Смерть Альбéрта Рудольштадта. Одинокая светлая странница (гет)

Предупреждение: Есть эротические сцены.

Консуэло окунула мыло в воду, отчего на воде образовалось немного белоснежной пены с прозрачными пузырьками — не слишком большими, но и не совсем мелкими.

Она покрутила кусок в руках, отчего этой субстанции, похожей на волшебный снег, стало ещё больше, и последняя густо окутала ладони и запястья нашей героини.

Лёгкий цветочный аромат заполнил всю ванную комнату.

Консуэло провела пальцами обеих рук по хрупким запястьям, плечам, груди́, части спины и шее — ощутив особенную, филигранную, тонкую нежность там, где коснулась подушечками кромки воло́с. Эти движения нашей героини напоминали объятия. Наконец она дошла до сосков и нежданно ощутила приятное томление, но через мгновение усилием воли поспешила переместить руку на тонкую талию и безотчётно омыла плоский живот.

«Вот так ты мог бы ласкать и целовать меня… я бы чувствовала это каждой клеточкой своего тела и трепетала от каждого легчайшего прикосновения твоих тонких и горячих губ… Господи… — невольно пришли к Консуэло мысли. Перед своим внутренним взором она видела Альберта, ощущала касания его ладоней… Но, словно очнувшись, наша героиня попыталась одёрнуть себя. — О чём только я думаю! Это же святотатство!.. Да и ведь нам и при твоей жизни никогда бы не суждено было даже просто обняться без всякой причины, но как мужчина и женщина — по причине высоких моральных принципов, что движут нами обоими — даже если бы нашёл в себе мужество признаться мне в своём чувстве — ты бы никогда не смог позволить себе подобного, а я бы не посмела просить, даже если бы очень желала. Но — безумная мысль… коли бы произошло чудо и наш брак был разрешён твоими родными… — то всё бы происходило именно так… Неужели же теперь эта сладостная му́ка будет преследовать меня еженощно?.. При жизни, выражая свою любовь, ты даже не касался меня своей ладонью в тех обстоятельствах, когда я могла бы ясно ощутить и запомнить это. Но мне хватало твоих слов, а взгляды всегда говорили гораздо больше. Да, ты выносил меня на руках из подземелья, из пещеры Шрекенштейна — но тогда я была почти без сознания и не понимала ничего… Да, я брала твои холодные и дрожащие ру́ки в свои перед твоей смертью, но сама я тогда была движима более состраданием и безумным желанием помочь, нежели любовью к тебе как к мужчине. Да и чувствовал ли ты это, осознавал ли, мучимый приближением агонии?.. Мне суждено всегда быть такой же почти худой, как сейчас — и, быть может, ведя полуголодное существование, я похудею ещё больше, мой живот никогда не округлится, я никогда не смогу подарить улыбку собственным детям — как и ты не познаешь счастья отцовства, а ты был достоин этого как никто другой. Это было бы высшей наградой за то одиночество, что испытывал ты все двадцать пять лет, что прожил на земле без своей матери — скитаясь по свету, томясь в подземелье или пребывая среди родных, принужденный соблюдать строгие правила светского этикета…»

Наконец ладонь нашей героини достигла лона и легла на него.

— Господи… — на этот раз Консуэло не смогла сдержаться, чтобы не заговорить вслух. — Всего лишь легчайшее прикосновение… я не думала, что это бывает вот так — почти сразу… — она невольно сделала едва слышный короткий неглубокий вдох и на мгновение прикрыла глаза́. — Господи, помоги мне остановиться… нет, нет, я не хочу… Что же со мной? Никак дьявол искушает меня?.. Но я не желаю сопротивляться, у меня нет сил…

И пальцы нашей героини заскользили по влажной коже. Консуэло делала всё безотчётно, инстинктивно, по наитию. Возбуждение на́чало нарастать. Она ощутила стремление как можно скорее достичь кульминации этой неземной сладости и одновременно до бесконечности продлить ожидание вершины небывалого доселе удовольствия, признаваясь себе в том, что последнее отчасти продиктовано какой-то странной, непредвиденной страстью к истязанию собственного се́рдца и в своеобразной степени — те́ла.

В минуту, как казалось нашей героине, наивысшего наслаждения, вся она задрожала, а затем резко согнулась почти пополам вперёд там, где был низ живота, ставший каменным, в короткой судороге и застыла так на несколько мгновений.

Переполненность этим состоянием требовала какого-то выхода, высвобождения и была вложена в одно-единственное слово, что вырвалось у Консуэло шёпотом:

— Хорошо…

Но после этого напряжение не спало, а напротив, становилось всё сильнее, перейдя тот предел, когда его можно было вынести. Нашей героине стало страшно и мир на минуту померк перед её глазами — не осталось ничего, кроме этого блаженства, ныне, как чувствовала Консуэло, грозившего лишить её жизни. Нашей героине хотелось потерять сознание — только чтобы перестать ощущать крайне болезненный экстаз, ставший похожим на пытку — кой не в силах были вместить её душа́ и тело.

«Нет, нет, Господи… Что Ты делаешь со мной?.. Неужели же я умираю?.. Я не выдержу этого. Я умру. Я сейчас умру. Прошу Тебя, прекрати это… — Консуэло ощущала потребность прошептать эти фразы, но из-за полуобморочного состояния не могла даже шевелить губами. — Какая же постыдная смерть… Что ж, видимо, я заслужила её… Я готова принять свою кончину и все му́ки… Но пусть же только никто не станет свидетелем моей агонии — не наказывай этих людей более, чем они уже́ пережили и сверх тех испытаний, что предстоят им завтра — похоронить собственного сына и племянника».

Внезапно она ощутила в своём лоне незнакомое доселе тепло и скопление влаги внизу живота, что вместе с несколькими короткими вдохами и выдохами в течение выплеснулась наружу, и вода поглотила эти стру́и.

После этого напряжение резко спало и тело нашей героини тотчас же расслабилось. Испытывая дурноту, не открывая глаз, положив руку пытаясь справиться с сильной тошнотой, приложив руку к груди, беспрестанно сглатывая, Консуэло вновь опустилась в ванную и на какое-то время осталась неподвижна. Она чувствовала, как колотилось её сердце, кружилась голова, и пыталась отдышаться. Весь остальной мир по-прежнему не существовал для нашей героини.

«Господи, почему же мне так плохо?.. Я знаю — это кара. Но… я столько пережила за этот день, я была совершенно ослаблена, и потому не смогла противостоять этому искушению, этому наваждению — так разве же я не заслуживаю прощения?.. Прости меня, Альберт. Да, без сомнения, это грех. Я не смогла перебороть себя. Но, Всевышний, в этот момент я думала о своём возлюбленном, и быть может, потому ты пощадишь меня?.. И, быть может, ты, Альберт, напротив, был бы счастлив, если бы мог знать о том, что я испытала только что. И я знаю, что, коли бы судьбе было угодно соединить нас — в брачном союзе с тобой я не ощущала бы ни капли страдания… Но а что, если мой любимый стал бы придерживаться каких-то своих, религиозных взглядов, убеждений и никогда не прикасался ко мне, исключая объятия в трудную минуту или с тем, чтобы разделить радость, и даже не целовал меня? Как бы я себя чувствовала тогда? Смогла ли бы я что-то в конце концов сказать ему?.. Я не знаю, что ответить само́й себе на этот вопрос. Возникло ли бы у меня подобное желание, коли бы мой избранник остался жив, оправился окончательно от своей болезни и коли бы его семья, уверившись в том, что моя любовь сотворила чудо — благословила наш брак? А быть может, он стал бы ждать изъявления этого желания с моей стороны, ни словом, ни намёком, ни взглядом не выдавая своих чувств? Да, Альберт был бы вполне способен на это. Его сильная воля во всём, что важно для него в жизни — свидетельство тому. Я же также никогда не осмелилась бы заговорить первой. И так мы могли бы прожить до конца дней… Господи, какие же противоречивые и оттого мучительные мысли и неразрешимые вопросы посещают меня! Но что сейчас значат они, что могут изменить?.. Однако, как бы то ни было — конечно же, эта тайна навсегда останется только со мной. Но… Альберт, быть может, твоя душа́ была со мной в эти блаженные минуты?.. Если это так, то пережитое останется между нами».

За этими мыслями Консуэло не сразу осознала, что самочувствие её очень скоро стало не просто прежним, но значительно улучшилось по сравнению с тем, в каком состоянии наша героиня находилась до этого, нового для неё опыта. Взгляд Консуэло постепенно прояснился, голова перестала кружиться, тошнота отступила, сердце перестало биться, словно птица, пойманная и посаженная в клетку.

«Всевышний, я не знаю, Ты ли послал мне это благоволение, это чудо, но… я должна признаться Тебе, что мне вновь хочется жить, что у меня появились силы для этого, что тоска отступила настолько, что уже́ не заставляет мою ду́шу неметь, холодеть и мертветь, сжимая в своих тисках. Имею ли я право ощущать хотя бы некоторое облегчение? Ведь я так просила о нём. Одно я знаю точно — это был акт любви. Я могу ещё много раз без страха признаться Тебе в этом. Я так запоздало победила в себе страх перед этим чувством — но оно — как и совершённое мною только что — остаётся искренним. Так разве же не заслуживаю я награды, воздаяния?..»

Продолжая находиться в подобных размышлениях, сомнениях и всё ещё в некотором смятении и непонимании, она омыла свои но́ги.

Процедура была завершена.