Дивертисмент (гет)

* * *

— Знобит? — спрашивает Маррок, доставая с заднего сиденья плед и термос с чаем. — Бывает.

— Может, все-таки выпить? Зелье?

Он на секунду отрывает взгляд от дороги:

— Это ваше зелье… Не знаю, как по мне — чушь собачья. Вот возьми себя: ни ты ни в чем не виновата, ни твой волк, а как послушаешь, получается наоборот. Надзор, группы, зелье, клетка… И что взамен? Работать разрешают?

— Но ведь ты тоже запираешься?

— Я — по собственной воле, не по приказу. И пару раз в год специально уезжаю в безлюдное место, на остров какой-нибудь, и там остаюсь. Волк знает, что я его выпущу — вроде как мы с ним договорились. Были бы деньги, совсем бы переехал. И тебя бы с собой увез.

— Увез?

— Ну да, каждому нужно свое место. Скажешь, это все, — он мотает головой, — твое? Было, а сейчас нет. Я понимаю, и родня, и подруги — но спорим, они тоже на тебя смотрят как на чудище. Так?

— Нет! — ответ вырывается быстрее, чем Лаванда успевает подумать.

— Ну нет так нет, — говорит он. — Хотя бы отраву в этот раз не будешь пить.

— Почему отраву?

— Для волка. Думаешь, ему жить не хочется?

И, полуобернувшись, кладет ладонь поверх ее руки:

— Все будет хорошо, вот увидишь!

* * *

Хорошо, думает Лаванда, едва очнувшись. Вместо голого пола и холодных прутьев — мягкая кровать и слишком большая для нее фланелевая пижама. Вместо рыбьих глаз мистера Фэлсворта — улыбающийся во весь рот Маррок.

— Как ты? Чаю хочешь?

Она принимает у него из рук полную чашку, осторожно садится, принюхивается.

—Завтрак готов. Или можешь еще поваляться. Все получилось!

Лаванда прислушивается к себе. Руки и ноги ноют меньше, чем обычно — но, может быть, дело в обстановке.

— Помнишь что-нибудь?

— Н-нет, кажется.

— И правильно! Волк отдельно, человек отдельно. А то тело от одного, мозги от другого… — Он вдруг подается ближе, почти касаясь носом носа, берет ее за плечи: — Я ведь тоже никогда ни с кем, раньше всегда один… Волки пару на всю жизнь выбирают!

— Пару? А-а-а… — голос подводит, Лаванда едва не хрипит, безотчетно хватаясь за живот. — Мы с тобой… у нас с тобой?.. — и едва не падает, когда Маррок резко отодвигает ее.

— Да что за… — он проглатывает ругательство. — Волки — это тебе не люди, они когда попало не могут, только если течка! А я не идиот, сам в такое время не полезу! Они тебе там вообще ничего не рассказывали, что ли?

— Я не спрашивала, — бормочет она. Ей очень хорошо здесь, рядом с ним, тепло от жалости к себе, от его заботы, но… Но, получается, ему совсем не нужен тот мир, мир самой Лаванды? Важно только, что она — оборотень?

— Мало ли что не спрашивала, — продолжает он. — Должны были объяснить! А то как в клетку сажать, так пожалуйста, а по делу…

-— Я просто не слушала, — говорит она, хмурясь. — Тем более про… про детей. Грейнджер — помнишь, я тебе про нее рассказывала? — наверняка упоминала, она такая, ничего не упустит. Но я знала, что у меня никогда не будет… — Лаванда переводит дыхание, пораженная внезапным открытием. — У нас ни у кого нет — в смысле, у девочек, — выговаривает она вполголоса. — Кроме Парвати, и то не сразу, а после того, как она съездила в Индию. И у Грейнджер роды через несколько месяцев, но ей сначала даже вставать запрещали, и из больницы, похоже, так до упора и не выпустят. А больше ни у кого!

— Тихо, тихо, — он снова обнимает ее, и Лаванда, сдаваясь, прижимается щекой к его плечу, вдыхает запахи дыма, стружки, известки — и немного крови. — Все нормально. В следующий раз еще лучше будет. А насчет переехать в глушь — это я так, языком болтаю. Здесь тоже много чего хорошего. — Он отодвигается, заглядывает ей в глаза: — Ты в кино когда-нибудь была?

* * *

После полнолуния Лаванде положен еще один день отдыха, но — удивительное дело! — сидеть дома вовсе не хочется. Она докладывает Парвати, что жива и здорова — та с сомнением ее разглядывает, но нехотя соглашается, что опыт удался, — пишет маме, понимая, что разговор вживую пока лучше отложить, и почти без опоздания прибывает на место службы.

…Чтобы угодить в эпицентр очередного скандала. «Ежедневный Пророк» разражается непременной разгромной статьей, и доброхоты в дежурке составляют список тех, кто в ней упомянут. Лаванда утаскивает газету со стола Джека Рэббита — тот возмущенно высказывается про раненых героев, которым полагается награда, а не это вот — но она только отмахивается. Подумаешь, сломанные ребра! В их время на такое внимания не обращали!

«У Министерства и аврората, похоже, находятся дела поважнее защиты мирных граждан, — читает она. — А Визенгамот традиционно не желает просыпаться. Сколько еще человек должно погибнуть, чтобы подтолкнуть наше правительство к действию? Или, возможно, легче будет сменить его?». Лаванда находит подпись и вздыхает. Джастина Финч-Флетчли она неплохо помнит по школе, в основном из-за Падмы, за которой он бегал на шестом курсе. Конечно, Джастин — не Рита Скитер, он не позволяет себе откровенной лжи, но уж выводы делает… Статью дополняют колдографии: с трибун снова и снова падают маленькие, точно игрушечные человеческие фигурки. Вот в авторстве колдо можно не сомневаться. И не бояться отыскать в статье собственную фамилию: против нее Деннис Криви ничего не имеет, больше того, после происшествия на кладбище здоровается особенно вежливо. Но остальным достается, а больше всех — Гарри Поттеру, бывшему кумиру. По правде говоря, Лаванда не уверена, что Деннис разделял увлечение старшего брата: может, он так рьяно ругает Гарри именно потому, что тот остался жив, а Колин погиб?

— Магглорожденные, — заявляет Рэббит, — И этот Криви, и Финч-Флетчли. Им бы только воду мутить!

Лаванда разворачивается, нацеливаясь палочкой в косоглазую Рэббитову рожу. Он умолкает, ухмыляясь. Формально не придерешься, но как же хочется приложить его как следует! Изнутри будто поднимается холодная волна, подхватывает ее — так что вместо дежурки перед глазами мелькает ночной лес, до краев заполненный запахами, скользящие сбоку зубчатые стены кустов, след на мокрой траве — и смешно подпрыгивающая серая заячья задница в футе от ее собственных зубов.

— А что я сказал-то? — слышит Лаванда — и приходит в себя.

Фут не фут — но Рэббит поспешно отъезжает от нее на стуле.

— Что сказал — больше не говори, — чеканит она и строевым шагом уходит в кабинет. Трансфигурирует из стула кресло с подлокотниками и валится в него под встревоженными и восхищенными взглядами Розы и Джимми.

— Может, кофе? — спрашивает Роза и опрометью выскакивает за дверь с кружкой в руке.

Еще два дня, думает Лаванда. А потом они пойдут в маггловское кино, смотреть фильм про… про волшебников, про суперлюдей, которые борются со злом. Маррок еще смеялся: «Будто специально для тебя!»

И она снова будет нормальной.

* * *

— Кино? — переспрашивает Парвати. — Знаю, конечно, и ты знаешь — Эрни рассказывал в Выручай-комнате, как они с Джастином ходили на каникулах! И смотрели кино про девушку, которая оказалась пятой алхимической стихией! Ну, вспомнила?

Лаванда неуверенно кивает. Парвати вглядывается ей в лицо.

— Что-то еще случилось?

— Плохой сон, — отвечает Лаванда. — Глупости всякие. Не нужно было выходить раньше времени.

Парвати знает, когда нужно промолчать, она ждет, и Лаванда наконец выдавливает:

— Как будто я бегала по лесу ночью, ну… перекинулась и бегала, и не одна, а с..

— С этим твоим Марроком?

— Да, и было не страшно, а наоборот, казалось, я всю жизнь хотела так бегать за кем-то… или от кого-то.

— Сон? — спрашивает Парвати. — Ты уверена? И за кем-то — значит, ты охотилась?

Лаванда пытается вспомнить, и не может. Джек Рэббит здесь не причем: ночью, во сне, она не видела, кого преследует: хватило одного ощущения азарта, погони, ужаса загнанной добычи, теплой крови на языке.

— Что сон, уверена, — говорит она. — Я плохо помню — но точно не за человеком.

— А за кем? За кроликом? — Парвати качает головой, придвигается ближе и обнимает Лаванду — крепко, как только может.

* * *

В зале гаснет свет, Маррок берет Лаванду за руку — очень вовремя, потому что в следующую секунду на нее обрушивается водопад звуков и цвета.

— Смотри, — шепчет Маррок, щекоча дыханием ухо, а потом прихватывает мочку губами, так что Лаванда забывает обо всем. А потом внезапно оказывается, что она история шестерых странных существ, сражающихся с другими, не менее странными, уже затянула ее с головой.

— Понравилось? — спрашивает Маррок, когда свет снова вспыхивает, а магглы, сидящие вокруг, поднимаются и устремляются к выходу. — Вот видишь! А теперь ужин!

— Не получится, — вздыхает Лаванда. — Завтра на работу.

— Готовить уже поздновато, это да. Но тут недалеко жарят такие ребрышки! Закачаешься! А? Представь, приду я сейчас домой, на кухне пусто…

Он жалобно заглядывает ей в лицо, и Лаванда смеется:

— Ладно уж, пойдем!

В кафе пахнет мясом — да так, что Лаванда едва не облизывается. Они пробираются в самый угол, усаживаются за столик на двоих, долго изучают меню: одних ребрышек, по словам Маррока, мало, к ним нужна еще печеная картошка, и жареный лук, и соус. А вот пива не выпьешь, вздыхает он, придется отложить до следующего раза.

Порции просто огромные. Лаванда, конечно, справляется, но чувствует себя туго набитым квоффлом, которому пора в родную коробку.

— А десерт? — Маррок догрызает косточку и весело смотрит на нее. — Здесь делают лучший во всем Дербишире трайффл. Шоколадный, клубничный или лимонный?

После трайффла остается только тяжело дышать и задумываться, можно ли в таком виде аппарировать.

— Пожалуй, придется пройтись, — признает Маррок, расплачиваясь по счету. Они успевают выйти и даже завернуть за угол — и тут срабатывает тревожный жетон. Он нагревается, почти обжигая, Лаванда поспешно вытаскивает его наружу за висящую на шее цепочку. За образец для него взято старое изобретение все той же Грейнджер, фальшивый галеон с Протеевыми чарами: сейчас на нем можно различить не только время, но и место.

— Сент-Мунго, — потрясенно выговаривает она вслух, кивает в ответ на встревоженный взгляд Маррока и аппарирует.

* * *

…И опаздывает: все уже закончилось.

Приемный покой битком набит аврорами, целители в светло-зеленых мантиях склоняются над телом, лежащим поперек лестничного проема, кто-то транспортирует раненых Мобиликорпусом, кто-то приказывает проверить палаты — и вдруг шум стихает, будто наложили Силенцио. Толпа расступается перед Гарри, растрепанным, в помятой и прожженной мантии, и в наступившей тишине раздается одинокий голос:

— Миссис Поттер?

— В порядке. Вырубила двоих, — ровно сообщает он и обводит взглядом подчиненных: — Через два часа совещание. Быть всем.

* * *

—Лаванда, на два слова, — говорит Гарри под грохот отодвигаемых стульев, разговоры вполголоса и почти неприкрытые зевки. В зачарованном окне нежно розовеет рассвет.

Лаванда, а не аврор Браун: не нужно быть Сивиллой, думает она, чтобы предсказать, о чем пойдет речь — и ошибается.

— Я смотрел списки, — Гарри привычно сдвигает очки, трет переносицу. — Из тех, кто был в школе на нашем седьмом, кроме тебя, в Аврорате никто не служит. И на сходство с Дерби обратила внимание именно ты.

Не я, хочется сказать Лаванде. Но упоминать сейчас о Рональде Уизли — определенно не самая хорошая идея.

— Необстрелянный молодняк, — продолжает он. — Который тренируют в обстановке, приближенной к боевой. Готовят к чему-то большему: ты обратила внимание, что они даже не выдвигают требований? Вот о командире и речь. Старую гвардию можно не считать, их практически не осталось. А тех, кто успел принять метку, но не успел ничем отличиться, я бы со счетов не сбрасывал.

— Ты же их тоже знаешь, — говорит Лаванда, но все-таки перечисляет, разгибая пальцы: — Малфой, конечно — но он уже тогда, на седьмом, никуда не лез. Гойла можно не считать. Еще Нотт — вот тут похоже. Круциатус и Империус у него получались на «Превосходно». У Забини метки не было. У Паркинсон трое детей, куда ей! Буллстроуд, кажется, уехала…

— Спасибо, — кивает Гарри. — Малфоя я бы все-таки проверил. Можно поверить, что эти недоделанные Пожиратели ввалились в Приемный покой и через дежурную медиведьму и целителя прорвались к палатам. Ни одного смертельного заклятья они не наложили: только Петрификус, Таранталлегра, Риктумсемпра. Подожгли несколько дверей — предположительно Флагранте. Словом, злостное хулиганство, если бы не палата Гермионы. Она в самом конце коридора, случайно не попадешь. Придется начать с самого начала, — он опускает кулак на стол. — С Дерби. У меня нет претензий ни к вам, ни к Стирателям, но, с учетом последних событий, может, вы что-то упустили? Какую-нибудь мелочь, за которую можно уцепиться?

Лаванда качает головой:

— Образ действий — это раз. Поддельные метки на шее под волосами — два. Короткие стрижки, только у одного длинные волосы — три. Отсутствие Непростительных — четыре. Необычное Флагранте — пять… — и понимает, что попалась.

— Флагранте? Думаешь, какая-то оригинальная модификация? Надо будет уточнить, — начинает он, буравя ее взглядом. — Но двери ты, если я не ошибаюсь, не видела и вообще наверх не поднималась. Так откуда тебе известно?..

Сейчас она не сомневается. Никакие обиды Рональда Уизли с нападением на госпиталь и рядом не стоят.

— Рон — его в Дерби ранили таким Флагранте. И потом он тоже видел, как они его применяли.

— Где потом?

— На матче. В Бодминской пустоши.

Она ждет вопросов, возможно, и настоящего дознания, но Гарри только кивает.

— «Пушки Педдл», конечно. Мне нужно с ним поговорить. Сможешь передать?

И тут она дает слабину. Качает головой:

— Я не знаю, где он.

— Это задание, аврор Браун, — говорит Гарри — то есть Главный аврор Поттер.

Лаванда встает, вытягивается по стойке смирно.

— Так точно. Разрешите идти?

— Идите.

* * *

Меньше чем за три месяца дойти до такого вот, думает Лаванда, старательно проверяя и самое себя, и одежду на отсутствие следящих чар и приспособлений, магических и маггловских. Сделаться почти преступницей из законопослушной, дисциплинированной, удобной для всех. Хоть в красной мантии, хоть в серой шкуре она не позволяла себе ничего, кроме перемывания косточек начальству да еще похищения бритвы. Вообще-то, вспоминает она, с головы все и началось. Наверно, не зря считалось, что сила ведьмы — в волосах. Не стало волос — и не стало прежней Лаванды. А новая просто блуждает внутри собственной бритой головы, как младенец в чащобе.

Она усмехается, вдруг вообразив белобрысую крошку-Лаванду в красной шапочке, заблудившуюся в лесу, где вместо деревьев — Рональд Уизли, и Гарри Поттер, и Грейнджер, и Маррок, и Парвати, и мама. Хотя вернее было бы представить серого волка — но волку-то всегда известно, где он находится! Тот же Маррок точно знает, чего хочет. А она? Лаванда откладывает форму, натягивает джинсы: от большого зеркала она давно избавилась и может наслаждаться только видом собственных ног, тощих и жилистых, без всяких приятных округлостей. Чтобы все кончилось, вот что ей нужно. Чтобы этих недоделанных Пожирателей наконец поймали, а новых не появилось. И вот тогда можно будет… Что? Выйти в отставку и поселиться на ферме?

Она трясет головой. Светлого будущего в ближайшее время уж точно не предвидится, но мрачное настоящее легко сделать еще мрачнее. Например, если прямо сейчас аппарировать в Мельбурн.

* * *

… И все-таки переоценивает его спокойствие и немноголюдность, еле-еле успев наложить на себя чары невидимости: по дорожке мимо дома номер пятнадцать едут Итан и Эми. Лаванда до сих пор не понимает, почему магглы не падают с этих своих велосипедов, но кошмарная конструкция, кажется, совсем не мешает им весело улыбаться друг другу и даже сворачивать, куда нужно.

Лаванда не слишком терпеливо ждет, пока за ними закроется калитка, напоминает себе о постоянной бдительности и под чарами подходит к задней двери. Она открыта, из дома — как она раньше не услышала? — доносится музыка. Тоже маггловская: мужской голос уверяет кого-то, что он катится по наклонной и вот-вот упадет в бездну.

Лаванда заглядывает, уже начиная подозревать неладное, и не ошибается: Рон валяется на диване в обнимку с бутылкой. Она принюхивается — ну, хотя бы старыми носками не пахнет. И… и спиртным, кажется, тоже. Опять это его почти-сливочное-пиво? Окликнуть Рона по имени язык не поворачивается. По фамилии — тем более. Она ограничивается нейтральным:

— Эй!

Рон переворачивается на бок и принимается ее разглядывать, будто впервые видит.

— Тебе плохо?

— Хорошо, — выговаривает он не без труда. Лаванда опять принюхивается: ничего.

— Да что с тобой?

— Волшебные таблеточки, — сообщает он, почесывая затылок. — Психам вроде меня выдают… я припрятал немного, вот и пригодились. И носом не дергай, пить с ними нельзя, я пробовал, чуть не сдох. Ты чего пришла-то? Прямо не оборотень, а сова какая-то, летаешь и летаешь туда-сюда, разве что писем не носишь. Только не ври, что мой лучший друг решил-таки разродиться письмишком!

Речь как речь, если не знать, что произносит ее Рональд Уизли. Лаванда подходит ближе, доставая палочку: все они прошли начальную подготовку в Сент-Мунго, и уж простейшие распознающие чары она накладывать умеет.

— Убери, — машет Рон. — Или у тебя антипохмельное с собой? Не поможет. Говори, чего надо, и проваливай.

— Нападение на госпиталь, — говорит она, почти не надеясь добиться толка. — Убит дежурный целитель, ранена медиведьма. Это все те же — в отчете говорится про нестандартный Флагранте. И они… они шли убивать Грейнджер.

Лаванда нарочно сгущает краски — хотя и сомневается, что это поможет.

— Убили? — спрашивает он.

— Она смогла отбиться, но… слушай, ты можешь относиться к ней как угодно, но нападать на больницу, поджигать двери в палатах, покушаться на беременную… Нам пригодится любая помощь. Может, ты постараешься вспомнить хоть что-то еще, — просит она, не замечая, что почти дословно повторяет слова Гарри. — А лучше поговори не со мной, а с…

— Поттером? — Рон перекатывается на спину и широко зевает. — Да неужели? Бегу и падаю, — усмехается он, глядя в потолок. — Что ж он не явился, если так приспичило? Или ты сама вызвалась? Выслуживаешься?

Ей сносит голову — мгновенно и напрочь. В горле вскипает холодная злоба, несуществующие волосы становятся дыбом, и вдоль хребта пробегает озноб.

— Ты, болван обдолбанный, — рычит она. — Думаешь, мне на твою помятую рожу нравится смотреть? После того как ты меня бросил? — бросает она прямо в его округлившиеся глаза и приоткрытый от изумления рот.

Рон пытается сесть, путается в одеяле, ворочается на своем диване, будто огромная рыжая гусеница.

— Все сказала? Не нравится — не смотри. А то все ходишь и ходишь, помнишь эту фигню и помнишь…

— А ты Поттера с Грейнджер уже забыл, конечно!

— Ну ты и дура. Сравнила. Или тебе не хватило, и ты самолично мстить собралась? — Он отбрасывает одеяло и встает. — Хватит, Браун. Что знал, то выложил. А в голову лезть не дам.

Лаванда хочет промолчать. Ярость почти унялась, но отголоски ее все еще просятся изнутри.

— Они могилу Фреда едва не разорили! Или тебе и на нее плевать?

— Вот куда ты опять лезешь? — спрашивает Рон устало. — Хрен с тобой, Браун, вспомню что-нибудь — скажу.

— Телефон, — она поспешно лезет в карман, достает заготовленную бумажку. — Мой номер. Ты же умеешь?..

— Да уж получше тебя. Довольна?

— И воспоминания, — говорит Лаванда. — Дерби и стадион. И тогда все!

Рон не отвечает. Лаванда выжидает минуту-другую, потом призывает бутылку, накладывает на нее очищающие чары.

— Палочка? У тебя же есть?

Так же безмолвно он подносит палочку к виску, вытягивая белую прядь воспоминания и переправляя ее в бутылку, за ней вторую.

Лаванда окидывает его взглядом: мятую футболку с надписью «Больница Кингсвэй», слишком широкие джинсы, прихваченные ремнем, коротко — пусть и не так, как у нее — остриженные волосы, складки на лбу и у рта. Наверно, нужно что-то сказать, но слов не находится, и она просто идет к дверям.

* * *

Гарри берет у нее бутылку, зачем-то разглядывает этикетку с огромной синевато-белой луной и заснеженными елками под ней.

— Почему меня не позвала? — спрашивает он, водружая на стол извлеченный из шкафа думосбор.

— Не думаю, что он бы согласился подождать. Не Петрификус же накладывать?

Со старшими по званию так не разговаривают, конечно.

— Ты аврор. — Гарри опрокидывает раскупоренную бутылку над чашей. — Имеешь право.

— Я человек, — угрюмо отвечает Лаванда. Она почти уверена, что Гарри не из тех, кто станет указывать, где ее место, но все-таки облегченно вздыхает, когда он кивает на думосбор:

— Пойдешь?

Маленькая внутренняя Лаванда счастлива, как сказал бы Дин, до усрачки — она снова может быть хорошей девочкой! Большая только делает шаг вперед, в воспоминания Рональда Уизли — и в паб «Ноев Ковчег».

* * *

— Ну ты даешь, Робби! — ржет здоровенный тип, лысый и пузатый. Рон сидит рядом с ним за стойкой, с другой стороны примостилось еще несколько, судя по всему, собутыльников. — Тебе эти байки надо на BBC продать, выйдет кино не хуже, что та бодяга про Мерлина!

— Или «Игра престолов», — подхватывает его сосед. — Про мужика, которому голову не до конца отрубили — прикольно! Эдди! — кричит он бармену. — Еще по одной, и Робби тоже!

Дверь распахивается.

Их не больше десятка, и это не компания, даже не банда — отряд. Лица открыты, но рассмотреть их никак не удается.

— Глаза отводят, — шепчет Гарри, и она вздрагивает, вспомнив, что все это происходит не на самом деле.

— Виски всем, — говорит тот, кто идет первым.

Видно, как Рон лезет в карман — и с досадой отдергивает руку.

— За стол садитесь, — говорит бармен.

— А нам здесь больше нравится, — отвечает ему передний: по голосу ему можно дать не больше двадцати.

Стоящие последними оборачиваются на столы, открывая татуировки на шее, ниже линии волос — череп и змея, разве что не зеленые, а черные.

— Здесь мест нет.

— Ничего, подвинутся.

Пузатый начинает подниматься со стула, но вдруг отлетает в сторону и падает, сползая по стене.

— Ах ты!.. — начинает сосед Рона, и тоже валится с высокой барной табуретки, а потом вдруг подскакивает и начинает плясать, высоко вскидывая ноги.

Рон соскальзывает под стойку, в руках у него большой поднос.

— Полицию зовите! — кричит он. Заклятье — ярко-белый луч Ступефай — ударяет в него. Поднос падает, Рон успевает шмыгнуть за угол стойки.

Кто-то несется к дверям, один из пришлецов орет: «Петрификус!», уже не скрываясь, и Рон, пользуясь моментом, отоваривает его по голове тяжелой табуреткой.

Лаванда не успевает смотреть. Вокруг нее разворачивается побоище, вспыхивают лучи заклятий. Рон лупит еще кого-то, табуретка вспыхивает и сгорает почти мгновенно.

Бармена, схватившегося было за телефон, подкидывает к потолку, перевернув вверх ногами, раскручивает — Рон кричит, и из его пальцев вырывается поток света.

— Уходим! — слышится усиленный Сонорусом голос. Пожиратели подхватывают своих раненых, напоследок проходятся заклятьями по магглам и аппарируют раньше, чем слышится вой сирены. Рон, спотыкаясь, бредет в сортир, придерживая правую руку левой, выкручивает кран и сует под холодную воду дымящийся рукав.

* * *

— Стихийная, — говорит Гарри. Лаванда хватается за кромку стола, переводя дыхание, и с трудом разжимает пальцы, держащие палочку. — Во втором, как я понимаю, Бодминская пустошь? Не думаю, что там найдется что-то новое, но на всякий случай посмотрим и его. — Он кивает Лаванде: — Чай будешь?

Лаванда аккуратно размешивает сахар, но ложечка то и дело звякает о края чашки. Гарри к своей даже не прикасается.

— Голоса — уже что-то. На них, насколько я понял, чары не накладывали. И это Флагранте… Погоди-ка минуту.

Он поспешно черкает что-то на обрывке пергамента и отправляет записку в полет.

— Спасибо. Не думал, что ты обернешься так быстро.

Лаванда прячется за чашкой, но он почти улыбается:

— О взысканиях и поощрениях успеем еще. Но… можно, я скажу Гермионе? Про Рона? Целители говорят, ей сейчас нужны положительные эмоции, но их у нас не густо.

— А родители? Ой! — спохватывается Лаванда, но Гарри только качает головой:

— У каждой монеты две стороны. С них пытаются снять наложенные чары, и если смогут, они забудут все, что было после лета девяносто седьмого. А средства, способного сохранить обе личности и как-то слить их воедино, не существует. Пока. Так что, можно? И о том, что у тебя все хорошо — она очень о тебе беспокоилась все это время. Почти как о нем. Думаю, она бы хотела, чтобы вы снова…

Лаванда вскидывается.

— Ладно, ладно, понял! Так можно?

— Не знаю, зачем твоей Гр… Гермионе моя личная жизнь, но говори, не жалко. А про остальное не у меня нужно спрашивать.

— Пытался. Конечно, момент был неподходящий, но… Помнишь, как он сидел в этом пабе — это он-то, чистокровный! Как-то сумел приспособиться? И мистер и миссис Грейнджер — понятно, что он умолчал о них нам назло, но целители говорят — в остальном с ними все в порядке, и я видел квартиру: они действительно там жили втроем. Мы даже подумали, что старшие Уизли могли обо всем знать, и навели справки: нет, им приходили от него только открытки на Рождество и дни рожденья. Ну и часы показывали, что все в порядке. Хотелось бы рассказать обо всем и им тоже, но…

Он встает, не договорив. Лаванда вскакивает следом.

— Извини. Хотел до утреннего совещания заскочить в госпиталь. Похоже, — вдруг усмехается он, — пока самым положительным впечатлением для Гермионы были те двое, которых она вышвырнула из палаты. Знакомо, да?

* * *

Можно ли считать увольнительную до обеда тем самым поощрением? Или все-таки взысканием? От слова «обед» в желудке громко бурчит.

Лаванда обшаривает холодильный шкаф и ругает себя — почему не догадалась зайти в какую-нибудь лавку на Диагон-аллее? Есть же такие, которые открываются уже в семь? Запах жареных ребрышек с гарниром и соусом витает в комнате, подобно призраку, но шкаф пуст — кроме забытой на нижней полке пачки галет, безвкусных, как пергамент.

Парвати сейчас наверняка еще спит, думает Лаванда, прожигая взглядом камин. Или взялась за уборку. Или Санджай еще не успел уйти на службу… хотя нет, уже должен был. Санджай работает в Министерстве, в Отделе международных связей: возглавляет азиатский сектор. Но, так или иначе, стучаться к Парвати с утра пораньше — просто свинство! Как назло, при слове «свинство» вспоминается сэндвич, который готовил ей Маррок, и живот совсем подводит. Но вламываться к Марроку — еще хуже, чем к Парвати. Хотя… он был бы рад, наверно? И если аппарировать прямо в дом, то никто не узнает?

У волка и голод волчий, думает Лаванда, хотя прошло всего ничего. Вслед за ребрышками и сэндвичем с ветчиной память подбрасывает ей картины пиршеств, с которых она когда-либо уходила, легкомысленно ограничившись каким-нибудь десертом. Или вообще ничем, как с той проклятой свадьбы.

Интересно, что тогда Поттер и Грейнджер сделали с подарками? Куда Уизли дели шатер и всю прочую дребедень? И кстати — Лаванда готова поспорить, что Рон так и не вернул Гарри долг. Она иногда встречает мистера Уизли в Министерстве, и Перси тоже. И, конечно, заходит в магазин Джорджа за подарками для Лилавати. Пожалуй, реши Гарри рассказать кому-нибудь, ему следовало бы начать именно с Джорджа.

Она призывает Темпус, на секунду почти поверив, что вот сейчас действительно скажет: «Магазин волшебных вредилок Уизли»! Хорошо, когда есть выбор! Вот будь на месте Рона, к примеру, Маррок — ни о чем таком вообще можно было бы не думать.

Она взвешивает возможности, опять потеряв дорогу в этом несуществующем лесу — и приходит в себя от вспышки в камине.

— Ты дома? — осторожно спрашивает Парвати. — Санджай сказал, ночью было нападение…

* * *

Через пять минут Лаванда счастливо жмурится, поедая бараний суп с еще теплыми лепешками. Лилавати неохотно возит ложкой в тарелке каши.

— В субботу, — говорит Парвати, бдительно следя за маневрами дочери. — В двенадцать. Большой сбор в воскресенье, а в субботу только свои — ты и Падма.

— Мне будет шесть лет! — хвастается Лилавати, болтая ногами — и под непреклонным взглядом Парвати все-таки отправляет кашу в рот. Лаванда смеется. На круглом личике просто написан вопрос о подарке, но воспитание есть воспитание.

— Ты же знаешь, что заранее нельзя говорить, что тебе подарят?

Лилавати кивает. Утреннее солнце заливает столовую, отражается от гладко причесанных волос Парвати, от начищенного паркета.

— Ну так что? Я могу надеяться, что нам кое-кого представят?

Лаванда стряхивает дрему. Маррок говорил, что квиддичный матч — не самое хорошее место для знакомства с магическим миром. А день рожденья, где соберутся всего трое, не считая самой Лаванды? Не сидеть на ферме, думает она. Показать ему, что ее жизнь… это ее жизнь, не больше, но и не меньше.

— Можешь, — отвечает она.