ГП и Ткач-недоучка (гет)

Дверь особняка распахнулась раньше, чем я прикоснулся к ручке — только потянулся к замершей серебряной змее, а дверь возьми и откройся. Без традиционного скрежета проржавевших шестерёнок, без грохота цепей, что поднимают кованую решётку или перекидной мост — просто открылась, и из темноты коридора на меня глянул Блэк, с яростной надеждой в глазах.

— Успел! — выдохнул он и протянул руку. — Заходи!

Я взялся за ладонь, шагнул через порог, и задохнулся от неожиданности, когда меня схватило за пупок, и протянуло сквозь узкую трубку.

— Э-э-эк! — отрыгнул я, когда ноги встали на потёртый половик. — Ох ты ж..!

Не стошнило меня только потому, что было нечем — с самого утра кусок не лез в горло, а то, что удалось втиснуть в себя, успело раствориться в теле бесследно.

— Э-э-э-ак-к!!

— Получилось?? — Сириус был слишком возбуждён, чтобы обращать внимание на то, как я себя чувствую. — Собрал воду??!

Я выпрямился, похлопал себя по поясу, — в ответ на моё движение, кожаный футляр для фиалов засветился холодной голубизной, и вслед за ладонью потянулась тонкая смуга искорок-снежинок.

Ого!

Сириус буквально засиял, когда увидел этот эффект:

— Идём, Колин! Скорей!

И поторопился в глубину коридора, не обращая внимания на мои пошатывания. Пришлось топать за ним, — благо, места вокруг немного, так что опираться о стену при ходьбе было удобно.

Коридор показался странно длинным, привычной уже ноги-урны на пути не оказалось, светильники в этот раз не загорались на нашем пути, поэтому дверь на кухню я скорее почувствовал, чем увидел в кромешной черноте — вдруг неслабо потянуло холодом откуда-то сбоку, как из открытого холодильника.

Сириус, размытый силуэт которого двигался впереди, с негромким кряхтением толкнул тёмную массу двери, и впереди засветились гнилушные зеленоватые огоньки, точь-в-точь, как на старом трухлявом пне.

Холодный влажный воздух охватил нас, словно в старой нежилой избе, я почувствовал, как под ногами упруго закачался пол, остановился растерянный. Сириус буркнул непонятное заклинание, далеко впереди вспыхнул язычок пламени, затрещал, пожирая сваленные в кучу поленья, разгорелся и осветил настоящую пещеру с каменными сосульками, нависавшими сверху и торчащими снизу. Посреди же всего этого природного великолепия возвышался кое-как оббитый кусок скалы, на самом верху которого скалил клыки череп древнего монстра. Это что такое??

— Колин, приветствую тебя в Родовом зале Блэков, — повернулся ко мне Сириус. — В нашем роду очень строгие правила относительно чужих, поэтому, пожалуйста, не делай ничего, пока я не скажу, что конкретно надо сделать.

Он взял меня за руку:

— Пока кто-то из Блэков сохраняет с тобой телесный контакт, ты в безопасности. Идём.

Мы прошли вперёд (нормальный каменный пол, который не ровняли со времён постройки, наверное. Но почему он только что дрожал подо мной?!), потом я споткнулся о невысокую ступеньку — ну, или какой-то её аналог, — возвышение, которое рассмотреть мешала темнота. Огонь из костра, расположенного слишком далеко, чтобы дать возможность оглядеться нормально, бросал дрожащие блики на острые каменные сосульки над головой, на озабоченного Сириуса, облик которого временами казался совершенно чужим, на белые полоски, исчерчивающие неровный пол.

Это что — пентакль древние Блэки нарисовали? Да нет, вроде: линии не прямые, изгибаются под разными углами, словно бы круг в круге и вокруг круга пытались изобразить. Для «рыбьего пузыря», известного любителям старины как vesica piscis, линий слишком много, тут что-то другое...

Я напряг мозги, вспомнил занятия топологией, и удивлённо хмыкнул — похоже, это аполлонийская сетка, с помощью которой художники «ставят руки» на профессиональное рисование кругов. И именно в самом центре сложной фигуры, состоящей из одних окружностей, торчал на куске скалы здоровенный череп — то ли память о славном предке, завалившем зверюгу ещё каменным копьём, то ли тотемный зверь, с которого начиналась слава Древнейшего и Благороднейшего Рода.

И тут меня пробило, наконец, осознание, куда я попал — это же Сердце клана, его начало и конец! Тут чужих в принципе быть не может, разве только в виде жертвы! Куда меня занесло??

Во рту пересохло, руки задрожали, я облизал в момент ставшие шероховатыми губы, огляделся уже по-другому: пещера, границы которой терялись в непроглядном мраке, костёр из огромных древесных плах, — первобытный огонь, как десятки тысяч лет назад, ещё во времена неандертальцев и прочих «широконосых», с которыми сражались первые людские маги в ледниковой Европе, — и последний из Рода, который вяжет пассы древних заклинаний. Фразы Блэка звучали грубо, незнакомо, явно на каком-то из древнейших языков, и от звуков этих тело бросало то в жар, то в холод, внутренности вздрагивали, а в голове начинало шуметь.

Однако состояние не помешало мне увидеть, что за кажущимся диким хаосом место это имеет свой внутренний порядок и смысл — например, торчащие из земли сталагмиты далеко не везде соответствуют висящим с потолка каменным сосулькам.

Потом я отвлёкся, когда после манипуляций Сириуса линии на земле стали наливаться тем самым болотным свечением, что виделось на входе, — призрачной зеленью сложной паутины больших и маленьких дуг. И в центре одного из меньших кругов неожиданно оказался я, крутя головой по сторонам на неровном возвышении, явно сотворённом из подходящего сталагмита.

Потом неподалёку, на такой же каменной горке, возник Кричер, вокруг него пол засветился ещё одним кругом, а потом я, наконец, сообразил, что эта сеть на полу и есть семейный артефакт, а череп — это лишь его центр, средоточие Силы.

И ошеломлённый этим открытием, я упустил тот момент, когда из тьмы, нас окружавшей, проявились портреты — много портретов, больших, маленьких, в роскошных золотых багетах с тонкой резьбой, и в рамах из неошкуренного горбыля (где-то в сумерках зала даже показалась пара картин на досках вроде древних византийских икон, внутри которых двигались едва различимые фигуры).

На тех холстах, что располагались ближе, кое-где теснилось сразу несколько человек, в одеждах разных времён, — кто в шляпе с перьями, а кто и в монашеском капюшоне. Женщин среди предков оказалось много, чуть не половина из присутствующих носила платья вместо брюк, килтов и какой-то долгополой хрени времён Древнего Рима.

И все эти поколения умерших волшебников молча смотрели, как последний из них подготавливает магический ритуал. Гнетущее молчание прервала Вальбурга, портрет которой закачался вдруг на здоровом сталактите, что свисал ближе всего к черепу, — прямо рядом с тем бугорком, на котором раздувался от гордости Кричер. Может, он его сюда и присобачил, пока я на остальных Блэков таращился? Как их всё-таки много было!

— Сын? — спросила волшебница, когда Сириус закончил плести узлы заклинаний, и вытер пот на усталом лице.

— Готово, — выдохнул тот. — Сердце пробудилось.

— Колин, — теперь старая ведьма повернулась ко мне, — на твои плечи возлагается серьёзная задача...

— Что надо делать?

— Поддержать Сириуса своей магией. Отдать свою жизнь у нас есть кому, не волнуйся. Кричер, ты приготовил избранников?

— Да, моя госпожа!

Старый эльф тряхнул ушами в низком поклоне, щёлкнул пальцами, и ещё три холмика засветились мертвенно-зеленоватым светом. Над ними возникли три эльфийских головы, одну из которых, ту с длинным рылом, что заканчивалось натуральным свиным пятачком, я даже вспомнил, потому что пару раз за этот пятачок цеплялся, когда поднимался по лестнице в здешнем особняке.

Но долго в пустоте головы не повисели — гнилушное сияние охватило их полностью, закутало в яркий шар ненатурального света, и когда рассыпалось яркими искрами по полу, на огрызках сталагмитов возникли три домашних эльфа. Они бухнулись синхронно на колени, уткнулись лбами в камень.

— Приступайте! — звонким девичьим голосом приказала Вальбурга, словно бы помолодевшая за эти минуты, и Сириус опять взмахнул палочкой.

Теперь сияние заполнило весь зал. Защипало ноздри от запаха озона, по коже побежали колючие иголочки, как будто я умудрился отсидеть сразу всё тело, и слёзы заполнили глаза.

Пока я промаргивался, — не хватало ещё во время ритуала физиономию руками тереть! — в уши ударил немелодичный звон и гнусавое завывание писклявых эльфийских голосов.

Когда вернулась способность видеть чётко и разборчиво, оказалось, что последний Блэк стоит на коленях перед черепом совершенно обнажённый, глаза черепа светятся багровым, а на самой голове древнего чудовища примостился тот самый эльф с хоботом вместо носа — ну, или свиным пятачком, если хотите.

Кричер бил в литавры почти с себя величиной, и от каждого их звона мои внутренности болезненно вздрагивали. Второй эльф отбивал ритм на металлических палках-жезлах, а оседлавший черепушку третий участник домашнего оркестра бил по черепу, как по бубну, и с каждым его ударом глаза черепа разгорались ярче, а сам эльф становился как будто прозрачнее. Или это мне кажется только?

Все трое тянули гнусавое нытьё, и им подпевали портреты — от этого разнобоя совершенно немузыкальных голосов, то хриплых и надсадных, то звонких и мелодичных, по спине ползли мурашки, а дыхание запирало от ужаса и восторга — Боже, куда я попал?!

Непонятные слова, эхом отдававшиеся где-то во тьме пещеры, лязг и бряцанье древних инструментов, странные запахи, неровный свет и тени, отбрасываемые огромным костром, и апофеозом всего — жуткий череп не то саблезубого тигра, не то пещерного медведя...

Потом носатый эльф, уже отчётливо полупрозрачный, в очередной раз ударил по черепушке, вдалеке послышался звон разбитого стекла, у черепа вспыхнули ярким светом глазницы, эльфа лёгкой дымкой втянуло прямо в них, и клыкастая пасть выхаркнула на Сириуса поток воды, — потянуло морозным ветром, запахло морозом, и, кажется, даже послышался хруст сминаемого под ногами наста сквозь бульканье ручейка, который вырывается из-под молодого льда.

Но магический концерт на этом не закончился, — на огромном черепе возник следующий эльф, завывания и стук продолжились, пока опять не разбилось невидимое стекло, и ещё один водопад не пролился на коленопреклонённого Блэка. Пахнуло домашней сдобой с корицей, горьким печным дымом, тёплым молоком.

Взамен исчезнувшего слуги на черепе возник третий очередник, ритуал продолжился, только в этот раз портреты зазвучали громче и сплочённее, а Кричер играл за себя и двоих ушедших. Меня же ощутимо потянуло вперёд — к Блэку, который по прежнему не поднимал голову.

Разумеется, шагнуть к нему я и не подумал, но чуток магией своей поделился, — почему нет? Теперь и подо мной засияли зелёные огоньки, да так ярко, что я сквозь волшебное сияние не заметил, когда третий эльф отдал жизнь за хозяев. Просто вдруг шарахнуло по ушам, придавило к земле, в лицо ударили брызги ледяного водопада, и наступила звенящая тишина.

Я прокашлялся, вытер лицо, и почувствовал на плече мокрую ладонь.

— Колин! — обратился ко мне Сириус. — Идём!

Спросить «Куда?» я не успел, потому что увидел, как на том месте, где стоял на коленях последний Блэк, завис в воздухе пейзаж в скромной рамке, — та самая картина, что превратилась в барельеф из сплетённых растений, открывший нам проход в совсем другой мир, куда более радостный, чем этот, обречённый на увядание. Значит, именно этого Блэки хотят, — узнать, как туда уйти?

— Открывай! — нетерпеливо выдохнул хозяин дома, когда мы подошли к картине. — Там найдётся ответ!

Но я с неожиданной ясностью понял, что нынешний Сириус попасть в тот мир не сможет — не тот запах. От последнего Блэка тянуло сладким запахом разложения, так же, как и от многих портретов, что висели вокруг нас в пещерной темноте, и от этого запаха ещё больше разбегались растерянные мысли!

Но Сириус тянул меня к наглухо запёртой картине-порталу, дёргал, мешал сосредоточиться, и я не успел подумать, что же сделать, как раздражение взорвалось горячей волной бешенства, и я полоснул-резанул хелицерой по тому, до чего смог дотянуться, — по руке Сириуса. Заодно и по своему запястью достал, уж очень последний Блэк за него дёргал.

Кровь наша смешалась, и я передёрнулся от отвращения, когда ощутил миазмы проклятия целого Рода, которые пытаются пробраться сквозь внешние слои магического ядра Криви. Это в книжках для наивных дурачков пускай пишут о «грязной» крови пришедших в магический мир, а любой, кто имел возможность поработать с кровью Старых Родов может, если Обет непреложный снять, множество неприятных вещей понарасказывать о Древнейших и Благороднейших снобах.

Сириуса от моей крови тоже передёрнуло. Он затряс рукой, разбрызгивая капли ихора, закашлял, изогнулся дугой, как после мощного разряда тока, а потом рухнул лицом вниз. Наступила зловещая тишина — замер Кричер со своими бряцалками, замерли портреты, и, кажется, даже языки пламени в камине перестали трещать над пожираемыми дровами.

Только испугаться я не успел, — обнажённый Сириус вновь изогнулся в спазме, и выкашлял-выхаркал из себя тёмный сгусток какой-то мерзости. Тот запарил, как сухой лёд, завонял сладкой гнилью, и исчез, растворяясь в воздухе.

— О-о-ох! — выдавил Сириус дрожащим голосом. — Морганина бородища!

С трудом, опираясь на слабые руки, он сел, помотал головой.

— Что это было..?

— Вы стали кровными братьями, сынок... — тихо проговорила Вальбурга. — Как жаль, что...

Закончить мысль она не успела — картина с уютным пейзажем, которая не хотела нам открываться, вдруг затрещала, заскрипела, растягиваясь и превращаясь в барельеф, стала расти на глазах, и нас обоих, что вытаращились на неожиданное зрелище, мощно рвануло за пупок...

Протиснувшись сквозь тесную кротовую нору, Алиса, вывалилась на каменные плиты широкой балюстрады, — в смысле, я, ваш покорный слуга, хлопнулся седалищем на влажный после недавнего дождя камень. Мир вокруг пах чем-то пряно-сладким, и от этого запаха в сердце зашевелилась горькая печаль об утраченных возможностях всех когда-либо прожитых жизней. Я знал откуда-то, что если в этом месте поддаться таким чувствам, то ничего хорошего не выйдет, поэтому заставил себя подняться, дабы не изойти слезами над тем, что уже никогда не исправить.

Где-то за высокой зелёной стеной близких джунглей погромыхивала уходящая гроза, и в воздухе ощущалась прохладная свежесть, — судя по Солнцу, которое ощутимо нагревало спину, недолгая, потому что совсем скоро её сменит удушливый зной. Вслед за раскатами грома, которые слабели, удаляясь вместе с тёмной полосой облаков, начинали пробуждаться птицы, — их разномастный хор постепенно набирал громкости.

Я опёрся о каменную ограду, посмотрел, как дрожит радуга над фонтаном розового мрамора, который журчал на широкой площадке уровнем ниже. Оттуда доносился плеск воды, там порхали яркие бабочки, не уступавшие буйством цветов самой радуге, а вокруг носились длинноклювые птицы, то и дело нырявшие в чашу, где стекала вода.

Я вздохнул, — этот праздник жизни, ранее уже виденный, замечательно обходился без меня, и спускаться вниз по ступеням, чтобы поплескаться в фонтане, смысла не было. Опять же, для такого мущщинского развлечения надо иметь на голове голубой берет, о который предварительно разбивается выпитая бутылка водки, а у нас в Королевских силах, кажется, голубые береты не носят.

Вот кстати, — у морпехов Островных береты зелёные (батя Колина такой хранил), парашютисты-коммандос бордовые носят, у танкистов они чёрные, чтобы масло и смазка, как на них попадут, в глаза не бросались, а всякая махра натягивает на голову тёмно-синий цвет, который никак голубым не назвать.

Так что я почесал тыковку, пожал плечами собственным мыслям, да отправился внутрь, потому что Сириуса было не видно и не слышно. Он хоть живой там, голый и босой? Как его в таком виде местная охрана приняла?

Двери, которые открывались на террасу, за собой прятали огромный зал, — хоть для бала, хоть для торжественных приёмов, на всех места хватит. Кажется, в прошлый раз он был поменьше размером, но золото, лепнина и облака на потолке остались прежними — они лениво ползли по безмятежному небу, такому чистому в незамутнённой синеве, что можно было поверить в мысль, будто люди тоже могут летать, как птицы.

Я восторженно вздохнул, и заставил себя оторвать взгляд от потолка, благо затрещали дрова в камине, и по залу поплыл удивительно нежный аромат каких-то экзотических смол. Даже не знаю, с чем их можно было бы сравнить — с запахом губ любимой девушки?

Но взгляд притягивал не огонь, и не яркие язычки волшебного пламени, а кресла хозяев дома, установленные на небольшом возвышении у дальней стены. Даже с моего места было видно, что мебель там роскошная, удобная и очень необычная.

Остро захотелось её рассмотреть, и ноги сами потопали к месту, где когда-то восседали древние Блэки, — интересно, неужели абсолютно никто из портретов не помнит эти времена? Судя по богатству украшений, изысканности резьбы, золоту и перламутру в самых неожиданных местах, видел я не средневековое ремесло, потому что так изысканно гнуть и выворачивать ножки со спинками научились, как мне кажется, всего пару веков назад.

Пока размышлял, успел подойти ближе, и сразу стало видно, — это очень старая работа, причём сделанная не руками людей. Мебель не была выстругана или выточена из досок, её буквально вырастили такой хитроизогнутой, а затем просто соединили с выпуклыми барельефами, примостив те на плоских поверхностях. Я подобного ещё ни разу не видел — ни в Магической Британии, ни в прошлой жизни.

Удивительно гладкая поверхность кресел, жирно блестящая в свете недалёкого камина, — от него сюда доходил не жар, от которого сразу же начинают собираться капли пота на спине, чтобы скатиться прямо в ложбинку между ягодицами, а докатывались волны мягкого тепла, успокаивающего, как мамина ладошка. Да здесь никакие сквозняки не страшны, это вам не Хогвартс!

На самих креслах никакой обивки, подушек или гобеленовых подстилок под задницу, только чистое дерево тёплого медового цвета, при взгляде на которое я сразу поверил, что в нём хоть день целый сиди, а ягодицы не отсидишь. Не удержавшись, я коснулся блестящей поверхности, провёл по ней пальцами, ощущая подушечками упругую шелковистость неизвестного материала.

Магии вокруг было море, но она не давила, не пугала словно высокое напряжение в гудящем трансформаторе, где защитную дверь оторвали бог знает когда, и любое движение возле багровых от смертельной мощи контактов может закончиться ослепительным разрядом, — молнией, после которой остаются только пепел да обугленные кости. Эта же волшебная сила мягко обволакивала, нежно проникала в сознание, и после неё хотелось только улыбаться, да рассказывать весёлые истории. Кстати, интересно, а если наёмный убийца попадёт в эту зону возле кресел, он сможет выполнить свою задачу, или передумает, раскаявшись?

А потом я совершил самый дурацкий поступок из всех, что можно только придумать, — хлопнулся задницей в хозяйское кресло. Воздух вспыхнул снежинками-искорками охранных заклинаний, кожу пронзили сотни маленьких иголок (только одно мгновение, но какое же, чёрт возьми, долгое!), и волшебный мусор прилипшей ко мне магии осыпался вокруг кресла серым пеплом.

Я же вытер слёзы, поёрзал, умащиваясь поудобнее, и к своему удивлению открыл, что кресло идеально подстроилось под меня, — твёрдая опора ощущалась седалищем, но это было не сдавливание, а что-то вроде контроля, как в спортивном автомобиле, когда кресло тебя придерживает, чтобы ты не летал по салону на поворотах.

Крупная резьба подлокотников, — или всё-таки не резьба? — приятно ощущалась ладонями, когда я скользнул ими по дереву. Виноградные листья, шишки хмеля, ящерицы, то исчезающие, то выныривающие из переплетения стеблей... Интересно, почему мне вдруг показалось, что все эти художественные неровности — нечто вроде кнопок волшебного пульта, с помощью которых можно устроить хоть локальный Армагеддон, хоть филиал Рая на земле?

Соседнее кресло, на котором должна сидеть хозяйка, огорчало глаз сиротливой пустотой, поэтому я опустил веки, и представил, что рядом сидит Гермиона, — взрослая, мудрая, но по прежнему любимая Гермиона, мать наших детей и хозяйка целого Рода. Дыхание перехватило, запершило в горле, и я, вытирая накатившие слёзы, вскочил, торопливо сходя с постамента. Ну да, мне, может, скоро с жизнью прощаться, а я мечтаю о всяком, придурок...

Я тут совсем расклеился, а пора искать Блэка, пока он тоже слезами не изошёл!

Нежный малиновый звон, который появился в воздухе, пока я отсиживал задницу в хозяйском кресле, усилился, когда я поторопился к выходу, но обращать внимания на всё это не было ни времени, ни желания, потому что я бежал от своих эмоций, нахлынувших так неожиданно.

Коридор, в который распахнулись двери, на Блэковский мэнор никак не походил, — высокий, светлый, с зелёным ковром на полу, и только светильники немного напоминали хозяйские — тоже змеи, но вперемешку с феечками, птицами, бабочками и прочей волшебной живностью. Каждый светильник не походил на соседний, от каждого исходила своя эмоция, и на них хотелось смотреть, а ведь в Блэковском доме змеи-опоры вызывали одну лишь тошноту вперемешку со страхом.

Но где же мне искать Сириуса? Пойти, может, вниз, поближе к Родовому камню?

Стенные панели тёплого медового цвета, совсем не потемневшие и не потрескавшиеся от времени, тянулись вдоль коридора, прерываясь дверными проёмами. Время от времени попадались по пути невысокие пуфики, явно предназначенные для того, чтобы на них уселись отдохнуть, а на стенах висели картины с пейзажами и натюрмортами, на которых пока что не попалось ни одного человека, — только звери, птицы, насекомые, и никого, с кем можно было бы перекинуться хоть парой слов.

Коридор вывел меня на широкую лестницу, где я тормознулся, решая, куда идти дальше. Пока я ломал голову, окружённый ароматами мёда и весеннего луга — совсем рядом висел прекрасный вид на лесную поляну, откуда всё это и доносилось, — в голове снова зазвучала старая мелодия одинокой скрипки. Кажется, я знаю, куда надо идти!

И ноги понесли меня вниз по ступенькам, мимо ниш со странными фигурами полулюдей — полуживотных, всякого рода дриад, сирен, виверн и прочих магических тварей, которые окутывала тишиной тяжёлая ткань занавесей. Фигуры казались замершими в движении, прямо на лету или прыжке, словно пойманные волшебным фотографом, который не плоские фото делает, а ваяет мгновенные статуи волшебным «Полароидом».

Теперь, немного пообвыкнув в странном интерьере, я начал ощущать и запахи, которые окружали каждую фигуру, исходили от каждой картины и даже барельефа — ароматы, от которых не голова кружилась, а мягко щемило в сердце, по-другому дышалось, и возникали желания сделать что-то хорошее для близких, для любимых, поделиться новой радостью с друзьями. Что это за колдовство, я ведь про такое ни разу не слышал?

К счастью, слишком далеко в подвалы мне углубляться не пришлось, — Сириус поднялся навстречу, когда я только сошёл на уровень партера. Весь путь по лестнице меня глодало сомнение, удастся ли пройти к Родовому камню даже после смешения крови? Уверен, что во времена меча и кинжала такие случайные порезы у волшебников куда чаще бывали, так что в защите камня от подобных казусов что-то обязательно есть.

Однако последний Блэк распахнул высоченную двустворчатую дверь в широком коридоре ещё когда я сходил по последним ступенькам пролёта. Музыка, что вела меня вниз по этажам, неожиданно стала громче, когда двери распахнулись, и тут же смолкла, когда Сириус, облачённый в длинный серый балахон, закрыл их за собой.

— Колин, — произнёс он неожиданно тихо, — нам пора возвращаться.

Я приблизился, — бледное лицо Сириуса выглядело, словно маска из греческой трагедии, белая и безжизненная, с застывшей на века гримасой горя. Он увидел мою растерянность, усмехнулся одними губами:

— Идём.

Блэк отправился по коридору прямо к выходу из дома, а створки огромных дверей, — судя по расположению, ведущие на местную кухню, — скрипнули, прижимаясь друг к другу ещё плотнее, и растворились в стене. Я скользнул пальцами по резным панелям, которые скрыли под собой проход в запретное место, почувствовал укол защитных заклинаний (ну да, не влезай, а то убьёт), и поторопился за хозяином дома.

Здешние светильники не шипели газом, — в полупрозрачных шарах порхали светильные феечки, о которых сегодня можно прочитать только в нескольких старых книгах по домоводству. К нашему времени этих магических созданий не осталось нигде, а ведь как удобно с ними в хозяйстве!

— Колин! — прервал мои размышления возглас, и я поторопился на зов.

Сириус ждал меня у выхода. Когда я подбежал, торопливо бормоча извинения, он взял меня за руку, обвёл тяжёлым взглядом пустой коридор, — нет ни стопы великана со старыми зонтами и тростями, ни растопыренной вешалки, ни тёмных портретов на стенах, — и потянул на себя дверь...

Тьма, что распахнулась нам навстречу, так быстро втянула в себя, что я не успел испугаться, — только начал вытаращивать глаза, как мир исчез, исчезли время и пространство, запахи и звуки, чувства и ощущения.

Потом свет, тяжесть собственного тела, запах дыма и треск горящего дерева ударили по нервам, я стукнулся коленями о каменный постамент, и осознал, что мы вернулись в Родовой зал Блэков. Дом, милый дом, — ага, почти по Диснею.

Пока протирал глаза (из-за того, что веки опустить не успел, сейчас в глазах пекло, словно песка сыпанули в лицо), успел понять, что вокруг, на этой Странице бытия, на самом деле очень хреново — видимо, по контрасту с тем «зелёным» мэнором, который буквально дышал жизнью, когда этот бедолага источал вонь разложения и старости.

Видимо, состояние, в котором я находился, от чужих глаз не укрылось, потому что я услышал:

— Кричер, помоги Колину вернуться в дом!

Лопоухий слуга прошлёпал по каменному полу, я ощутил его сухую горячую ладонь на плече, и услышал, как он щёлкнул пальцами. На этот раз меня за пупок никто не дёргал, только сжало узкой норой перехода, протаскивая к обыденной реальности Волшебного мира.

Зашипели светильники, разгоняя тьму коридора, зашевелились занавеси на портрете напротив, и пока я окончательно пришёл в себя, на картину вернулась Вальбурга. Она помолчала немного, сжимая кружевной платок, — молчали мы с Кричером, молчал длинный пустой коридор, в котором уже много лет не принимали гостей, — потом вздохнула:

— Колин, я должна перед тобой извиниться...

Чего-о-о?? Старая Блэчка — извиниться?? Я подобрался в ожидании неприятностей.

— Скажу честно, — я намеревалась посмеяться над безродным грязнокровкой, которого судьба занесла в дом Древнейшего и Благороднейшего Рода, но теперь...

Она снова вздохнула, выдавила с явным трудом:

— Как последняя глава рода Блэк я признаюсь, что у Рода нет способов убрать Паука из волшебника, кроме уничтожения тела самого волшебника!

— Вот как... — смог выдавить я, — значит, «уничтожение тела»...

— Да, — кивнула волшебница, — Паук очень быстро сливается с человеком, и уже через несколько недель становится невозможно понять, где заканчивается Паук, и начинается волшебник. А через пару месяцев они становятся единым существом, и тогда самые подробные исследования не могут найти в маге иновременного монстра.

Я помолчал, осознавая сказанное, потом с надеждой выдал:

— А другие семьи, — может, они могут знать больше?

Волшебника горько улыбнулась:

— — Я даже не буду требовать Обет, Колин, всё равно это секрет Полишинеля... Просто, самый первый Паук в Магической Британии вышел из нашей семьи. Подумай сам, кто может знать больше об этом Ужасе, чем Блэки?

— Благодарю за откровенность, этого я не знал... — протянул я, и поклонился. — Полагаю, мне пора уходить, госпожа Блэк.

Нарисованная волшебница царственно кивнула в ответ:

— Благодарю за помощь, Колин, и прошу принять скромный подарок. Кричер!

Молчаливый эльф кивнул ушастой головой, щёлкнул пальцами, и на моей ладони возникло кольцо — судя по тяжести, серебряное, — в виде змеи с головами с обеих сторон туловища, которые вцепились клыками друг в друга. Это такой Уроборос на максималках?

— Его следует носить на пальце, — кольцо подстраивается под владельца, видеть его может только Блэк. Помогает от отравлений, разного рода воздействий на магическую оболочку, сбрасывает ментальных паразитов.

— Благодарю, мэм! — ещё раз поклонился я, и тут же натянул подарок на средний палец левой руки. Палец слабо кольнуло, вверх по руке пробежали мурашки, и всё исчезло вместе с кольцом, осталось только его ощущение на коже.

Вальбурга удовлетворённо кивнула:

— Кричер, проводи гостя!

Улица меня встретила холодным утренним воздухом — пока мы развлекались в волшебном доме, ночь успела закончиться. Я услышал, как за спиной захлопнулась дверь, почувствовал аурой, как затягиваются магические щиты, отрезая меня от всего, что внутри мэнора, сделал пару шагов подальше от ступенек, и на этом мой завод кончился: я сполз по стенке и заплакал.

Конечно, было бы глупо надеяться на благополучное разрешение своей проблемы, и обещания портрета особой надежды в моей душе не будили, однако ведь теплилась она где-то в душе, подальше от саркастического рассудка. И теперь накатило осознание, что ничего у меня не получится — совсем ничего из всякого разного, что прокрадывалось потихоньку в сердце ночной порой.

Не будет ни нас с Гермионой, не будет своего дома с камином в английских горах, не стану я известным фотографом. Ещё и Криви на старые дрожжи всколыхнулся, выбрался из подсознания, чтобы уже своего отчаяния добавить.

В общем, плакал я, пока не замёрз, — всё-таки зима у нас, так что по утрам даже лёд и иней кое где лежат. Ожидать, пока мокрые щёки покроет корочка солёного наста я не стал, поднялся и побрёл к автобусной остановке, потому что один автобус уже проехал, а они здесь парами ходят, с интервалом минут в пятнадцать. Лицо вытер, чтобы слишком уж в глаза не бросаться, бросил на себя разогревающее заклятье, да потопал через по-утреннему пустую площадь, мимо дерева, его убогой ограды, и того клочка пустой земли, что летом гордо назовут газоном.

Потом подъехал автобус, я устроился на сиденье, и без приключений доехал почти до самого «Дырявого котла», который можно было увидеть прямо с последней остановки, если знать, куда смотреть. Народу вокруг хватало — город просыпался, воздух начинал всё сильнее царапать горло выхлопными газами, и желание побродить по обычному Лондону как-то само собой угасло. Особенно после того, как проезжавший мимо грузовик от души пёрднул чёрным вонючим дымом.

Я закашлялся, — засмотрелся, болван деревенский, на старую дизелюху «Лейланд», потому что этой фирмы я раньше только трактора видел, — ускорил шаг, чувствуя, как холодные пальцы лондонского утра пробираются мне за воротник, свернул под знакомую вывеску.

Бармен встретил меня хмурым взглядом (обожаю нашу английскую искренность, потому что это не фальшивые американские улыбки, здесь, если тебе не рады, сразу показывают лицом!), я кивнул в ответ, и оставил его наедине с кружками, которые тот натирал в рамках утренней гимнастики. Даже ароматы мясного рагу, которые тянулись из-за кухонной двери, не заставили меня замедлить шаг, — может, потому, что события прошедшей ночи всё ещё тяжёлым комом давили на желудок.

Диагональная аллея с утра порадовала тишиной и чистым воздухом. После Лондона здесь дышалось, как в сосновом бору, — воздух хотелось пить, черпая полными горстями аромат печного дыма, пряную горечь драконьей печени и прочие радости средневековой жизни.

Чего-о?? Какой ещё печени??

Я тормознул на пол-шаге, уже сворачивая к аптеке, перехватил собственную руку, что намеревалась вытащить кошелёк для проверки, хватит ли мне галеонов, и понял, что попал под действие заклятия.

— Привет! — радостный голос за спиной показался знакомым, я обернулся, увидел одного из тех ребят, с которыми столкнулся после Джузеппе. Как его там звали-то, Браун? Николас? — Что там Хогвартс, стоит ещё?

— Вашими заклятьями, — улыбнулся я в ответ. — И ты здравствуй. Отрабатываешь новое колдовство?

— Старое, — он смутился, — тётка Марта попросила обновить заряд на лавке, а то магглокровки перед Рождеством едва не высосали магию из хозяйки. Она не рассчитала, что их так много будет, вот и не «закрылась». Теперь весь внешний контур пришлось по-новой проходить.

— Не заметил я как-то, чтобы от меня закрывались...

Парень пожал плечами:

— Так ты и не грязнокровка.

Мои брови полезли вверх от удивления, он увидел, добавил:

— В смысле, ты ведь из «пробудившихся», из Крайтонов-старых, от тебя вреда нету. А вот чистые пришлые, те ману сосут, что Красотка Лили из «Пёрышек вейлы». Бывал у неё?

— Э-э-э... Я правильно понял, что у магов тоже бордели есть? Думал, кончились все ещё век назад.

— А с чего им кончаться? — хмыкнул он. — Если девочка хочет восполнить запас силы, так чего с ней не поделиться? Это ведь не у Сестёр на ложе дёргаться, тут всё по обоюдному удовольствию протекает.

— Блин, всего пара слов, и я узнаю про мир больше, чем за весь курс Хогвартса...

Парень радостно оскалился:

— Ты серьёзно?! Тогда с тебя пара стаканчиков, и я готов поделиться крупицами знаний, без которых взрослому магу с эрекцией в Лондоне не выжить!

— А не слишком рано для выпивки? — день только начинался, поэтому мне показалось странным это стремление к халяве. Собеседник рассмеялся:

— Глинтвейн! Пьём мы вечером, когда старый Пью свою корчму откроет, а сейчас мне согреться надо, — всю ночь в вашем Хогсмиде ведьму караулил, а потом вместо того, чтобы дома у камина греться, руны обновлял соседке. Так что — идём?

Я пожал плечами:

— Показывай дорогу, Вергилий.

Мы двинули по Диагональной, но почти сразу нырнули в узенькую улочку, которая открылась моим глазам только после того, как проводник ткнул пальцем в ничем не примечательную стену.

На месте облезлой штукатурки и дикого винограда, стебли которого, уже потерявшие листья, толстыми змеями карабкались до самой крыши, проявилась узкая тёмная щель, куда я бы и не подумал соваться. Но абориген двинул именно в неё, так что пришлось следовать за ним.

К счастью, шкуродёрка сразу же раздалась в стороны, превратившись в обычный средневековый проулок с неровными плитами истёртого песчаника под ногами, который, видимо, когда-то положили от грязи, а теперь время превратило его в неровности под ногами. По этой причине мне пришлось всё время глядеть под ноги, вместо того, чтобы таращиться на стены, покрытые серыми пятнами лишайника.

Потом мы вынырнули на нормальную улицу с фонарями, тротуаром, лавками для прохожих и волшебной зеленью у дверей. Идти по улочке пришлось недолго — прошли вывеску сапожника, где на большом медном щите мелкий пацан носился в огромных для него Семимильных сапогах, потом дом с кривым эркером, больше всего похожим на христианскую часовенку, прилепленную к стене трёхэтажного особняка, миновали настоящую живую завесу из плюща с какими-то волшебными лианами, розовые цветки которых выглядывали из непроницаемой стены плотных кожистых листьев, источая горьковатый запах дальних странствий, — а потом улица свернула за ещё один эркер, на этот раз больше похожий на зимний сад, и мой проводник указал пальцем на тёмную дубовую дверь с низкими широкими ступеньками из такого же старого дерева.

— Здесь.

Внутри было темно, как в любом старом пабе, где важно сохранить тепло, потому что вырабатывают его сами посетители, — свет же дают немногочисленные светильники, особой нужды в которых нет, потому что стакан с пивом можно и пальцами нащупать. Воздух наполняли ароматы свежей яичницы, трубочного дыма и пряностей — странная, но приятная смесь.

— Нравится? — улыбнулся проводник, когда я потянул носом. — Яичница здесь потрясающая, а уж глинтвейн...

Женщина, что встретила нас за стойкой, улыбнулась в ответ, бросила на меня оценивающий взгляд:

— Раньше я тебя у нас не встречала. Кого ты привёл, Ник?

— Он у Джованни закупается. Тот сказал, что хороший гость, — работает на Хогвартс, а не на Деда.

— Вот как, — барменша кивнула головой. — И как тебя зовут, гость?

— Майк Стражински, мэм, — гладко соврал я. — Приятно познакомиться.

— Ты кормить нас будешь, Мэл? Я всю ночь в Хогсмите мёрз, потом ещё тут работать пришлось! Вот простыну, и закашляю всё у тебя!

— Уже метнулась за шпателем, мокроты собирать, — хихикнула барменша, и окончательно расслабилась. — Садитесь уже, пока есть куда...

Зал делился на несколько закутков невысокими перегородками, и топая за парнем, я успел заметить на стене щит для дартса — похоже, ничто маггловское здешним магам не чуждо?

Ник хлопнулся на кожаный диван под окном, махнул рукой, — давай, мол, рядом, — и зажёг свечку, толстый огрызок которой торчал в бутылочном обрезке в центре стола. На мгновение воздух над столешницей подёрнулся рябью пробуждённого заклинания, смысл которого остался мне непонятен.

— Говоришь, Стражински? Поляк?

— Дед был поляком, — рассказывать про режиссёра, который снял шикарный сериал про космос, не хотелось, всё равно не поймёт большую часть того, что услышит. — Во Вторую мировую на Остров приехал, а как мир наступил, оказалось, что возвращаться уже некуда. Вот мы у Крайтонов и прижились — родственники оказались.

На стол перед нами хлопнулись две сковородки со шкварчащей яичницей, а к ним пара ломтей ноздреватого ржаного хлеба, только-только остывшего, ещё тёплого на ощупь. Мы переглянулись, синхронно оскалили зубы в жадной ухмылке, и накинулись на еду.

Запах и вкус неожиданного перекуса оказались такими одуряющими, что напрочь вылечили меня и от воспоминаний прошедшей ночи, и от тяжести «под ложечкой», — теперь там зияла одна только голодная пустота, которую следовало немедленно заполнить!..

Подобрав хлебной корочкой последние капли со сковородки, я удовлетворённо отвалился от стола:

— Да-а, это было вовремя!

— А то! — согласился Ник. — Сейчас ещё глинтвейчиком заровняем!

К этому моменту бар наполнился желающими позавтракать. Вечерней толкотни, когда к бармену приходится протискиваться сквозь спины, здесь ещё не было, однако все сидячие места заняли волшебники самых разных мастей. Но что интересно — ни один из посетителей не выглядел, как бродяга, опустившаяся ведьма и прочие завсегдатаи «Дырявого котла». Это были обычные люди, а не гротескные персонажи из детских сказок, путь даже и одетые по устаревшей для современного Лондона моде.

— Чего оглядываешься? Ищешь кого-то из знакомых?

— Скорее, удивляюсь, — такой контраст с «Дырявым котлом.

Собеседник хмыкнул:

— Так там и людей немного, всё больше големы. Граница миров, мало ли кто впереться может, когда бармен отвлёкся. Это, конечно, не Испания, но Инквизитора в Лондоне всего три года назад видели!

— Так у нас на Острове церковь англиканская, они с Римом на ножах сотни лет. Откуда Инквизитор?

— Мордред их там разберёт, кто с кем воюет, а нам расслабляться нельзя, — Агуаменти сказать не успеешь, как дрова под ногами зажгут.

Тем временем к нашему столу подплыли здоровые кружки, заказанные Ником. Они хлопнулись на место уплывших сковородок, и вокруг запахло Рождеством, корицей, гвоздикой и ромом. А потом, когда кружки замерли точно напротив клиента, в парящее вино со специями нырнуло по раскалённому угольку — глинтвейн зашипел, а нос почувствовал аромат дымка, ту самую точку, что завершает процесс творения напитка.

— М-м-м! — простонал сосед, который успел глотнуть, пока я наслаждался моментом. — Вот оно — счастье!

Я вдохнул аромат божественного напитка, сделал глоток, и застонал ему в унисон, чувствуя, как горячая жидкость катится вниз по пищеводу.

— Ка-айф!!

Потом на какое-то время мы опять выпали из реальности, потому что целиком отдались наслаждению. После очередного глотка, Ник оторвался от кружки:

— Да-а, такого глинтвейна, как у Мэл, нигде больше не найдёшь...

-Точно, — кивнул я, и добавил чуть погодя:

— Странно, что в Хогсмиде только сливочное пиво да горячее какао найти можно. Ведь лес под боком, — собери, насуши, да сделай что-нибудь похожее. Зимой ведь у студентов «на ура» пойдёт.

Ник вытаращился на меня, пока делал глоток, потом выдохнул пряно-коричное облако аромата, ухмыльнулся кровавыми от вина губами.

— А ты разницу в цене считал между обычной ежевикой, и такой же ягодой из Леса? Или там черникой? Дягилем?

— Нет, — осторожно протянул я. — Что, очень большая?

— С пяти — семи раз начинается, — хмыкнул он. — А в хороший год и до двадцати доходит, когда звёзды сойдутся на небе, а потоки маны на земле.

— То есть, проще сырьё продавать, и не морочиться?

— И проще, и выгоднее по себестоимости. Опять же, гильдейцы зельеварские тебя не поймут, если ты душицу, алтей, да хоть тот же аир с Озера станешь на питьё для студентов переводить. У них ведь лишнего сырья никогда не бывает, над каждым кусочком трясутся.

— Жаль... — вздохнул я, и сделал ещё один большой глоток, — тепло ухнуло в желудок, и разбежалось радостными иголочками по самым дальним уголкам тела. — Приятно было бы хоть иногда такого хлебнуть после работы, а то пашешь-пашешь, и никакой радости...

Я приложился ещё разок к кружке, вспомнил, с чего начался наш разговор:

— Кстати, а чего ты всю ночь в Хогсмиде мёрз-то — подработка какая подвернулась?

Он отмахнулся:

— Если бы. Ведьму пробовали найти, которая под Имболк на парней охотится.

— И что, нашли?

— Нихрена. Вроде бы всё сделали, как старики говорили, — «сигналки» повесили, големов пустили, — а она как сквозь землю провалилась.

— Скорее, под воду. У развалин старой мельницы её поищите: думаю, там ночные следы сразу не смоет.

— Ты о чём? — не понял собеседник. — Что ей делать у мельницы?

— За мной гоняться, например, — улыбнулся я. — Похоже, это из-за меня вам пришлось впустую ночь провести.

И я рассказал, слегка видоизменив, о своей встрече с ведьмой, которая закончилась над речным омутом.

Ник обалдел сначала, потом оживился, послал патронуса-ежа к какому-то Кену с кратким пересказом новости, и продолжил:

— Теперь моя очередь про наши обычаи рассказать! Внимай и мотай на ус!

В принципе, чего-то особо нового я не услышал, пока он разливался соловьём, — из оговорок и случайных разговоров, что ловили уши Колина в Хогвартсе, можно было о многом догадаться, — но его слова уложили информацию в единое целое, которое ускользало от внимания многих «пришлых».

К примеру, все знают, что магия может начать уходить из волшебника так же, как кровь. Только от потери крови смерть наступает быстро, а обезмаженный человек может ещё несколько десятков лет прожить сквибом. А может и умереть, да, всякие реакции бывают.

И способов справиться с таким несчастьем тоже хватает, их за века существования волшебного мира успели напридумывать. Правда, в современной Магической Британии большая часть этих средств абсолютно запрещена, потому что это либо использование другого мага в качестве недобровольного донора с его окончательной смертью в конце, либо гекатомбы из сотен обычных людей, примерами которых полны исторические хроники.

Да, они помогают, — тот же Влад «Дракон» Цепеш без насаженных на кол жертв не справился бы с османами, и Гриндевальд не смог бы столько лет рулить нацистской верхушкой без «лагерей смерти», но вот только времена изменились. И из множества способов поддержать приемлемый уровень маны остался тот самый, что стыдливо называют «добровольным».

Есть ещё и способ разложить проклятие на несколько поколений, — то, чем Уизли известны, например, — когда за счёт большого количества детей, осквернённых родительской порчей, родитель расстаётся с магической силой значительно медленнее, и может даже прожить до самой смерти как уважаемый волшебник, а не магический слабосилок.

Но уже несколько веков волшебники страдают от малочисленности семей, и большое количество детей сегодня скорее исключение, чем правило. Опять же, не каждый волшебник сможет спокойно жить, зная, что его личное горе теперь будет преследовать всех наследников до третьего колена.

Потом Ник добавил, что кое-где за Каналом ещё используют услуги магических тварей вроде вейл или русалок, но с теми по-разному бывает, и лучше уж «со своими» ихором поделиться, чем "доить" какую-нибудь вейлу под принуждением, — говорят, у них крышу срывает от такого использования. Хотя есть, конечно, любители экстрима и у нас, ездят за горячими ощущениями на Балканы, где из-за войны никакого контроля над магами нет, и никто не смотрит, чем там волшебник занимается под пологом Скрыта.

Но всё-равно это заканчивается плохо, так что лучше к «Трепещущей вейле» наведаться, или, там, в «Леприконский горшок» заглянуть, — и тебе хорошо, и девочкам местным замечательно, которые, может, именно после тебя смогут на хорошую работу устроиться. Или, к примеру, содержанткой к хорошему господину, — каждый знает, что в старый мэнор без магии не суйся, сожжёт в пепел.

О самом «процессе» Ник слишком подробно распространяться не стал, смущённо хихикнув, и я заподозрил, что он и сам в этом деле не слишком большой знаток. А может, и нецелованный вовсе, кто там его знает?

Когда наш разговор естественным образом начал близиться к концу, а я заказал ему третью кружку — сам тянул ещё первую, объяснив, что мне на работу, — Ник вдруг протянул неуверенно:

— Кстати, про удовольствия эти... К нашим девчонкам ваши чаще всего заглядывают после СОВ и ЖАБ, чтобы нервные переживания сбросить...

— Понятное дело. И что?

— Раз ты в Хогвартсе работаешь, наверное, всех учеников знаешь?

— Всех, пожалуй, нет, разве что в лицо, но большинство да, знаю. Кто-то конкретный нужен?

Он замялся, долго глядел в кружку с вином, потом решился:

— Есть один парень на Гриффиндоре... Фотографией увлекается...

Я подобрался:

— Да, есть такой. Белобрысый, как я, только моложе.

Ник ухмыльнулся, оценив мой нехитрый юмор.

— Ты ему скажи, чтобы он после СОВ сюда не заглядывал. Лучше будет, если он вообще куда-нибудь до осени уедет, от Лондона подальше.

В моём рту пересохло так, что пришлось сделать большой глоток, до конца опустошив посудину:

— А что случилось-то?

— Заказ на него пришёл... Если бы в Лютный только, я бы и не почесался, но к нашим ребятам за него тоже подкатывали, а это совсем другой коленкор. Не хочу наших в это марать.

Он приложился к кружке, объяснил:

— Мы чернухой не балуемся, — кошелёк подрезать у свежего лоха, облапошить какого придурка, сырьё втридорога продать мы можем, это нормально, потому что нечего дырявым тапком хлопать, а вот убийство, или похищение...

Здешний посредник сам с душком, а заказчик, думаю, и того хуже будет. И понятно ведь, что разок такое сделаешь, потом другой, а потом и не заметишь, как начал «кукол» для Ковена ловить. К Моргане такой заказ, пусть гнильё из Лютного в этом марается!

— Передам ему, чтобы он почаще озирался на каникулах, и сюда не приезжал, обещаю.

— Вот и хорошо, — улыбнулся мой собеседник. — Пусть всем будет хорошо, вашим и нашим.

— Договорились, — кивнул я, и начал подниматься. — Сколько мне заплатить? И кому?

— Да к свечке брось пару галеонов, сдачу сразу же и получишь.

Ага, понятно, зачем тут свечи на каждом столе горят... Я подсунул два галеона поближе к огоньку, тот дрогнул, словно от порыва ветра, и на столешнице звякнула мелочь, — вместо золотых монет лежала кучка медных.

— Купи себе ещё что-нибудь, а мне пора. До встречи!

На выходе я прощально кивнул хозяйке, но когда вышел на улицу, и сделал несколько шагов, осознал, что ещё разок в баре посидеть не смогу — дорога в эту обитель вкусной еды напрочь вылетела из памяти. За моей спиной тянулась пустая улица, и куда мы с Ником сворачивали, вспомнить не удалось, как ни старался. Не любят местные пришлых гостей, отказывают им в самых невинных мелочах...

С другой стороны, а у нас в Мидсаммере по-другому, что ли? Везде к тебе относятся настороженно, пока не привыкнут, да пока сам не покажешь, что с тобой можно иметь дело.

Но заказ на Колина — это, конечно, неожиданность, да. Я покрутил головой, привыкая к новости, и поторопился на Диагональную, к почте, — там работал самый близкий камин, а мне пора бы отметиться в Замке, пока тамошние поисковые системы не подняли тревогу. Да и подумать, как теперь жить, следует...

Я успел пройти не слишком далеко, и у вывески сапожника, той, что с Семимильными сапогами, сообразил наконец, что не знаю, куда идти. Поозирался беспомощно, глядя на пустые стены и плотно закрытые двери, чертыхнулся, и решительно двинул от вывески вниз по улице — в конце концов, либо встречу какого-нибудь прохожего, либо найду открытую лавку, где можно будет спросить дорогу. А может, и на знакомые места выйду, потому что не в первый раз тут хожу.

Но вышел я к Фонтану сирен. Несмотря на мороз, вода в чаше не замёрзла, она парила Силой, которую щедро источали руны орнамента . Я вздохнул, вспоминая мой неудачный поцелуй, и уже увереннее зашагал дальше, потому дорогу отсюда вроде как знал — прямо по улице мимо ночных фонарей, а потом в проулок, чтобы выйти прямо на Диагональную. Близко, в общем.

Ночные фонари ещё излучали тусклый свет в утренней мгле, границу между белёсым небом и туманом было не определить, и пейзаж вокруг — удивительно тихий, безлюдный, — стал как-то очень напоминать японские хорроры, в которые пару раз довелось поиграть на Плейстейшн. Хорроры и ужастики я не любил, поэтому ускорил шаги, мечтая поскорее вернуться в привычные коридоры Замка. Теперь даже шумная детвора первых классов казалась желанной!

Вот только дорога не кончалась, фонари не гасли, туман не расходился, и лишь мои шаги слышались в мёртвой тишине, отражаясь эхом от заиндевевших стен. Да и горьковатый запах печного дыма сменился затхлой вонью застоявшегося болота. Что за хрень вокруг меня творится?

Я продолжил быстро шагать, то и дело сбиваясь на бег, но улица тянулась вперёд, — сквозь плотно закрытые ставни окон пробивались лучики света, но все двери были плотно закрыты, охранные заклятия активированы, а дома так тесно прижимались друг к другу, что не оставалось даже щели, в которую можно было бы юркнуть, чтобы вырваться из непонятного волшебства, в котором я увяз, словно муха в паутине.

Паутине??

Мой Паук, давно уже раздражённо толкавшийся в подсознании, первым же своим разрешённым движением разорвал путы, в которые меня угораздило попасть. Дышать стало легче, вернулись звуки и запахи, впереди показался тёмный вход в переулок, через который я смогу вырваться в Лютный...

А Лютный мне зачем?? Мне на Диагональную аллею надо, к почте, камину и в Хогвартс!

Я остановился, тяжело дыша, осмотрелся вокруг, — проулок темнел совсем рядом, можно было бы даже беретом до него добросить, — почувствовал, как вокруг сгущается воздух. Мысли замедлили свой бег, накатило ощущение, словно я погружаюсь в медленно застывающую смолу. А ведь знакомое ощущение...

— Госпожа? — вытолкнул я непослушными губами.

Зимний ветерок коснулся щеки морозным уколом, и в его шелесте я услышал:

— Отпус-с-сти... девоч-ч-чк-ху отпус-с-ти... за неё прос-с-ся-т... не её война-а...

— Госпожа, я сделаю всё, что в моих силах! Но кого мне отпустить? Укажите!

От ветра онемела щека, но двигать пока я мог только губами. Холод проникал всё глубже, и дыхание стало обжигать лёгкие, когда я услышал:

— Подс-скаж-ш-шу... Пус-сть будет... под-х-харок...

В уши ударили звуки улицы — разговоры людей, скрип открываемых дверей, крики детворы, — я потряс очумевшей головой и открыл глаза.

Прямо перед физиономией, в нескольких сантиметрах от моего носа, по замёрзшей штукатурке ползла радужная гусеница. Двигалась она вдоль трещины, прямо по серому пятну плесени, оставляя после себя ровную чистую стену, украшенную яркими искорками разноцветной слизи. Я прищурился, и мне показалось, что это не капельки жидкости, а крохотные руны, вклеенные прямо в материал стены. Интересно, это мне кажется, или так и есть на самом деле?

— Юноша, не стоит долго оставаться без движения в такое морозное утро, — промёрзнете так, что Бодроперцовое не поможет.

Я вздрогнул от неожиданности, обернулся: мне улыбался пожилой волшебник в зелёном колпаке набекрень, разглядывая меня сквозь кривое пенсне, давно потерявшее свой блеск. Но стёкла искрили магией, так что артефакт был явно не из последних.

— Благодарю, — улыбнулся я в ответ, — у меня бывает, что слишком глубоко задумываюсь. А на улице действительно свежо.

Я откланялся с неравнодушным гражданином, которые в Магической Британии ещё не перевелись, и торопливо зашагал на почту, — когда же я, наконец, попаду в безопасные стены Замка?!