Упала, очнулась - султанша! (джен)

Примечания:

WARNING! Всё ниженаписанное — всего лишь мнение фанфичной Хатидже, изменённого персонажа, и ни в коем случае не преследует цель оскорбить кого-либо ни прямо, ни косвенно.

— Это замечательный выбор, Хатидже! — радостно произнесла Валиде. — Мы с Дайе как раз обсуждаем перечень твоих свадебных подарков, подойди, скажи, что думаешь.

Внутренняя жаба довольно потёрла лапками. Это не приданое, которое отходит жениху, а то, что я получу в свою собственность. У меня будет своя земля, может, даже своё поместье! Чудесно! Искандер, ты мне уже нравишься. Чуть-чуть.

Итак, что у нас здесь? Побрякушки, побрякушки, ткани, ткани, золотые тарелки... маманя, а где хата?

— Торжество и никах пройдут здесь, в Манисе, — продолжала вещать Хафса. — Потом вы отправитесь в Стамбул, чтобы засвидетельствовать своё почтение падишаху, и дальнейшую вашу судьбу определит уже он.

Как мило.

— Вероятно, Искандер станет визирем Совета, поэтому вам подберут достойный дворец неподалёку от Топкапы.

— Матушка, — робко опустив очи долу, прошептала я, — а когда паша... прибудет сюда?

— О, дорогая, понимаю твоё волнение. Чтобы всё подготовить, потребуется около двух недель, поэтому, думаю, когда начнётся лето, он уже будет здесь.

Дело дрянь. Старичка с корабля под венец сдёрнут, я даже поговорить с ним не смогу. Мама, выручай!

— Валиде, возможно ли мне увидеться с ним? Разумеется, при свидетелях, просто узнать друг друга получше, — спросила я.

— Это... не положено, — медленно проговорила Хафса. Было видно, что она против, но мой умоляющий взгляд и пыл, с которым я ухватилась за её ладонь, своё дело сделали. — Однако при должной удаче вполне возможно.

— Пусть Сулейман присутствует как представитель падишиха, — я с облегчением поцеловала её в щёку и прикрыла глаза. Одной проблемой меньше. Мать нехотя кивнула, но тут же добавила:

— Разумеется, мы все пойдём вместе.

Вот это уже проблема. Как бы её отговорить? Ведь логичнее, что девушку к жениху сопровождает мать, а не брат, поэтому будет сложно. Либо с её согласия создать лишь видимость присутствия, попросив остаться за дверьми, либо взять эффектом неожиданности: поставить перед фактом, что говорить будем только мы с Сулейманом.

Я замерла.

А почему бы, собственно, не посвятить Валиде в мой план? Не думаю, что идея отдать дочь в постель старику вызывает у неё дикий восторг. Она, наверное, опасается, что паша взбрыкнёт и пожалуется султану, но если создать нам всем алиби, чтобы Искандер не мог ничего доказать? Может ведь выгореть!

Я уже открыла рот, но в последний момент прикусила себе язык.

Если не выгорит — вся затея псу под хвост, мать обязательно проверит на девственность. Готова ли я рискнуть собственной судьбой, не имея достаточных доказательств на руках, чтобы убедить Валиде? Однозначно нет.

— Ты что-то хотела сказать, Хатидже?

— Нет, мама. Давайте вернёмся к обсуждению свадьбы?

А ещё меня дохуя пугает, что по истории Хатидже впервые вышла замуж не в семнадцать, а в двадцать два.

* * *

— Как вам спалось? — вежливо спросила Гюльфем. Сама она выглядела отлично — отдохнувшая, свежая и до отвращения счастливая. В прошлой жизни мне пару раз доводилось встречать таких людей — от них за километр несло эйфорией, и обычно они не вызывали у меня никаких чувств, кроме, может быть, маленькой капли зависти — но сейчас это ощущение казалось избыточным, давящим на нервы.

— Сносно, — сухо сказала я. — Расскажи мне о брате.

— Что именно вас интересует? — удивлённо вскинула брови наложница.

— Мечты, стремления. Чего хочет достигнуть? Как дела в санджаке? Каковы направления внешней и внутренней политики?

— Мы не говорим о таких вещах, — смутившись и покраснев, прошептала Гюльфем. Пришёл черёд удивляться уже мне — Сулейман зовёт её каждую ночь, напрочь забыв про Фюлане, один раз даже оставил на день до следующей, не могут же они всё это время трахаться, словно кролики, потому что должен быть предел у человеческих сил. Но если поверить, то что же они делают?

— Шехзаде увлекается ювелирным делом, он создаёт прекрасные украшения, а я читаю книги в это время, — опустив глаза, ответила девушка.

С Гюльфем было комфортно молчать и думать о чём-то своём, ведь обычно человек, погрузившись в собственные мысли, рано или поздно приходит к размышлениям об одиночестве, а когда ты ощущаешь, что рядом кто-то есть, психологически сложно сделать печальные выводы. Она не хотела нарушать сложившуюся тишину, а, казалось, получала от неё удовольствие — там, где любая наложница попытается, согласно правилам ублажения, завести беседу с господином или что-то ему предложить, Гюльфем ничего не предпринимала.

С ней было мистически хорошо сосредотачиваться.

* * *

Я откинулась на спину диванчика, вытянув вперёд ноги, и размышляла. Фатьма, расположившаяся рядом, насмешливо фыркнула.

— Ты теперь почти замужняя женщина.

— Заткнись.

Занятая предсвадебными хлопотами (мама по какой-то причине сочла очень важным моё мнение по поводу каждой ссаной тарелочки, каждого ебучего отреза ткани), я упустила один очень важный момент.

Я уезжаю от семьи как минимум на несколько лет. С Валиде, братом и сёстрами можно будет только увидеться раз в год, если повезёт, и письма слать.

А незнакомый паша как раз обоснуется рядом, ближе некуда.

Это удручало.

Бейхан, казалось, радовалась за меня, но с каким-то оттенком грусти и страха: она следующая на очереди. Фатьма завидовала скорой свободе, жизни самостоятельной взрослой женщины. Шах же продолжала злиться, потому что мне уделялось ещё больше внимания, подарки, поздравления, да и отца увижу. К тому же малявка поняла, что я покину семью, и пыталась как-то этим задеть, за что неизменно огребала.

— Ты уедешь! — с каким-то злым торжеством заявила она однажды, когда мы, каждая со своими служанками, случайно пересеклись в коридоре. — Уедешь, и во дворце больше места станет!

— Да мне свой построят, получше этого, — фыркнула я. — И папу буду часто-часто видеть, в отличие от тебя.

Глаза девчонки увлажнились, губы задрожали, и она устремилась в глубину коридоров, преследуемая рабынями.

А мне совершенно не было стыдно.

— Не боишься? — серьёзно спросила Фатьма.

— Ещё как боюсь, — отозвалась я, нервно стискивая пальцы. Мне всего лишь семнадцать лет, ну какое замуж? Захочет муж в моменте изнасиловать — и никакой Сулейман не спасёт.

— Ты уже подобрала себе рабынь?

Меня подбросило, как ужаленную. То, что подруги отправятся следом, казалось чем-то настолько естественным, что не требует никаких подтверждений, но мать-то об этом не знает.

— Фати, ты гений! Спасибо, что напомнила! — затараторила я, устремившись к двери. Нужно срочно передать Валиде, кого я точно планирую взять с собой в путь после замужества. Хорошо, что до её покоев путь довольно близкий, особенно если бегом.

— Лале и Мёге едут со мной, — решительно заявила я, в очередной раз усевшись возле матери. Она лишь вздохнула.

— Как скажешь, двоих девушек вполне можно отправить в качестве твоей личной прислуги. Есть ещё пожелания? Может, посмотришь новые ткани?

В ответ я лишь скривилась.

* * *

Несколько недель спустя.

Меня трясло. Противный комок застрял в горле, и спустя два стакана воды я отчаялась удалить его оттуда, решив просто смириться. Сегодня всё решится — превратится ли моя следующая жизнь в ад или будет относительно нормальной.

Сегодня наша встреча с пашой. Сулейман, ехавший перед каретой на коне, отвлечёт Валиде, и я успею сказать то, зачем приехала. Пяти минут на принципиальное согласие или отказ вполне хватит.

В той, подёрнутой завесой прошедших лет прошлой жизни я не верила ни в Бога, ни в Дьявола. Я верила в людей, которые каждый день, каждую секунду совершают выбор.

Открыв глаза в теле младенца, любой бы пересмотрел свои взгляды на религию. Это случилось и со мной — на несколько лет я действительно уверовала в то, что там, наверху, кто-то есть. Правда, полагая, что ему-то уж точно всё равно, как его окрестили люди и с каким текстом обращаются в молитве.

Потому что слова — это всего лишь инструмент для передачи главного. Желаний. Намерений. Просьб.

Соответственно, вся моя тогдашняя вера сводилась к двум постулатам: Бог есть, но где-то далеко. Относись к другим так, как хочешь, чтобы они относились к тебе. Всё. Точка. Остальное — мишура, которая, увы, пока что обязательна к выполнению.

Впервые за все жизни столкнувшись с опасностью потери близкого человека, я искренне молилась. На коленях просила Его, кто бы он ни был, не дать умереть мучительной смертью невинному малышу. Человечку, который любил бегать, прыгать, играть точно так же, как я сама, который не сделал в жизни ничего плохого, который даже пожить толком не успел.

Но меня не услышали.

Или услышали, но послали нахуй самым вежливым способом — игнором. Орхан отправился гнить в сырой земле. Миллионы детей умерли до него, миллионы умрут после. Он не первый, он не последний, но ещё никогда я не видела этого лично. Знала, да, но это же где-то там, далеко. Может случиться с кем угодно, но не со мной.

Если Орхан был за что-то наказан, то мы все будем гореть в аду. Потому что божество, способное так легко забрать жизнь того, кто не сделал ничего дурного по нашим меркам, церемониться не станет.

Либо же он умер просто так. Ни за что. И никто ему не помог выжить, не восстановил справедливость. Это объяснялось очень легко и просто — мы не можем понять смысл божьего промысла, потому что его, сука, нет.

Со дня смерти Орхана я больше никогда не молилась.

Выполняла механические действия, как раньше, но уже без мысленных обращений. Просто потому что так надо. Потому что иначе сожгут. Вопросом — как я здесь оказалась? — старалась не задаваться, не забивать голову. Просто сложилась такая комбинация нейронов, как будто я жила другую жизнь, а на самом деле нет. Один шанс на квинтиллион. Воспоминания, чувства, всё, что мы есть — всего лишь огромная последовательность этих маленьких клеточек.

И сейчас, когда уже показались верхушки башен гостевого дворца, мне очень хотелось молиться. Занять себя хоть чем-то, создать видимость того, что я сделала всё возможное.

Но это, увы, бесполезно.

— Хатидже, — обратилась Валиде, успокаивающе положив руку на плечо, — не переживай. Аллах милостив, он даст вам с пашой счастье.

Я горько усмехнулась. Аллах... Страшно осознавать, что в мире нет справедливости, что выживает только сильнейший. Вот и придумали себе психологический щит, утешение — на самом деле промысел есть, просто мы его не понимаем в силу своей ущербности.

— Спасибо, мама. Ты помогаешь больше, чем он.

Айше недовольно нахмурилась, но одёргивать не стала, списав, очевидно, на нервы. Спустя пять минут молчаливой тряски карета дёрнулась и остановилась. Мы приехали.

Ну, погнали наши городских.

Я ступила на твёрдую грязную землю, приняв руку Сулеймана, уже спешившегося и стоявшего возле дверец. Слегка кивнула и встретила ответный кивок. План в силе. Отошла в сторону, чтобы не мешать выходящей матери, осмотрелась и наткнулась на проницательный взгляд тёмных карих глаз пожилого мужчины в дорогих одеждах, стоящего перед вереницей слуг.

Искандер.

Я наклонила голову в знак приветствия, он отзеркалил жест и направился к нам. Волосы с проседью, лицо покрыто морщинами, пусть и не слишком глубокими. Шагает уверенно, спину держит прямо. Но у него уже закат жизни, как ни крути. А у меня рассвет.

— Госпожа, — выразил мужчина своё почтение Валиде. Она кивнула в ответ. — Я счастлив, что вы с семьёй почтили меня своим присутствием. Это большая честь.

— Спасибо, паша.

— Не желаете ли пройти в дом? — указал он рукой. — Повара постарались к вашему приезду.

— Разумеется, мы с удовольствием попробуем их угощения.

Сулейман до боли сжал мою ладонь.

Примечания:

Ура, меня не выперли!