Парадокс выбора (джен)

Люди не меняются слишком быстро и резко, это неестественно. На данный процесс требуется время, и достаточно много. Пересмотр жизненных приоритетов, целей, мечтаний и собственного взгляда на жизнь.

Однако, когда в дело вступает ментальная магия, эти правила не работают. Она может сломать, перекроить личность так, как только угодно. Лишь бы хватало мастерства для того, чтобы не убить реципиента в процессе.

Сам же Уильям толком и не может описать всё, что в нем изменилось на момент начала учёбы. Вроде бы всё примерно и то же самое, но некоторые реакции и ассоциации будто искажены отражением кривого зеркала. Даже так — он не инвалид с ментальной травмой после пережитого.

Уж что-что, но ценить и выражать благодарность тем людям, которые и вернули его в относительную «норму», он умеет. И отрицать их заслуги в его ремиссии было бы глупо.

Изменения происходят с каждым из нас каждую секунду нашей жизни, просто они настолько мизерные, что мы этого не замечаем. Никто и никогда не стоит на месте. Потому и страшиться перемен — глупо. Конечно, всё это лишь вопрос субъективного восприятия, однако сам Уильям думает именно так.

Ему нет никакого смысла паниковать, переживать и мучить себя мыслями о переменах в самом себе. Зачем? Лучше он сконцентрируется на полном восстановлении, чем на лишней рефлексии и одних и тех же мысленных проблемах.

И самая основная «проблема» конкретно сейчас — его восприятие Лили. Хоть она и находится довольно часто рядом, но проблески незримого влияния Софии всё равно просачиваются. Слишком сильно она залезла ему в мозг, чтобы так просто уйти оттуда.

К счастью, за первыми школьными буднями он смог от этого отвлечься, хоть частота применения успокоительных настоек увеличилась в полтора раза. Странный побочный эффект от пережитого — паника при длительном нахождении в толпе.

Если до всего этого он не слишком любил большие скопления людей, но спокойно в них находился, как на тех же праздниках Гриффиндора к примеру, то теперь его начинает легко потряхивать уже спустя пять минут.

Как-что-зачем и самое главное почему, сам Моррисон не знает. Его познаний в медицине недостаточно для столь глубокого анализа, а психологом хорошим он никогда не был, так, лишь базовая эмпатия и собственный опыт.

Такой «забавный» эффект появился только в школе, ведь до этого он вот вообще ни разу не был в большом скоплении народа, закрывшись в своей комнате сразу, как только его выписали из больницы. Повезло, что отец смог выбить ему отдельную палату, ибо госпитали были практически переполнены после того «землетрясения», в котором пострадало куда больше волшебников, чем магическая Германия того хотела бы.

Одним из первых важных событий школьной жизни стали занятия у профессора Флитвика, на которые тот всё-таки пригласил Уильяма сразу после первого урока по чарам.

Углублённый факультатив по заклинаниям у Флитвика проходил в большой светлой аудитории на третьем этаже — той самой, где потолок был заколдован под стеклянный купол, и солнечные лучи, отражаясь от усиленного магией стекла, мягко ложились на парты и мантии, при этом не напекая.

Присутствовали только шестые и седьмые курсы сразу со всех факультетов.

Профессор уже ждал у кафедры, подпрыгивая на носках и перебирая записки — как всегда взволнованно, с тем особым блеском в глазах, который бывает только у тех, кто по-настоящему любит своё дело.

На факультатив пришло с десятка два учеников с разных факультетов. Несколько семикурсников из Когтеврана, парочка девушек и парней Пуффендуйцев, из Гриффиндора — Уильям, Джеймс и Сириус. Со Слизерина ещё с человек пять.

Моррисон пришёл одним из первых, сел ближе к окну. В зале пахло старой древесиной, пергаментом и тонкой, почти незаметной магией, которая витала тут, как статическое электричество.

В какой-то момент он заметил движение у входа — и взгляд сам собой скользнул в сторону двери.

Северус Снейп.

Он прошёл по проходу между партами, молча, с опущенным взглядом, но походка его была не сутулой, как прежде, а собранной. Осанка. Ровные шаги. Мантия не тащилась по полу, а была как раз по размеру. Волосы — не жирные сосульки, а просто гладкие, будто аккуратно причёсанные. Одежда — простая, чёрная, но ровная, выглаженная. Ни запаха затхлости, ни отблеска вечного недосыпа под глазами, да даже той же вони от испарений вообще нет.

Моррисон отметил всё это безо всякой злобы или шока.

Меняются все.

Кто-то — резко. Кто-то — как Снейп. Медленно, почти незаметно, как вода, точащая камень.

Хотя это, наверное, из-за его общей незаметности на фоне школьной жизни. Но всё равно — не теми становятся, кем были год назад. Или даже месяц.

Моррисон чуть наклонил голову, будто прислушиваясь. Внутри было тихо. Ни вспышки раздражения. Ни старой неприязни. Просто… любопытство. И лёгкое, призрачное удивление.

Наконец ему хватило мозгов привести свою внешность в порядок. Может, так на него повлиял тот инцидент в конце прошлого учебного года? Кто ж его знает.

Флитвик стоял на возвышении возле кафедры, которая была ему по пояс — и, казалось, слегка возвышалась над преподавателем.

Он откашлялся, но, как всегда, вместо громкого призыва к тишине просто улыбнулся — и зал, сам собой, стих. Ну да, мало кто захочет злить маленького боевого гнома, кх-м. По крайней мере не сам Уильям, не после того, как видел его выступление на турнире.

В этой тишине магия его голоса звучала особенно чётко: не усиленная чарами, а выверенная десятилетиями практики, словно каждое слово резонировало с воздухом в зале.

— Итак, дорогие мои, — начал он звонким голосом, сцепив руки за спиной. — Добро пожаловать на факультатив по расширенному курсу заклинаний. Для кого-то это будет погружением в любимую дисциплину, а для кого-то, смею надеяться, — началом настоящей страсти.

В голосе его звучало и лёгкое возбуждение, и искренняя доброта. Он словно верил в каждого из них, уже сейчас.

— Нам предстоит много работы. И, предупреждаю сразу, приятной прогулки это не обещает. Мы с вами углубимся в принципы формирования чар, изучим методы энергетического контроля, обратимся к фокусировке без опоры на слова, то есть — к невербальной магии, а в старших модулях коснёмся и элементарного заклинательного творчества.

Он выдержал паузу, словно ожидая, что кто-то испугается. Никто не испугался, но Джеймс скосил глаза на Сириуса с видом «ну вот, понеслась».

— Однако сегодня, — продолжил профессор, — мы начнём с основ. А именно — с этикета и правил дуэльного взаимодействия. Потому что любая магия, если её применять в присутствии другого мага, — уже потенциально акт агрессии.

Профессор прошёлся вдоль доски лёгкой походкой, смахнул меловую пыль с мантии и коснулся кончиком палочки деревянной панели. Она раскрылась, превратившись в миниатюрную арену: две крошечных фигурки колебались на круглом подиуме, будто готовясь к дуэли.

— Взаимное покло­нение, — сказал он, — не просто формальность. Это способ выразить уважение к сопернику и его способностям. Даже если вы его презираете. Даже если вам хочется его проклясть.

Модельки поклонились друг другу — синхронно, зеркально.

— Палочка должна быть направлена вниз до начала поединка. Первая атака разрешается лишь после сигнала. Не допускается применение запрещённых заклятий, оружия, зелий или внешней магической помощи. Также крайне не приветствуется… — тут он чуть наклонился вперёд, голос сделался чуть ироничным, — использование «случайных» отвлекающих реплик, вроде: ой, знаешь, ты такой идиот, или ой, твоя мать… Ну вы поняли. Ни в коем случае не говорите такое своему оппоненту. Это не покажет ваш уровень превосходства над соперником, напротив, с большей долей вероятности, понизит вас в глазах окружающих и вашего потенциального врага.

Зал тихо захихикал. Уильям сдавленно улыбнулся, не ожидая услышать даже намёка на шутку про мать в стенах Хогвартса. Это было… смело, учитывая нынешние нравы.

— Нарушение этих правил будет караться… — он прищурился, — не отчислением, но неприятным разговором со мной. А это, поверьте, хуже.

Флитвик позволил себе усмешку, потом стал серьёзен.

— Всё это — не просто дуэль. Это обучение концентрации. Равновесию. Контролю. Ведь чтобы овладеть невербальной магией, вы должны научиться сдерживать импульс сказать вслух. Удерживать мысль от расплескивания, как воду в чаше.

Он провёл рукой — арена исчезла.

— А теперь, — добавил он, — встаньте, пожалуйста. Разомнитесь. Будем практиковать правильную стойку, движение корпуса и основные жесты. После же проведём первый круг дуэлей, чтобы я оценил ваши навыки.

Голоса зашевелились, скрипнули стулья, задвигались мантии. Моррисон поднялся, плавно, без лишних движений. Он чувствовал, как в воздухе нарастает всеобщее легкое волнение — смесь спортивного интереса и попытки не выглядеть глупо.

Хоть успокаивающее зелье, которое он пьёт с утра, делает его немного сонным, но, что парадоксально, на реакцию никак не влияет, к счастью. Не хотелось бы позорно пропустить пустяковое заклятие.

Когда пары начали выстраиваться для первых дуэльных упражнений, в зале воцарилась оживлённая, но не шумная суета. Ученики перебирали палочки, тёрли ладони, смеялись, искали глазами знакомых — кто с интересом, кто с опаской.

Флитвик с лёгкой улыбкой скомандовал:

— Ваша задача — продемонстрировать уровень, с которого мы начнём. Без тяжёлых заклятий и без намеренного вреда, разумеется.

Когда назвали его имя, Уильям шагнул вперёд без промедления.

— Противник: Эван Розье, — отозвался голос профессора.

На секунду он будто услышал собственное сердцебиение — глухой, вдавленный удар.

Из круга медленно вышел Розье.

Уильям знал, что тот будет здесь. Знал, что они могут столкнуться. И всё же — довольно неожиданно вот так вновь стоять напротив слизеринца. С того самого четвёртого курса, с той «мести» — поспешной, дурно продуманной, эмоциональной — Розье изменился. Резко, болезненно, почти с вызовом, наверняка под влиянием разъярённого отца.

Теперь перед ним стоял уже не тот слизеринский наследничек, кичащийся связями родителя и брызжущий самодовольством при каждом слове. Нет, этот человек был другим. Более… опасным?

Светлые волосы — коротко подстриженные, но выложенные с точностью до миллиметра, подчёркивая угловатое лицо. Ни следа подростковой лени, ни намёка на лоск только для галочки. Мантия — дорогая, гладкая, аккуратно подогнанная. Взгляд — выверенно холодный, будто оттачиваемый годами. Не злобный, нет. Хуже. Промораживающий. Как будто тот, кто смотрит, уже приговорил тебя — и теперь просто играет с формулировкой обвинения.

Он стоял прямо, чётко, с таким выверенным контролем, что в нём не осталось ни одного лишнего движения.

Моррисон не мог не признать: от того прежнего, изнеженного, громогласного Эвана не осталось ничего. Он словно снял с себя кожу и выжег остатки самодовольства до основания. И выковал что-то новое. Ну, или это сделал его отец с помощью Круцио. Кто знает…

Меняются все, — снова, с холодной насмешкой подумал Уильям, — некоторые — с остервенением.

Они поклонились, едва заметно. Ни один не отвёл взгляда.

Палочки — вниз.

Флитвик дал команду.

Началась дуэль.

Команда прозвучала почти невесомо, как вдох.

— Начинайте.

Первые заклинания взмыли почти одновременно. Розье — чёткое Expelliarmus, с почти филигранной аккуратностью, выверенным замахом и без слов. Красный луч сорвался с кончика палочки точно в цель с поразительной для таких чар скоростью — но запоздал.

Ответ Уильяма вышел быстрее, также невербальный.

Protego — лениво, в пол оборота, и уже следом — Depulso. Напор — как удар кулаком в грудь. Розье подался назад, но устоял, лишь мантия вильнула по воздуху.

Секунда — и бой вновь вспыхнул с новой силой после приветственного обмена ударами.

Розье начал наращивать темп, метая череду заклинаний: ослепляющее, связывающее, замораживающее. Он работал, как учили: сдержанно, точно, благородно. Не магия, а демонстрация контроля. Всё было верно. Всё — по инструкции. И практически каждые чары — невербально. Крайне неплохо, по мнению Моррисона.

Но в ответ летела не магия, а что-то другое.

То, что шло от Моррисона, было грубым, плотным, почти физическим. Не просто заклинания — напор, мощь, чистый объём энергии, как если бы каждое движение палочки весило тонну. На шок от собственных сил не было особого времени, потому он лишь наращивал темп, желая побыстрее закончить и обдумать всё более детально.

— Everte Statum, — воздух колебался, пока прозрачная воронка стремительно летела. Розье отшатнулся, приняв на щит и щурясь, мантия трепыхалась от ударного импульса чар.

Зрители замолкли, полностью поглощённые интенсивной дуэлью льва и змеи.

— Incarcerous, — верёвки вырвались из воздуха и свились перед грудью, но тот ещё успел отмахнуться.

— Confringo, — пущенное вниз, в пол, взметнуло крошево камня прямо в ноги Розье, и тот запнулся.

Всё ещё держался. Двигаясь по кругу просторной арены, шаг за шагом, с выверенными манёврами, Розье отбивал атаки — но становился медленнее. Он начинал защищаться. Только защищаться.

А Уильям продолжал давить. Без пафоса. Без изящества. Без единого взгляда на Флитвика, без пауз и показных жестов.

Просто шёл вперёд — как шторм.

Когда Розье попробовал контратаковать — Stupefy, с тёмной прожилкой раздражения в голосе, ибо не хватало концентрации на чары без слов, — щит Моррисона треснул, но не пал. А в следующее мгновение в живот Розье врезалось Depulso, уже сильнее, и слизеринца отшвырнуло на спину, банально проломив его щит.

Уильям успел заметить широко раскрытые от шока глаза у оппонента, прежде чем тот отлетел.

Он перекатился, встал, но запыхался. На лице выступил пот. Пальцы на палочке дрогнули.

И тут же — Expulso, снова в пол рядом, каменная крошка и гулкий взрыв воздуха загородили обзор и пошарпали тело Эвана.

За ним — обычные чары левитации, и Розье дёрнуло вверх, ноги и руки свесились вниз, как у марионетки.

Напоследок невербальное обезоруживающее, и палочка слизеринца падает рядом с Моррисоном. Тот не стал её ловить или поднимать.

Уильям подошёл на шаг ближе, поднял палочку.

— Сдаёшься?

Тот повис, будто проклиная собственное дыхание. Губы сжались в узкую линию.

— Да.

Палочка в руке Моррисона спокойно поникла. Он отступил на два шага — и тут только понял, что у него слегка дрожат пальцы. Не от усталости. Просто накрыло.

Флитвик хлопнул в ладоши и с чуть обеспокоенным выражениям лица заговорил:

— Отлично! Именно такой уровень мы и хотим видеть! Молодцы оба!

Розье, едва опустившись на ноги, молча отошёл в сторону, предварительно ленивым движением руки притянув палочку с помощью манящих чар. Это… уровень. Он шёл прямо, спокойно, но лицо у него было выжженным.

Без злости. Без обиды. Только осознание: его задавили. Не ловкостью. Не хитростью.

Голой, беспощадной силой.

Кажется, Уильям всё-таки прав — участие в ритуале Второго Прорыва, в котором он стал проводником по «доброй воле», что-то в нём поменяло. Вроде бы магия осталась прежней, структура — та же, но плотность качественно изменилась… если попытаться облечь чувства в слова. Напряжение внутри — как в гудящей медной жиле, скрученной вдвое.

Феномен того, как колдуют маги, на удивление не был изучен. Нет, скорее не так. Парень читал трактаты на эту тему, когда интересовался магическими каналами и прочим. Однако оказалось, что в теле у мага нет никаких дополнительных органов и всего прочего. Всё скорее было… эфемерным. Да и что именно это «всё», тоже непонятно. Каждая страна придумывает этому свою терминологию: на Востоке это чакра, ци и их аналоги, на Западе эфир, мана, магия. Кому как сподручнее.

Он чувствовал это сейчас особенно ясно: после боя, когда мышцы приятно гудели, как после хорошей разминки, но руки даже не дрожали, не считая той случайности по окончанию дуэли. Не было этой привычной, старой усталости, сдавленного выгорания в мышцах после тяжкого боя. Было ощущение, что он может ещё. И ещё. И ещё.

Да и сам бой… не был тяжким. Наверняка Розье может жахнуть чем-то куда более серьёзным, чем не летальные чары, и тогда ещё неизвестно, кто выйдет победителем, но когда стоит цель не убить, а победить, то Уильям банально задавил силой.

На сколько именно он стал сильнее? Наверное, наполовину от прежнего себя. Смехотворная прибавка — если представить её на весах — но чудовищная, если вспомнить, кем он был уже до этого. Он ведь и раньше умел сражаться, мог выкладываться, был терпелив, точен, сообразителен в пылу схватки. Занимался собственным развитием ещё даже до того, как получил в руки первую волшебную палочку. А теперь — будто к этому добавили гулкий приток силы, магию, идущую в лад с намерением, не сопротивляющуюся, а льющуюся наружу как масло на раскалённый металл.

И это… приятно. Честно приятно.

Да, до маленького приютского мальчика в возрасте самого парня ему наверняка не дотянуться по изначальному объёму — тот мог швыряться чарами часами, как бездонный фейерверк, из представлений Уильяма. До Дамблдора — и подавно. То вообще другая лига. Но он и не претендует. В первую очередь — Уильям главный герой собственной истории, а не всего мира, как тот же Альбус.

* * *

Он стоял перед зеркалом в своей комнате — не позируя, а просто всматриваясь, как в старую карту, где линии уже не совпадают с реальностью. Пара секунд — и взгляд будто зацепился за отражение.

Каштановые, почти чёрные волосы были чуть растрёпаны, но не бесхозны — нет, та самая причёска, которую он сам считал «симпатичной» и вполне подходящей для лица, что с годами стало угловатее, резче. Скулы обозначились, подбородок приобрёл уверенность, ещё не жёсткость, но намёк на неё. Цепкие зелёные глаза всё так же внимательно выискивали детали — в себе, в мире, в любом, кто окажется рядом.

Они не потускнели, а, наоборот, стали глубже. В них теперь было что-то, чего раньше не хватало. Опыт? Нет, слишком банально и драматично. Но глубже, на субъективное мнение парня, его взгляд точно стал.

Он вытянулся. Не сказать, чтобы внезапно, но за два года это стало ощутимым — сантиметров двенадцать, может, даже чуть больше. Сейчас — под метр семьдесят семь. Лили теперь ему доходит до носа, хотя раньше они стояли вровень, и, по-хорошему, это должно было бы радовать. Но радость — не первое, что чувствовал. Просто отметил.

Ни рубцов, ни видимых следов — всё, что действительно изменилось, было глубоко внутри. Но даже внешне он уже не выглядел как мальчик. Парень, юноша — кем бы его ни считали, он сам видел в отражении нечто новое. Не завершённое, но уже начавшее своё движение в сторону, которую самому бы хотелось видеть.

В дверь без стука просунулась копна каштановых кудрей, за ней — Эдвин, по-хозяйски ввалившийся внутрь с видом человека, которому вся школа по пояс. Он не поздоровался, просто бросил:

— А ты чё тут один кукуешь? Все вниз ушли — даже Адам, представляешь? Там, кажется, наш Фрэнк кого-то в карты раскрутить пытается.

Он плюхнулся перед сундуком, откинул крышку, и зашуршал вещами, как хорёк в норе. Вскоре из недр с торжеством извлёк какой-то флакон — полупрозрачное стекло с криво наклеенной этикеткой и подозрительно интенсивным запахом бергамота и гвоздики.

— О, нашёл. Считай, вечер удался, — удовлетворённо пробормотал он и щёлкнул крышкой.

Уильям слабо усмехнулся, не отрывая взгляда от зеркала.

— Сейчас подойду, — сказал он негромко.

Эдвин лишь кивнул и, прихватив флакон, выскользнул обратно, как и пришёл, оставив за собой лёгкий аромат одеколона.

Когда дверь захлопнулась, Уильям медленно потянулся к столу, достал из выдвижного ящика крошечный флакончик — стекло дымчатое, жидкость внутри густая, тягучая. Он снял пробку, вдохнул. Не думая, залпом вылил всё содержимое внутрь. Горький вкус едва не заставил его сморщиться, но он только моргнул и выдохнул через нос.

Ладонь медленно легла на лицо — как будто пытался стереть с кожи напряжение, что въелось глубже мимики. Короткое касание висков, щёк, подбородка. Потом рука соскользнула вниз, и он отступил от зеркала.

Без лишних движений подошёл к двери, распахнул, сделал шаг в коридор — и пошёл вниз, в гостиную к остальным. Будет слишком подозрительно, если он систематически начнёт отлучаться с их вечеринок. А лишнее внимание ему не нужно.

Не обращая внимания на кипишь в центре гостиной, где Блэк и Петтигрю пытались перепить друг друга, парень прошёл к креслам у просторного окна, вид с которого выходит прямиком на Запретный лес. Фоули с МакКиннон и ещё одним пикачу сидели, спокойно что-то обсуждая.

Он присоединился к разговору так, будто с самого начала сидел с ними — просто подошёл, устроился на ковре поудобнее (хорошо, что у них есть функция автоматической очистки), опёрся локтем о колено, слегка наклонив голову. Лицо было спокойным, чуть усталым, как и всегда в последние недели.

— Драсте, — ответив на приветствия, спросил: — А вдохновение где твоё?

Впервые за шесть лет учёбы в первую неделю Моррисон не видел в руках у Фоули кисти для мольберта, что само по себе было странно.

Адам хмыкнул, по театральному вздохнул и, откинувшись на спинку кресла, изрёк:

— Передаю опыт младшему поколению. И отдыхаю от гениальности. Иногда даже музе нужно дать свободный день от труда.

— Да ты, я смотрю, в отпуске с лета, — фыркнула Марлин, поигрывая прядью своих кудрей, — или ты всерьёз решил, что юный Эрик может соревноваться с тобой в изяществе рисования?

Рядом на ковре сидел младшекурсник — бледный, рыжеватый, с тонкими руками и немного вытаращенными глазами. Лет двенадцать, не больше. Он исподлобья смотрел на Адама, как будто на него сейчас снизойдёт откровение.

— А вы… правда считаете, что у меня что-то получится? — С хрипотцой спросил он, комкая рукава мантии.

— Получится, если не будешь так смотреть, будто собираешься упасть в обморок, — отозвался Адам невозмутимо. — Рисуй чаще. И не будь занудой, как сейчас. Таких девчонки не любят.

Уильям только мельком глянул на мелкого.

— Кто это вообще? — Негромко спросил он у Марлин, уже зная, что забудет имя через пару минут.

— Эрик. Фишер, кажется. Второй курс. У Адама теперь стажёр, — беззаботно пожала плечами блондинка, скучающе следя за тем, как Сириус напивается до состояния не стояния в центре гостиной.

Парень кивнул, принял к сведению, как принимают новости о голоде детей в Африке и погоде где-нибудь в Австралии. Хотя, по правде говоря, ему было абсолютно плевать на сопляка. Одним больше, другим меньше.

— Так вот, психоделика, — продолжил Адам, поправляя свой любимый плед, который таскает с собой будто талисман. — Она ведь не про цветочки и фиолетовых котов. Это сдвиг восприятия, агрессивное вытаскивание образов, которые иначе бы остались в темноте.

— Как ночной кошмар, только нарисованный акварелью, — заметила Марлин. — Или будто мозг пытается выплюнуть всё разом, но у него арт-выставка и вообще отпуск.

— Ты видела серию Монтроу о цветах, которые тебя убивают, пока ты смотришь на них?

— Конечно, та ещё гадость, — фыркнула девушка. — А ты читал ту статью про колдовские образы в работах Бердена? Они же под кайфом писали, натурально. Один из них буквально использовал кровь единорога как разбавитель краски. Не удивительно, что помер уже через неделю.

Эрик с восхищением смотрел на них, как младший брат на банду старшеклассников, что-то неразборчиво бормоча себе под нос.

Уильям прислушался вполуха, с интересом отодвинувшись и наблюдая за тем, как под скупо-жёлтым светом люстры Марлин, прервав диалог, подхватил быстро подошедший Сириус — девушка взвизгнула от неожиданности — оказавшись задницей к верху, повиснув у него на плече. Пара секунд — и уже сидела у Блэка на коленях, протестующе ёрзая, в компании Мародёров.

Похищение прошло без сучка и задоринки, десять баллов из десяти, Сириус.

И тогда Уильям увидел Лили.

Она сидела у другого окна, локоть на подоконнике, щека на ладони. Вся сцена — как живая картина, идущая мимо неё, — отразилась в глазах, чуть сощуренных. Просто залипает на ночные виды леса?

И внутри, где давно поселилась тонкая, липкая, затаённая тень, вдруг заскребло — яростно, неумолимо. Холодным скальпелем вспарывая грудную клетку, старая знакомая мысль поднялась на поверхность.

Бросить в неё зеленую вспышку. Просто размахнуться и выдохнуть: «Авада Кедавра». Пусть станет лишь образом, который больше никогда…

Нет. Нет. Стоп. Не она. Не Лили, а София.

Слова разом потеряли смысл. Губы сжались в нитку. Моррисон коротко выдохнул, как от боли в боку, встал и пошёл прямо к ней — быстро, не оглядываясь, будто сам с собой не хотел спорить. Как же его достала эта путаница в собственной голове.

На уровне привычки, где-то глубже нервных окончаний, этот оттенок срабатывал как спусковой крючок. Реакция тела — быстрая, отточенная, как у зверя, который уже однажды выжил. Или не выжил — а просто научился делать вид.

Если мозг упрямо ассоциировал медный отблеск с угрозой, значит, надо перепрошить его. Пусть Лили станет новым маркером, новым смыслом этого цвета. Не мягкая копия Софии, а контраст. Другой человек. Другая история.

Уильям подошёл к ней через зал, не глядя ни на кого. Вокруг кто-то хлопал, кто-то смеялся, Адам громко доказывал Эрику, что у Сальвадора Дали был пророческий дар. Всё плыло фоном. Смешным, шумным фоном, как будто происходящее касалось совсем другой жизни, не его.

Лили сидела у окна, на подоконнике, одна, подперев щёку рукой. Свет из окон плавно ложился на её волосы, и Уильяму снова пришлось напомнить себе: это Лили. Это не она. Никакого «она» уже нет. Лежит куском отбитого мяса под сотнями тонн земли в Германии. Есть только Лили.

— Чего ты тут одна сидишь, скучаешь? — Спросил он, останавливаясь рядом и облокачиваясь на спинку кресла, прямо позади девушки.

Она чуть вскинула голову, брови поднялись в притворном недоумении.

— Скучаю? С чего ты взял? Ничего я не скучаю.

— Тогда, — он чуть повёл плечом, — либо заболела, либо задумалась над чем-то, что интереснее всей этой веселящейся публики.

Лили фыркнула, улыбнулась уголком губ.

— А ты, выходит, провидец? Или просто страдаешь от дефицита внимания и решил, что я — идеальный собеседник?

— Вообще-то, да, — отозвался он спокойно. — Конкретно сейчас мне хочется поговорить именно с тобой.

Эта фраза, сказанная без флирта и без нажима, просто как факт, будто он выбирал между книгой и разговором, и выбрал второе, — сбила её тонкую защиту. Она моргнула, посмотрела на него чуть внимательнее.

— Ну давай, — сказала после короткой паузы странным тоном. — Поговорим.

Он сел рядом на подлокотник, всё ещё стараясь не замечать, как напрягся каждый мускул, когда её волосы едва коснулись его плеча.

Эванс качнулась к нему ближе, плечо мягко толкнуло его, почти по-дружески — почти.

— Слушай, — голос Лили стал резче, как наждак по стеклу, — а ты вообще надолго тут? Или как только решишь, что всё, «поговорил», так сразу снова испаришься? Найдёшь кого поинтереснее. Или поудобнее.

Контраст в невербальных сигналах тела и её словами... самую малость сбил с толку.

Слова её не жалили, но били точно в диафрагму — не силой, а неожиданностью. Он не ожидал, что она поднимет это так… прямо. Без обиняков, без полу притворной вежливости, с которой обычно задают такие вопросы.

В прочем… он заслужил. Большую часть времени с первого сентября он просто делал вид, будто не замечает её. Сам Уильям, наверное, тоже бы обиделся на кого-то, если бы близкий человек стал так себя с ним вести. Неудобно вышло, да. Но ничего с собой он поделать не может.

Уильям слегка отвернулся, чтобы не встречаться с ней глазами.

И в этот момент, будто кто-то включил старую запись — вернулась София. Не она сама, а память: плавный поворот головы, мягкое молчание, чуть склонённая шея и взгляд — не просто в лицо, а вглубь, туда, где можно увидеть то, чего ты сам в себе не понимаешь. Она всегда угадывала, всегда говорила нужное. Или молчала идеально. Иногда до раздражения.

Слишком точно. Слишком чутко. Как будто его воображение само лепило из неё фигуру идеальной спутницы, которая не мешает, не противоречит, не задаёт сложных вопросов и умеет исчезать без упрёков.

А Лили…

Она сидела здесь, вживую. Холод окна под ногами, запах прошедшего легкого дождика с улицы, волосы, которые выбились из косички, растрёпано падая на щёку. И ей, по сути, было всё равно, чего он там себе надумал. Она не угадывала настроение, не подбирала слова. Говорила, как есть. Не для него, а потому что хотела.

Лицо её нахмурилось.

Щелчок. Резкий, почти у виска.

— Есть кто дома? — Насмешливо и чуть недовольно спросила девушка. — Или я тут с привидением разговариваю? Может, чаю ему предложить? Наколдовался и теперь в Нирване после дуэли с Розье?

Моррисон вернулся в настоящий момент, чуть дернулся, прищурился, будто в глаза ударил свет. И почти невольно усмехнулся.

Парень не стал ничего отвечать на её подколку — вместо этого, будто между прочим, потянулся к тарелке и, не глядя, схватил первый попавшийся кекс. Лили как раз открыла рот, чтобы вставить новую колкость — но не успела. Моррисон без тени колебания впихнул ей в рот выпечку. Не грубо, но и не особенно деликатно.

Рука отнялась, а он остался сидеть с всё той же отстранённой миной, будто ничего не случилось.

Лили застыла. Потом начала жевать, сердито, даже возмущённо, брови сдвинулись — и он мог бы поклясться, что в ней в этот момент было что-то от обиженного хомячка.

Она прожевала. Проглотила. Стерла пальцем крошку с губ. Потом, всё так же нахмурившись, ткнула в него пальцем:

— Ещё.

Уильям наигранно вскинул бровь. Улыбнулся краем рта, в каком-то странном, непрошенном внутреннем веселье от того, насколько всё это нелепо. Покорно подвинул к ней всю тарелку. Без понятия, почему он решил поступить именно так. Просто захотелось? Да, пожалуй…

Лили посмотрела на него оценивающе, взвешивая. И выдала:

— Но ты должен сам. Сама я не буду.

— Ты, вроде бы, и сама можешь, — медленно, не то чтобы в раздражении, а скорее в попытке осознать происходящее, произнёс Уильям.

— Могу, — кивнула она, как ни в чём не бывало. — Но мне лень. А ты уже начал. Продолжай.

Она вытянулась вперёд, как капризная принцесса, ожидая, пока её будут развлекать дальше.

— Хомячок мой рыжий, у тебя свои руки для этого есть, — чуть насмешливо фыркнул Моррисон.

— Ну и зануда же ты, Уил! — Смущённо бросила она, закатив глаза, вставая и в следующее мгновение уже развернулась на пятках.

Даже каблуком не стукнула. Просто посмотрел ей вслед, как она с недовольной спиной и упрямыми шагами направилась к Алисе, Фрэнку и Эдвину, что что-то бурно обсуждали над колодой карт. Лили плюхнулась рядом, как будто ничего не случилось, и тут же бодро включилась в разговор, утащив карту у Фрэнка, под хохот Алисы.

Моррисон остался сидеть на подлокотнике, с руками в карманах и пустым взглядом, скользящим мимо тарелки с кексами, уже без всякого очарования.

Он развернулся и пошёл вверх по лестнице. Не торопясь, не оступаясь, с каким-то утомлённым, пассивным спокойствием.

Больше почему-то не было никакого желания оставаться внизу. Ни в этой гостиной, где витали запахи еды и смех Лили, ни в чужом разговоре, ни в чужом веселье. Хотелось лишь спрятаться под одеялом и уснуть сном без сновидений.