Империус (гет)

Ремус Люпин мертв!

Слова отдавались эхом в его голове и словно бы доносились из какого-то далекого мира, но казались абсолютно правдивыми. Он помнил прыжок, удар, кровь и боль, а также размытый силуэт старого школьного друга, стоящего над ним — он не мог разглядеть ни его глаз, ни выражения на лице.

А затем темнота. Абсолютная темнота.

Но здесь он был не один. Лица преследовали его — картинки из прошлого и настоящего кружили в обжигающем холоде. Лицо Лили — белое и безжизненное, покрытый кровью бледный Джеймс, удивленный Сириус, которого поглощала трепещущая вуаль; он снова находился в Отделе Тайн, и там была Тонкс — ох Мерлин, Тонкс, побежденная, покрытая ранами лежала на полу, словно тряпичная кукла, у подножья большой лестницы.

«Я мертв. Мы все мертвы. Все умираем, все падаем, все мертвы.

Мне так холодно. Так холодно…»

— Энервате.

Пришла боль.

Она затопила его тело, обожгла его плоть и кости. Казалось, кожа вопила от боли, кровь ревела, а голова кружилась от тошнотворной потери ориентации. Его веки задрожали, и он разглядел какой-то свет и тени, движущиеся цветные пятна, но ему никак не удавалось сфокусировать взгляд — он не мог думать, не мог найти сил, чтобы подняться, тогда как сокрушительные волны боли накатывали одна за другой. Постепенно к нему вернулось осознание своего тела — своего человеческого тела, и на мгновение он удивился: «Разве я был таким раньше?» Его шерсть, клыки — их больше не было, не было ничего, а затем агония тела и ледяной холод разума вновь сделали осознанное мышление невозможным.

Наконец сжигающий его огонь начал спадать. Голос — тот же голос, что подверг его таким мучениям — теперь ослаблял их, бормотал заклинания и накладывал чары на его распростертое без сил тело. Боль утихла, и сознание медленно вернулось к нему. Да, это было полнолуние, он был оборотнем, но теперь он снова вернулся в тело человека, а значит, луна зашла, и его обратная трансформация произошла, пока он находился без сознания. Он устал, он так устал; одолевающая его слабость после трансформации ничуть не уменьшилась из-за того, что он не помнил, как это произошло. Он ощущал болезненную пульсацию в конечностях — последствие падения (да, он упал!), его падения и жесткого приземления с Дольфом. А затем… А затем…

Питер.

Он резко открыл глаза.

Склонившись над ним — все еще немного нечеткий — стоял Питер Петтигрю. Он бледно и вымученно улыбнулся.

— Привет, Ремус, — мягко поприветствовал он. — Добро пожаловать назад.

— Питер, — хрипло проговорил Ремус. Он попытался подняться, хоть немного оторваться от пола, но его тело — пострадавшее из-за падения и лишенное сил из-за трансформации из волка в человека — только слегка шевельнулось. Охнув от пронзившей его при этом движении боли, Ремус ощутил, как руки Питера (одна теплая, другая — холодная, словно бы металлическая) осторожно обхватили его плечи, подняли в сидячее положение и прислонили спиной к стене; Ремус заметил, что укутан в темную мантию. Когда же он, с подозрением прищурившись, посмотрел на Питера, без слов задавая вопрос, тот снова неуверенно улыбнулся и слегка пожал плечами.

— Я знаю, в каком ты бываешь состоянии после сложной трансформации, — проговорил он, и в тоне его голоса слышались искренность и нервозность. Его человеческая рука заметно дрожала, а глазки бегали между Ремусом и стеной позади него. — Только к середине утра ты мог сидеть самостоятельно, и то только если Помфри не видела.

Просыпание в Визжащей хижине в окружении кровавых пятен, его бледные друзья, глядящие на его измученное тело в больничном крыле, страх и отвращение, без труда читаемые в их взглядах, несмотря на попытки это скрыть…

Так холодно.

Нет, довольно!

Дементоры. Где-то рядом дементоры. Холод и болезненные воспоминания — теперь все это обрело смысл. Ремус глубоко вздохнул. Как будто ему и без того не хватало забот…

Покачав головой, чтобы прочистить ее, Ремус заставил себя сфокусироваться на том, что его окружало. Узкое помещение — нет, скорее, коридор — словно выступило из тумана. Серые и ничем не примечательные стены не оставляли сомнений: он все еще находился в институте. И они с Питером были здесь не одни. Перед массивной дверью, свернувшись калачиком, лежал человек в мантии пожирателя смерти; руками он обхватил голову, и его пальцы с такой силой вонзались в кожу головы, что из-под них сочилась кровь, стекавшая в лужицу на полу. Человек медленно раскачивался и едва слышно хныкал и стонал из-под скрывавшей его лицо ткани мантии. Очевидно, что он не замечал ничего вокруг себя, проживая кошмары в своей голове.

Позади него, тоже закутанный в темную мантию, лежал Дольф. Одна его нога была явно сломана, а лицо — бледное и покрыто кровью. Он не шевелился вовсе.

Дольф в обличье оборотня, поломанный и окровавленный, под ним, а затем снова целый и невредимый рычит в коридоре… И снова Хогвартс и Авраам Каин в образе волка бросается на него с обнаженными клыками…

Питер проследил за его взглядом.

— Я мог бы его разбудить, знаешь ли, — заметил он и дернул серебристой рукой, привлекая внимание Ремуса. Его голос казался очень высоким, странно прерывистым, словно слова бесконтрольно торопились вырваться наружу. — Но мне он больше нравится в таком состоянии, — добавил Питер и безрадостно захихикал. — Кроме того, — продолжил он, теперь уже тише; его лицо подергивалось, пальцы дрожали, а глаза потемнели. — Я вроде как хотел поговорить с тобой. Наедине.

Ремус продолжал смотреть на него. В голове по-прежнему клубился туман, а тело представляло собой конгломерат боли и усталости, но мысли становились все четче, и вот они уже пустились вскачь. Луна зашла. Все двери института открылись. Где же Тонкс? Она бежала за Питером, но вот он — Питер — свободный и целехонький. Может быть, она лежит где-то, безжизненная и искалеченная, чего он всегда и боялся? А Гарри, Рон и Гермиона? Где они? Кто сейчас распоряжался в институте — Орден или пожиратели смерти? Что случилось с резидентами? Возможно, сейчас они в очереди дожидаются поцелуя дементоров?

А с ним здесь Питер.

Его старый друг. Предатель.

Мало что осталось от того мальчишки, которого он когда-то знал. Полноватая комплекция, знакомые жесты и выражения, остальное же было ему совершенно незнакомым. Бесцветные редеющие волосы, маленькие глазки на изможденном лице — время, совершенное предательство и двенадцать лет, проведенные в облике крысы, не самым лучшим образом повлияли на Питера Петтигрю. Не только его тело изменилось к худшему; в его бегающих глазах Ремус заметил мучительное отчаяние, вызывающее отвращение — загнанный, неистовый вид, за которым лишь с трудом угадывался молодой человек, помнящий, каково это — быть гриффиндорцем.

И именно этот человек сейчас смотрел на Ремуса Люпина.

На мгновение Ремус ощутил жалость. Ох, Питер, что ты с собой сделал? И зачем?

Но что сделано, то сделано. Ничего нельзя вернуть назад.

Похороны Джеймса и Лили. Маниакально хохочущее с первой страницы «Ежедневного пророка» лицо Сириуса…

Медленно он поднял голову…

— Не думаю, что хочу услышать, что ты намереваешься мне сказать, — хрипло проговорил Ремус. — Я не желаю разговаривать с тобой, Питер. — Он позволил себе краткую ироничную улыбку. — Если бы мне хватало сил, меня бы здесь уже не было.

По лицу Питера скользнула какая-то эмоция, но пропала так быстро, что Ремус не мог быть уверенным, что именно это было.

— Твои друзья снаружи, — неожиданно сообщил он. — Прямо за дверью. Уверен, ты хочешь услышать это. — Он хохотнул — похожий на всхлип звук. — Ты бы сейчас слышал их голоса, если бы я не наложил на дверь заглушающее заклятие. — Его пальцы снова подрагивали. — Я… Мне пришлось. Старик Грюм все продолжал угрожать освежевать меня живьем, представляешь? А девчонка Тонкс… она тоже вовсе не комплименты отпускала…

Тонкс жива. Ремус испытал неимоверное облегчение, отчего диктуемые холодом картинки, изображающие ее мертвой, исчезли из его головы. С Тонкс все в порядке. Институт в руках Ордена. И они находились сразу за дверью…

— Я остановил их, — обыденным тоном продолжил Питер, опускаясь на колени рядом; палочка подрагивала в его искусственной руке. — Они разом замолчали, когда я сказал, что убью тебя, если они войдут. — Он снова быстро глянул на дверь; Ремусу показалось, что его бывший друг боится встречаться с ним взглядом. — Но не волнуйся… Я сомневаюсь, что сделаю это, не на самом деле. Только если они вынудят меня.

— Мне прям полегчало, — сухо заметил Ремус, но Питер, казалось, не услышал его.

— Нет, нет, я не стану убивать тебя по этой причине, — продолжил он, и слова снова стали натыкаться друг на друга, торопясь вырваться на свободу. — Но если они попытаются прорваться сюда, я выпущу дементоров. — Он оглянулся на крепкую дверь, возле которой лежал рыдающий пожиратель смерти. Когда он снова посмотрел на Ремуса, тот осознал, что в глазах Питера сквозил страх, диктуемый знакомым и ему леденящим душу холодом. — А я не хочу этого делать. Никто этого не хочет. Так что они останутся там, где находятся сейчас. Они должны. Должны…

Он умолк. Его взгляд расфокусировался, а по телу пробежала дрожь.

Что он видел? Мертвых Джеймса и Лили? Усеявшие улицу тела магглов? Или же он видел падение Волдеморта, а по отношению к своим бывшим друзьям не испытывал ничего?

Питер, кто ты?

— Почему? — спросил он и только затем осознал, что сделал это. — Почему, Питер? Почему ты это делаешь? Почему ты нас всех предал? И почему ты помог самому ужасному волшебнику всех времен вновь возвыситься?

Лицо Питера словно бы пошло рябью, отражая странное выражение муки вперемешку с усталостью. Он опустил взгляд к полу.

— Сам-Знаешь-Кто, — прошептал он. — Я вернулся к нему… я помог ему… потому что… потому что… — Теперь его лицо выглядело печальным. — А что мне оставалось терять? Тогда как я мог получить так много…

Ремус усилием воли подавил волну отвращения.

— Думаю, ты знаешь, что это неправда. Ни первое, ни второе утверждения.

На мгновение глаза Питера, казалось, загорелись жизнью.

— Что ж, Ремус, если ты такой умный, скажи, что мне следовало сделать? — рявкнул он резко. — Ты и Сириус, вы… вы… вы пытались убить меня! И если бы я пришел к кому-то другому — кому угодно… это было бы равносильно самоубийству! Меня убили бы или отправили в Азкабан! И Сам-Знаешь-Кто оказался единственным, к кому я мог податься! Вы не оставили мне выбора! — Его глаза закатились, а голос начал дрожать. — Я был уверен… уверен, что он наградит меня за верность…

— Но он не сделал этого, — мягко, но четко указал Ремус. — Сейчас твои дела не лучше, чем были когда-либо. И ради этого ты обрек всех нас.

Подбородок Питера трясся, в глазах отражалась настоящая буря противоречивых эмоций.

— Я не мог отправиться в Азкабан, — с мольбой проговорил он. — Я не мог, Ремус.

Лицемерие этого заявления поистине ошеломляло.

— Однако ты с легкостью отправил туда Сириуса, — заметил Ремус, с трудом удерживая свой голос от дрожи, но его слова по холодности могли сравниться со стужей дементоров. — Ты предал Орден, убил двенадцать невинных людей и позволил ему взять на себя вину. Если ты ждешь от меня понимания…

— Он заслужил это! — почти безотчетно воскликнул Питер, но его голосу недоставало веса; казалось, что в воздвигнутой им защитной баррикаде оказались прогнившие бревна, которые вот-вот грозили обрушить все строение. — Он заслужил это, он заслужил оказаться там…

Лицо Ремуса окаменело; он попытался сесть ровнее.

— Никто этого не заслуживает. Тем более, невиновный человек, — сказал он, а затем, понизив голос до шепота, добавил: — Тем более, твой друг.

Питер весь как-то сморщился, кости натянули его плоть и кожу так сильно, что Ремус даже удивился, как они не прорвались наружу. Его глазки бегали по сторонам, словно в поисках какой-то потерянной истины.

— Ты не понимаешь, — тихо и отстраненно сказал он, словно обращаясь к кому-то далекому и полузабытому. — Но как ты можешь понять? Ты им нравился.

Ремус попытался покачать головой.

— Питер…

— Нет, нет, нет, нет… — дрожащим голосом перебил его тот, сгибаясь под тяжестью старых воспоминаний и тыча пальцем в воздух. — Ты знаешь, и я знаю: Джеймс и Сириус — они были друзьями. Потом появился ты. Ты был для них вызовом, а они любили вызов, не так ли, Ремус? Мы все знали, что ты скрываешь какой-то большой секрет, и это делало тебя интересным, стоящим их времени… А когда они узнали, что ты оборотень… — Питер снова безрадостно хохотнул. — Разве они могли устоять перед таким? Ты стал для них приключением. Храбрый Ремус, который столько вынес — они уважали тебя. Но я… — Он горько усмехнулся. — Я просто таскался следом — тот жирный маленький мальчик, которому они столь милостиво позволили ошиваться поблизости. — Он стиснул зубы. — Они едва меня замечали. Им просто было плевать.

Хотя Ремус был уверен, что Питер ошибался, за его словами скрывалась истина, которую ему неприятно было признавать… Джеймс, смеющийся над подвешенным им же вверх ногами Северусом Снейпом на пятом курсе, Сириус, раскрывающий его секрет Снейпу со злым умыслом, оба мальчишки смеются, накладывая заклятия на очередную невинную жертву или дразня Питера за неудачи на уроках трансфигурации или чар… Иногда они вели себя так — заносчиво и самовлюбленно, словно были лучше других. Но, если хотели, они могли быть прекрасными друзьями. Даже признавая за собой стремление приукрасить их дружбу, Ремус понимал, что Питер, мучаясь чувством вины, стремился очернить ее.

Верил ли он в это? Мог ли он поверить в это?

Но Питер еще не закончил.

— Я знаю, что и ты видел это, Ремус. Я знаю, ты замечал все! Я был для них ничем, пустым местом! Я нужен был им, чтобы… чтобы насмехаться надо мной, чтобы веселиться за мой счет… или же, в крайнем случае, надо мной можно было подшучивать в момент одолевающей их скуки. Они называли меня своим другом, но никогда не уважали. Они вечно звали меня то глупым, то бесполезным. «Сириус, погляди-ка, что Хвост сотворил со своей черепахой» или «Джеймс, хватит играть со снитчем, а не то Хвост намочит штаны!». — Питер перевел дух, а затем продолжил вновь низким голосом: — А ты, Ремус… Ты единственный вел себя со мной приветливо, но делал так лишь из жалости.

Ремус снова попытался покачать головой.

— Питер…

— Видишь? Ты даже не отрицаешь этого, — перебил его тот. — Ты не можешь этого отрицать, потому что это правда.

— Даже если и так, — сказал Ремус, игнорируя боль в руках, появившуюся, когда он попытался оттолкнуться от пола и привстать. — Сейчас все иначе? — Он бросил взгляд на Дольфа, который начал шевелиться. — Я видел вас двоих сегодня; он обращался с тобой с неприкрытым презрением. Ты вернул Волдеморту его тело, а он отплатил тебе лишь бесчестьем и оскорблениями. — Он приподнял подбородок, не обращая внимания на болезненные ощущения в плечах и шее. — Возможно, Сириус и Джеймс вели себя бесчувственно, но они были мальчишками. И уважали они тебя или нет, но по-своему любили. — Ремус смотрел на Питера со спокойной уверенностью. — Но неужели за школьные насмешки можно было отплатить смертью и заключением в тюрьму? Хочешь сказать, что поддразнивание над другом — повод сдать их самому жестокому волшебнику из ныне живущих? Скажи честно, Питер. Что Волдеморт сделал для тебя, кроме как сохранил жизнь?

Питер оглядел свою серебристую руку. Какое-то время ответом на вопрос Ремуса была тишина.

— Он дал мне вот это, — сказал он наконец, сгибая пальцы. — Я помог ему, и он сделал меня сильнее.

Ремус тихо вздохнул.

— Он изувечил тебя в своих целях, а затем бросил тебе блестящую кость, чтобы ты остался его слугой. Это не уважение. Это снисхождение.

Питер издал почти детский смешок.

— Ну да, ведь Сириус и Джеймс никогда не относились ко мне со снисхождением, о, нет…

— Ты знаешь, что это разные вещи…

— Они не уважали меня, — хрипло прошептал Петтигрю, не встречаясь взглядом с Ремусом. — Они вынудили меня, вынудили меня присоединиться к нему. У меня не было выбора.

— Выбор есть всегда, — с печалью возразил Ремус, глядя на изможденного человека, бывшего когда-то его другом. — Может быть, не очень хороший, но он есть. Ты не можешь оправдывать свои поступки тем, что случилось в наши дни в Хогвартсе. Все знают, что дети могут быть жестокими, даже к тем, кто им дорог…

— Но ты не был таким, — дрожащим голосом перебил его Питер; воспоминания обжигали его холодом. — И… и я ценил это. Вот почему я не убил тебя, когда нашел. — Он вдруг резко подался вперед; его нос задвигался, а глаза уставились на ослабленного узника. — Я… я знал, что должен поговорить с тобой, — заявил он пискляво, дергано жестикулируя. — В Визжащей хижине не было такой возможности, не в присутствии Сириуса с его криками; он не дал мне шанса! Но ты… — Питер с отчаянием смотрел на Ремуса. — Ты, Ремус… ты всегда прислушивался ко мне. И сейчас можешь послушать. Ты не признаешься, но, мне кажется, ты понимаешь.

Что-то словно щелкнуло. Очевидно, что Питер Петтигрю принял какое-то решение — вероятно, иррациональное, возможно, глупое, но чудовищное в своей неотвратимости. За его речами стояла какая-то цель. Ему что-то нужно было от него.

— Нет, — решительно возразил Ремус. — Я никогда не смогу понять того, что ты сделал.

— Ты лжешь, — сказал Питер, дыша все учащеннее. — Ты понимаешь. Можешь понять. И ты можешь заставить понять их.

Серебристой рукой он указал в сторону двери, и Ремус вдруг все понял.

«О боги, он хочет, чтобы я вытащил его отсюда живым».

Наверняка. Питер знал, что ему никуда не деться: как и прежде, все дороги для него вели либо в Азкабан, либо на тот свет. Разве что, конечно, он сумеет найти себе адвоката — кого-то, кто оправдал бы его действия и добился ослабления наказания…

И, судя по всему, он выбрал на эту роль Ремуса.

«Но как он только мог подумать, что я…»

Дементоры. Воспоминания. Его размышления были лишены логики — это совершенно ясно.

Вероятно, Ремус мог сыграть эту роль, притвориться, что верит ему, и завести ничего не подозревающего Питера в ловушку. Но, невзирая на все свои деяния, этот человек когда-то был его другом. Ремус не мог так поступить.

— Нет, Питер, — мягко, но решительно сказал он. — Я не могу этого сделать. Не стану.

— Но ты можешь, понимаешь? Ты сделаешь это, ты должен…

Питер выглядел таким отчаявшимся, таким несчастным, и да, он был прав: Ремус жалел его. Но жалости было недостаточно.

— Питер, хватит, — сказал он, и его голос звучал по-доброму. — Ты знаешь, что я никогда не стану помогать тебе. Зачем ты так поступаешь с собой?

Глаза Питера блестели в тусклом свете.

— Мне не нужна помощь, — рассеянно проговорил он, вглядываясь в тени, словно вдруг заподозрил присутствие кого-то еще. — Я хочу, чтобы кто-то понял. Понял меня… — Он попытался засмеяться, но не преуспел и лишь болезненно всхлипнул. — Я не плохой человек, — сказал он словно самому себе. — Не плохой, не злой. Но все это было так… Им было все равно… Я ничего для них не значил… И я так испугался, когда пришли пожиратели смерти… Джеймс, Лили, Сириус, Орден — все обречены, обречены, а так все закончится гораздо быстрее… Мне казалось, что моя жизнь слишком ценна, чтобы выбрасывать ее ради проигранной битвы… — Его ничего не видящие, практически сумасшедшие глаза вдруг вперились в Ремуса. — Ты должен понять, я просто… у меня не было выбора…

Словно бы в свете ослепительной вспышки Ремус увидел ответ.

Питер знал. Он знал, что его предательство вышло за рамки оправдания, даруемого несправедливостью, испытанной им в школе, он знал, что разрушил жизни единственных людей, помимо своей матери, которым действительно был небезразличен; он знал, что, возможно, обрек все волшебное сообщество на рабство под гнетом Волдеморта на веки. Его даже своя судьба больше не волновала.

Он лишь хотел обрести покой.

И, поскольку он не мог справиться с этим самостоятельно, ему был нужен кто-то, кто отпустил бы ему его грехи.

И этим кем-то должен был стать его последний друг. Ремус.

— Ты хочешь, чтобы я простил тебя, — недоверчиво прошептал он.

Питер промолчал, но в его глазах Ремус прочел ответ.

Ох Мерлин.

— Я не могу этого сделать, — ответил он просто.

На лице Питера отразилась боль. Он думал, что жалости окажется достаточно? Он полагал, что Ремус по доброте душевной даст обреченному человеку то, в чем он нуждался перед лицом судьбы?

«Ох, Питер. Ты знаешь меня не лучше, чем я тебя».

— Прости, Питер, — сказал Ремус мягко, но его слова все равно прозвучали, как свист хлыста. — Даже если бы хотел, я не могу освободить тебя от твоей вины. Никто не может. То, что ты сделал — с Джеймсом, Лили, Сириусом, Гарри, со всем волшебным сообществом — непростительно. Никто и ничто не сотрет этих деяний. А даже если бы мог, то я не стал бы это делать.

Казалось, Питер получил физический удар. Он отшатнулся, с трудом поднялся на ноги и отпрянул. Он направил зажатую в серебристых пальцах палочку на распростертую фигуру бывшего друга.

— Это неправда! — пронзительно закричал он; его лицо исказилось от ярости, разочарования и боли. — Ты можешь! Можешь простить меня! Скажи, что прощаешь меня!

Ремус заглянул ему в глаза.

— Это будет ложью.

— Я убью тебя.

В этом Ремус не сомневался, но каким-то образом перед лицом необходимости предать память своих друзей, чтобы успокоить совесть убийцы, это не имело значения.

— Ну давай, — мягко проговорил он. — Но это тебе не поможет.

Теперь в глазах Петтигрю горело сумасшедшее отчаяние.

— Это твой последний шанс. Прости меня.

Ремус только покачал головой.

— Нет.

Лицо Питера перекосилось. Глаза горели, а пальцы с силой стиснули палочку.

— Тогда мне очень жаль, — прошептал он напряженно. — Ты не оставляешь мне выбора. Авада…

В это мгновение выбитая прогремевшим взрывом дверь влетела в коридор, и началось светопреставление.

* * *

Ей показалось, что она ступила в свой кошмар.

Откашлявшись, Тонкс практически вслепую преодолела толстую стену пыли, поднявшейся в результате взрыва, устроенного Грюмом, чтобы уничтожить защитные чары на двери. Она слышала, как Кингсли выкрикивает приказы, слышала высокий яростный вопль, который мог принадлежать Петтигрю, ощущала ледяной воздух, вдруг коснувшийся ее лица. Сжимая палочку и то и дело спотыкаясь на обломках, Тонкс ворвалась в коридор вместе с Гарри. Даже в облаке пыли она разглядела три лежащих на полу тела и саму крысу в облике человека, которая, держа в серебристой руке палочку, выкрикивала заклинание.

А в следующую секунду она услышала хриплый и полный отчаяния крик Ремуса.

— Питер, нет!

Ремус!

Мир вокруг словно бы замедлился. Теперь она видела его — сидящего, прислонившись к стене, в каких-то десяти метрах от них. Он был укутан в черный плащ пожирателя смерти, а на бледной коже контрастом виднелись пятна крови; он изо всех сил пытался встать. Она видела его глаза — широко распахнутые от ужаса — глядящие на стоявшего перед ним разъяренного человека.

Заклинание полыхнуло.

Однако попало оно не в Ремуса, а в находящуюся рядом дверь.

Она распахнулась, и в коридор хлынул поток поистине ледяного воздуха.

Дементоры. Петтигрю освободил дементоров.

Одна отвратительная рука с длинными пальцами ухватилась за косяк двери. За ней появились скрытые капюшонами фигуры — одна, две, три. Свет мигнул и потух.

Все смешалось.

Хихиканье Беллатрисы, сопровождавшее летящие одно за другим в ее племянницу заклинания…

В свете инстинктивно зажженного кончика палочки Рона Уизли Тонкс разглядела Кингсли, пятившегося назад с широко распахнутыми глазами и выставленной перед собой палочкой, но первым среагировал Гарри. С решительным лицом он бросился вперед и выкрикнул:

— Экспекто Патронум!

Белый олень вырвался из кончика его палочки и помчался галопом, заставив Петтигрю снова завизжать. Питер весь съежился, его кожа покрылась шерстью, и со взмахом хвоста он бросился наутек от светящегося призрака, ворвавшегося в ледяную орду.

Бледное лицо и запавшие глаза Ремуса, когда он рассказывал ей о смерти ее кузена, пока она лежала на больничной койке в больнице Святого Мунго…

Олень выполнил свою работу хорошо, и спустя мгновение он был уже не один: сперва маленькая выдра, а затем медведь-гризли Грюма и снежный барс Кингсли присоединились к нему. Ряды дементоров дрогнули — одни в страхе отступили назад в служившее им камерой помещение, другие удалялись по коридору, выказывая недовольство в холодном воздухе.

Ремус, лежащий в переулке Хогсмида, без сознания и в луже собственной крови…

Мужской голос завопил в абсолютном ужасе.

Тонкс до сего момента не замечала, что одно из лежавших тел принадлежало Дольфу. Но теперь это стало очевидным, даже очень. Две мерзкие руки, зажав его лицо, словно тисками, подняли Дольфа с пола; одна из его ног, очевидно, была сломана, а вторая судорожно дергалась. Он царапал пальцами руки дементора в отчаянном стремлении освободиться, его глаза были широко распахнуты от страха, тогда как судьба, уготованная им для других оборотней, настигала его самого.

Тонкс поспешно подняла палочку, стараясь найти счастливое воспоминание, чтобы отогнать дементора.

Она окружена пожирателями смерти — их целая орда, скрывающаяся в тенях. Боль, сильная боль от режущего заклинания, попавшего в нее и отбросившего ее назад…

Дементор отпустил его, и Дольф упал на пол, словно камень. Его тело продолжало конвульсивно дергаться, когда монстр отступил прочь. Он остался один — его собратья пустились наутек, спасаясь от стремительной атаки патронусов ее спутников, но этот казался невпечатленным, равнодушным, взирая на приближающегося барса Кингсли с чем-то, что можно было бы назвать презрением, если бы у дементора было лицо. Его пустой взгляд, казалось, охватил их всех, оценивая решительность Гарри, страх Рона и Гермионы, стойкость Грозного Глаза и Кингсли, а также упрямую ярость Тонкс и словно бы сбрасывая их со счетов как слабаков.

Его взгляд ощущался подобно арктическому холоду и обжигающему пламени сразу, заставляя тело дрожать, вызывая желание драться, убивать, разрушать. Тонкс все поняла.

Бешеный дементор. Должен быть он.

Но времени размышлять на эту тему не было, потому что он развернулся к Ремусу.

Нет! Мерлин, нет!

Ремус так и не сдвинулся с места, но не из-за недостатка старания. Он лежал, тяжело дыша после непосильных попыток подняться, обессиленный из-за трансформации и очевидной травмы; изможденный, теряющий кровь и не способный встать. Он встретил ее взгляд почти что с отчаянием.

Он был уязвим. Слишком уязвим.

И слишком далеко от нее.

Он знал об этом — они оба знали.

Она видела, как зашевелились его губы. Он прошептал: «Я люблю тебя». Он прошептал: «Прости».

Его глаза говорили ей «прощай».

Ей показалось, что сердце разорвалось в груди на части.

«Нет! Ремус, нет! Не оставляй меня!»

Но Ремус не слышал, не мог услышать ее. А даже если бы и услышал, что мог предпринять?

Вытянув руки к своей новой жертве, дементор направился к нему. Серые пальцы обхватили лицо Ремуса и подняли его — беспомощного и слабо сопротивляющегося — с пола. Рот монстра широко открылся.

Она слышала, как в ярости что-то кричит Гарри, видела, как его олень развернулся и понесся назад. Она видела, как Кингсли бросился к Ремусу, Грюм у него за спиной. Она слышала, как вскрикнул Рон и от ужаса завизжала Гермиона.

Но они все были слишком медленными. Слишком поздно — им не успеть.

Ремус, с перекошенным от страха лицом, в купе маггловского поезда рассказывает ей о поцелуе Каина и заклинании Империус, а также о том, что это могло означать — армию бешеных оборотней под управлением Сами-Знаете-Кого…

Заклинание Империус. Наложенное на оборотня. Подавляет человека и отдает контроль волку внутри него. Это не пройдет для нее бесследно. Возможно, даже убьет ее.

Но если это позволит спасти его душу, остальное ее не волновало.

«Ремус, я тоже тебя люблю».

— Империо!

Откуда-то издалека и сзади донесся потрясенный возглас Ребекки, потому что только она точно понимала, что только что сделала Тонкс. Тонкс видела, как сверкнуло ее заклинание, как оно попало в цель, как Ремус охнул, зажатый, словно тисками, и выгнул спину. Его пальцы сжались подобно когтям, и все его тело содрогнулось. На мгновение, когда его глаза широко распахнулись, она заметила, что они полыхнули золотом.

Это было последнее, что она увидела. Невероятная, невидимая и неизбежная сила отдачи отправила ее в беспамятство.