Синий ветер (джен)

(не бечено)

На пороге дома меня настигает сова. Она принесла мне от Сэвиджа кричалку, которая скрипучим голосом начальника сообщает, что за прогул мне грозит увольнение и что завтра к девяти я должен принести рапорт с объяснениями. Мне остается только гадать, куда делся мой сегодняшний рапорт с просьбой предоставить отпуск и положительной резолюцией моего босса. И было ли все это сегодня? А может, я написал в рапорте, что хочу работать без выходных, и именно это Сэвидж одобрил?

Пожалуй, стоит принять зелье, выписанное целителем. Правда, не сказать, что оно хотя бы немного помогло мне с проблемой, разве что сплю я теперь без снов.

Дверь тихо скрипит, впуская меня в дом. Кругом полутьма. Джинни и Джеймса нигде не видно. Мои шаги и тиканье часов — вот и все, что нарушает тишину. Хотя, если замереть и прислушаться, в гостиной слышен тихий голос — так бывало раньше, когда Джинни читала Джеймсу сказки. Направляюсь туда. Мне хочется сообщить о своем появлении, как я делал это тысячу раз, но я замираю от неожиданности с открытым ртом — Джинни не с Джеймсом. Дверь не до конца закрыта, и я вижу беседующих в щель.

— Рон, я так скучаю, — ангельским голоском говорит моя жена.

— Я тоже. Ты думаешь, он ни о чем не подозревает? — отвечает мой лучший друг и по совместительству ее брат.

— Надеюсь, — шепчет она.

Наступившая тишина рвет меня на части, и я стою, затаив дыхание и надеясь, что неправильно расслышал.

Рон кладет руку на огромный живот моей жены и гладит его с таким выражением, словно там его дитя. Он нежно берет ее за подбородок, чтобы она подняла голову, и целует пухлые губы. Этот сладкий поцелуй — не поцелуй брата и сестры.

Мое сердце пускается в аллюр. Лопни мои глаза — что мне делать? Рисуется картина, как я гневно бросаю обвинения в измене, а Рон и Джинни искренне удивляются. Выяснится, что в этой вселенной брат и сестра могут запросто целоваться взасос и, быть может, заниматься сексом; мужья нужны для того, чтобы выносить из дома мусор и приносить в дом деньги; вселенная, где все не так, не существует — я ее просто выдумал. Веселенькая чертовщина!

В ногу сзади мне кто-то тыкается. Оглядываюсь и вижу Джеймса, который шустро протискивается к щели, чтобы тоже подсмотреть. Слишком поздно подхватываю его на руки и уношу в детскую, где стопками и в одиночестве лежат книги — сотни книг покрывают почти весь пол комнаты. Некоторые открыты, в них пестреют пометки на полях, сделанные разноцветными детскими карандашами, раскиданными повсюду. По-моему, в эту комнату перекочевала вся библиотека Блэков, сделав самую светлую комнату похожей на пристанище рассеянного профессора. Двухлетний ребенок сам не провернул бы такую работу. Лавирую на свободный от книг пятачок, опускаю Джеймса и натыкаюсь на взгляд его бездонных зеленых глаз.

— Побудь, пожалуйста, здесь. Я поговорю с мамой и приду.

— Ты глуп, — тоненьким голоском выдает Джеймс.

— Что? — опешиваю я. Мой сын не мог такое сказать.

Джеймс молчит, глядя снизу вверх, но мне кажется, что это я здесь маленький и ко всему прочему простой, как одноклеточное животное. Он отворачивается и устремляется к открытой книге, будто говоря этим, что от разговоров с типами вроде меня мало пользы. Что ж, мне остается только закрыть за собой дверь.

Вот так в одночасье я стал человеком, который интересен своей семье только с точки зрения финансов и крыши над головой. Во мне опять начинает закипать злость. А может, выгнать их на улицу к чертям? Но что-то мне подсказывает, что если выгоню из дома беременную жену и маленького сына, то лучше мне не станет. Люди решат, что я псих, а странное поведение моей семьи — плод моего больного воображения. Никто не поверит, что Джинни изменяет мне с братом, а Джеймс — только номинально мой сын. Меня сочтут опасным для общества и поместят в больницу на холме. Нет, не того напали. Я не буду горячиться, а стану вести себя так, будто ничего странного не происходит. Посмотрим, что будет дальше.

Уверенно шагаю в гостиную, нещадно стуча каблуками по паркету. Застаю Джинни и Рона сидящими на диване.

— Гарри! — поднимается мне навстречу Рон. — Я тебя заждался.

— Правда? — ухмыляюсь как можно презрительнее.

Рон непонимающе вскидывает рыжие брови.

— Ты хотел о чем-то поговорить, я получил письмо совой, — сообщает он.

Да, я хотел бы поговорить. О многом хотел бы поговорить, но теперь не знаю, с чего начать.

— Ты видел Джеймса? — вытаскиваю из путаницы мыслей вопрос.

Рон кивает. Вид у него озадаченный.

— Тебе не кажется, что он развит не по годам?

— М-м-м, — пожимает плечами Рон. — Почему бы Джеймсу не быть развитым?

Действительно, почему бы двухлетнему ребенку не увлечься книгами, которые и большинство взрослых не одолеет?

— Ты читал когда-нибудь «Историю заклинаний древних племен»?

— Нет. А что, есть такая?

— На японском есть. И еще множество книг на других языках — у Блэков хорошая библиотека.

— Прекрасно. И что с того? — все еще не понимает Рон. Или прикидывается, что не понимает.

— Я видел эту книгу, в ней только заголовок на английский переведен, а весь текст иероглифами. Джеймс ее читал — пометки на полях сделаны его карандашами, и в них есть смысл.

— Милый, — встревает Джинни, — ты видел, как он делал пометки?

Я не видел. Понимаю, на что намекает моя жена — пометки сделал кто-то другой, а я придумываю всякую чепуху.

Они смотрят на меня испытующе, чуть растягивая губы в улыбке. Что-то неуловимо одинаковое видится мне в блеске их глаз.

Вздыхаю, чувствуя, как в груди разливается тоска.

— Как Гермиона? — перевожу глупый разговор в другое русло.

— Нормально. Когда я уходил, она еще спала.

Рон садится рядом с Джинни, касаясь, как бы невзначай, ее руки своей.

К тоске присоединяется отвращение.

— А как дела в магазине? Что нового? — выдавливаю через силу.

Раньше я никогда не спрашивал, как дела в магазине, Рон мне рассказывал сам. Надо быть осторожнее, а то Рон может понять, что я играю.

— В магазине? Все хорошо. Но, знаешь, я подумываю заняться чем-нибудь серьезным. Например, попытать счастье в Министерстве — хочу стать судьей. Я уже заручился поддержкой нескольких членов Визенгамота, которые составили ходатайство о моем избрании. Жду, когда назначат день для голосования.

Я застываю от удивления, сдабриваемого коктейлем других чувств. В Визенгамот не так просто пробиться, но почему-то мне кажется, что у Рона получится. Подзадориваю его, взяв над собой контроль:

— Не иначе, как на место Верховного Чародея метишь?

— Как ты догадался? — мечтательно улыбается Рон. — У меня есть все предпосылки для этой должности, к тому же я распланировал свое продвижение по карьерной лестнице на несколько лет вперед.

Все это он говорит всерьез. И веснушки на его лице больше не делают его смешным. Куда делся мой друг Рон? Депортируйте меня из этой вселенной, меня не держит здесь больше ничего. Хотя, нет — Гермиона.

Изображая гостеприимство, прошу подделку друга остаться, а сам ссылаюсь на дела и аппарирую в район, где Рон и Гермиона снимают квартиру. Быть может, есть путь выбраться из моего кошмара, не потеряв себя, но мне нужна для этого помощь.

* * *

Видавшее виды крыльцо, длинный полутемный коридор, освещаемый светильником с пыльным стеклом, и одна из множества коричневых дверей, в которую привычно стучу. Гермиона дома. Она открывает мне, но не впускает.

— Можно? — спрашиваю шутливо.

— Да, заходи, — повременив, отвечает она.

Отступает внутрь и прислоняется к стене, скрывая лицо в тени, но я замечаю, что выглядит она неважно: растрепанные волосы, одутловатое лицо, грязный халат, из-под которого выглядывает застиранная сорочка. Мой нос улавливает запах перегара, становящийся резче с приближением к Гермионе.

— Ты пила?

Она отводит взгляд. Сказать, что я в шоке — ничего не сказать. Гермиона всегда была умницей, так ждала этого ребенка. Негодую:

— Но тебе же нельзя! Ты можешь навредить ребенку!

Система не должна позволять подобных выходок беременным. Почему же тогда позволяет? Сбой в Системе и ее элиминация — первое, что приходит на ум. Так, вероятно, подумают и другие. В случае сбоя нарушился бы протокол и Система должна была бы самоуничтожиться. Но такое эпохальное событие сразу бы повлекло мой вызов в Аврорат, значит, с Системой все в порядке. Если немного поразмыслить, то вырисовывается еще одна версия — Малфой что-то подстроил, чтобы дискредитировать Систему. Он на многое способен, когда хочет добиться своей цели. Возможно, он модифицировал Империо, чтобы оно не попадало под запрет, и теперь управляет Гермионой. Как ему это удалось — пока не знаю, но выясню, не будь я Гарри Поттер. Если так, то на сегодняшний день это первый случай создания проклятия подвластия с тех пор, как появилась Система. А может быть, Джинни, Джеймс и Рон тоже под Империо? Так плотно держать под контролем несколько людей сразу не под силу одному волшебнику, у него должны быть сообщники. К тому же теперь я уверен, что его ребенок умер не по причине переживаний Астории из-за обыска, а дело шло к смерти, потому что плод был нездоров — эта версия куда логичнее той, что выдает Малфой. Не составит труда сделать запрос в больницу, чтобы подтвердить мое предположение. Этот подонок просто подтасовал факты, чтобы обвинить Аврорат в халатности, а Систему в несостоятельности, но поплатится за обман. Жаль, что Система не всесильна и не может спасать людей от болезней и происков недобитых союзников Волдеморта.

— Пр-роходи. На кухню, — бодро заикается Гермиона, не обращая внимания на мою тревогу.

Все тот же коридор малогабаритной квартиры, та же неудобная вешалка, но все другое. Кое-где отвалилась штукатурка, обнажив реечно-глиняный скелет стен, а на грязном полу лежит комок волос. В кухне стол и раковина завалены грязной посудой, а над мусорным ведром, из которого вывалилась обертка от сэндвича, кружат мухи. Зловонье грозит вызвать рвотный спазм. Я бы еще понял, если бы это была холостяцкая квартира Рона, но вот Гермиону никак представить не могу создательницей такого беспорядка.

— Я, пожалуй, лучше в комнате с тобой поговорю, — решаю я, окидывая взглядом всю эту красоту.

— Как хочешь, — с явным трудом выталкивает из себя Гермиона и изображает пригласительный жест, который больше уместен при отпугивании мух.

В комнате хаос тех времен, когда атомы еще не умели складываться в порядочное вещество и образовывали что попало. Думаю, что так и было после большого взрыва, о котором твердят маггловские ученые.

— Черт, — вырывается у меня.

— Что-то не так? — осведомляется Гермиона и, проследив за моим взглядом, объясняет: — Зато все видно.

Действительно все видно, потому что вещи из шкафа перекочевали на все горизонтальные поверхности комнаты. Даже на мандрагоре, что стоит на подоконнике, висят синие кружевные трусики.

— Послушай, — я хватаю Гермиону за плечи, чтобы повернуть к себе лицом. — Я пришел за помощью, но мне кажется, что помощь нужна тебе.

— Мне? У меня все хорошо, — она вдруг запрокидывает голову назад и хохочет.

— Ты пьяна.

Проходит не меньше минуты, пока Гермиона обретает способность говорить.

— Не поверишь, но это здорово. Я еще вчера травкой баловалась, но собираюсь попробовать что-нибудь поинтереснее. И тебе советую. Поверь, мир такой замечательный!

— Он и без наркотиков прекрасен.

— Поэтому ты такой озабоченный?

Она двигает плечами, чтобы выбраться из моих рук. Это выглядит так, будто я что-то от нее хочу, а не пытаюсь помочь. Тоска становится нестерпимой.

— Зачем ты пришел?

Разрываюсь между желанием снять с нее проклятие подвластия и детально понять, для чего его наложили. Неужели Малфой рассчитывает, что Гермиона навредит своему ребенку? Он надеется раздуть этот факт в прессе? Похоже, он хочет убить сразу двух зайцев: сделать гадость Гермионе, которую всегда недолюбливал по причине ее маггловского происхождения, успехов в учебе и политических взглядов, и поставить под сомнение надежность Системы.

— Я… мне отравляет жизнь одна вещица. Но я не могу от нее избавиться.

Гермиона морщит лоб, стараясь что-то припомнить.

— Я же говорю, есть средство, меняющее отношение к реальности. Не можешь избавиться от вещицы, избавься от негативного отношения к ней, — выговаривает она не очень послушным языком и идет в дальний угол, откуда возвращается с бутылкой огневиски. — Буд-дешь?

— Нет, — вздыхаю. — Я так надеялся на твои знания.

Гермиона плескает из темной бутылки в грязный стакан, жадно опрокидывает его в себя.

Я жалею, что еще не снял проклятие.

— Мне больше не нужны знания. В них нет смысла.

— А в чем смысл?

Она опять хохочет, как ненормальная. Я тем временем решаю, что хватит этого цирка, достаю волшебную палочку, направляю на Гермиону и шепчу: «Фините Инкантатем».

— Смыл в удовольствии. В этом весь смысл нашей бестолковой жизни, — выдавливает она сквозь смех. — А удовольствие можно получать, совсем не напрягаясь.

Мое колдовство не подействовало! На всякий случай я еще раз пытаюсь отменить Империо, под которым, на мой взгляд, находится Гермиона, но ничего не происходит. Твою же мать! Значит, я ошибся, и ее поведение — осознанный выбор, никто не заставляет ее делать глупости, и что совсем плохо — Система позволяет ей их делать. Я в замешательстве: не знаю, какими аргументами нужно убеждать, что алкоголь и наркотики — не выход. Делаю шаг к двери, но запинаюсь.

— Что это? — ошеломленно спрашиваю, глядя под ноги.

— Кофта, — Гермиона округляет глаза. — Кстати, она принадлежит Джинни, так что забирай.

Она опять делает широкий жест и издает противный смешок.

Мне становится не по себе. Поднимаю кофту, чтобы разглядеть. Цвет поярче, чем у тряпки бомжа, но, несомненно, это та же вещица. Прощаюсь и ухожу, всем сердцем переживая еще одну потерю. Не могу поверить, что несколько дней назад эта же девушка кормила меня печеньем и радовалась толчкам ребенка. Так не бывает, чтобы человек и его жилище без всяких видимых причин преобразились до неузнаваемости в такой короткий срок. В чем же дело? Мне видится одно — проклятие, скрытое в шкатулке, преследует меня, создавая иллюзии. Оно слишком сильное и причиняет мне нешуточную боль. Хуже всего бороться с неизвестностью: не знаю, что это за дьявольское проклятие, как оно действует и как ему сопротивляться. Так паршиво, что от ощущения пустоты и безысходности хочется выть.

Только на улице замечаю, что сжимаю в руке кофту. Колеблюсь между желаниями выбросить ее и спросить у Джинни, действительно ли это ее вещь.

— Ты идиот, — шепчет мне голос.

— Заткнись, — отвечаю вслух, хотя и не уверен, что это необходимо.

Если голос — часть меня, то и мысли мои доступны ему без озвучивания. Или нет? Скоро не буду уверен совершенно ни в чем, даже в том, что я Гарри Джеймс Поттер. Этот голос в голове так похож на тот, что преследовал меня в Хогвартсе. Тогда с загадкой разобрались — у меня была ментальная связь с Волдемортом, который мог читать мои мысли и внушать свои. Чтобы я мог противостоять проникновению в свой разум, профессор Снейп поднатаскал меня в окклюменции.

Вдруг меня озаряет догадка: а что, если в тот вечер в пабе Рон был прав и Волдеморт не ушел в мир иной, а снова отыскал способ остаться и теперь внедрился в Систему, благодаря которой стал еще сильнее? Что если мой заклятый враг снова вкрался в мои мысли, а заодно и в мысли близких мне людей и мстит нам за свой проигрыш? Бестелесный дух мог беспрепятственно проникнуть в Отдел Тайн и дальше в магические артефакты. Став частью Системы, он может управлять всеми разумными существами, исключением является разве что одно место — монастырь на Тибете, который манифестанты назвали резервацией духовной свободы. Только там, среди сурового порядка таинственных отшельников, Система не властна над людьми. Но, если моя догадка насчет Волдеморта — правда, то этот маленький островок воли и его обитатели ничем мне не помогут. К артефактам, с помощью которых действует Система, просто так не подобраться, они находятся в Отделе Тайн Министерства и очень тщательно охраняются. Однако я совсем не уверен, что версия о внедрившемся в Систему Волдеморте и есть истина. Если унять эмоции и подумать, то становится очевидным, что такой могущественный волшебник не стал бы тратиться на глупую месть — только не он, а просто бы убил неугодных — вот и все. К тому же раньше его дух не мог действовать с помощью артефактов, с чего вдруг теперь что-то должно измениться? Да и незачем властелину мира выпытывать у меня секрет какой-то безделушки. И есть еще одно "но": работа Системы не по протоколу, принятому Визенгамотом и имеющему силу Непреложного Обета, должна немедленно уничтожить Систему. Так что можно смело отбросить эту версию.

Если бы не это "но", версия Малфоя тоже заслуживала бы большего внимания. Тогда бы Система могла дать сбой и не корректировала бы поведение людей согласно своим полномочиям, которые распространяются только на намерения нарушить закон, а, например, делала бы подвластными, как под проклятием Империо, и глупости, которые происходят вокруг меня, можно было бы списать на нее. Смерть того нищего старика тоже — взбесившаяся Система позволила выплеснуться моей агрессии. Если бы эта версия имела шанс на существование, то можно было бы ожидать чего угодно, а неприятные события последних дней в скором времени показались бы совсем безобидными. Система может многое: она магически настолько мощная, что сравнивать ее с силой магов даже некорректно.

Скорее уж тогда прав целитель — я обычный псих и нахожусь в плену своих галлюцинаций: не было никакого поцелуя между братом и сестрой; Джеймс играет со своими игрушками и не готовит себе еду; бомж и его подруга — чистое совпадение; дуба никогда не было в парке; на картонке свой адрес написал целитель, а не Вуд; Гермиона не пьяна, и не устраивала бардак в квартире; голос — углубляющаяся шизофрения, благодаря которой мне все привиделось и послышалось.

Но мне почему-то кажется, что все-таки прав я — мое сумасшествие вовсе не болезнь, которую лечат с помощью лекарств, а проклятие, заключенное в шкатулке. Это Малфой втянул меня черт-те во что, сводит меня с ума неизвестным колдовством. Как только мне удастся избавиться от шкатулки, моя жизнь вернется в прежнее русло.

В любом случае, пытаться раскрыть секрет шкатулки, как просит безымянный голос, я пока не собираюсь. Попробую другие способы решения своих проблем.

* * *

В кабинете целителя легкий запах сандала. У меня раньше не было возможности узнать, как пахнет сандаловое дерево, но я совершенно уверен, что оно пахнет именно так. Уверенность, как и голос в голове, явно порождена проклятием шкатулки. Мне неспокойно от того, что я осознаю это. А ведь не должен, потому что сумасшедшие не осознают свое сумасшествие, чем бы оно не было вызвано, они уверенны в том, что их галлюцинации и есть реальность. Что если вовсе не я, а все вокруг по какой-нибудь причине сошли с ума? Быть может это вирус или всеобщий заговор. А быть может шкатулка сводит с ума не меня, а всех остальных. Понимаю, что совершенно невозможно, чтобы посреди изменившейся реальности остался неизменным и заметил перемены только я, однако как же объяснить, что я осознаю эту невозможность и готов на любое другое непротиворечащее объяснение? Если эта версия — правда, то расклад очень скверный: сумасшедший мир не отправишь на лечение в больницу на холме.

Удобное кресло принимает меня, расслабляя мои мышцы.

— Вы выглядите встревоженным, мистер Поттер. Кажется, зелье вам не особо помогает?

Мне вдруг кажется, что я чего-то не знаю о зелье. Быть может, его нужно было греть или читать возле него молитвы, прежде чем глотать?

— Сплю я теперь замечательно. В остальном только хуже.

— Странно, у вашего лекарства нет седативного эффекта, иначе я бы вас предупредил. Выглядите вы неважно. Расскажите, что вас беспокоит?

Мой вздох красноречиво говорит, что целитель прав: беспокойств хоть отбавляй. Я решаю вывалить свои опасения откровенно:

— Меня беспокоят две вещи: первая — что я сошел с ума; вторая — что я не сошел с ума.

— И что вас огорчает больше?

— Второе, — отвечаю без раздумий.

— Вы допускаете возможность, что изменились все вокруг?

— Но ведь вероятность все же существует! Нет, я не говорю, что она большая. Я принимаю во внимание факт, что вероятность крайне мала и отмечаю каждое абсурдное явление, как игру собственного больного разума. Все валю на него. Только есть вещи, не вписывающиеся в концепцию моего сумасшествия.

— Какие, например?

И, правда, какие? С помощью чего человек может определить, что он не сумасшедший? Чувствую себя глупо и вместо ответа достаю из кармана просторной новой мантии, надетой, чтобы не выглядеть на сегодняшнем приеме затасканным борцом с темной магией, шкатулку, которую со стуком опускаю на низенький стол.

— Вот.

— Музыкальная шкатулка? — спокойно спрашивает целитель таким тоном, будто перед ним сидит ребенок.

— Да, это так. И не так.

Он кивает с таким видом, словно я изрек нечто умное.

— Как бы я ни пытался избавиться от этой вещицы, мне не удается. Она чудесным образом не уничтожается, а когда я пытался ее отослать совой хозяину, вернулась в мой дом.

— А вы точно уверены, что хотите избавиться от шкатулки?

Мне претит недоверие целителя, и я ехидно отвечаю:

— Попробуйте ее сломать.

— Нет, — твердо говорит целитель. — Уничтожать чужую собственность я точно не буду, даже если это не нарушение закона.

Понимаю, на что он намекает: сумасшедший пациент заставляет его сделать глупость.

— Тогда просто оставьте ее у себя. Думаю, шкатулка будет в моем доме раньше меня.

Целитель задумчиво хмурится, поглаживая аккуратно стриженую бородку и глядя на каменную подставку для перьев. Я тем временем пристально его разглядываю, чего не делал прошлые разы по причине крайней занятости своими мыслями. Отмечаю, что целитель — образчик гармонии. Его прическа выглядит так, словно он только что вышел от парикмахера. Полоски на его светлом галстуке в тон бордовой рубашке, что виднеется под его строгой черной мантией. Тщательно отполированные ногти наталкивают на мысль, что целитель частый гость у маникюрши. Или та приходит к нему на дом, чтобы сделать заодно маникюр и его жене — такой же правильной и гармоничной. Просто какой-то образец человека. И ко всему это он помогает решить мне проблемы, а не я ему. Чувствую рядом с ним свою нескладность, будто на мне вместо дорогой мантии, сверкающих ботинок и очков в изысканной оправе нечто несуразное и безвкусное, а сам я упырь с чердака.

— Хорошо, оставляйте. Хотя мне эта идея не очень нравится, потому как результат будет мало информативен. Возможно, шкатулка зачарована так, чтобы возвращаться в ваш дом или к вам, когда выпадает из поля зрения — магия привязки.

Да он еще и мыслит образцово. Действительно, есть заклинание привязки, обеспечивающее порядок в доме и помогающее не терять предметы. Где бы ни бросил зачарованный предмет, вскоре он окажется дома на своем месте. Если, конечно, кто-нибудь раньше не нейтрализует заклинание.

— Не хотите рассказать, почему ее присутствие вас так тревожит?

Нет, не хочу ничего объяснять. Но какое-то объяснение должно прозвучать.

— Возможно, именно в ней источник моих проблем.

Целитель переводит взгляд со шкатулки на меня и обратно. Затем манипулирует над ней волшебной палочкой, шепча заклинание — исследует. Я знаю, что он ничего необычного не найдет.

— Никакой магии, привязки в том числе. Полагаете, что присутствие шкатулки действует на вас негативно? Быть может, она связана с чем-то важным для вас, тем, о чем вы предпочли забыть?

— Не знаю, на что вы намекаете, — растерянно отвечаю, задумываюсь на несколько секунд и добавляю: — Я слышал голос, который сказал, что шкатулка с секретом.

Скрипит перо целителя, выписывая строчки на бумаге.

— Давно вы слышите голос?

— Позавчера это случилось в первый раз. Это странно, ведь я окклюмент, ментально на меня может воздействовать только Система, но она не корректирует поведение с помощью голосов, а делает это незаметно для человека.

Напряжение внутри меня нарастает. Теперь целитель не сомневается, что у меня шизофрения. Если честно, на его месте я бы тоже не сомневался.

— Быть может в шкатулке хранится ваша тайна, которая не дает вам покоя и превратилась в невроз?

— Я… я не знаю. Шкатулка у меня недавно.

— Неважно, что вы о ней помните сейчас. Вам необходимо постараться вспомнить правду. Только так вы можете помочь себе, нужно только захотеть.

Я, конечно, сумасшедший, но не дурак. Вспомни тайну, разгадай секрет — как же меня это достало! Говорю как можно увереннее:

— В ней нет ничего особенного. Никакими заклинаниями не удается определить магию, которой шкатулка обладает. Да и внутри все тривиально, откройте же ее сами.

— Нет, пожалуй, в этом нет необходимости. Некоторые вещи для себя можете сделать только вы.

— И что же мне нужно сделать?

— Вернуть вытесненные из сознания неприятные воспоминания, связанные со шкатулкой, а потом переосмыслить их. Это необходимо сделать для того, чтобы обрести покой.

Наверное, мне показалось, что он давит на меня. Думать, что все вокруг хотят заставить меня разгадать секрет шкатулки — это уже паранойя, не иначе.

— Я как-нибудь попробую, — заверяю я, но не очень убедительно.

— Что ж, а я тем временем подумаю, чем еще могу вам помочь. Приходите завтра, — все так же спокойно говорит целитель.

Расстаюсь с креслом. Прощаюсь с целителем, пожимая его холеную ладонь, и оказываюсь на улице.

Ветер закручивает маленьким смерчем обрывки газет, черное с красными прожилками небо цепляется за крыши. Сыплется ледяная крошка, покрывая газоны. В тусклом свете фонарей нераскрывшиеся тюльпаны печально склонили свои головки, готовясь погибнуть. Они поверили, что солнце одолело тьму и холод зимы, за что и поплатятся жизнью.

Сворачиваю в переулок, ведущий к бульвару. Прохожу мимо клуба для непритязательных джентльменов — одного из дешевых лондонских притонов. От стены отделяется шлюха в коротком пальто, зазывно покачивая бедрами.

— Мистер, не желаете провести вечер с одинокой дамой?

Я бросаю на нее взгляд. Мне кажется, что это та самая, с которой я когда-то развлекался, но теперь она выглядит лет на пятьдесят, обрюзгшая и неопрятная. Отвратительная улыбка кроваво-красных губ открывает вид на гнилые зубы, среди которых нескольких передних не хватает. Как я все это не заметил прошлый раз? Теперь мне такого сомнительного удовольствия не нужно и даром. Я даже жалею, что Система не запрещает заниматься людям древнейшим ремеслом.

— Нет.

И спешу дальше.

— Не смотрите, что я старовата. Зато многое умею. А чем меньше у меня зубов, тем вам будет приятнее.

Она хватает меня за рукав мантии своими яркими ногтями и тянет к двери. Ее глаза — два колодца, на дне которых грязь. Отдираю ее руки от мантии, но проститутка вновь цепляется, объясняя, какие чудеса будет вытворять с моим пенисом. Меня начинает мутить от этих откровенностей, я отталкиваю ее. Несильно, но она падает, ее пальто задирается, обнажая жирные ляжки. Вместо того чтобы встать, хохочет, зияя черной пастью, и раздвигает ноги, открывая взгляду темную вульву, не прикрытую бельем. Я представляю, как совал в это чрево часть себя и мое горло сжимает рвотный спазм. Бегу со всех ног к бульвару, чтобы этот кошмар закончился, мечтая о старом добром Обливиэйте, способном избавить меня от мучительных воспоминаний.

Вдогонку мне летят пожелания скорой смерти.

Едва отдышавшись, выбираю подходящее место и аппарирую домой, надеясь, что там все спят.