Смерть Альбéрта Рудольштадта. Одинокая светлая странница (гет)

Открыв наконец глазá, Консуэло заметила, что на краю ванны лежит кусок белоснежного мыла. Она взяла мыло в ру́ки. Посередине красовалась отпечатанная эмблема мануфактуры — тонкий витой узор из множества мелких стеблей, переплетённых меж собой. Наша героиня поразилась филигранности орнамента. Была видна каждая деталь.

«Какой же искусный мастер исполнил эту работу и какими же инструментами?.. Коли бы этот рисунок имел более крупные размеры — выполнить его было бы гораздо легче», — невзирая на го́ре, мучившее ду́шу и сердце Консуэло, она не утратила способности видеть прекрасное, привитой ей ещё в певческой школе мелодиями и текстами чудесных гимнов и хоралов и, как следствие, развившейся внимательности своей натуры к тому, что могло усладить её эстетическое чувство.

Название фабрики было обозначено на чешском языке, что говорило о том, что оно было изготовлено в этой стране. Кусок был прямоугольным, со скруглёнными углами и источал ненавязчивый аромат полевых цветов, неизвестных нашей героине. Вероятно, они росли также в Чехии, но в краях, далёких от той местности, где находился зáмок Рудольштадт — где Консуэло не бывала никогда в своей жизни. Кроме того — этот приятный запах был не столь бесхитростен и прост, как можно было бы ожидать от растений, чья родина — поляны и луга́, на которые ступала её нога. В нём было что-то лёгкое, простое, но одновременно неуловимо-тонкое, изысканное. Наша героиня могла бы сравнить этот аромат с тем, какой была до предательства Андзолетто и как стала меняться после. И, как уже́ поняли наши уважаемые читательницы — эти цветы не росли также и ни там, где некогда путешествовала наша героиня со своей матерью, ни на протяжении той доро́ги, по которой она следовала из Ризенбурга в Вену.

«Хотя, быть может, это происходило тогда, когда я была совсем маленькой?.. Но, если это не так — неужели же, живя здесь год назад, я пользовалась тем же мылом, но не помню этого?.. Однако, в сущности, это и не должно удивлять меня. Ведь столько всего произошло с тех пор, как я спешно покинула этот за́мок, что так недолго был моим пристанищем, и потому такая мелочь вполне могла исчезнуть из моей памяти. И, быть может, Альберт смог бы рассказать мне о том, какие это цветы. Господи, какая горькая ирония!.. Но, в сущности, зачем мне знать это?.. И при каких же необыкновенных, странных, невероятных обстоятельствах мне позволено принять ванну — словно я кровная аристократка, законная жена сына баснословно богатого семейства и наследница всего имущества — хотя на самом деле это не так и никогда не будет так… Хотя я и сама не хотела бы такой судьбы́. Так что, быть может — как бы кощунственно и греховно ни звучала сия мысль — я должна быть благодарна за то, что моя жизнь складывается так, как складывается… Но больше в моей жизни не представится подобного случая, но я и не хотела бы желать этого и стремиться к этому. Невзирая на то, что я в течение целого года любезно пользовалась этим изобретением. Спустя ещё день я должна буду надеяться на то, что незнакомые мне добрые люди вечером впустят меня в свой дом и растопят для меня баню. Но, тем не менее, я могу признаться себе честно, что внутри себя я сетую на то, что буду лишена так многого, что было у меня здесь и в доме моего любимого учителя, коего сейчас ужé нет со мной, нет в этом мире — да приидет с ним Царство Небесное — отправившись в это вечное путешествие. Чистая одежда каждый день, всегдашние завтрак, обед и ужин, кров над головой, о коем не нужно беспокоиться… Но крыша над головой появилась у меня, когда мне было одиннадцать лет, и тому причиной стала болезнь моей матери, из-за которой она больше не могла петь. И именно потому всего более меня вводит в смятение вынужденное скитание из деревни в деревню… Наверное, мне стоит начинать петь, входя в каждую из них — своеобразно возвещая о своём приходе — дабы жители, чьи сердца тронет мой голос — вышли посмотреть, кто здесь поёт, а потом я могла бы, не навязываясь, попросить у них места на одну ночь и скромное пропитание… Господи, меня посетила странная мысль… А что… что, если бы Альберт чудесным образом остался жив и мы вместе с ним смогли бы вот так же уйти в странствие длиною в человеческую жизнь? У нас могли бы родиться дети. Но как бы мы стали обеспечивать их, давать всё необходимое? Нет, у нас бы не получилось это, они бы просто погибли. Но, быть может, у нас хватил бы благоразумия не рождать на свет невинных существ, что, умерев, стали бы ангелами?.. Но зачем, зачем сейчас я думаю об этом?! Эти мысли вводят меня в ещё большие горечь и отчаяние… Я должна забыть об этом, не должна думать…»