К Еве (гет)

Фрэнсис сидит на столе, вытаскивает из кармана сигареты, зажигалку, и вновь перед глазами парит сизый дым… Фрэнсис курит, это не обман зрения, не иллюзия, никакой не мираж. Фрэнсис курит и всегда курил, нагло в стенах школы. Вот оборачивается, и этот его туманный многозначительный взгляд…

— К директору?

И затем смех, смех везде, смех рядом, смех окружает и оглушает. Ева зажимает уши, и все начинается заново: Фрэнсис сидит на столе, вытаскивает сигареты, зажигалку, сизый дым…

Она вернула ему блокнот, но, конечно же, вырвала тот роковой исписанный левой рукой лист. Исписанный, прожженный несколькими неотвратимыми фразами, выжегший что-то и в ней.

«Ты обманываешься, полагая, что не можешь без меня по причине вымышленной материнской любви. Опомнись, признайся, что просто хочешь меня сама».

Как бесстыдно, зачем она только перечитывает, зачем она сохранила эту страницу из блокнота, надо было выбросить на городской свалке, чтобы никто и никогда не нашел след этого стыда и срама. Но строчки все бежали как на бумаге, так и в сознании, необратимо, немыслимо…

«…Тебя тянет ко мне, влечет, даже я начинаю чувствовать это. Тепло твоих бедер, я вижу зажим, держащий чулок, сквозь тонкую ткань натянувшейся юбки...»

Прикрыть глаза, сделать вид, что этого не было, всего на одну минуту, и снова читать, снова, опять:

«…Ты явно соблазняешь меня, ощущаю твое желание как собственное...»

Закрывается входная дверь, копошение в прихожей, и в свет гостиной выходит Зои, бледная, несчастная по-обычному. Движимая страхом, будто застали за преступным, Ева сминает листок в руках и не знает, что сказать, как оправдаться.

— Привет, Фрэнсис у себя? — Зои словно и не заметила ничего предосудительного и повела себя беспристрастно, Ева постаралась ответить так же:

— Нет, он еще не вернулся.

— А, ясно.

Она ушла, так и не обнаружив «правонарушения» Евы, которая не рискнула перечитывать строчки еще и еще. И так все отпечаталось в коре головного мозга, все написалось кровью и проникло глубоко в сердце. А что в глубине Фрэнсиса? Неужели любовь к ней? Иначе почему он не сдается? Почему тревожит, приводит ее в смятение? Потому что чувства не дают покоя и ему?

На краткий миг ей становится жалко мальчика. Росший без матери, не познавший любви женщины, такой неопытный в этом мире, не понявший, как жить. Он просто не знает, что делать можно, а что нельзя, ему неведомы правила взрослых, да ведь он и сам сущий ребенок до сих пор. Но вот он сидит на столе, достает сигареты и зажигалку, закуривает, оборачивается и насмехается. Маленький мальчик превращается в наглого юношу, знающего правила и не намеревающегося им следовать. Пишущего нахальные строчки, делающего что вздумается и не видящего в этом ничего дурного. Момент — и снова юноша становится маленьким мальчишкой... и так про кругу, и так бесконечно.

Фрэнсис возвращается домой после восьми вечера, на нем все еще школьная форма, пиджак расстегнут, рукава подвернуты, закатаны вместе с рукавами рубашки, галстука нет. Небрежность и удобство, и никакого покоя. Школьная сумка падает возле ножки стола, сам он садится в кресло и смотрит, не собираясь что-либо говорить. В ушах Евы раздается его издевательский смех. Давай же, Фрэнсис, закури.

Но он не закуривает, оставляет между ними полное бездействие, нервируя Еву, которая, не выдержав, закидывает ногу на ногу и заговаривает:

— Я прошу тебя больше никогда и ничего для меня не писать.

— Да? Но вас же не это волнует, — усмехается, опускает взгляд, и бедра Евы опаляет огнем, кусачим пламенем. — Отец все еще не вернулся, вы чувствуете себя одиноко, да?

Еще меньше, чем будоражащих писем, хотелось, чтобы он влезал в ее отношения с Уильямом. Не хватало, чтобы он и их портил.

— Фрэнсис… пожалуйста, больше никаких посланий.

— Но вас же не это волнует, — повторяет и наклоняется вперед, соединяет вместе руки, переплетает пальцы, — или это?

Ева буквально убегает от него, прячется за дверью их с Уильямом спальни и разве что не запирается, веря в некое целомудрие пасынка. И доверие оправдывается: слышит, как он закрывает дверь своей комнаты, не собираясь беспокоить ее сильнее, и так достаточно сказал на сегодня. Достаточно взволновал, и в некоторой степени испуга, самой легкой, Ева набирает номер Уильяма, чтобы поинтересоваться, когда же он вернется домой. Когда построит вокруг Евы крепость и станет в ней охраняющим драконом.

Долгие гудки, долгие и печальные, как плохая, сырая погода. Ева все звонит, но Уильям так и не поднимает трубку.

Одной прохладно спать, и причина кроется вовсе не в невесомой ночной сорочке. Даже не в том, что одеяло слабо удерживает тепло, просто этого самого тепла недостаточно. В постели должно быть два человека, два любящих, родных по духу человека, особенно когда время уходит за полночь. Ближе к часу ночи Уильям наконец возвращается, тихо открывает дверь, Ева слышит, как он снимает и отбрасывает пиджак, развязывает узел галстука и прокрадывается в ванную. После с ментоловым ароматом изо рта доносится шепот:

— Прости, это были очень долгие переговоры.

А позвонить, предупредить? Хотя бы сообщение написать, неужели так сложно?

Он обнимает, а теплее не становится, более того, пробегает мороз по спине, какое-то нехорошее чувство. И когда Уильям отстраняется, оставив объятие лишь минутным, нехорошее чувство оставляет Еву. А мысли нет.

"Любовь ли это, — задается вопросом, — любовь ли?" Что он может делать ради меня и что делает? Почему даже не догадался предупредить, что задержится? Потому что совсем не думал обо мне?

Уильям еще спал, а Ева уже прихорашивалась для нового рабочего дня. Приняла душ, вымыла голову, макияж, укладка, бежевый костюм с приталенным пиджаком, зауженной юбкой. Шпильки, блузка с кокетливым бантом у шеи… Теперь можно и позавтракать, а после в специально выделенной машине, с водителем и Зои, приехать в школу и, проходя мимо, подметить, что Фрэнсис паркуется.

— Доброе утро, — Зои приветствовала, но так и не посмотрела в ее сторону, Фрэнсис же наоборот, взглянул, осмотрел с ног до головы беглым взглядом, но смолчал.

Зои вышла в пижаме, депрессивно розово-серой с разбитыми сердцами и размашисто написанными фразами «да, пошел ты!», поставила пятку на край стула, почесала лодыжку. В другой руке зажала ложку, которой медленно-медленно она помешивала хлопья в глубокой тарелке. Черные не расчесанные космы так и норовили угодить в пищу, но Зои ничего не замечала, глаза прикованы к экрану телефона, лежащего у тарелки.

— Доброе утро, — тихо ответила Ева.

— Вы прекрасно выглядите, — Фрэнсис сделал комплимент и снова обжег ее вниманием, а она его.

Он все еще в тонких штанах для сна на завязках и босиком. Перед ним также хлопья, и он наливает себе готового яблочного сока, не имея времени сделать любимый свежевыжатый.

— Спасибо, — отдала благодарность будничному комплименту и отвернулась от них двоих. Надо заняться своим завтраком и оставить порцию для Уильяма. Как насчет омлета, тостов и поджаренного бекона? Успела лишь яйца взять из холодильника, как появился Уильям в махровом белом халате, потянулся, пробурчал про утро доброе и сел к детям за стол в ожидании, когда же Ева приготовит. И Ева начала готовить, и услышала:

— Фрэнсис, отдай ключи, — потребовал Уильям все еще сонным голосом.

— Что?

— Ключи, Фрэнсис, ты больше не будешь кататься на своей машине, — повторил Уильям и зевнул, — я жду, Фрэнсис.

— Ну, класс, — сыронизировал под смех сестры, — могу я хотя бы знать почему?

— Потому что на твоей машине ездить опасно для жизни.

— Нифига не опасно! — психанул Фрэнсис, — я нормально ездил.

— Опасно для жизни других людей, — Уильям сделал причину весомей. — Ключи, Фрэн.

— Лови, — раздался лязг, и Фрэнсис дико недоволен: — Как я в школу буду добираться, а? Мне новая тачка нужна.

— Новая тачка? — удивился, прыснул со смеху. — Чтобы ты снова влез в разборки?

— При чем тут машина и разборки? — удивился Фрэнсис и снова психанул: — Это вообще не из-за моей тачки вышло!

— Тема закрыта, — отрезал, и добавил как факт: — отвозить в школу будет Ральф и забирать тоже.

— Супер. Заебись.

— Да, — кивнул Уильям, — по крайней мере, после школы ты будешь попадать домой, а не пропадать черте где.

— Будто ты сам не пропадаешь.

Завтрак не задался. Уильям и Фрэнсис молчали до самого окончания, Зои улыбалась, специально выбешивая брата, но тоже сохраняла тишину.

Ева поцеловала Уильяма в щеку на прощание и вместе с Зои и Фрэнсисом спустилась в лифте, с ними же села в машину с ожидающим водителем Ральфом. Тот, в отличие от всех них, пребывал в прекрасном настроении и даже подпевал радио. Фрэнсиса, сидящего рядом с Ральфом, это должно быть раздражало больше всего, но в середине пути он обратился к Еве, голосом весьма равнодушным, спокойным:

— С новостями про тачку и отбиранием ключей совсем забыл сказать, что утром проверил почтовый ящик, — и затем вытащил из школьной сумки письмо и протянул ей, — это вам.

Чистое, белое, ни адреса назначения, ни имени отправителя, ничего, и так как рядом сидела Зои, письмо пришлось сразу же спрятать в сумочку. Рискованно. Только вчера Ева просила его ничего ей не писать, и вот будто на зло послание преподнес, да еще и сделал это в тот момент, когда отказаться не может, при свидетелях. Лишь бы другие не заподозрили чего, не влезли в их историю, не замарались.

Ладно, письмо можно и потом выкинуть, она надеялась, что Фрэнсис это понимает.

— О, вам уже и письма на наш адрес приходят, — усмехнулась Зои и посмотрела в окно.

— Конечно, она же наша любимая мамочка, — и Фрэнсис произнес это настолько издевательски, язвительно, что засмеялись оба, и только Ральф перестал подпевать радио.