Подмена (гет)

Начало сентября тут было жаркое. Солнце поднималось высоко и светило, почти не смея прятаться за облака. Мой второй день в школе начинался, как и первый: множество учеников вокруг, все бегут, смеются и галдят. Недалеко от меня шел тот самый парень, что сидел перед моим соседом. Выглядел он задумчивым: крепко ухватившись за лямки рюкзака он, кажется, шел, погрузившись в себя. Наверное, он был нелюдимым, но серьезным до кончиков пальцев. Такое впечатление от него было, и это мне нравилось. Сама того не замечая, я начала идти позади этого парня, поглядывая из-под челки на его тонкую спину.

Солнце сияло где-то спереди наверху, поэтому казалось, что вокруг головы одноклассника светится яркий ореол. Странное и красивое видение, смотря на него, я, казалось, ощущала тепло от его волос и ощущала жесткость материи рюкзака. Вся эта собранность и серьезность одноклассника мне кого-то очень сильно напоминала, и только когда мимо пробежали ребята помладше в красной спортивной форме, я поняла, кого именно — моего брата. Наверное, когда он подрастет, будет создавать такое же приятное впечатление. Однако утром, видимо, дуясь или ощущая свою вину, Синити ушел из дома раньше всех, я даже его не видела.

Кошелек мне приятно грели деньги на перевоплощение, кожу ласкали солнечные лучи. Редкий ветер доносил иногда запах жареной японской еды из лавочек неподалеку. Сентябрь и в деревне казался мне полным чего-то особенного, а тут тем более. Такое тепло и спокойствие разливалось по телу, что верилось только в хорошее. И как оказалось, зря.

В шкафчике для обуви моя сменка лежала вперемешку с кучей мусора. Внутри сразу стало противно и гадко, виновник же вырисовывался только один. Но ведь не пойман — не вор, мне ничего не оставалось, как идти и покупать новые тапочки. Сумма для парикмахерской уменьшилась, а вместе с этим и настроение упало еще ниже.

Чем ближе была дверь в класс, тем неприятнее посасывало в животе. Я молилась, чтобы с утра не было никаких конфликтов. Моей рыжеволосой соседки в классе не оказалось, и этот факт приятно меня порадовал, пока я шла к своему месту. Соседа справа тоже не было, а черноволосый одноклассник в очках уже читал учебник по истории. Достав его тоже, я принялась читать про какого-то японского императора. Ребята вокруг что-то обсуждали, смеялись, и никто не смел тревожить девочку на задней парте. Было и спокойно и обидно. Я привыкла быть одной, но быть одной в окружении стольких одноклассников — гораздо тяжелее.

Мои соседи по парте появились со звонком. Парень с хвостиком даже не взглянул в мою сторону, уверенно прошагал к своей парте и бросил на нее сумку. Рыжеволосая же только ухмыльнулась при виде меня и уселась, аккуратно оправляя короткую юбку. Больше никаких действий в мой адрес она не делала, и я смогла расслабиться.

Учителем истории оказался тот самый мужчина, что помогал мне найти ящик с обувью. Выглядел он сегодня как-то слащаво, лицо и усы лоснились, а маленький глазки так и бегали по ученикам, вернее ученицам, словно примеряясь. Когда он дошел до моей фамилии при проверке присутствующих, лицо его чуть напряглось, и учитель чуть причмокнул губами, в глазах же не было той слащавости, с какой он смотрел на остальных.

— Ну, госпожа Танака, сегодня не забыла где твой шкафчик для обуви?

Все тут же обернулись ко мне. Двадцать восемь пар глаз, включая учителя, ожидали моего ответа.

— Не, не забыла, — пришлось отвечать.

— Прекрасно. Надеюсь, больше и не забудете, и не будете отвлекать учителей по таким пустякам.

Говорил он, чуть растягивая слова, отчего становилось неприятно вдвойне. Некоторые в классе заулыбались, словно происходило нечто забавное. Внутри сразу разгорелось что-то злое и острое, захотелось ответить едко, чтобы стереть выражение самодовольства с лица этого мужчины.

— В обязанность учителя входит помощь ученикам, даже если это будут пустяки, — сказала и уставилась на него, ожидая ответной реакции.

— Что это за разговоры про обязанности! — лицо у учителя истории сразу потемнело, глаза впали и недобро заблестели. — Ученик не смеет говорить такое учителю!

— Разумеется, ученик обязан учиться и маму с папой слушаться. А если что-то случиться, просить совета и помощи у учителей, которые обладают знанием, опытом и возможностью помочь практически во всех случаях.

Вот и выкуси, думала я, теперь его возражения на этот счет будут восприниматься как то, что ни опытом, ни знаниями, ни желанием помочь он не обладает. Лицо учителя чуть сузилось, словно он проглотил нечто кислое, глаза намертво прилипли к моему лицу.

— Я все это знаю, госпожа Танака, но и Вы должны понимать, что у учителей каждая минута на счету, — кажется, говорил он чуть ли ни через зубы, тщательно выговаривая каждое слово. Видимо, не хотел потерять лицо перед другими учениками. Но для этого и нечего было начинать этот разговор.

— Конечно, я все понимаю. Поэтому в следующий раз с незначительными просьбами и вопросами буду обращаться к одноклассникам, а затем, если понадобится, к учителям.

— Вот и славно, — учитель тут же намалевал какой-то значок в классном журнале и пошел по списку дальше.

Весь урок затем я слышала шепотки, в которых то и дело проскальзывало мое имя, учитель делал вид, что ничего не слышит, как и я. Я сидела как можно более прямо и смотрела на доску, практически не вникая в суть урока. Моя рыжеволосая соседка смотрела на меня через плечо пару раз, словно оценивая, а я торжествовала. Все одиннадцать лет своей учебы я была один на один с учителями, разумеется, я научилась вести, как говорил мой учитель по физике и математике, конструктивные переговоры.

Со звонком я выбежала из класса сразу же за учителем, ни на кого не смотря. Было у меня предчувствие, что обсуждения произошедшего будет бурным, а еще не хотелось слышать наводящих вопросов одноклассницы о моем шкафчике, забитом мусором. Собственно, его я и бегала чистить каждую перемену, не давая никому возможности ухватить себя. По крайне мере, широкоротый друг моего соседа пытался что-то крикнуть мне вслед, но я только ускорилась.

До конца дня я слонялась по школе, заглядывала в кабинеты и присматривалась к людям. Многие ребята были такие же, как и в нашей школе, но некоторые вели себя странно и как-то ненатурально. Наигранно, что ли. Чрезмерно веселились, слишком громко кричали и смеялись, словно доказывая окружающим, как им весело. И зачем такое делать вообще? Интересно, в российских школах такое тоже происходит?

С последним звонком я в числе первых бежала из школы, чувствуя себя победительницей какой-то маленькой битвы. Сменку я сунула в сумку, опасаясь, что следующим утром могу снова обнаружить кучу мусора в своем шкафчике.

Через несколько автобусных остановок находилась парикмахерская, где мне сделали мое любимое каре. Нобуко новая прическа шла, с подстриженной челкой стали видны ее глаза, которые были весьма выразительны, стоило их чуть подчеркнуть. Для этого дела я прикупила косметики, а еще симпатичное платье и балетки, на большее денег не хватило.

Домой возвращалась в радостном предвкушении. Интересно, какой будет реакция родных?

— Я дома!

— Поднимайся и готовься к ужину, сегодня у нас отбивные! — последовал ответ из кухни.

У себя в комнате и смотрелась в зеркало, крутила головой, получая неимоверное удовольствие от ощущения того, как свободно струятся волосы. Они у Нобуко были густые, и каре смотрелось просто замечательно. Ее круглые щеки, черные глаза мне начинались нравиться, и я чуть ли не хвасталась сама собой и самой себе же.

Когда я спустилась к ужину, мама от удивления потеряла дар речи. Стояла с миской в руках и смотрела на меня. Глаза ее постепенно наливались какой-то неизмеримой теплотой и радостью, а губы расплывались в улыбке.

— И правильно, — сказала она, подавая мне тарелку с рисом, — тебе так очень идет. Очень.

Она повторила это несколько раз, прежде чем начала есть. Отца еще не было, а Синити молчал, как обычно. Только вот я заметила, как он смотрел на меня, и даже его молчание теперь звучало для меня по-особенному, наполненное чем-то пока для меня незнакомым, но приятным.

После ужина я осталась помочь маме убрать со стола, с удовольствием отмечая, что брат, уходя, снова на меня посмотрел, а, встретившись со мной взглядом, слишком поспешно отвернулся.

Мы молча мыли тарелки, мама сначала молчала, затем начала что-то мурчать себе под нос, игриво на меня посматривая. Ее веселое настроение передалось и мне, только вот, как выразить переполнявши меня чувства, я не знала. Когда почти вся посуда была расставлена по местам, мама спросила:

— А может, ты влюбилась?

Она смотрела как-то по-особенному, задиристо, а в глазах так и играли озорники.

— Да нет, просто захотелось перемен, что ли, — буркнула я, чувствуя неловкость от разговора. Мне никогда не приходилось делиться мыслями с кем-то. Мать и не мать вовсе была, а бабушка и слушать не стала бы, она женщина строгая, хоть и справедливая, но все-таки не сентиментальная.

— Ну, — протянула мама и снова уставилась на меня, — может все-таки есть, кто тебе нравится? Хоть чуть-чуть?

Ей явно не терпелось поговорить на эту тему, и из-за этого я чувствовала себя виноватой, даже если бы очень хотелось — вряд ли я смогла бы что-нибудь рассказать. Да и рассказывать было нечего. За эти дни я запомнила только троих одноклассников, двое из них были очень даже симпатичными, про большеротого я сказать ничего не могла, он вообще мне не импонировал. Сосед с хвостиком выглядел круто, но слишком недосягаемо, а парень-вундеркинд, как я про себя его прозвала, кажется, с людьми не разговаривал. Каждый раз, когда я на него смотрела, он был поглощен чтением какого-либо учебника.

— Не, нету.

Мама Нобуко еще сделала несколько попыток выудить из меня хоть что-нибудь, после чего сдалась и отправила с миром в комнату. Я поднялась наверх, умылась и повалилась на кровать. Сон не шел, лезли неприятные мысли и воспоминания. Я видела наш старый дом-сарай, на котором не было даже замка, так как брать у нас было нечего. Отец всегда, сколько себя помню, пил, а мать пила вместе с ним. Иногда она приходила в себя и вспоминала про меня, пекла вкусные пирожки и лепешки, но потом срывалась и продавала очередную вещь, которую нам притаскивала из-за доброты сердечной бабушка. Когда мне было семь, отец так сильно напился, что стал видеть червей повсюду, он хватал нож и скреб им пол, кричал и матерился. Ничего не добившись своими действиями, он ввалился к матери, спавшей на провалившемся рваном диване, и уставился на нее.

— По тебе черви ползают, — сказал он, вернулся на кухню и взял там нож. Мамин крик разносился, кажется, по всей деревне.

Он успел полоснуть ее пару раз по руке, пытаясь снять червей. А после гонялся за ней и за мной по сугробам, разрывая ночную тишь своими воплями. Его поймали, нас спасли. После этого случая бабушка забрала меня к себе, отец сначала лечился где-то в областном центре, после чего переехал к своей матери за несколько сот километров от нас. Мама продолжала пить. Я видела ее иногда на улицах то с одним, то с другим сотоварищем, к нам она приходила редко и в основном только попросить денег, а про меня и не вспоминала больше.

Мама же Нобуко дарила мне тепло, которое мне не принадлежало. Было приятно, но казалось, что я краду ее любовь. Ведь это не меня любили, а Нобуко. Было обидно до скрежета в зубах. Я кусала губы и злилась на младшую Танака, она несправедливо затащила меня сюда и бросила. Я была как меж двух полюсов: холодном и равнодушном школьном, и теплом домашнем. Японка сбросила на меня свои проблемы, а те выудили мои и перемешались с ними. Это было больно, обидно и больно, видеть разницу в наших жизнях.

Эй, Нобуко, за то, что позволила мне узнать, какой бывает семья и школа, я тебя ненавижу.