Приговоренный (джен)

Говорят, перед смертью вся жизнь пролетает перед глазами. Сейчас, за те несколько секунд, которые отделяли меня от звонка в нашу дверь, и до того, как батя успел сделать из кухни всего несколько шагов, я тоже пересмотрел незатейливое кино прожитых лет. Ролик был короткий и малосодержательный. Черно-белый и беззвучный. С ожидаемым титром: «Ну, вот и все!» в финале. Хороший детский сад со зверинцем, собственным маленьким огородом и большим домом на дереве, который у нас с первого же дня отбили девчонки. Не спешите осуждать, мы сражались, как звери. Но, получив свою порцию синяков и шишек, поняли, что джентльмены, и уступили. Гуманитарная гимназия, кующая как под заказ олимпиадников и медалистов. Высокий процент поступающих, своя лаборатория и библиотека, которой позавидовал бы Хогвартс.

Артек с его абсолютной свободой творчества и строгим делением на зоны. «Будущее», с навороченным космическим стилем. Сюда на смены ждали победителей физико-математических конкурсов, маленьких гениев от точной науки и чемпионов по решению в уме квадратных уравнений. Их серые костюмчики вызывали у меня тоску, и многие со мной соглашались. Умные ребята редко бывали веселыми. «Настоящее», одетое в зелень, увитое лианами, оплетенное сетью гидропоники. Собственная маленькая ферма и фруктовый сад встречали юных биологов и зоологов, философов и писателей. Джинса всех оттенков, фенечки-перышки. Ночной вой под ненастроенную гитару. Мне там одна девочка нравилась. Из соседнего отряда.

А я выиграл путевку в «Прошлое» за проект по раскопкам в районе «Дороги Жизни». Меня окружал старинный советский быт, облагороженный и благоустроенный. Синие шортики, белые футболки. Алые галстуки. Острое чувство собственного несовершенства рядом с оркестром старинных инструментов и десятилетним победителем конкурса конструкторов древних машин по чертежам авторства Да Винчи. И не было для меня места лучше тем летом, чем единственный сохранившийся корпус древнего пионерского лагеря. Творческие зоны друг с другом почти не контактировали. Столовые у всех были разные, развлечения отдельные. Все тридцать отрядов встречались только на большом лагерном квесте, позволяющем вволю побегать и повоевать с использованием тех технологий, которые сами же и создали в течение смены.

Слились в одно болезненное нервное месиво старшие классы. Спортзал, зачеты, баллы, поверки, госэкзамен. Поступление. Ну вот, я и студент! Отсрочка от военной службы, ушедшая в армию девушка. Недолгая малосодержательная переписка. Короткое: «Нам надо поговорить». Папочка с чашкой какао. Тяжелый взгляд бати из-за двери. Наверное, я сам виноват, что она меня не дождалась. Быть может, мне тоже надо было уйти служить на пять лет. Она искала во мне богатыря-защитника, а нашла книжного червя. Папенькиного сынка. Архив, практика, раскопки. Два месяца в Старой Ладоге. Воспаление легких после купания в проруби на Крещение. Короткий роман с медсестрой. Одобрительное похлопывание по спине от бати, «Мужик растет!» А после снова какао с маленькими зефирками от папы. Определенно, в любви мне не везет. Надо было попробовать себя в азартных играх.

Я поднял глаза. Все присутствующие на миг замерли. Молча зависла, сверкнув на меня глазами Ирма Йоргиновна. Быстро пробежалась пальцами по клавиатуре, коротко нажала на эскейп и облегченно выдохнула. Папа по какой-то давней привычке прижал к себе младенца. Тревожно высунулся в коридор, прислушиваясь. Батя никогда не открывает двери сразу. Годы жизни под контролем Опеки приучили нас всех быть очень осторожными. Печально и задумчиво смотрел Алеша. Быть может, он, как и я, ждал, что его найдут и вернут обратно на казнь. Ведь пришел за ним чужой человек в дом купца Ипатьева. Кто знает, сколько в мире еще таких визитеров? Казалось, в задумчивости застыл даже пылесос Павлик. С одной стороны, на кухне было много народу. С другой, долг звал его ко входной двери. Где-то в его железных мозгах боролись два источника его повседневных радостей. Что предпочесть, тапочки четырех человек на кухне, или новая грязь, принесенная в дом кем-то совершенно неизвестным? Долг победил, и Павлик, моргнув лампочкой, медленно, как бы извиняясь, ускользнул в прихожую.

Меня тревожила тишина у входной двери. Если за мной пришла милиция, то почему молча? Сотрудники этой структуры, приходя к нарушителям закона, не церемонятся. Не затрудняют себя предварительными звонками, ненужными предупреждениями. Заходя в чужой дом, они громко здороваются и представляются. Закон приходит не для развлечения. И он здесь в своем праве. Сразу же, как бы на всякий случай, показывают всем свои документы и ордер на обыск, или арест. Благодаря бате, я хорошо знаю, как себя вести, что говорить. Но кроме шуршания Павлика, я не слышал ничего. Вошедший молчал, батя тоже. Но потом послышались тихие шаги, и в дверях кухни, следом за моим отцом материализовался профессор Санаев. Недобро глянул на меня, чуть поклонился Алеше. Остальных он как будто и не заметил.

-— Здравствуйте, Алексей Николаевич, — сказал он тихо, но твердо, — уделите мне несколько минут.

Все присутствующие, не сговариваясь, потянулись в коридор. А Коловрат остался с мальчиком, да еще дверь за собой прикрыл. Я ждал снаружи, и у меня мелко подрагивал кончик носа. До сегодняшнего дня я не знал, что такое нервный тик. То есть, знал, конечно. У меня папа врач, я вообще много чего лишнего знаю. Просто у меня тика отродясь не было. Тихий разговор на кухне был едва слышен из-за толкотни, царившей в прихожей. Уходила домой старая Ирма, расплакался не вовремя ее внук, вырванный из заботливых объятий папочки, разбрасывая мелкое печенье, все покрытое слюнями. Павлик от восторга аж повизгивал. Батя что-то ворчал, извинялся и клялся, что этот случайный визитер не из милиции. А я силился расслышать хоть какие-то целые фразы. Но до меня доносились лишь малопонятные отдельные слова. «Дагмара», «корабль», «из Ливадии». «Великие княгини». «Ганина яма». «Канонизация». Я не выдержал, когда услышал, как царевич ответил: «Согласен с вами». Резко пнул дверь, чего у нас в доме делать нельзя, и бросился внутрь.

— Вы что, его на казнь вернете? — растерянно прошептал я. — Это же бесчеловечно!

— Садись, раз пришел, — недовольно буркнул профессор Санаев, — и расскажи мне, что это вы там у себя в спортзале хлещете, что так сильно логику «выносит»?

Я растерялся, а мальчик чуть улыбнулся и потупился.

— Ты не думал, — продолжал Коловрат Вавилович, — отчего это ты царевича из осьмнадцатого года к себе домой припер, а жизнь твоя не поменялась? Дом на месте, родители живы. Россия — не часть Китая или Европы. Жив остался наш Алексей Николаевич! И без тебя было, кому его из Еката увезти.

— Я думал, — буркнул я, краснея, — что меня на всю жизнь посадят.

— Да если бы всякий историк кинулся спать из костра Жанну Д'Арк или Джордано Бруно, — невесело усмехнулся профессор, — тут сажать было бы некого. Мы бы вообще не знали той реальности, в которой твоим двум отцам разрешили пожениться. При Иване Четвертом «Грозном» тут за такую любовь ноздри рвали. А при Николае Александровиче Втором "Кровавом" твой батя у себя в Воронеже землю бы пахал, а папка, сын профессора, молча бы на бабе женился. Из приличной семьи. Моя бабка польская еврейка, а дед казак. Тоже бы в Москве не встретились, кабы не единый госэкзамен, да ни институт. Все еще хочешь всех спасти? Внести немного истории в свою жизнь?

Я понурился.

— Работать ко мне пойдешь? — вдруг неожиданно спросил Санаев.

— Так меня же из института поперли, — удивился я.

— Кто сказал? — опешил Коловрат. — Практику ты сдал на «отлично», характеристика прекрасная. Как аппарат Хокинга фурычит, я тебе за два дня на пальцах объясню. Аликбек Усманов на тебя не нахвалится. У тебя от него штук сто "входящих". Ищет тебя друг твой, волнуется.

— Какое же это «отлично», — я кивнул на Алешу, молча слушавшего наш разговор, — это у меня ничего не поменялось. А там, может, вся Европа в огне.

— Стоит, родимая, — успокоил меня Коловрат, — чего ей сделается? Не погиб на казни твой царевич, история дальше своим ходом пошла. Просто обычно его Юровский выносил, а тут ты подвернулся.

Я замер. Было слышно, как шепчутся в коридоре мои родители.

— Не первый раз я на этом расстреле присутствую, — продолжал Санаев, — а вот студента, который в одиночку мальчика спас, своим ходом до безопасного места без машины и документов довез, и даже операцию ему организовал, вижу впервые. Молодежь нынче не та. Без телефона шагу ступить не может. Это тебе не маленькие партизаны Великой Отечественной. Что до меня, то лежа под завалом в Брестской крепости, или заразившись холерой в Питере девятнадцатого века, я хочу иметь рядом надежного помощника, а не просто человека с дипломом истфака.