Парадокс выбора (джен)

Декабрь прочно закрепился в Шотландии — сначала сразу сугробами, потом сонмом белых узоров на свинцовых стёклах, а уже к середине месяца — полнотой рождественских приготовлений. В коридорах пахло смолой и корицей: гигантские ели в Большом зале украсили лентами и стеклянными шарами, которые примёрзшим светом отражали факелы.

На перилах — еловые гирлянды с золотыми шишками, в нишах — венки, у портретов — ленты, и даже суровые каменные гаргульи выглядели менее хмурыми на фоне этой аккуратной суеты. Гул разговоров стал светлее, смех — чаще, и даже обычно суровая МакГонагалл не задавала эссе на несколько страниц минимум.

На таком фоне уроки тоже будто сбавили обороты. В подземельях у Слизнорта стоял ровный рабочий шум: шуршание страниц, тихий звон ложечек о металлические стенки котлов, ритмичное капанье воды из медных кранов. Тёплый пар от зелий висел низко, смягчая запахи ингредиентов — серу, сушёные коренья, терпкое зельеварное железо. Уильям успел занять привычное место ближе к проходу: отсюда видно всё — и доску, и котёл преподавателя, и, если надо, двери.

Слизнорт в этот день был особенно оживлён. Меховая оторочка мантий, перстень, поблёскивающий на пухлом пальце, голос — бархатный, с едва заметным предвкушением праздника.

— Итак, мои юные мастера, — начал он, хлопнув ладонями, — сегодня у нас тема не для слабонервных, но чрезвычайно поучительная. Багровая Завеса.

Мягкий шум в аудитории чуть стих. Слизнорт прошёлся чуть вперёд, опираясь рукой о край кафедры, и кивнул на чистую страницу на доске, уже исписанную аккуратной мелом схемой из стрелок и кругов.

— Зелье, о котором ходит много легенд, — продолжил он, — но в отличие от легенд, его эффект предельно прост и, боюсь, неприятен: выпивший впадает в ярость на всё живое вокруг. Не избирательно, не «по настроению», — абсолютно. Друг, случайный прохожий, любимый питомец… Объектом становится любой, у кого есть пульс.

Кто-то невольно переставил стул. Слизнорт коротко улыбнулся, будто желая снять напряжение:

— Вы не варите его сегодня, — сказал он, выделив голосом «не». — Теория, предостережения и минимум практических приёмов безопасности. К зелью мы вернёмся после каникул, под моим, хм… особенно бдительным присмотром.

Он щёлкнул пальцами, и мел сам выписал на доске три слова: «триггер», «фокус», «подавление».

— Суть. Первое: триггер. Завеса не рождает новую эмоцию — она множит и раздувает то, что уже есть. Потому и так опасна: даже намёк на раздражение превращает человека в бурю. Второе: фокус. В идеале — его нет. Кому повезёт — потеряет ясность мысли, но удержит руки от палочки. Кому не повезёт — получит сочетание ярости и навыков. Тут вы понимаете, почему Министерство до сих пор дёргается от одного упоминания, — он улыбнулся, но без своей обычной лукавости. — И третье: подавление. Антидоты существуют, но действуют лишь при правильной дозировке и в нужное окно времени. С опозданием — лечите уже последствия.

Он помолчал полсекунды — ровно столько, чтобы ученики успели дописать.

— Вопросы до того, как перейдём к технике безопасности?

Пара рук поднялась. Слизнорт выслушал, кивнул, не распалялся, отвечал коротко: «нет, ни к какому виду оборотничества или алкогольного опьянения Завеса отношения не имеет», «да, в лабораторных условиях можно зафиксировать ранние симптомы — изменение пульса, зрачков», «да, профилактически помогает дыхательная техника и окклюменция, если вы ей владеете, но не надейтесь на неё, как на панацею».

Дальше пошли сухие, но нужные вещи: как вскрывать флакон с пряной основой над вытяжкой, как держать дистанцию при любых пробах, как распознавать избыточный нагрев котла по оттенку пара и почему в этой теме категорически запрещены «короткие пути», любимые некоторыми талантами. Слизнорт не пугал — он добивался уважения к предмету и дисциплины, и в этом был убедителен.

Обычно, на такие серьёзные темы он перестаёт быть говорливым хряком и моржом, который любит собирать свою коллекцию, а действительно становится преподавателем.

— Итак, — подвёл он черту, — конспект у всех есть, основные моменты понятны. После каникул начнём варку, пары будут постоянные, составы подберу я. Кто склонен к импровизации… — он покрутил перстень, улыбаюсь уголком губ, — оставит её для квиддича.

Класс облегчённо зашевелился — ручки щёлкнули, крышки чернильниц закрылись, кто-то приглушённо чихнул от пара, кто-то уже собирался к проходу. Слизнорт, однако, не отпустил сразу: поднял ладонь и, дождавшись, пока стихнет общий шелест, мягко добавил:

— Ах да, и ещё маленькая новость, прежде чем вы ринетесь на пироги с корицей. На следующих выходных, — он сделал значимую паузу, — я устраиваю рождественский бал для пятых, шестых и седьмых курсов.

Он произнёс «бал» так, будто говорил «чашу лучшего медового вина».

— Приглашены, — он обвёл взглядом аудиторию, тепло и, как всегда, оценочно, — все, кто сегодня присутствует в этом классе. Никаких церемоний, — он улыбнулся шире, — просто приходите. Пожалуйста, в приличном виде и с хорошим настроением. Музыка, угощение, танцы… В общем, то, что помогает пережить зиму без лишней хандры.

В классе поднялся внятный гул — радостный и нетерпеливый. Стулья заскрипели, кто-то тут же принялся шептаться про платье, кто-то — про музыку. Слизнорт, как будто случайно, задержал взгляд на паре лиц, слегка кивнул — и этот кивок заметили все, кто привык замечать такие вещи.

Уильям закрывал тетрадь и думал, что это объявление звучит шире, чем обычно, — «все присутствующие» вместо традиционных точечных приглашений. Но, по сути, мало что менялось. На шестом курсе Гриффиндора почти каждый мог чем-то блеснуть: у Мэри МакДональд родители — надёжные, уважаемые чиновники, у Эдвина — вполне серьёзные успехи и в квиддиче, и в учёбе. Вообще, стоило перестать тратить силы на бессмысленное «клеить каждую первую» — и жизнь сразу пошла в гору: время нашлось и для практики, и для головы.

Он сдержанно усмехнулся: зная Слизнорта, за «для всех» всегда стоит негласный список тех, кто особенно ценен — по собственным достижениям, по фамилии, по перспективам. И пусть сегодня он великодушен, сам формат бальных приглашений в его исполнении — это всегда про «избранных». Просто границы круга иногда расширяются. На праздники — тем более.

Хоть профессор не особо ладит с тем же Снейпом из-за конфликта на почве зельеварения, однако умалять талантов шестикурсника смысла не имеет. Потому и тот тоже оказался в числе приглашённых, как и все слизеринцы поголовно.

Сверху тонко звякнула ложечка о стекло, кто-то неловко уронил пробку, запах корицы из коридора стал явственнее: перемена. Аудитория задвигалась быстрее. Слизнорт, расправив плечи, хлопнул в ладони — ровно, как в начале урока:

— На сегодня всё! Берегите конспекты, берегите голову — и не забывайте, что зельеварение любит дисциплину так же, как мы любим пирожные. Свободны, мои дорогие!

Шумок перетёк за порог. Уильям поднялся последним, на автомате свернул манжету, накинул сумку на плечо и, выходя в коридор, ещё раз отметил про себя, как ловко Слизнорт умеет держать сразу два настроения в руках — учебную строгость и праздничную легкость. И как неизменно тонко он отбирает тех, кому улыбается на секунду дольше.

Что началось сразу после этого, и впрямь страшно описывать. Девчонки, будто по команде, перешли на особый режим щебета, сыпали названиями тканей, фасонов и заклинаний для волос. Каждая пыталась перещеголять подругу, подмигивая, переглядываясь, словно всё уже решено, только платье осталось выбрать. Их оживление напоминало птичий базар, только куда изощрённее.

Парни сперва пытались держать вид равнодушный, но стоило кому-то из девушек хихикнуть и бросить косой взгляд, как тот уже дёргался, поправлял мантию, распрямлял плечи, бросая «незаметные» взгляды в ответ. Казалось, половина класса вдруг принялась играть в неуловимую комедию жестов и намёков.

Уильям смотрел на всё это с тихим изумлением. Ещё утром разговоры шли о формуле отваров и разнице между настойками и эссенциями, а теперь — платья, танцы, чьи-то приглушённые вздохи и улыбки. Даже воздух сделался гуще от предвкушения и нервного возбуждения.

Мерлин, это же был апофеоз романтического бума, настоящий спектакль, поставленный Слизнортом одним движением усов и довольной репликой. В глазах ребят зажглись искры — и казалось, что мозги у них также скоро улетят в страну розовых пони.

Снаружи по стеклу робко шуршал снег, свет от свечей отбрасывал небольшие тени, и комната гриффиндорцев пахла тёплой шерстью, старым деревом и дымом. День выдался тот ещё — и вечером парни собрались своей компанией, без лишних свидетелей.

Фрэнк наматывал круги вдоль своей кровати, как часовой: шаг — разворот — шаг. Палочка вертелась в пальцах, мантия на плечах съезжала набок.

— Это… ну… — он сбился, снова прошёлся туда-сюда. — Вдруг Алиса пойдёт с кем-то другим?

Тишина на секунду стала очень выразительной. Адам, сидевший на краю кровати идеально прямо, лишь поднял бровь. Эдвин, развалившийся на сундуке, медленно повернул голову. Уильям, притушив улыбку, посмотрел поверх спинки стула. Выражение у всех троих было одинаковое: он серьёзно это сейчас сказал?

— Фрэнк, — протянул Эдвин покровительственным тоном, — она не пойдёт ни с кем, кроме тебя. Но! — поднял палец. — Ты не должен медлить. Пригласи её. Сегодня. Завтра утром — край.

— А если… — начал Фрэнк.

— Без «если», — отрезал Адам спокойно, почти арктически. — План прост: идёшь, говоришь, получаешь «да».

Эдвин тем временем воодушевился и перешёл на привычный «боевой» режим:

— Слушайте, у всех отличный расклад. У Фрэнка — Алиса, у меня… ну, варианты. У кого-то музыка, у кого-то танцы, у кого-то фамильные козыри. Бал — чистое поле для манёвра. Главное — выглядеть уверенно и не путать левый шаг с правым.

Уильям усмехнулся краем рта. Внутри покалывало спокойное предвкушение: первый бал в жизни — и уже неплохо, что мать когда-то вбила в голову вальс своему шестилетнему сыну. То было… забавное время, это уж точно.

— Я, кстати, танцую только вальс, — сказал Моррисон, как бы между делом. — Спасибо маме. Этого хватит, чтобы не наступать на мантии, как наверняка это будете делать вы.

— Иди ты… Вообще, вальс — это половина успеха, — авторитетно кивнул Эдвин. — На медленных танцах решается каждый второй вопрос.

Адам бросил взгляд на Барнса:

— Кого же позовёт сам господин Эдвин?

Шатен расплылся в самодовольной улыбке:

— Наверное, пойду в гордом одиночестве. Буду наблюдать, как мои ученики по делам любовным повторяют мои прошлые успехи. — Он выдержал паузу и добавил с важным видом: — Тренера не играют.

Комната дружно взорвалась смехом. Даже Фрэнк перестал шагать.

— А ты? — Эдвин повернулся к Адаму. — Твоя стратегия?

— Ранни Блишвик, — спокойно ответил Адам, поправляя манжету. — Когтевран.

Уильям приподнял бровь:

— Не знаю такой.

— На курс младше, — уточнил Фоули, уже деловито. — Увлекается искусством. Есть о чём поговорить. На балу обсудим конкретнее, выставки, техники, всё такое.

На пару секунд повисла пауза. Три лица синхронно повернулись к Уильяму.

Он выдержал их взгляды, сохраняя идеальный покерфейс, и коротко сказал:

— Лили.

Уильям не сомневался: звать кого-то ещё он не собирался. Весь вопрос решался слишком просто, чтобы тянуть. Рядом с Лили было спокойно, светло, иногда шумно — но именно тот шум, который не раздражает, а напоминает о живом присутствии. Вечера, проведённые с ней, не давили пустотой, а становились наполненными. И если так уж вышло, что для его внутреннего равновесия нужна Эванс, то что ж — пусть будет рядом. Она довольна, он спокоен.

В голове отозвался знакомый голос, ехидно напомнив: семь месяцев назад сама Лили осторожно завела об этом разговор, а он тогда отмахнулся, будто это было шуткой, не имеющей к нему отношения. Нежелание признать очевидное, попытка загнать в угол собственные чувства — как глупо, почти детски упрямо. Раньше не равно сейчас. Люди меняются. Он изменился. И пора было честно сказать себе: Лили ему нравится. Сколько бы ни пытался скрыться от этого, отрицать правду бессмысленно. Бросить её теперь, после того как между ними возникла эта химия, после всех разговоров, взглядов и недосказанностей, было бы подлостью.

Барнс в это время многозначительно покивал, словно закрепляя сказанное, и уже привычной своей прямотой забил гвоздь в крышку гроба:

— А костюмы где брать будете?

Вот тут и стало ясно, во что они вляпались. До этого новости о бале воспринимались как лёгкая прихоть преподавателя, ещё одно школьное развлечение на фоне каникул, экзаменов и будней. Но стоило услышать слово «костюмы» — и чары обыденности слетели. Моррисон живо представил, как девушки уже этим же вечером врываются в спальни и коридоры, обсуждая фасоны, ткани и проклятые банты, и понял: лавина надвигается.

Он, впрочем, не паниковал. Его природная запасливость ещё не раз спасала в самых нелепых ситуациях. Чемодан, с которым он вернулся в Хогвартс, был настоящим кладезем — словно маленький арсенал на все случаи жизни. И среди прочего там лежал один-единственный, но безупречно официальный костюм. Не новый, зато добротный и выверенный. Благослови Мерлин внутреннего хомяка, который когда-то решил его прихватить.

В отличие от многих, он мог позволить себе роскошь не срываться в погоню за ателье и не ломать голову, чем удивить публику. А вот Лили… Уильям был уверен: она уже мысленно перелистывает все варианты платьев, которые только можно вообразить. И, если честно, эта картина вызывала у него странное тепло — не страх, не раздражение, а почти домашнее чувство, будто всё идёт так, как должно.

Хочешь — не хочешь, но это уже было признанием.

* * *

Утро выдалось прохладным, но ясным — лёгкий иней серебрил уцелевшую чудом траву у подножья замка, а над башнями медленно поднималось солнце, будто сама погода решила подыграть школьникам, готовящимся к балу. Хогсмид ждал их впереди с дымящимися трубами и уютным шумом улиц.

Эванс почти бегом вытащила Моррисона за ворота, и он, хоть и бурчал что-то про поспешность, вовсе не сопротивлялся. И никто никогда не узнает, что его утянули с собой насильно. Что же… Тянуть дальше смысла нет. Похоже, сама девушка даже не рассматривала иного варианта, кроме как пойти на бал с ним, раз уж сразу потащила в Хогсмид…

На полпути парень остановился и спокойно сказал:

— Подожди. Повернись ко мне, пожалуйста.

Лили удивилась, но подчинилась. Зелёные глаза вопросительно взглянули на него, губы тронула едва заметная улыбка. Уильям пару секунд молчал, будто собирался с силами окончательно направить историю на другой курс. На деле же он просто смотрел — внимательно, пристально, словно пытался запомнить каждую деталь её лица. От этого Лили смутилась, отвела взгляд и пробормотала:

— Чего ты смотришь так?

— Лили… — голос прозвучал серьёзнее, чем она ожидала, — пойдёшь со мной на бал?

На миг будто сама улица вокруг стихла. А потом она вспыхнула улыбкой, радостно выдохнула и, почти подпрыгнув от счастья, бросилась ему на шею.

— Да! Конечно, да!

Уильям не удержался от лёгкой улыбки, чувствуя, как её руки сжали его крепче, чем он ожидал. А уже в следующую секунду Лили, схватив его за руку, потянула дальше в сторону деревни.

— Эй! — Он недоумённо усмехнулся, едва поспевая. — А куда мы так торопимся?

— За платьем, куда же ещё! — В голосе Эванс звучало торжество, как будто сама жизнь только что подарила ей лучший подарок.

И если Эванс в ту минуту думала лишь о кружевах и цветах, романтике и ещё Мерлин знает о чём, то сам Уильям внезапно понял, что для него теперь открылось ещё одно важное дело, требующее осторожности и подготовки. В этом деле незаменимыми союзниками должны были стать домовые эльфы. И Моррисон твёрдо решил, что воспользуется их помощью — на этот раз всё должно было пройти идеально.

Ради Лили и её заслуженного счастья.