Полная чаша (джен)

Крупная чайка, покружив, опустилась на руку Рабастану. Тот издал короткий горловой клёкот и легко погладил птицу по крыльям открытой ладонью. Чайка ответила, пронзительно и отрывисто, — а потом, защёлкав клювом, сунулась в карман мантии. Выхватив оттуда сухарик и мгновенно заглотив его, птица ещё раз встряхнула крыльями и удобно устроилась на плече мужчины. Рабастан неспешно двинулся вдоль обрыва, уселся на один из камней неподалёку от края, ловко пересадил гостью себе на колени и как раз успел протянуть руку, чтобы дать усесться на неё второй.

Птицы постепенно слетались к нему, о чём-то переговариваясь и друг с другом, и с человеком, и последний не увидел, как от дома отделилась женская фигура — он заметил Падму лишь тогда, когда птицы встревоженно захлопали крыльями.

— Иди сюда, только медленно, — тихо позвал он остановившуюся в нескольких футах от него жену, и поспешно издал целую серию совершенно птичьих звуков, успокаивая своих беспокойных товарищей. — Садись, — шепнул он, и когда Падма медленно опустилась рядом с ним на камень, очень осторожно приподнял её руку и пошептался о чём-то с так и сидящей у него на плече чайкой. Птица поднялась на свои мощные перепончатые лапы, потопталась, а затем неспешно перебралась на подставленное Падмой плечо.

— Как ты это делаешь? — изумлённо шепнула она едва слышно, замерев на месте.

— Просто говорю с ними, — улыбнулся Рабастан.

— Где ты научился? — её глаза сверкали от любопытства.

— Я всегда умел. С детства… это просто бесполезная, — он улыбнулся, — но приятная особенность. Я люблю птиц. С ними словно сам летишь — они тёплые и невероятно живые.

— Ты расскажешь мне потом? — попросила она, не желая пугать разговором тревожно косящих на неё глазом птиц.

— Расскажу, — пообещал он.

Они долго сидели так — птицы на удивление быстро привыкли к Падме, и некоторые перебрались к ней на плечи и на колени, а одна из чаек даже забралась к ней на голову. А когда пошёл снег, Рабастан негромко прокурлыкал что-то, и все птицы разом взмыли вверх, направляясь к воде — на охоту. Лишь несколько небольших перьев невесомо колыхались в стылом воздухе, но вскоре и их снесло ветром.

— Идём в дом, — Рабастан поднялся и подал Падме руку. — Замёрзнешь.

— Никогда такого не видела, — восхищённо сказала она. — Басти, это удивительно! Ты их понимаешь? Всех?

— В целом, да, — кивнул он легко, обнимая её за плечи и ведя к дому. — Я всегда прекрасно ладил с птицами — да и вообще с животными. Но птиц я понимаю по-настоящему — только пользы в этом ноль, — он рассмеялся. — Хотя очень приятно — а ещё можно обходиться без надписывания конвертов, удивляя адресатов. Впрочем, знаешь, — он накинул ей на голову капюшон плаща и пошёл быстрее, — некоторая польза от этого умения всё же есть — я порой учил слётков, оставшихся без родителей.

— Чему учил? — Падма взяла его под руку и прижалась, словно согреваясь.

— Всему, чему не успели родители, — Рабастан распахнул свой плащ и накинул полу ей на плечи. — Мерлин, я кретин — ты совсем замёрзла, — сказал он расстроенно.

— Мы сейчас согреемся, — пообещала Падма, улыбнувшись. — Басти, я не в орхидею превратилась, а всего лишь забеременела. Всё отлично.

— Двойней, — буркнул он, идя всё быстрее.

— Да хоть тройней, — Падма рассмеялась. — Ну какая разница? Это не болезнь. А забавно будет, — постаралась она переключить его внимание, — если девочки родятся день в день с Александром. Хотя, конечно, должны на неделю позже.

— Лучше пусть родятся в срок, — они добрались, наконец, до дома, и Рабастан сразу потянул Падму к лестнице. — Сделать тебе ванну? Ты быстрей согреешься.

— Лучше посиди со мной у камина, — попросила она, — и давай выпьем чаю. А ты мне ещё расскажешь про птиц.

— Собственно, рассказывать нечего, — немного спустя продолжил Рабастан, гладя лежащую у него на коленях голову жены по волосам и неспешно заплетая их в косицы. — Я их просто понимаю — даже не помню, чтобы было иначе. Говорить на их языке я выучился позже, но это было несложно. Понимаешь… с ними просто, — он вздохнул.

— Просто? — она поглядела на него снизу вверх. Они устроились на ковре у самого камина в их гостиной: Рабастан сидел, прислонившись спиной к креслу, Падма же вообще лежала, положив голову к нему на колени и уютно завернувшись в плед.

— Они не путают и не врут, — сказал он, ласково ей улыбнувшись. — Они требовательны, но умеют выказать и любопытство, и благодарность… и играть умеют, — он опять улыбнулся. — И они не судят — не умеют. Могут просто улететь, если что-то им не нравится, но ты всё равно для них данность. Им не приходит в голову, что человека можно заставить измениться, понимаешь? Ты для них просто есть, как вода или ветер. Если злятся — то клюют, если ты сильнее — признают за тобой силу или улетают… просто всё, понимаешь, Пэм?

— Понимаю, — она запрокинула голову, ловя губами его пальцы.

— С ними можно быть собой, почти как с тобой и с Руди, но ещё больше, — он прикрыл глаза, когда она тихонько прикусила зубами кончики его пальцев. — Знаешь, я мечтал в детстве работать в магазинчике, где продают сов и других животных — знаешь такой? На Диагон-элле?

— Знаю, — она взглянула на него с острым интересом, и добавила: — Ты же можешь учить сов. Если захочешь.

— Могу, наверное, — протянул он озадаченно. — Но зачем? Мастеров полно…

— Ну, во-первых, не полно, — Падма приподнялась, села и положила руки ему на плечи. — Во-вторых, они бывают разными. В-третьих, тебе это нравится, разве нет?

— Нравится, — он притянул её к себе и поцеловал. — Только ты мне нравишься ещё больше…

В этот вечер разговор на этом и закончился, но идея Рабастана захватила — впрочем, некоторое время ему было не до этого: Падма сложно переносила беременность, а любое её недомогание вызывало у него настоящую панику.

— Что ты так пугаешься, мой хороший? — утешала его Падма, гладя склоненную на её плечо голову стоящего на коленях у постели Рабастана. — Ничего же страшного не происходит. Мне нехорошо — такое бывает.

— Я искал заклятья, что позволили бы мне забрать всё это, — как-то раз признался он. — Тебе и так трудно — а ещё и это… Но не нашёл.

— Мерлин упаси, — Падма покачала головой. — Басти, лучше будь со мной — просто рядом, ладно?

Роды вышли трудными и случились раньше срока, так что девочки-двойняшки родились почти в середине августа. Неожиданно для всех Рабастан оказался изумительным отцом: он с рождения возился с малышками, и купая их, и пеленая, и укачивая — разве что не кормил, и то, похоже, только потому, что физически не был на это способен. Когда же Падма через пару месяцев после родов вышла на работу, он и вовсе принял на себя все заботы о них.

— Вот уж никогда бы не подумал, что увижу такое, — как-то вечером сказал жене Родольфус, наблюдая, как его брат укачивает широкую колыбель, напевая засыпающим дочкам какую-то бретонскую песню.

— Да, пожалуй, — согласилась Андромеда. — Странно, да?

— Знал бы раньше — женил бы его сразу после школы, — заметил с шутливой досадой Родольфус. — Но кто мог предположить. Басти и младенцы... Мерлин всемогущий.

— Я вот не уверена, что после школы он бы к ним отнёсся так же, — возразила она. — Я почти не помню его в детстве и не знала в юности, но мне кажется, что он сильно изменился.

— Изменился, — тихо проговорил Родольфус. — О да.

…Время шло, и девочки росли — две малышки, похожие друг на друга как две капли воды и невероятно напоминающие свою мать. Александр очень быстро привязался к ним, и порой Родольфус ловил себя на том, что видит в сыне самого себя — например, когда тот терпеливо подбирал бросаемые годовалыми кузинами игрушки и тут же возвращал безо всякого раздражения, или когда на прогулках крепко держал их обеих за руки. Всякое случалось, конечно: они иногда и ссорились, и обижались друг на друга, и игрушки отбирали — тем более что малышки темпераментом пошли, скорее, в отца — но, однако, в целом Александр опекал сестёр.

Следующая беременность, случившаяся три года спустя, оказалась для Падмы и последней: она снова родила двойняшек, и опять девочек, и на сей раз роды были долгими и настолько тяжёлыми, что в какой-то момент целители начали нехорошо переглядываться и выставили ни на миг не отходящего от жены Рабастана из комнаты. К счастью, всё закончилось благополучно, и когда Падма достаточно пришла в себя, а Рабастан перестал вздрагивать от ужаса при каждом её стоне, он отчаянно попросил:

— Пэм, пообещай мне кое-что.

— Что, родной? — она погладила его встревоженное и напряжённое лицо всё ещё холодными подушечками пальцев.

— Больше никаких детей, — умоляюще проговорил он. — Хватит, Пэм. Пожалуйста. Если ты умрёшь, всё это потеряет смысл.

— Да, пожалуй, хватит, — она бледно улыбнулась. — Но скажи — ты не будешь грустить о сыне?

— Не хочу я никого! — простонал он страдальчески, и она, с некоторым трудом подняв руку, притянула его к себе и поцеловала в лоб. — Правда не хочу, — успокаиваясь, сказал он, кладя голову рядом с ней на подушку. — Пэм, ты чуть не умерла. По-настоящему. И я… я, наверное, возненавидел бы их, если бы так случилось. Не хочу я так, — прошептал он, прижимаясь щекой к её щеке. — К дракклам сына, — он улыбнулся, — и вообще дочки лучше.

— Лучше? — тихо рассмеялась она. — Чем?

— Красивее, — мгновенно отозвался он. Падма снова рассмеялась, и Рабастан настойчиво продолжил: — Ну в самом деле, какая разница? Обещаешь, что на этом всё?

— Обещаю, — она повернулась и поцеловала его в нос. — Я же знаю, что ты прав. И вообще, по-моему, четверо детей — вполне достаточно.

— Я умру без тебя, — прошептал он, очень осторожно ловя губами её губы. — Знаю, что умру.

— Никто не умрёт, — шёпотом пообещала Падма и тут же попросила: — Ляг ко мне. Просто рядом полежи, ладно?

— Обещаешь? — повторил он, ложась на край кровати и закрывая глаза. — Ты не бросишь меня здесь? Никогда?

— Обещаю, — тихонько проговорила она, тоже закрывая глаза и устраивая голову у него на плече.