Смерть Альбéрта Рудольштадта. Одинокая светлая странница (гет)

«И вновь я спрашиваю себя — неужели же я делаю это? Каждое следующее моё действие вызывает у меня само́й этот вопрос, как вызвало бы у каждого, кто увидел бы меня, и всякий раз он всё более вопиющ в моём существе, он становится ярче, больше и бьётся подобно птице в клетке, всё неистовее. И, хотя ответ на него очевиден — временами я не могу поверить собственной силе духа — что я, Консуэло, дочь нищей цыганки, которая была убеждена в том, что ей суждено до конца своей жизни странствовать по свету вместе со своей матерью, что ничего другого никогда не ждало, да и не могло бы ждать её (Да и с чего бы вдруг? Я никогда не верила в чудеса — хотя и была до крайности наивна перед тем как жизнь научила меня многому и показала множество своих неприглядных и жестоких сторон, и осталась после — даже невзирая на то, что Господь явил мне чудо — встречу с великим мастером Никколой Порпорой — ведь я понимаю, что такое благоволение даётся таким людям как я, однажды в жизни) — что я прошла весь этот путь и отважилась совершать всё то, что я делаю сейчас, — вновь подумала она, приподнимая одеяло и медленно, преодолевая чувство, которое нельзя было назвать нерешительностью — наша героиня знала, что всё равно сделает это — но в какой-то мере её подобием — ложась на вторую подушку подле своего возлюбленного — так, что их ли́ца оказались на одном уровне. — Так могут делать только супруги. Живые супруги. Но у меня никогда не было и не могло быть ни того и ни другого. Как при твоей жизни, так и после твоей смерти я могла и могу лишь любить тебя… У меня такое ощущение, что я уже́ пришла в склеп, где лежишь ты… Господи, да что же у меня за мысли!.. Я в силах представить, какие картины сейчас рисуют воображения гра́фа Христиана, почтенной тётушки Венцеславы или барона Фридриха — если кто-то из них ещё не спит».

Когда голова нашей героини оказалась возле лица́ Альберта — Консуэло испытала то самое чувство, коему не было и нет названия — грань страха и трепета — и подумала:

«Нет, этого не должно быть. Всего этого не должно происходить. Это ужасно и неестественно. Но только не для меня. И это происходит. И это будет твориться дальше — по моей воле — я чувствую силу продолжить это и закончить. Закончить этой ночью. Всё то, что происходит — для меня подобно таинству, обряду — но не тем, что совершаются исключительно из боязни не попасть в небесный рай. Да, осталась всего лишь одна ночь. Только одна. Я знаю, что это время пройдёт так быстро! — и от этого так горько!.. Создатель, прошу Тебя, пусть же сон не смежит мои веки как можно дольше — я обещаю, что стану часами, непрестанно смотреть на застывший лик своего избранника. Я обещаю Тебе — я не отведу взгляда… И вместе с тем нет ничего более живого, чем искреннее желание се́рдца. Но, Господи, почему же Ты, зная обо всём — о том, что всё закончится уже этим утром и о том, что я смирилась с тем, что мне отмерены многие годы ожидания новой встречи со своим избранником — вновь заставляешь меня испытывать эти противоречивые чувства, никак не хочешь избавить меня от них, зачем наказываешь, мучаешь меня?..»

Наша героиня вновь обратила взгляд к застывшим чертам любимого человека и всё так же медленно опустила руку на грудь своего избранника и от неожиданности коротко вздохнув, едва безотчётно не отдёрнула ладонь.

— Господи, как же холодно прикасаться к тебе… Да, твоё тело остыло и скоро станет ничем, превратится в землю, траву и цветы, — говорила Консуэло, медленно гладя грудь своего возлюбленного в том месте, где не было одежды, — но твоя душа́ и твоё сердце будут жить вечно — рядом со мной и внутри меня, в каждом дереве, в каждом зелёном сочном листе, блестящем на солнце… Эта одежда делает тебя старше — хоть и не намного, твой облик — строже, а чертам придаёт печальность. На фоне этого чёрного костюма лицо твоё кажется ещё бледнее, а красота — совершеннее. Но, быть может, всё это — следствие печати смерти — быть может, единственной печати, кою нельзя стереть никаким способом — хотя люди во все времена пытались победить её?.. Я слышала об этом от тебя же самого́ — какая же горькая ирония! Ты рассказывал мне об алхимии, о поисках эликсира бессмертия. Но желал ли ты его сам?.. Быть может, я окажусь неправа́, но я чувствую, что это не так — вопреки твоим стремлениям ко всеобщим свободе, равенству и братству… Но, с другой стороны — реализация наших идей стала бы воплощением земного рая для тебя, в коем ты мог бы жить до конца своих дней, и не пожелал бы уйти, горько сокрушаясь, когда настал бы твой час. Но я бы сказала тебе, что сто́ит оставить новый Эдем тем, кто будет жить после нас — ибо всем нам станет здесь тесно. Однако, быть может, ты и сам уже́ думал об этом — не мог не думать… И, как бы там ни было — в земной жизни я уже́ никогда не смогу узнать этого… Признаться честно — в са́мой тайной глубине моей души́, потаённой даже от меня само́й — я могла предвидеть и подобную твою кончину — даже зная о том, что при жизни ты любил меня. Такова была твоя натура, так она проявлялась. Ты не смог вырваться из-под власти демонов, снедавших твои ду́шу и разум. Твои чувства всегда были слишком сильны — обычный человек не в силах был бы выносить их. Но не хуже ли было бы, коли бы нечеловеческой волей ты смог бы превратить своё сердце в камень и жить как все, повинуясь воле отца?.. Жить? Но разве же это можно было бы назвать жизнью? Нет… Я бы не пожелала такого ни тебе и ни себе — ибо в чём тогда был бы заключён смысл твоей судьбы́?.. Господи, теперь я понимаю, что Ты сотворил благо для того, кого я люблю, и я благодарю Тебя. Но почему же Ты не хочешь сотворить его и для меня? Я могла бы заснуть на холодной груди́ своего избранника и не проснуться. Да, да, Всевышний, сделай так, и пусть нас похоронят вместе — я так хочу этого! Это станет для меня спасением!..

Говоря последние слова, она ощутила, как неудержимые слёзы вновь подступают к её горлу. Несколько всхлипов вырвалось из груди нашей героини, но она резко остановила, сдержала этот приступ быстрым, но всё-таки дрожащим глубоким вдохом, лишь на несколько мгновений плотно — почти до боли — закрыв глаза́.

«Нет, нет, я не должна больше рыдать — хотя мой плач и не был бы слышен в спальнях твоих несчастных родных, что стали близкими и мне, и не донёсся бы до тех спален, где ночует прислуга. Я не должна возбуждать свои нервы, свои чувства перед тем последним днём, что предстоит мне — предстоит всем нам — иначе я не выдержу и со мной что-нибудь случится… Я хотела бы, чтобы твой гроб был обит чёрным бархатом, а твоим последним ложем стал бы белый атла́с — так же, как бела сейчас твоя постель. Но, разумеется, я не стану навязывать свои правила, проявляя уважение к желаниям и предпочтениям твоих близких. Сейчас я совершенно не чувствую в себе сил перенести всё то, что будет происходить завтра, но я верю в то, что сон подарит мне силы».

Консуэло положила голову на плечо Альберта, левой рукой обняла его за шею, а правую положила на грудь своего любимого человека и закрыла глаза́, ужё́ не вздрагивая от холода тё́ла своего возлюбленного.

«Пока же я буду представлять, что ты и я ушли в вечное путешествие — как очень скоро уйду я — и ты, заснув среди дня, лежишь под открытым небом на мягкой зелёной траве, а я сижу рядом с тобой и любуюсь прекрасными чертами, гадая о том, что тебе снится… Нет, я не ухожу, не убегаю от действительности — я понимаю всё, как никогда ясно. И даже слишком. И это пугает меня. Как бы мне хотелось, чтобы невидимая пелена застлала хотя бы на время мой рассудок и притупила чувства — но, увы… Значит, Господь знает, что я смогу пережить всё, считая меня сильной… Когда бы ещё при твоей жизни я могла сколь угодно долго гладить твои всё ещё такие нежные, шелковистые, густые волосы, что, кажется, стали ещё темнее — я готова тонуть в них бесконечно; любоваться твоей красотой и стройностью, совершенством твоего те́ла, но более всего — отражением твоей внутренней жизни, твоих чувств, коего не увидит, не разглядит тот, кто не знал тебя так, как я?.. Ты облачён в чёрный атла́с, я же — в белый батист. Тебя сегодня забрала в свои объятия смерть — мне же завещано Господом и тобой жить ещё много лет, и я не могу не следовать этим заветам»

В этих внутренних рассуждениях, размышлениях и мечтах Консуэло и сама не заметила, как заснула, утомлённая горем и воспоминаниями.

И дыхание её было ровно, а сон — безмятежен, хотя и пронизан флёром печали.

Так давайте же благословим нашу героиню и станем молиться, чтобы Господь хранил тишину в её груди́ и покой в продолжение всей этой но́чи, коей оставалось не так уж много — всего-то шесть или семь часов.