Приговоренный (джен)

Навеяно песней «Боба-боба» из сериала "Спецназ"

Батя был чем-то обеспокоен. В такие моменты у него лицо становится особенно жестким. Хотя он всегда немного напряженный. Работа у него такая. На секунду мне показалось, что он меня не узнал. В животе как будто взорвалось что-то. Вот оно, изменение в моей жизни! Я молча уставился на него, пытаясь запомнить. Быть может, мы в последний раз вот так рядом находимся. Как же я буду скучать по нему! По его привычке расстегивать в машине тугой воротник кителя. По тому, как он, пренебрегая уставом, держит руки в карманах своих серых галифе. Как стоит, чуть склонив голову, отчего кажется, что он зол и ищет место, куда бы ударить. По его манере говорить тихо и угрожающе, даже когда он извиняется или шутит. Даже по его пренебрежительному: «Не ссы! Все решим!»

Папочка как-то показывал мне свой дембельский альбом. Батя с тех пор почти не изменился. Да, постарел. Трудно оставаться свежим двадцатилетним юнцом, когда переваливает за пятьдесят. Но после реформы милиции подтянутых и моложавых старичков, вроде бати, стало полно. Милиционеров много не нужно. Зачем людьми рисковать, когда везде камеры? У оставшихся после сокращения сотрудников зарплаты стали высокие, а профессия мгновенно вышла в разряд элитных. Не как медицина, но все равно очень престижно. Но и требуют с милиционера по полной. Тут и физуха, и нравственность. Честь мундира для них не пустой звук. Но все равно, даже в юности, папочка со своими тонкими руками и узкими плечами на фоне бати смотрелся, как фарфоровый. Задумавшись, я не сразу понял, что батя вернулся с работы среди дня. Сигнализация все-таки сработала? Тогда почему нас до сих пор не забрали в местный милицейский участок?

-— Быстро твоя практика закончилась, — буркнул он, отодвигая ногой стул и присаживаясь к столу.

Я облегченно выдохнул. Ну да, это все еще мой батя. И с чего я вообще решил, что что-то поменяется? Царевич в восемнадцатом году умер и в дальнейшей жизни страны не участвовал. А сейчас еще нигде не был, ничего не успел испортить. На политической сцене не засветился, детей не наплодил. Если что и поменяется, то далекое будущее, в котором я уже буду старым. Таким, как батя.

— Ты обедать приехал? — встрепенулся я, вскакивая и ныряя в холодильник №1. — Яичницу будешь?

— Буду, — милостиво кивнул Батя, сверля глазами царевича, — с другом меня не познакомишь?

— Алексей, — сказал я и покраснел, — это мой папа, Братислав Святогорович.

— Очень приятно, — процедил батя, не отводя взгляда от покрасневшего лица мальчика, — приятель твой? Где познакомились?

Я прикусил язык. На сковороде шипела яичница из одних белков (как батя любит) и уже начинала подгорать. Плита у нас модная, с крайне полезной опцией «защита от детей», которых в доме нет. Еда волнами нагревается прямо в посуде. А сковорода и гладкая белая поверхность плиты холодные. Неудобно до жути. Зато не обожжешься. Ты потом обожжешься, когда есть начнешь.

— Сколько тебе лет, Алеша? — не дождавшись моего ответа, поинтересовался батя.

— Тринадцать, — смущенно отозвался царевич, — через месяц будет четырнадцать.

— Замечательно, — голос у него был вообще ни разу не радостный. А тревога во взгляде была какая-то нереальная. Граничащая с паникой.

— На практике мы познакомились, — поспешно уточнил я, выставляя перед отцом холодную сковороду с горячей яичницей и раскладывая приборы.

— Ты же помнишь, — не прикасаясь к еде спросил батя, — что «нет», значит «НЕТ»?

Я кивнул. Отчего не помнить, когда в школе, в институте и на детской площадке мне все уши об этом прожужжали? Даже в раздевалке спортзала есть соответствующая социальная реклама. Девушка, с выставленной вперед рукой и суровым взглядом. Или юноша. Но плакатов с девушками в разы больше. Правда, я социальную рекламу уже не воспринимаю. Ее много, и она в основном в метро. А я везде на велосипеде езжу. Проношусь мимо остановок общественного транспорта с такой скоростью, что не успеваю разглядеть призывы бросать мусор в урну (ГОСПОДИТЫБОЖЕМОЙ! Да куда же еще его бросать?!) Социальные плакаты против ожирения и за спорт. Против испытания лекарств на животных и против откорма беззащитных коров на мясо. Последние бывают очень большими. Мимо такого плаката с раздутой, сильно вытянутой буренкой, состоящей из одних мышц, можно ехать довольно долго. Мне кажется, что в детстве я был больше подвержен влиянию рисованной пропаганды. А плакат с испуганным заплаканным подростком и надписью: «Найди меня! Спаси меня!» призывающий подключить своего отпрыска к системе «Россиянин», вызывал у меня искреннюю жалость и желание помочь. Найти. Спасти. Черт! А реклама-то работает. Я машинально глянул в сторону спасенного царевича.

— Лан, пацаны, — резюмировал Батя, в один присест уничтожив огромную яичницу, — развлекайтесь.

Уходя, он поманил меня за собой. И у самой двери сказал очень тихо, чтобы не было слышно на кухне:

— Надеюсь, Володя, ваши «развлечения» будут соответствовать возрасту тринадцати лет, а не двадцати. Наши с Елисеем отношения тебя ни к чему не обязывают. Мы поняли друг друга?

Я пожал плечами. Не понял, но на всякий случай кивнул. Спать хотелось невероятно. Думаю, Алеша тоже клевал носом. Так что ни о каких танцевальных платформах, электронных гитарах, виртуальных удочках, ружьях и лабиринтах, предназначенных для подростов, я даже думать не мог.

Едва за батей захлопнулась дверь, я поплелся обратно к своему гостю. Тот сидел понурившись, обеими руками держа свою больную коленку.

— Болит? — сочувственно поинтересовался я.

— Угу, — вздохнул Алеша, — и, кажется, у меня жар.

Я рысью кинулся в спальню родителей. Оставляя на ковре вмятины от тапочек, я вернулся на кухню с электронным термометром. Не то чтобы мне хотелось порисоваться перед человеком из прошлого. Просто он самый точный. Температура у мальчика была невысокая, но противная, тридцать семь с половиной. Идти сам он не мог. Я подхватил его на руки и понес к себе в спальню, но в коридоре нос к носу столкнулся с батей. Видимо, пока я с шумом выдвигал ящики аптечки, не услышал, как пищит открывающийся замок. Взгляд бати застрял где-то посередине между яростью и растерянностью. Я представил, что он видит, и, кажется, понял, на что он намекал пять минут назад.

— Это не то, что ты подумал, — только и смог выдавить я, аккуратно присаживая царевича на белый пуфик у двери и отталкивая назойливого Павлика.

—Отойдем, — мрачно процедил батя.

Отошли мы недалеко. В ближайшую комнату, гостиную. Едва прикрыв за собой двери, он сухо заговорил:

-—Мне сигнал поступил, что ты в Питер едешь. Я в системе глянул, билет на самолет не использован. Потом из магазина счет пришел на вино и сыр. После дома ключ сработал. Я прихожу и вижу моего сына в компании несовершеннолетнего пацана. Выглядит все паршиво, тебе не кажется? Если ты во что-то вляпался, я хочу об этом знать. Ври давай, только складно.

Батя сел на диван, облокотившись на мягкую спинку, положив ногу на ногу, и приготовился слушать мое вранье. Вместо этого я обернулся к огромному телевизору, который у нас в доме совмещает функции видеоконференции с картинной галереей, и скомандовал: «Ок, гугл. Царевич Алексей Николаевич Романов». Лицо нашего гостя, искаженное несовершенной фотосъемкой начала двадцатого века тут же появилось на экране. Батя сидел молча.

— У меня проблемы, — тяжело вздохнул я, оборачиваясь к нему.

— Это тот самый Алексей, которого в Екате расстреляли, — что-то припоминая, спросил батя, — со всей семьей и прислугой?

Я уже говорил, какой у меня тактичный отец? А какая у нас в доме слышимость? Мы выглянули в коридор. Царевич не плакал. Сидел, как деревянный на пуфе, тупо глядел себе под ноги, на суетящегося вокруг его синих тапочек Павлика. Тер больную коленку. Но глаза у него были красные.

— Нам сказали, — хрипло прошептал он, — что так безопаснее.

Батя побагровел. Он вообще-то добрый. Просто перенервничал. Я тоже не знал, что сказать мальчику. Как его утешить. Но тут зашуршал гравий за входной дверью. Этот звук я узнаю из тысячи. Электромобиль папочки, снабженный медицинским спецсигналом и красным крестиком, отлитым прямо в лобовом стекле, припарковался на улице недалеко от парадного входа. Правильно. На дворе лето, кто станет оставлять машину в гараже? Батя напрягся. Было слышно, как хлопнула дверь машины и легкие шаги по гравию. А после по деревянной террасе перед дверью.

— Скройтесь, — батя решительно подхватил Алешу и сунул мне в руки, — я прикрою!