О воспитании (гет)

На пятачке между гаражами горел один единственный фонарь, и прямо под ним стоял "Москвич" с распахнутым капотом. Номер машины был тот самый, что сообщил Белкин.

— Тимофей Павлович?

Колдовавший над двигателем мужчина выпрямился и обернулся. Лицо в резких морщинах, глубоко посаженные глаза, кустистые седоватые брови, квадратный подбородок — Колосов выглядел гораздо старше Якова Платоновича, ровесником которого был.

— Мы знакомы? — спросил он, окинув Римму пристальным взглядом с головы до ног.

Это сложно было назвать знакомством. Сразу после гибели брата с женой Римма два года проработала учительницей в школе, где училась Марта. Не только потому, что филологу непросто было найти другую работу, но и потому, что не следовало оставлять без присмотра Мартусю, ещё не научившуюся справляться со своим горем. В те годы Римма и пересеклась с мужем Варвары несколько раз на каких-то околошкольных мероприятиях.

— Виделись пару раз. Я Римма Гольдфарб.

— Мать этой девочки? — уточнил, нахмурившись, Колосов.

— Тётя.

— Да, конечно... Чего вы хотите?

— Поговорить.

— О чём? С моей женой вы уже поговорили, — произнёс он довольно напористо. — Покровители у вас нашлись, в школе шум подняли, вы отбились, считаете себя во всём правой. Что же вам ещё? — И вдруг замолчал, посмотрел в сторону и добавил уже гораздо тише: — С другой стороны, не вы всё это начали. Но зачем вы здесь, я всё равно не понимаю.

Перемена в его настроении произошла так быстро, что Римма даже не успела рассердиться. Она просто достала из кармана листок, который вручил ей накануне Володя, и протянула Колосову.

— Это адрес вашей дочери. Возьмите.

Он отшатнулся так, будто она его ударила. Оступился, задел плечом крышку капота.

— Что-о?!

— Мой будущий муж служит в милиции, как и полковник Штольман. Мы... то есть они нашли вашу Свету. Возьмите.

Несколько мгновений он смотрел на неё почти яростно, а потом просто выхватил листок у неё из рук.

— Что тут у вас? Где она? Что с ней?!

— С ней всё хорошо: муж, двое детей.

— Муж?

— Тот самый — Александр Иванов.

Колосов шумно выдохнул и отвернулся, скрывая нахлынувшие эмоции. Резко захлопнул крышку капота и опёрся на неё руками. Молчал, кажется, целую вечность, так что Римма начала замерзать.

— Значит, всё так хорошо, что за десять лет ни слова, ни весточки... — пробормотал он наконец.

Римма вздохнула. Оставшуюся часть истории ей рассказывать не хотелось.

— Она написала в Ленинград восемь лет назад, сразу после рождения сына, и ей ответил ваш тесть: обвинил её в смерти своей жены и отрёкся от неё от своего и вашего имени.

Он снова развернулся — так резко, что поскользнулся, и Римма инстинктивно шагнула к нему, чтобы поддержать. И сама не поняла, как Колосов ухватил её за локти и тряхнул.

— От моего имени? Что вы несёте?

— Женщину отпусти, — прорычали за спиной.

Колосов послушался — да и кто бы не послушался на его месте? — и даже отступил за машину. А Римма оглянуться не успела, как её подхватили снова, почти так же крепко, и даже слегка встряхнули.

— Володя...

— Ты цела?

— Конечно.

— Говорил тебе, хоть Цезаря возьми... Так, мужик, тебе нашли дочь, которую ты десять лет искал, а ты руки распускаешь?

— Откуда вам всё это известно? — ответил Колосов вопросом на вопрос. — Откуда эти подробности? Вы что, милицию к ней подсылали?

— Никого мы к ней не подсылали, — сказал Володя с досадой. — Она не в курсе, что мы её нашли. Но это точно она: Светлана Иванова, урождённая Колосова, семнадцатого октября пятидесятого года рождения, из Брянска. И муж её — тот самый, на которого в шестьдесят году в Карачеве открывали дело по сто двадцатой статье. Но я уже думаю: раз ты такой псих, то, может, зря мы их нашли? Дочь тоже хватать будешь? А она недавно родила, оно ей надо?

— Откуда вам может быть известно о письме моего тестя? — повторил Колосов упрямо.

— Вот заладил: откуда-откуда! Может, ясновидящие мы, а может — оперативная информация, источники которой не разглашаются. Тебе не всё равно, если это правда?

Римма сжала Володину руку и продолжила уже сама:

— Тимофей Павлович, вы же хорошо знали своего тестя, вот и ответьте сами себе: мог он такое написать?

— Мог, — отрезал Колосов и как будто нехотя продолжил после паузы: — Он был тяжёлым человеком, строгим, угрюмым, только жена это как-то уравновешивала, а когда с ней инсульт случился, стал просто невыносим. Варя намучилась не только с парализованной матерью, но и с ним. Беда, если Светино письмо к нему попало. Он мог ей всё что угодно написать...

Договорив, он отвернулся, словно вовсе не мог на них смотреть.

— Вы поезжайте к дочери, Тимофей Павлович, — сказала Римма. — У вас недавно внучка родилась, скоро Новый год, зимние каникулы. Лучшего момента просто не будет...

— А вам-то это зачем? — перебил её Колосов. — Варя же обидела и вас, и вашу девочку, не со зла, но обидела. Зачем же вы... нам помогаете? Хотите доказать, что во всём правы с этим вашим парнем, а мы — идиоты, сломали жизнь и себе, и дочери?

В конце его голос дрожал уже так заметно, что никак не получалось возмутиться его словами.

— Так ведь не сломали же, — ответила Римма. — Она жива и счастлива, а значит, и остальное тоже можно попробовать исправить...

Едва они отошли от гаражей, как Володя произнёс:

— Никуда я тебя больше одну не отпущу.

— Так ты и не отпускал, — отозвалась Римма. — Перестань, Володечка, ничего со мной не случилось и не могло случиться, когда ты был в двух шагах.

— Ри-им, в следующий раз "на дело" мы пойдём с тобой за ручку, — сказал он, и это была не шутка. — И не спорь, пожалуйста.

Она остановилась и развернулась к нему.

— Хочешь сказать, в вопросах безопасности ты главный?

— Именно так.

Где-то внутри всколыхнулось желание возразить, начать настаивать на своём, но это было далеко, как будто и вовсе не с ней.

— Ну, ладно, — сказала она, — хорошо. Мне нравится ходить с тобой за ручку. И под ручку тоже... Теперь домой?

Володя огляделся вокруг, не обнаружил никого поблизости, так что притянул её к себе и поцеловал в нос.

— Вот теперь пошли.

Снег звучно хрустел под ногами, а в ночном небе, создавая настроение, сияла сейчас ровно половинка луны. Идти вот так, под руку и в ногу, можно было сколько угодно и куда угодно, но лучше всего, конечно же, домой. Там ждала выздоравливающая Мартуся, и почти украшенная ёлка, и ужин на троих.

— Володя, я считаю, что всё-таки надо предупредить Мартусю.

— Завтра предупредим. Не больше, чем за час, чтобы прихорошиться успела, а переволноваться — нет. Ей незачем.

Температура у Мартуси упала уже в среду, но привязался кашель. Был он рыхлым и безобидным и ничем не грозил, но у Риммочки любой Мартусин кашель вызывал тяжёлые воспоминания и тревогу, так что пришлось сидеть дома и терпеть горчичники, банки и ингаляции. Но это ещё куда ни шло, гораздо труднее было терпеть вынужденное безделье, поскольку даже от домашней работы Риммочка с Клавдией Степановной её пока отстранили. Разрешалось только читать, вязать и украшать ёлку.

Впрочем, ёлка была необыкновенная, словно заглянувшая к ним на огонёк лесная красавица: рослая, статная, устремлённая ввысь; чтобы надеть звезду на её макушку, Мартусе пришлось встать даже не на стул, а на стол. И украшать её было увлекательным, но очень непростым делом: под некоторые игрушки она будто сама подставляла ветки, а иные — отвергала или понуждала перевешивать. Мартуся провозилась три дня и в субботу утром почти закончила, осталось развесить мандарины и орехи, которые обещал принести Платон. Хотелось надеяться, что от вкуснятины зелёная строптивица отказываться не станет.

Она уже обкладывала ватой ведро, в котором стояла ёлка, когда в комнату заглянул дядя Володя.

— Мартуся, придётся тебе отвлечься, — сказал он, загадочно улыбаясь.

— Вам помочь? — спросила она с надеждой.

— Нет, мы справляемся, а вот тебе пора почистить пёрышки, а то у нас через час будут гости.

Марта удивилась и посмотрела на настенные часы.

— Платон?

— Не только. Мы же сегодня были приглашены на его день рождения, а если гора не идёт к Магомету, Магомет идёт к горе... Вот только пугаться не надо. Мы договорились, что всё будет совсем по-домашнему. Даже Яков Платонович обещал прийти без галстука.

Но Мартуся всё равно испугалась и растерялась так, что несколько минут вообще не знала, с чего начать. Но потом пришла Риммочка и достала из шкафа зелёное "антикварное" платье. На самом деле платье было нестарым, пошитым не больше года назад, просто отрез на него был куплен в антикварном магазине. Может быть, это была штора или ткань для диванной обивки, но у Риммочки получилось платье — вроде бы простого фасона, но красивое — глаз не отвести. Надев его, Мартуся вздохнула свободнее, и окончательно она успокоилась, когда Риммочка заплела ей косу-венок вокруг головы. Теперь даже хотелось улыбаться своему отражению в зеркале.

Платон тоже улыбнулся, увидев её. Той самой, так любимой ею кривоватой улыбкой, от которой на щеке у него образовывалась морщинка, которую так хотелось... поцеловать.

— У тебя такая же коса, как была в поезде.

— Это хорошо или плохо?

— Это замечательно. Ты очень красивая.

— Тоша, ты просто... пристрастен.

— Очень может быть.

На самом деле, по-настоящему красивых женщин за столом было две: Риммочка и мама Платона. Сравнение с чёрной и белой шахматными королевами напрашивалось само собой. Именно королевами, потому что Марта терпеть не могла странное слово "ферзь". Но потом ей пришла в голову мысль, что в этом случае они станут играть друг против друга. Это было бы плохо, просто беда.

При первой встрече Мартуся Августу Штольман толком не рассмотрела, запомнила лишь ненавязчивый запах духов, звучный голос, отрывистые немецкие фразы и безусловное сочувствие, не высказанное вслух, но очевидное. Теперь ей тоже неудобно было пялиться на ту слишком уж явно, оставалось любоваться исподтишка. Очень быстро Мартуся поняла, что её любопытство взаимно и на неё тоже смотрят, причём довольно пристально. Заметив это, она, конечно же, смутилась и вспомнила обо всех своих несовершенствах. На самом верху в списке несовершенств оказался вулканический прыщ под нижней губой, вскочивший как раз сегодня утром. Но потом Марта подумала, что прыщ такой чести явно не заслуживает, и разозлилась на себя за глупость.

Видимо, их переглядывание в конце концов заметил дядя Володя, потому что он вдруг, без всякого предупреждения запел: "Что ж ты, милая, смотришь искоса, низко голову наклоня?" Платон от неожиданности поперхнулся, и Мартуся принялась усиленно хлопать его по спине, пряча улыбку. Августа Генриховна посмотрела на исполнителя не слишком ласково, а потом сказала: "Володья, если уж так хочешь спеть, спой ту, ночную песню ". Дядя Володя кивнул и потянулся за гитарой.

Ой, мамочки, какая это оказалась песня! Она была как будто написана про тех, кто собрался сейчас за столом, потому что в каждом из них горел этот "неистовый и упрямый огонь", наверное, даже в самой Мартусе, ведь что-то же Платон в ней нашёл. Скоро на смену декабрю придёт январь, а за ним и весна, общая для всех. И эту, как и прочие вёсны и лета, старшие наверняка проживут в полную силу, "дотла", потому что иначе не умеют.

— Что ты, малыш? — спросил Платон, склонившись к ней, когда отзвучали последние аккорды.

— А мы с тобой... так сможем? — прошептала она, окончательно охрипнув.

— Мы очень постараемся, — ответил он и встал. — Римма Михайловна, я понимаю, что это неожиданно, тем не менее я должен и хочу попросить у вас и... вашего брата руки Марты. Ясно, что со свадьбой нам придётся повременить года полтора, но в своих чувствах и намерениях я... мы с Мартой полностью определились уже сейчас.

В комнате воцарилась полная тишина. Внутри у Мартуси всё дрожало, но она вцепилась в локоть Платона и медленно, очень медленно, поднялась и встала рядом с ним.

Первым отмер дядя Володя:

— Ну, я не сильно удивлён, честно говоря. С лета уже было понятно, к чему у вас идёт. Для меня вообще такое в порядке вещей, потому что сам я в пятнадцать лет предложение сделал, в восемнадцать женился и ни разу об этом не пожалел. Но меня тут особо никто ни о чём не спрашивает... Ты что скажешь, моя хорошая?

Риммочка выглядела очень взволнованной.

— Прежде чем я отвечу, Платон, я должна знать, что об этом думают твои родители, — сказала она и повернулась к старшим Штольманам.

— В жизни всякое бывает, — ответил Яков Платонович серьёзно. — У кого-то рано, у кого-то быстро, у кого-то вообще женщина делает первый шаг... Платон, после происшедшего на этой неделе я твой поступок понимаю и одобряю, и Марта мне очень нравится, как и её семья. Твоему отцу, Мартуся, я, как выяснилось, обязан жизнью, так что сочту за честь со временем породниться с ним через тебя. Но из-за разницы в возрасте существует определённая напряжённость, которая не исчезнет, даже если вы двое выйдете сегодня отсюда женихом и невестой.

— Мы это прекрасно понимаем, папа, — дёрнул подбородком Платон, и Мартусе оставалось только кивнуть.

— Я была категорически против ещё летом, — проговорила мать Платона отрывисто, и внутри у Мартуси всё упало. — Но с тех пор столько всего произошло, что... Во-первых, я верю в судьбу, а в вашей истории она явно играет большую роль. Во-вторых, мне тоже было шестнадцать лет, когда я поняла, что в моей жизни будет или Штольман, или никто, так что не мне вам возражать. И в-третьих... не знаю я, что в-третьих. Gott segne euch, Kinder!

Женщина резко отвернулась, и Яков Платонович обнял её за плечи, успокаивая.

— Хорошо, спасибо, — вздохнула Риммочка. — Это очень много для меня значит. Теперь моя очередь. Платон, ты... чудо. С тех пор, как ты полтора года назад появился в нашей жизни, в ней шаг за шагом всё изменилось к лучшему. И то, что происходило с вами обоими, я пронаблюдала вблизи, поэтому я тоже не очень удивлена, я рада. Рада за Мартусю и за себя тоже, раз у меня будет такой зять. А Женька, он... — Она на несколько мгновений замолчала, прислушиваясь к себе. — Он говорит, что ему не страшно оставить на тебя дочь. И что с энтропией лучше сражаться вдвоём, тогда есть шанс победить её хотя бы в своей собственной жизни. И ещё... — Она опять умолкла, борясь с подступающими слезами. — Яков Платонович, он говорит, что рад, что спас вас тогда в Новгороде, потому что теперь у его внуков будет хотя бы один дед.

— Да два будет, чего уж там, — возмутился дядя Володя, и Мартуся поняла, что сейчас заревёт в три ручья и всё испортит.

— Спасибо, — сказала Риммочка одними губами, коснулась ладонью дяди Володиной щеки и добавила: — А теперь спой, пожалуйста, Володечка.

— Что тебе спеть, моя хорошая?

— Неважно. Просто спой.

После песен, под которые всем удалось успокоиться, разговор за столом шёл лёгкий и шутливый: о предстоящем переезде, встрече Нового года, концерте в детдоме, свадьбе Риммочки и дяди Володи. Тот хотел отпуск и медовый месяц "длиною в жизнь". Яков Платонович обещал ему неделю за свой счёт и "одну большую звезду вместо четырёх маленьких". Про звёзды Мартуся сначала не поняла, но потом оказалось, что в загс дядя Володя пойдёт уже майором. Потом он что-то шепнул Риммочке, так что она явно удивилась, а затем встал и сказал, что выйдет во двор покурить. Мартуся даже немного напряглась, что без него всё опять станет... сложнее, но обошлось. Просто все вспомнили, по какому поводу, собственно, собрались и стали говорить о Платоне. И тогда Мартуся решилась и первый раз рассказала историю их с Платоном знакомства: от спасения в подворотне до самой первой совместной прогулки с собаками. Рассказывая, она очень увлеклась и увлекла всех слушателей, и только закончив, сообразила, что прошло уже больше получаса, а дядя Володя так и не вернулся. Мартуся посмотрела на часы, потом на Риммочку, но та выглядела совершенно безмятежной.

Дядя Володя появился ещё четверть часа спустя. Остановился в дверях комнаты, улыбаясь лукаво и весело. В руках у него почему-то была его шапка-ушанка. Он кивнул Риммочке, и она вмиг составила в стопку несколько тарелок и освободила место на краю стола, куда он и положил шапку. О-ох, а потом Мартуся чуть не запищала от восторга, потому что в шапке сидел котёнок: чёрный, с белоснежным галстучком и такими же лапками, с целым веером белых усов, с зелёно-синими задумчивыми глазами.

— Так, Платон Яковлевич, этот подарок уже не тебе, а девочкам, — сказал дядя Володя. — Знакомьтесь, это Штольман, для своих Штолик.

Мартуся совершенно растерялась и с опаской посмотрела на Якова Платоновича, у которого знакомо ползла вверх левая бровь.

— Володья, это не смешно, — сказала Августа Генриховна сердито.

— Думаешь? Как по мне, так очень, — ухмыльнулся тот. — Но это не я придумал, котёнок детдомовский, его так назвали дети в честь тёти Насти, так что я решил, что не взять мы его не можем и переименовать тоже не можем. И вообще, по-моему, он похож, вон, даже галстук есть.

— Вынужден заметить, — сказал Яков Платонович, — что это не галстук, а, скорее, манишка.

— Жабо, — невозмутимо добавил Платон, и Мартуся зажала рот рукой, чтобы не захохотать.

Дядя Володя закатил глаза, а потом развернул шапку, чтобы ещё раз разлядеть котёнка как следует.

— Ладно, убедили, слюнявчик, — сказал он в конце концов. — Но всё равно — сходство налицо...

Мартуся не смогла потом вспомнить, кто засмеялся первым, может быть, даже все разом. Смеялись долго и громко, буквально до слёз, остановиться не могли. Котёнка происходящее смутило мало. Поняв, что быстро это безобразие не прекратится, он преспокойно улёгся и принялся вылизываться, и в этой невозмутимости точно было что-то неуловимо штольмановское.

Примечания:

Gott segne euch, Kinder! — Благослови вас Господи, дети!