Империус (гет)

«Я чувствую себя странно, словно бы я пустой».

Только так он мог описать свои ощущения от отсутствия чего-то привычного, пустоты, которая представлялась ему трещиной внутри, потери. Он отчаянно старался сконцентрироваться, подумать, вспомнить и осознать эту пустоту, но воспоминания были блеклыми, расплывчатыми — множество разрозненных и похожих на сны изображений самого себя в больнице снова и снова. И он не был там один. Альбус Дамблдор ласково улыбался ему, Фелиция смеялась, Джеймс (Джеймс?) с глазами Гарри (а может, это был Гарри с лицом Джеймса?), и затем отец продемонстрировал ему жука, непонятно чему улыбаясь, отчего Ремус предположил, что либо он, либо его отец наконец сошел с ума…

Но почему-то эти воспоминания не имели значения. Важно то, что было до…

Институт.

Питер.

Дементор.

Отвратительные руки, сжимающие его лицо, поднимающие его — слабого и беззащитного — а затем раскрывающаяся пасть, приближающаяся все ближе и ближе, похожая на широкую и неминуемую пропасть. Ужас, такой ужас, какого он не ощущал никогда прежде…

«Империо!»

Ее голос. Нет, Тонкс, нет, нет, не…

Счастье. Неясная отстраненность овладела им, затуманивая разум, поглощая сознание одним глотком. Он чувствовал что-то еще — что-то бескомпромиссное, яростное и триумфальное поднималось внутри него, мимо него к поверхности. Он не мог дотянуться, не мог бороться с этим, он мог лишь плыть по течению…

А затем тишина мира разорвалась.

Разрыв, брешь. Невероятная боль, такая сильная, какой он не испытывал никогда прежде, пронзила его тело и душу. Он дрожал и сотрясался, прижимая ладони к лицу, цепляясь пальцами за волосы, стараясь всплыть на поверхность и прочь от этой пропасти, разверзшейся внутри него…

Пустота.

Одиночество. Он был так одинок, одинок и пуст, как никогда прежде, и он падал, спотыкался, его разум вопил, а воспоминания корежились, перекручивались и местами рвались, оставляя после себя пустоту, обрывки, странный холод и ничто…

«Я не могу, я не могу, не могу, слишком быстро, слишком холодно, слишком…»

А затем… Затем…

— Ремус! Ремус!

Папа?

Он открыл глаза.

Потерявшись в воспоминаниях, он не замечал, что сидит, что прижимает пальцы к щекам в том самом месте, где еще виднелись следы от поцелуя дементора. Он даже не ощущал рук отца на своей спине или ладоней Ребекки Голдштейн, когда она схватила его за плечи и принялась трясти, стараясь разбудить.

Ребекка!

Она ненавидела его! Она управляла институтом, планировала лишить резидентов душ, она…

Воспоминание — потрепанное, поврежденное и изодранное, похожее на сновидение, всплыло на поверхность. Дольф Греймур, заклятие Империус, Ребекка под его контролем…

«Мне это приснилось? Было ли это на самом деле? Было?..»

— Ремус? Сын?

Нежная ладонь накрыла его собственную, отнимая от лица. Ремус посмотрел во встревоженные глаза отца.

— Ремус, — повторил он мягко с намеком на легкую улыбку. — Все в порядке.

Нет, не в порядке, совсем не…

Было сложно дышать, концентрироваться, думать. Ужасающее видение рта дементора все продолжало стоять перед глазами. Он поцеловал его. Он чувствовал, как его ужасные руки схватили его, чувствовал ледяной холод, когда монстр высасывал из него душу, стараясь поглотить его сущность. Но как он может продолжать говорить, как может находиться здесь, когда?..

Ради Мерлина, что с ним случилось?

Он попытался облечь мысли в слова.

— Я помню… помню, как меня поцеловали, а потом я был в больнице, не раз, и чувствовал себя так странно, и… не все помнил, но не понимал, что происходило, и я не… — Он содрогнулся и посмотрел на отца с немой мольбой. — Папа, я совершенно сбит с толку.

Отец улыбнулся, и сразу же, как в детстве, волна облегчения и уверенности в том, что все будет хорошо, захлестнула Ремуса. Он всегда мог положиться на своего папу.

— Я знаю, Ремус, — сказал он тихо. — И я также знаю, что все это должно быть очень странно для тебя. — Он посмотрел на Ребекку, которая серьезно ему кивнула. — Но если ты постараешься успокоиться, я попробую тебе все объяснить. Ты помнишь, почему я наложил на тебя чары забвения в ту ночь, когда тебя укусили?

Ремус вспомнил уставшее лицо отца в больничном крыле Хогвартса, раскрывающего семейную тайну.

— Мой разум… он не мог перенести того, что произошло.

Рейнард снова сжал ладонь сына.

— Ты помнишь, как тебя поцеловали? — спросил он, и Ремус содрогнулся в ответ. — Что ж, сын, произошло что-то похожее, только на этот раз твой разум словно бы перезапустился, отправляя тебя в раннее детство.

— В… куда? — потрясенно глядя на отца, переспросил Ремус. Но неожиданно он снова вспомнил маячащие перед глазами картинки: его преждевременно поседевший отец, Джеймс и Гарри, смешавшиеся в одно целое, Фелиция, что-то болтающая о старящем зелье…

— Раннее детство? — повторил он недоверчиво.

Отец снова хмуро кивнул.

— Но мы сумели вернуть тебя в настоящее с помощью усиливающего память зелья — по три года за день и так в течение одиннадцати дней. И, кстати, держи. — Ремус не осознавал, что отец поднялся на ноги, пока он не вложил маленький стакан воды в его руку. — Я знаю, что это зелье отвратительно на вкус, а ты выпил его немало. Запей.

Честно говоря, Ремус даже не заметил странного привкуса во рту — его полностью занимали другие проблемы. Осторожно он отпил маленький глоток и уставился в мерцающие и преломляющие свет глубины воды в стакане, тогда как его мысли постепенно упорядочивались. Его разум напоминал ему самому швейцарский сыр, потертый на терке; его воспоминания о событиях прошлой ночи (прошлой? ему казалось, что да, но папа сказал, что прошло одиннадцать дней) странно исказились, яркие моменты, когда он бегал по темноте в образе волка переплелись с бесформенными и изменчивыми воспоминаниями о том, как он бродил по коридорам человеком.

Неправильно. Это не может быть так.

— Ремус? — Аккуратно прикоснувшиеся к его плечу пальцы принадлежали Ребекке. Она смотрела на него с сочувствием.

«Сочувствие и Ребекка? И с каких это пор она зовет меня?..»

Заклинание Империус.

— Ты была под воздействием заклинания Империус, — сам того не желая, проговорил он. — Не так ли?

Ребекка кивнула.

— Да. Как и ты. И только этот факт позволяет тебе сейчас со мной разговаривать.

Что?

Ремус покачал головой, выискивая вялые аргументы против высказанной кузиной глупости.

— Нет, — прошептал он. — Нет, это неправильно. Нельзя наложить заклинание Империус на обо…

«Империо!»

В ушах зашумело, а мир, казалось, замер.

Стакан исчез из пальцев; Ремус услышал, как охнул его отец, увидел, как отпрянула Ребекка, почувствовал влажный холод укрывающих его ноги простыней, но остался неподвижным. Ему было все равно, потому что его разум сконцентрировался на единственной мысли.

Тонкс.

Он не заметил. Не осознал.

Она запомнила. Она усыпила его разум.

Она защитила его. Она спасла его душу.

Наложив заклинание Империус на оборотня.

О нет. Ох, Мерлин, нет!

— Ремус! — воскликнул отец, врываясь в его несущиеся галопом мысли. — Ремус, что такое?

— Тонкс! — Откинув простыни, Ремус поднялся с койки и встал, не обращая внимания на неприятные ощущения в недавно заживших и ослабших конечностях. Он почувствовал, как Ребекка попыталась ухватить его за руку, намереваясь уложить обратно в постель, но лишь отмахнулся от нее. — Папа, где Тонкс? Что с ней случилось, где она?

Его отец побледнел.

Ох, пожалуйста, нет.

— Она мертва? — Эти слова обжигали холодом, наполняли отчаянием.

«Только не это, пожалуйста, только не это. Я не могу ее потерять, не могу потерять, даже не сказав ей…»

Но его отец, к счастью, качал головой.

— Нет, насколько я знаю, — тихо сказал он. — Ее поместили в отделение недугов от заклятий, в одноместную палату неподалеку от обиталища Януса Тики. Она жива, но не приходит в сознание. Но Ремус… — Тон, которым отец произнес это, уничтожил только-только зародившуюся в душе Ремуса надежду. — Я думаю, что-то могло произойти. Час назад один из стажеров поспешно спустился сюда в поисках Хестии Джонс. Я пытался выяснить, что случилось, но не смог… Ремус!

Но Ремус уже не слушал.

Он уже двигался, едва обратив внимание на возглас отца и руки Ребекки, которые он оттолкнул прочь. Он знал одно: ему нужно было идти, шевелиться, найти ее, сказать ей…

И вот он уже в коридоре. Люди таращились на него, и он мельком замечал их потрясенные лица, спеша мимо. Больничная рубашка развевалась на ходу, босые ноги шлепали по холодному полу, но он не обращал на это внимания — все это было неважно. Единственное, что имело значение, это родное лицо и сотворение смертельно-опасного заклинания. Ремус нашел лестницу и бросился по ней вверх; сердце колотилось в груди, то тут, то там в его хрупком теле вспыхивали очаги боли, а хриплое дыхание раздирало горло. К тому моменту, как взобрался по второму пролету, он уже едва волочил ноги, и голоса, доносившиеся внизу, едва пробивались в его сознание: Ребекка и отец звали его. Он не остановился, не мог остановиться.

Из последних сил он толкнул дверь в отделение магических недугов и огляделся в поисках какого-то намека на то, где она могла находиться. Заметив табличку над ближайшей дверью, он приободрился.

«Покои Януса Тики. Пациенты, проходящие долгосрочное лечение. Заперто».

А рядом небольшая дверь, ведущая в одноместную палату, на табличке которой чернилами цвета лайма было написано: Н. Тонкс.

Ремус не стал больше медлить. Бросившись к двери, он нажал на ручку и ворвался внутрь.

Она оказалась там.

Он еще никогда не видел ее такой бледной. Даже после атаки пожирателя смерти, после потери крови, он был уверен, она не выглядела такой бесцветной. Ее щеки ввалились, глаза были закрыты, а тусклые серо-коричневые волосы подобно нимбу обрамляли ее голову. Она дышала размеренно, и покрывало на ее груди то поднималось, то опадало.

Помимо этого, она оставалась абсолютно неподвижной.

«Тонкс. О боги, что ты натворила? Что я натворил?»

— Ремус?

Голос принадлежал Ребекке, но он не повернулся.

— Могу я… побыть с ней немного? — едва слышно прошептал он хриплым голосом. Чтобы остаться стоять, ему пришлось ухватиться за дверной косяк. Очевидно, дававший ему силы адреналин больше не действовал. — Пожалуйста.

Ответом ему стала тишина; он практически ощущал исходящее от кузины сомнение.

— Ремус, — повторила она и мягко коснулась его плеча. Оторвавшись на мгновение от лица Тонкс, он повернулся к Ребекке. — Держи. — Что-то тонкое и твердое вжалось в его ладонь, и, опустив взгляд, Ремус увидел трость отца. Ребекка слабо улыбнулась. — Дядя Рейнард не пожелал подниматься по лестнице с такой скоростью, — тихо сообщила она. — Так что он направился к лифту, но предположил, что трость может понадобиться тебе больше.

Ремус улыбнулся в ответ.

— Спасибо.

Опираясь на трость и игнорируя протесты тела, он прошел в палату. За его спиной закрылась дверь.

Какое-то мгновение он смотрел на нее: на то, как вздымалась и опадала ее грудь, на ее бледное лицо, на закрытые глаза. Любовь — болезненная и горькая — наполняла его.

«Глупая, глупая девчонка. У судьбы странное чувство юмора. Почему я? Почему ты? Говорят, что мир вращается вокруг влюбленных, но посмотри, куда любовь привела нас…»

Неуклюже Ремус опустился на краешек кровати, поставив трость у прикроватного столика, и взял одну из ладоней Тонкс в свою.

— Тонкс, — прошептал он, — ты идиотка. Глупая восхитительная идиотка.

Он собственнически сжал ее пальцы, ощущая пульс. Она не пошевелилась.

— Как ты могла это сделать? — продолжил он; теперь слова срывались с языка быстрее. — Как ты могла так с собой поступить? Ради чего? Ради меня? — Он медленно покачал головой. — Это того не стоило, Тонкс. Как я могу стоить этого? — Он начал выписывать круги на ее коже большим пальцем. — Твоя жизнь, совсем юная… У тебя столько было впереди, ты должна была еще столько сделать, столько увидеть, почувствовать. А ты рискнула всем этим ради старого оборотня, застрявшего в прошлом? Глупо.

Рассеянно, едва понимая, что делает, он принялся поглаживать ее по щеке. Его голос звучал приглушенно, благоговейно, отчаянно — все эти эмоции, которые он ощущал, сплелись воедино.

— Какого черта я так сильно тебя люблю? — хрипло прошептал он и нежно сжал ее пальцы.

И вдруг она сжала его ладонь в ответ.

— Как лестно.

Ремус замер. Он посмотрел на ее приоткрытый рот, на слабо, но весело изогнутые губы, на трепет поднимающихся век, на силу, с которой она внезапно сжала его пальцы в своей теплой ладони. А затем она улыбнулась.

— Как только выберемся отсюда, — прошептала она сонно и с хрипотцой, — я отошлю тебя на курсы шарма. Это и правда все, на что ты способен, изображая уныние у постели смертельно больного? Оскорбления и взятие вины на себя? — Неуклюже она подняла руку и шутливо ткнула его пальцем в предплечье. — В следующий раз я ожидаю от тебя комплиментов, Люпин, — много комплиментов. В самом деле.

Парализовавшее его потрясение постепенно сменилось недоверием.

— Тонкс?

Ее темные, все еще сонные глаза заблестели.

— Нет, зубная фея. Меня вырубил вредный тролль, который не пожелал расставаться с молярами, и теперь я застряла в теле раненого мракоборца, пока не сумею починить крылья. — Она снова ткнула его в руку. — Конечно же, это Тонкс. А кого ты ожидал? Королеву Гиневру из Камелота? Ремус, ты уверен, что тебя вылечили? Потому что ты ведешь себя, как шестилетний…

Все еще потрясенному и сбитому с толку Ремусу потребовалось некоторое время, чтобы осознать, что она сказала.

— Погоди, что? — резко выдохнул он. — Как ты узнала о?.. — Он вдруг распахнул глаза. — Как давно ты пришла в себя?

Тонкс хохотнула.

— Пару часов назад. До полусмерти напугала Хестию и бедную маму, когда очнулась. Судя по всему, я вдруг резко села, обвела помещение золотыми глазами и обнажила клыки! — Заметив выражение ужаса, появившееся на лице Ремуса, Тонкс сморщила нос. — Ой, да успокойся! Хестия полагает, что это была своего рода отдача от заклинания, а поскольку я метаморфиня… ну… — Она слегка пожала плечами. — Не переживай, никаких далеко идущих последствий. Короче, когда я окончательно проснулась, первым делом спросила о тебе, так что знаю, что происходило. Если бы ноги меня слушались, я бы уже навестила тебя давным-давно.

Подозрение закралось в разум Ремуса.

— Ты не спала, когда я пришел?

Тонкс скривила губы.

— Ну, типа того.

— Типа того?

— Я как раз засыпала, когда услышала твой голос, — пояснила Тонкс и, улыбнувшись, поерзала плечами на подушке. — И сразу же проснулась.

— Но почему ты ничего не сказала? — Потрясение сменялось неимоверным облегчением и возмущением. — Я думал, ты умираешь! Я душу вывернул наизнанку…

Он внезапно покраснел.

«Я сказал, что люблю ее. Она слышала, как я сказал, что влюблен в нее. Ох Мерлин…»

Тонкс снова ткнула его пальцем, заставляя сосредоточиться на ней.

— Ну, начало вышло малообещающим, — заявила она уже куда живее, очевидно, окончательно проснувшись. — Ты назвал меня глупой идиоткой. Поэтому я решила не открывать глаз и подождать в надежде на что-то получше…

Румянец заливал его лицо все сильнее, и он ничего не мог с этим поделать.

«Она слышала, как я это сказал. После всего, что я говорил в кабинете Ребекки, после того, как оттолкнул ее и заявил… Я идиот. Ох, будут неприятности…»

Вдруг его посетило чувство дежа вю. Он вспомнил разъяренное лицо Тонкс в разгромленном помещении, ее руки, обвивающие его, ее губы на его губах…

Что?

Его воспоминания о той бесконечной ночи, нечеткие из-за просыпающегося в нем волка. Так много он еще вспоминал с трудом.

Но ее губы…

Он словно бы до сих пор ощущал их прикосновение.

Теплая волна волнительного ужаса захлестнула его.

«Я ее поцеловал? Я поцеловал Нимфадору Тонкс?»

Голос Тонкс снова вклинился в его размышления.

— Ремус? Ты в порядке?

Он уставился на нее — на ее бледное лицо, на темные внимательные глаза, на сморщенный нос, и вдруг отчетливо осознал, что любит ее. Но разве он?.. Разве они?..

— Мы целовались? — сболтнул он, не успев подумать.

Последовавшая за вопросом тишина оглушала.

Тонкс вцепилась в его ладонь с силой тисков. Ее плечи напряглись.

А ее глаза… Ее глаза метали молнии.

«Может быть, этого не было на самом деле. Может, это всего лишь фантазия, может, я ее обидел…»

— Ты не помнишь?

Тон ее голоса ранил его подобно хлысту: потрясение, неверие и боль, приправленные щепоткой гнева, слились воедино. Она медленно качала головой, туда-сюда, туда-сюда, в глазах плескалась обида, на лице застыло ошеломленное выражение. Ее взгляд обжигал.

Но уже новая мысль зажглась в его уме, мысль о другом поцелуе, о последствиях, о которых он едва задумывался перед лицом страха и смятения.

«Меня поцеловал дементор. Но после наложения заклинания Империус я оказался усыплен, в безопасности. А вот мой волк…»

Пустота. Зыбкость его памяти, касающейся времен, когда он становился бешеным, потеря воспоминаний о проведенных с друзьями полнолуниях…

До этого момента он едва осознавал это. Он думал только о своем замешательстве и тревоге за Тонкс, и истина случившегося дошла до него только сейчас. А теперь она — абсолютная и очевидная — стояла перед ним.

Волка больше не было.

На мгновение он и сам в это не поверил. Нет, это невозможно, такого не может быть…

Но это было правдой.

Пустота, какое-то отсутствие внутри, пробелы в памяти… Это неявное присутствие, зловещее ощущение, что кто-то наблюдает за ним, ждет слабины, очередного шанса, чтобы ворваться и сокрушить его разум…

Все это исчезло.

Он по-прежнему оставался оборотнем. В следующее полнолуние его тело снова изменится и трансформируется, как и всегда. Ничто, даже поцелуй дементора, не сумеет изменить эту его особенность. Но вот его разум…

Его разум теперь принадлежал ему одному. И так оно и будет отныне.

Даже в полнолуние.

Он оставался оборотнем, но его разум был свободен…

— Его больше нет, — тихо, едва слышно проговорил он, сам не осознавая, что говорит вслух. — Волка больше нет.

— Ремус? — позвала Тонкс.

Она озадаченно смотрела на него своими темными глазами со смесью недоумения и страдания, но он боролся за возможность осознать то, как сильно изменилась его жизнь. Он слышал, как она что-то говорила, но ее слова словно бы доносились издалека.

— Я знаю, — прошептала она, нежно касаясь пальцами его лица. — Мне сказали. Ты не поверишь, как я была счастлива, счастлива за тебя… Но… — Ее голос оборвался с появившейся в нем ноткой страха. — Но я не думала, что это будет означать… Ты помнишь, о чем мы говорили? Что мы решили? Ты помнишь наш поцелуй?

— Едва. — Пребывая в потрясении, Ремус и не заметил, как это слово сорвалось с его губ. Это была ошибка.

— Едва? — повторила она, но в ее голосе звучала боль. Она села, облокотившись на изголовье. — Как ты можешь не?.. Ремус, пожалуйста, мы…

Отчаяние в ее словах вернуло Ремуса в реальность. Он снова взял ее ладони в свои, надеясь запрудить потоп до того, как он накроет ее с головой.

— Разве ты не понимаешь? — воскликнул он, стараясь сдержать порыв цепенящего неверия и внезапно рвущейся наружу радости. — Его больше нет, Тонкс! Твое заклятие, оно сработало! Когда дементор поцеловал меня, он поглотил душу оборотня! Вот почему я не помню полнолуний! Ты должна помнить, как сильно на меня действовал волк той ночью. Рядом было так много других оборотней, не говоря уже о бешеном дементоре… Это хорошо, что я не помню, это значит…

— Что я целовала твоего волка, — закончила за него Тонкс. Ее боль трансформировалась в гнев, гася на корню энтузиазм Ремуса. — Вот что ты говоришь? Что это был не ты, а он, а ты не хотел, чтобы это случилось…

— Нет, Тонкс, я…

— Будешь теперь придумывать оправдания, да? — дрожащим голосом спросила она, но дрожал ли он от ярости или боли, Ремус не мог решить. — Ты станешь снова повторять все те отговорки, которые мы обсудили, и спрячешься за ними, потому что не помнишь, о чем мы договорились! Мы все решили, Ремус! Ты согласился! Ты сказал, что больше не станешь меня отталкивать… — Тонкс судорожно вздохнула. Потом еще раз и еще. — Я не позволю тебе этого, — заявила она; в ее глазах разразилась настоящая буря, однако он заметил в них какой-то странный ужас. — Если мне придется засунуть тебя в Омут памяти и заставить просмотреть все, что ты сказал, я это сделаю! Но я просто не могу снова через это пройти, Ремус! Не могу…

Ее голос затих, а на глазах навернулись слезы — слезы отчаяния и усталости.

Ремус знал, что ему следует сделать.

Его разум наполняли смутные воспоминания ее голоса, требующего ответов, ее прикосновения, ее поцелуя. Он не сомневался, что она говорила правду: они на самом деле достигли соглашения, если он и вправду избавился от своих демонов и позволил себе…

А теперь он свободен, свободен от волчьего влияния, которым тяготился на протяжении тридцати четырех лет. Она освободила его.

Он любил ее. Он едва не потерял ее. Но теперь они были вместе.

Разве что-то еще имеет значение?

Нежно и осторожно он протянул руку и взял ее за подбородок. Она подняла полные слез глаза на него.

И он поцеловал ее.

Он ощутил, как ее пальцы принялись перебирать его волосы, тогда как все ее тело расслабилось в его объятиях; ее губы касались его изучающе поначалу, а затем поцелуй стал страстным. Он чувствовал это по мере того, как напряжение, боль и ярость оставляли ее, исчезая подобно льду под лучами летнего солнца.

Во всем мире осталась только она.

Прошло немало времени, пока он заметил что-то еще.

Наконец ее губы исчезли. Последнее прикосновение — быстрый и краткий поцелуй, а затем она уткнулась лбом ему в лоб, и ее неровное дыхание заполняло его уши. Открыв глаза, он увидел ее улыбающееся лицо.

— Теперь вспомнил? — тихо выдохнула она.

Он улыбнулся.

— Кажется, что-то припоминаю.

Она дразняще коснулась губами уголка его рта.

— Могу напомнить еще раз.

Несмотря на приятное тепло, окутывающее его тело, Ремус заставил себя сосредоточиться.

— Разве тебе не следует отдыхать?

— А тебе?

— Я не лежал в коме.

— А я не ударялась в детство.

— Я сумел хорошо отдохнуть — меня отправляли спать в шесть.

Тонкс хохотнула.

— Идиот.

Ремус тихо рассмеялся.

— Виновен по всем пунктам обвинения, — проговорил он, а затем нежно провел пальцем по до сих пор бледной щеке Тонкс. — Я с удовольствием загляну в Омут памяти, когда ты будешь готова. Я хочу вспомнить.

Тонкс снова улыбнулась.

— Я помогу тебе, Ремус. Помогу вспомнить, кто ты и что сделал. Твой папа тоже поможет. — Она снова мимолетом коснулась его губ. — Доверься тем, кто знает тебя лучше всех. Доверься тем, кто любит тебя.

Он улыбнулся — счастливо, удовлетворенно, с осознанием своей безопасности и того факта, что наконец-то все в его жизни идет так, как надо.

— Обязательно, — тихо сказал он. — Уже доверяю.

«Я люблю ее. И я свободен…»

В следующее мгновение ее губы, сначала неуверенно, но со все возрастающей страстью, снова прижались к его. Она подняла руки и обняла его за плечи, тогда как он сам обвил ее талию. Поцелуй углубился, и внешний мир опять исчез.

— Если она не спит, я осмотрю ее… ах. Я… ох… эээ… да…

Отдавшись поцелую, он не слышал, как открылась дверь, как кто-то быстро вошел в палату и разрушил волшебство момента. Но при этом восклицании губы Тонкс вновь исчезли, и ее щека скользнула по его, когда она подалась вперед и положила подбородок на его плечо, одновременно крепко держась руками за его шею. Чуть повернув голову, он увидел, что она широко улыбалась.

— Привет, Хестия, — весело поприветствовала она. — Привет, мама, привет, папа. Как видите, я не сплю.

«Ее родители. Ее родители здесь. Я целовал… нет, практически пожирал их дочь, и они просто…»

Напряженный, растерянный и в достаточной мере смущенный Ремус предпринял попытку разорвать объятия, но Тонкс неожиданно сцепила руки, не давая ему сделать этого. Оглянувшись через плечо, он заметил темноволосую даму и мужчину с блеклыми волосами, стоящих за Хестией Джонс. Они оба были похожи на молодую женщину, которую он держал в своих руках.

Андромеда Тонкс выглядела несколько сбитой с толку, хотя в ее глазах явно читалось рождающееся понимание. А вот Тед Тонкс улыбался от уха до уха.

Но внимание Ремуса оказалось прикованным к седовласому мужчине, которого поддерживала улыбающаяся Ребекка.

Рейнард Люпин встретился взглядом с сыном. Он улыбнулся ему мягко, радостно, но с ноткой грусти.

— А, — заметил он тихо. — Понимаю.

Хестия, однако, до сих пор не могла прийти в себя после того, как застала пару своих коллег по Ордену за страстными объятиями.

— Значит… — пробормотала она. — Вы двое… то есть… — Она поморщилась своей неспособности выразиться яснее. — И как долго вы… вместе?

Тонкс широко улыбнулась, по-прежнему прижимаясь щекой к щеке Ремуса.

— Официально? Как думаешь, Ремус? Примерно секунд тридцать?

Ремус сделал вид, что всерьез задумался.

— Я бы сказал тридцать пять. Может, даже сорок или пятьдесят.

— А неофициально… — Ремус с трудом сохранял трезвость рассудка, тогда как пальцы Тонкс принялись вычерчивать круги на его спине; игривый тон ее голоса заставлял увериться, что она точно знала, что делает с его кровяным давлением. — … Ну, сложно сказать наверняка, поскольку я валялась в коме, а Ремус переживал детство. Но одно я знаю точно… — Она провела пальцем по все еще заметной красной отметине на его щеке. — Может быть, тот дементор и пытался лишить его души, но я была первой.

Ремус ничего не мог с собой поделать — он покраснел.

Заметив его румянец, Тонкс закатила глаза.

— Ох, да ладно тебе, Ремус. Ты что, не можешь расслабиться? Мои родители тебя не покусают. Пап, ты собираешься превратить любовь всей моей жизни в кровавое месиво?

Тед Тонкс улыбнулся еще шире.

— Разве что ты меня об этом попросишь, милая.

Взяв его за плечи, Тонкс принялась разминать напрягшиеся без его ведома мышцы.

— Мам, а ты собиралась кричать, вопить и бросаться всем, что под руку попадется, потому что он мне совершенно не подходит?

— Нимфадора, — начала Андромеда, и Ремус почувствовал, как Тонкс поморщилась при звуке своего ненавистного имени. — Ты ради этого рисковала жизнью? Потому что любишь его?

Пальцы Тонкс замерли, а лицо вдруг стало серьезным.

— Да, мам, — удивительно серьезным голосом ответила она; ее темные, но искренние глаза смотрели то на мать, то на Ремуса. — Я люблю его, — заявила она, слегка изогнув губы. — Нравится этому идиоту это или нет.

Ремус ощутил, как его губы растягиваются в улыбке, а сердце вновь наполняется радостью.

— Ему нравится. Очень.

Андромеда рассмеялась.

— Тогда я счастлива.

— А если ты ждал, что я буду протестовать, — донесся от двери голос Рейнарда, — ты должен был бы знать меня лучше. Я очень рад за тебя. К тому же, уже давно пора.

Ремус почувствовал, как Тонкс снова обняла его; ее дыхание коснулось его щеки.

— Вот видишь? — игриво прошептала она. — Я не возражаю, мои родители не возражают. Твой папа не возражает. Протестовать дальше не имеет смысла.

Он заглянул ей в глаза.

— А кто сказал, что я собирался протестовать?

Любимая женщина снова заполнила собой весь его мир, и реальность начала отступать. Он подался вперед…

— Что ж, — раздался голос его отца, — кто-то еще считает, что детям надо побыть наедине?

Последовало согласное бормотание, топот ног, звук закрывающейся двери.

Но Ремус не слушал — ему было все равно.

Он снова припал к губам Тонкс. Счастье поглощало его — его тело и вновь свободную душу.

Наконец-то, наконец-то все в его жизни шло так, как надо.