсмид, а там малолетние оболтусы и великовозрастные дурни!

Я выбираюсь из очага, весь перепачканный золой. Хагрид топчется на пороге, машет мне руками:

— Скорее, скорее! Бедняжка так плачет... Я не решился тронуть...

Я почти бегу, не успевая за широкими шагами полувеликана.

— Бедняжка! — приговаривает он. — И как угораздило? Мне с таким не справиться... Хорошо, что вы в школе... Негоже, живое существо без помощи оставить.

Живое... существо?! Я резко останавливаюсь. Так! Зная Хагрида, мог бы предположить раньше... Я собираюсь заявить, что никуда не пойду, но мы, оказывается, уже пришли.

— Вот профессор! — Хагрид встает на колени.

Я бы не удивился, увидев дракона, беременную мантикору или акромантула с переломанными ногами, но...

— Это... ворона?!

Обычная серая ворона. Неворон. Corvuscornix. HoodedCrow. Я направляю на нее палочку — нет, не анимаг. Накладываю диагностические чары.

— Вишь, маленькая-то какая, я и взять боюсь, — бормочет Хагрид. — Переломаю еще...

— Здесь уже все переломано, — птицу окутывает красноватое свечение, более темные участки, отмечающие жизненно важные органы, тревожно пульсируют. — Ей не помочь.

— Профессор, вы ее подлечите, — умоляюще произносит Хагрид, словно не слышит меня, не видит, как багровые сгустки наливаются смертной чернотой. — А я выхожу.

— Умирает она, — я пытаюсь его отрезвить. — Могу усыпить, чтобы не страдала.

— Да, как же так! Живую-то тварь!

— Пока живую. Ее никто уже не спасет.

— А вы попробуйте. Сами знаете, что про вас говорят.

Что?! Мысленно я взвиваюсь разъяренный.

— Гений, мол, не другим чета. Смерть закупорить может.

Я не знаю смеяться мне или плакать.

— Сдохнет твоя ворона, — произношу устало и накладываю на птицу Стазис.

Потом левитирую ее в Хогвартс. Хагрид идет рядом, трогательно стараясь не перегонять.

Я осторожно опускаю ворону на стол в гостиной. За моей спиной с грохотом падает снесенное кресло. Дребезжит зеркало — это Хагрид камин плечом задел. Отшатнувшись, он переворачивает треножник.

— Люмос.

Комнату заливает чистый свет раннего утра, что не мешает Хагриду запнуться о лежащее на полу кресло. Я бросаю на него самый грозный свой взгляд и прикладываю палец к губам, призывая к тишине. Он замирает, держа руки перед собой почти молитвенным жестом, и вытягивает шею, силясь разглядеть птицу.

Я очищаю стол, создаю под вороной воздушную подушку и перекладываю палочку в левую руку. Касаюсь пальцами ее головы, изломанных крыльев, разбитой грудной клетки, связываю с собой, отвожу руку вверх и в сторону. В моей ладони пульсирует птичья жизнь. Палочкой в левой руке я снимаю Стазис, плету целительные чары, соединяю сосуды, сращиваю кости, восстанавливаю плоть...

Когда все закончено, я прикасаюсь правой рукой к голове вороны и погружаю ее в сон.

— Она останется у меня на пару дней. Я понаблюдаю. Потом заберешь, — я поворачиваюсь к Хагриду. — Имей в виду, летать она не сможет.

Он сжимает огромными ладонями спинку кресла — я отмечаю, что не слышал, как Хагрид его поднял и поставил. А дверь приоткрыта! Похоже, мадемуазель Делакур не спится.

— Спасибо, профессор! Век вашей доброты не забуду!

— Доброты? По-хорошему, птицу нужно было усыпить. Она летать не будет никогда, на волю ее не выпустить. Несчастное создание обречено на жизнь калеки в заключении.

— Вы спасли воронушку, — произносит Хагрид умиленно. — Вы хороший человек, профессор.

Я собираюсь сказать, что он ошибается, но решаю не тратить сил на бесплодные споры. У Хагрида и драконы милые, и акромантулы, и адский песик — безобидный Пушок...

Желая мне спокойной ночи и всяческих благ, Хагрид уходит. Я падаю на диван и закрываю лицо руками. Ничего не хочу! Не быть, не чувствовать...

Тихие шаги Флер заставляют меня отнять ладони и открыть глаза. Она наколдовывает вокруг вороны клетку, накрывает клетчатым платком и отправляет в дальний угол.

Вот и прекрасно, не буду видеть эту тварь!

Флер устраивается на диване с ногами. Она обнимает свои колени и рассеянно рассматривает корешки книг. Незаметно придвигается ближе. Кладет голову мне на плечо. И я сам удивляюсь, когда понимаю, что уже держу ее на коленях и целую обнаженную грудь.