Беседы в полумраке (джен)

— Юноша, ваш рассказ потряс меня до глубины души. Мне всегда казалось, что это жестоко — отправлять мальчиков на войну, едва им исполнится восемнадцать.

— Согласен, мадам, я тоже никогда не одобрял эту традицию. Его рассказ потряс и меня. Вы ещё не готовы продолжить свою захватывающую историю? Мы все хотим знать, что было дальше. Помнится, вы держали в руках то икону, то восковые... свечи, и ваши пальцы не проходили сквозь предметы, как у молодого человека.

— Простите, что вмешиваюсь, но у каждого начальные ощущения индивидуальны. Мне вот, например, казалось, что мои пальцы угодили во что-то вязкое, когда я попыталась потрогать своё последнее ложе. Это игры восприятия, или галлюцинации. Они быстро проходят.

— Согласна с девушкой. У меня пока нет желания продолжать свой рассказ. Юноша, меня поразила подлость вашей подруги! Лучше бы вы этого не видели.

— Не торопитесь обвинять его подругу, не факт, что она виновата.

— Ничего себе! Жениха только что в армию забрали, а она с другим! Да ещё за деньги! Это вы называете «не виновата»? Да она ему отравила последние минуты!

— Я хотела сказать, не факт, что она действительно с кем-то встречалась в тот вечер. Это могла быть галлюцинация.

— Но молодой человек не принимал наркотики.

— Смерть... Простите, это состояние само по себе способно вызвать сильнейшие видения. Видение давно умершего младенца в кроватке это доказывает. Девушка, утонувшая в водовороте, видела свою тётю дважды, и первое видение было галлюцинацией. До сих пор выступали только неверующие люди, но послушали бы вы человека религиозного! Будут сплошные ангелы.

— А у вас у самой были галлюцинации?

— Да, и очень сильные. Правда, мне кололи обезболивающее лошадиными дозами.

— Расскажите, мы с удовольствием послушаем.

— Началось с чего-то вроде сна... В общем, я видела этого человека только в раннем детстве и знала в основном по фотографиям в семейном альбоме. Сейчас он выглядел гораздо старше, но я узнала его, подошла и поздоровалась. Он вежливо заговорил со мной о погоде, но я не поддержала беседы, сказав, что у меня к нему поручение.

Он изобразил заинтересованность, и тогда я в лоб сказала: «Я — ваша родная племянница». Что-то переменилось в нём ко мне, но это было всё что угодно, кроме радости от встречи. Он стал внимательнее, но мне чудилась фальшь.

Он предложил мне посидеть в ресторане, я согласилась, и по дороге туда он в ходе беседы несколько раз пробормотал себе под нос, что с такой внешностью я не должна сидеть в дыре, как он называл мою малую родину. Меня никто никогда красивой не называл, слышать это было неприятно, и я пропустила сомнительные комплименты мимо ушей.

В ресторане он заказал незнакомые блюда, я не знала, как их есть, и запачкала лицо и одежду. Дядя словно не замечал моего конфуза, продолжая говорить о себе и изредка спрашивая о моей семье. В его речи был неуловимый кавказский акцент, что смущало меня. Никто в семье никогда не говорил, что дядя — не русский. Он был довольно смугл и имел правильные черты лица, что подтверждало его принадлежность к южному народу, но обильная седина не позволяла судить о цвете его волос, которые с возрастом ничуть не поредели.

Мне стало не то чтобы страшно, а как-то не по себе. Что за дядя, откуда он, почему о нём вспомнили только сейчас? Почему именно его попросили «хорошо устроить» меня? Улучив мгновение, когда не было музыки, я передала дяде на словах сообщение матери, но он не отреагировал никак. Моя задача была выполнена, и я просто допивала красное вино из маленькой, совсем не для вина, рюмки. Оно мне нравилось: не кислое и не сладкое, и почти не пьянит. И тут дядя сказал странную фразу: «А может, мне тебя забрать оттуда? Надо забрать».

Я сперва не поняла, о чём он. Думала, он хочет забрать меня из деревни в город, что было бы логично после просьбы матери, и продолжала рассеянно слушать и потягивать вино. И только после того как дядя второй раз заявил, уже твёрже: «Я заберу тебя оттуда к себе», мне стало неуютно. Восстали из памяти далёкие, почти забытые картины: старый человек лежит на постаменте, и в доме неумолкающий вой. Мне тогда было шесть лет от роду, родные говорили мне, что дядя просто уснул, и велели разбудить, но мне страшно было к нему прикасаться.

Если дяди давно нет, то как я оказалась рядом с ним в ресторане? Может быть, я во сне, и мне приснилось, что мёртвый родственник зовёт меня? Нехороший сон — но сон ли это вообще? Вкус вина так реален, и перед глазами ничего не расплывается.

У меня не было ощущения, что я во сне, но и на реальность это тоже не походило. А что, если со мной действительно что-то случилось, и сейчас решается вопрос, буду я жить или нет? Что в этом случае означают слова дяди: «Я заберу тебя оттуда»? У меня зашумело в голове, я выронила рюмку, и вдруг поднялся ветер, сметающий всё на своём пути. Он принёс темноту, тупую боль в теле и некое особое давление, я не могу описать его словами. Меня словно сдавливало со всех сторон.

Видение ресторана пропало, и из темноты проступило другое: с высоты двух-трёх метров я смотрела на неподвижное тело под капельницей. Была ли это я в палате реанимации? Очевидно, да. Медсестра воткнула в капельницу шприц с новым лекарством, и я подумала, что это обезболивающее. Лекарство ли так подействовало, или время моё пришло, но точка невозврата совпала с той секундой, когда содержимое шприца доползло до моей руки. Меня оглушил звон в ушах, стало жарко и холодно одновременно, и на короткий миг я взглянула на мир оттуда, с кровати.

Медсестра хлопотала у шкафчика, отвернувшись. Я отчетливо увидела сломанную ампулу, из которой она только что набрала моё лекарство, и прочитала первые буквы названия: «ПРЕ...» — ампула была так повернута, что дальше прочитать я не могла. Мне стало интересно, чем меня лечат, и я спросила об этом медсестру. Она не откликнулась, и я, рассердившись, села на кровати, чтобы рассмотреть ампулу внимательнее, но вот чудеса — не смогла прочесть этикетку.

Буквы расплывались! Тщетно я пыталась сложить их в целое слово, они расползались, как тараканы, менялись местами и меняли форму. Всего минуту назад я могла читать, но не могла двигаться. Теперь могу двигаться, но не могу читать. Тщетно я звала медсестру, она словно не слышала. Или и вправду не слышала? Я приподнялась над кроватью, и меня окутала бархатная тьма. В голове раздался металлический голос:

«Ты участвуешь в медицинском эксперименте по пересадке мозга из одного тела в другое. Эксперимент идёт хорошо. Тебе не о чем волноваться». Какой-то бред, подумала я. Теперь я прихожу к выводу, что это действительно был бред, но тогда я верила голосу галлюцинации. Я ещё не утомила вас долгим рассказом? Нет? Тогда слушайте дальше, какой изумительный эффект порой даёт обезболивающее, вколотое под конец жизни.

Когда я очнулась в следующий раз, капельницы уже не было. Я не помнила, как оказалась в этом доме, как меня туда принесли и что заставило меня потерять сознание. События минутной давности были начисто стёрты из моих тогдашних воспоминаний. Когда открыла глаза, увидела незнакомую комнату с высоким потолком. Чувствовала себя настолько ужасно, что даже не имела сил удивиться. Кружилась голова, перед глазами всё плыло, и я не могла определить размер комнаты.

В квартире хозяйничала молодая женщина по имени Кристина, она жила здесь с мужем и свекровью. По мере того, как сознание моё прояснялось, я начала разговаривать и расспросила Кристину о подробностях моего приключения. Самого главного — как и почему я здесь оказалась — Кристина не сказала, умело уведя тему в другое русло. Она сказала, что мне надо сначала восстановить ясность мышления и что это произойдёт очень быстро, за считанные минуты.

Чтобы отвлечь меня, она заговорила о своей жизни. Она актриса, снимается на телевидении, её муж — музыкант, он скоро вернётся домой, и она нас познакомит. Свекровь тяжело больна и лежит в соседней комнате, все указания даёт лёжа. Я верила. Кристина при её внешности вполне могла быть актрисой: она была высокая, полная с тонкой талией, черноволосая — её волосы кудрявились от природы. Слово «телевидение» меня встревожило — а не попаду ли я, сама того не зная, в какую-нибудь передачу? Но спросить об этом не решилась.

Комната Кристины была очень тесная, узкая и длинная. Слева от моей кровати располагался стол, сплошь заставленный коробочками и пузырьками, так что невозможно было подойти к окну, а справа — старинный комод и кресло, в котором сидела сама Кристина.

Вообще ненужных вещей в этом доме было невероятно много, буквально некуда ступить: везде коробочки, вазочки, ковры, стопки одежды. Моя постель была огромна и занимала большую часть комнаты. Перина, подушки, покрывало — всё сияло белизной. Перед кроватью уместился маленький туалетный столик с трюмо.

Кристина не всё время сидела в кресле — она несколько раз вставала и выходила, выслушивала указания от свекрови, потом возвращалась и занималась разборкой вещей в комоде, попутно разговаривая со мной. По всему выходило, что я здесь на законных основаниях, никому не причиняю неудобств и гнать меня отсюда никто не собирается. Я приподнялась на локте, но снова легла — тело меня плохо слушалось. Впрочем, через некоторое время я уже могла сидеть и даже держать кружку с чаем, которую принесла Кристина.

Мы болтали обо всём подряд, Кристина делилась домашними новостями и один раз невзначай спросила, не кажется ли мне эта комната знакомой. Я сказала, что кажется, чтобы сделать ей приятное. Я вообще старалась изо всех сил поддерживать беседу — мне нужно было восстанавливать речь.

Вернулся муж Кристины — симпатичный молодой парень. Когда он входил, я выглянула в открытую дверь и увидела широкий светлый коридор, как в казённом доме. Квартира была очень большая. Как звали хозяина, я не запомнила. Помню, что он тоже хорошо ко мне отнёсся, спросил о чём-то незначительном, но разговора я не помню.

Он вышел на минуту: «Спрошу, что мама велит делать», — и из открытой двери я услышала голос Кристининой свекрови, дающей указания сыну. Он скоро вернулся, сел в кресло, Кристина устроилась на комоде, и они включили телевизор, приглушив звук. Наша беседа была лёгкой и непринуждённой, я чувствовала себя вполне хорошо, и по всем признакам мне вот-вот должна была открыться важная тайна — что со мной, собственно, произошло, но всё испортила одна мелочь — зеркало.

По телевизору передавали гитарную музыку. Кристина сказала, что её муж играет лучше, и настояла, чтобы он взял гитару. Звук отключили совсем, Кристинин муж снял с антресоли жёлтую гитару и заиграл, быстро перебирая пальцами. Он действительно был профессионал, мне очень понравилась его музыка. Я вспомнила, что тоже играю, и попросила гитару. Лучше бы не делала этого!

Стоило взяться за гриф, как меня пронзил приступ паники. Пальцы были словно ватные, я не могла взять ни одного аккорда, а главное — у меня не было мозолей! Эти руки никогда не держали гитару.

«Это не моё тело!» — закричала я. Кристина молча взяла у меня гитару. Я села на кровати (играть пыталась лёжа) и оказалась напротив трюмо. В зеркале отражалась молодая девушка, чем-то похожая на меня, но не я.

«Это не я! Что со мной сделали? Унесите зеркало!»

Муж Кристины быстро вынес трюмо, Кристина бросилась выносить другие мелкие зеркала, и больше эти люди не сказали мне ни слова. Когда вынесли последнее зеркало, вся сцена с комнатой и семейной парой растаяла как дым. Меня унесло в другую реальность, словно на зеркалах и держалась непрочная связь.

Я снова смотрела сверху на тело в палате реанимации. Капельницу убрали. Я обрадовалась — раз капельница не нужна, значит, я выздоравливаю. Ну, а потом... Потом не было ничего такого, чем мне хотелось бы поделиться. Позвольте на этом закончить свой рассказ.

Вы знаете какое-нибудь лекарство, название которого начинается с букв «пре...»?