Отблески историй (гет)

Вальдес смотрел в упор на Бермессера. Прищуренные черные глаза выдавали еле сдерживаемую злость. Луиджи в шутку говорил, что такой взгляд полностью оправдывает прозвище Вальдеса Бешеный. Добавить ещё к этому неистовство во время абордажа…

Надо отдать должное Бермессеру — тот не испугался, не отвел взгляда, даже вздернул подбородок. Не скрывает наглости? Боится за свою шкуру и готов сесть за переговоры? Надеется, что ложь восторжествует? В любом случае, Бермессера ждет веревка. За ложь, за трусость, за подлость. Таким людям самое место на рее. Ничто их не исправит, они будут продолжать лгать и портить жизнь другим. И остается единственный верный вариант — смерть.

Размышления оставим дядюшке Везелли, а сейчас лучше узнать обстановку. Вальдес с интересом огляделся. Олаф Кальдмеер с непроницаемым выражением лица стоял и глядел на Бермессера. Он, которого оболгали и готовы были предать в тюрьму по ложным обвинениям из-за Бермессера, был невозмутим, лишь прикусил губу, выражая презрение. И седые пряди были, может быть, свидетелями его страданий. Луиджи хмурился, даже положил руку на эфес шпаги, как бы между прочим предупреждая. Фельсенбург сжал кулаки, из глаз сочились ненависть и гнев. Ясно, что терпение потихоньку его покидало. Вальдес его понимал, он сам был на грани.

Он не любил таких лживых и подлых людей и считал казнь самым верным и заслуженным наказанием. Четыре выживших, подонок и веревка. Раньше это называлось судом моря. По крайней мере, у агмов. И Бермессеру не удастся его избежать. Такая сволочь не должна так долго оставаться в Кэртиане. И с регентом действовал сообща. Он, по совести говоря, швырнул Кальдмеера в кипяток, как омара. А тот верил и не возражал! Вальдес услышал все подробности от негоцианта из Ротфогеля. Подумать только, если бы не Фельсенбург со своим спасением, то Кальдмеер имел бы честь видеть Бермессера в Рассветных Садах или не встретился бы. Закат ждет Бермессера, точно не Рассвет.

Вальдес взглянул на говорившего со всей юношеской горячностью Фельсенбурга.

— Вернер фок Бермессер, вы сбежали, нарушив приказ, — А парень — молодец, не дрожит от гнева, говорит твердым и уверенным голосом. Таким и выносят как раз обвинения. — Вы пытались обмануть кесаря и оклеветали адмирала цур зее Кальдмеера. Вы трижды — в Зюссеколь, Шеке и на Эйнрехтском тракте — подсылали ко мне убийц, потому что я был свидетелем вашей с Хохвенде трусости. Жертвами покушений становились мои спутники и случайные люди. Вы напали на «Хитрого селезня», потому что шкипер и команда оказались свидетелями вашего бегства.

Но Бермессера и не подловишь. У него и его команды были достаточно убедительные аргументы. Что? Нападение на «Хитрого селезня»? Так мы приказ выполняли. А приговор морского суда может отменить только сам кесарь или регент. Свидетелей у Олафа нет, только слово. Какие гарантии, что Олаф не трус и предатель? Может быть, как раз наоборот.

Руперта трудно было застать врасплох. Слова наследника Фельсенбургов шли в разрез со словами обвиняемых. Но что слова? Нужны живые люди, которые всё подтвердят. Руперт не сможет ничего доказать, а вынужденный побег уж точно не оправдывает адмирала цур зее. Даже найдутся умники, которые заявят: «Раз сбежал — виноват». Навряд ли кто-то не поймет логику слов, слишком явно она прослеживалась. Но Руперт пытался доказать свои слова. Он мгновенно вспыхнул, как охапка хвороста. И тут аргументы превратились в оскорбления. Конечно, именно в оскорбления, потому что доказательств нет ни у Руперта, ни у Бермессера с командой.

И неизвестно, чем бы всё закончилось, до чего бы дошла эта ссора, если бы не кэцхен, пришедшие под видом погибших. Они ничего не делали, только смотрели. Руперт нервно сглотнул, рванулся было к принявшего облик друга кэцхен, но его удержал Вальдес. Теперь истина восторжествует. Кэцхен не врут, даже приняв облик погибших.

Бермессер побледнел и попытался вырваться. Остальные члены команды вздрогнули, онемели и отступили на шаг. Канмахер почти простонал и плюхнулся на бочонок. Налетевший, кажется, со всех сторон ветер развернул вымпелы, заметались по белым доскам солнечные пятна. Солнце смеялось и клонилось к закату.

— Небо станет красным… — четко произнес Фельсенбург.

Как по команде, многие подхватили:

— Небо и волны… Красное солнце…

— Красное солнце… двери в закат…

Фок Хосс схватился за горло и захрипел, как от удушья. Лицо шаутбенахта багровело на глазах, будто он уже болтался вверх ногами. А Бе-Ме воспользовался заминкой. Он тоже побагровел, но, видимо, страх за собственную шкуру придал невиданые силы.

— Нет! Нет! Не дамся! — взревел Бермессер раненным медведем.

Ему удалось вырваться. Не ожидавшие такой прыти, матросы замешкались, и этого хватило! Бе-Ме с голыми руками набросился на единственный, по его мнению, источник всех несчастий — на Кальдмеера. Тот не ожидал нападения и не успел вовремя среагировать. Они оба повалились вниз на палубу под ноги ошарашенным свидетелям обвинения. В Бе-Ме как будто Закатные твари вселились. Он принялся душить Кальдмеера со всем остервенением своей души.

Кальдмеер попытался вырваться, схватить Бе-Ме. Лицо от принятых усилий стало бледней обычного, взгляд — острым и решительным, губы сжались в линию. Потом Кальдмеер понял, что единственный способ — это задушить Бе-Ме, потому что хватку никак иначе не ослабить.

— Мой адмирал! — Руперт выхватил шпагу, но Вальдес его опередил.

Он действовал молниеносно, выхватил пистолет, даже не прицелившись, и выстрелил. Удача было на стороне Вальдеса. Бермессер дернулся и обмяк в руках Кальдмеера. Слева, там, где сердце, расползалось кровавое пятно. Лицо Бе-Ме побледнело, а взгляд сделался остекленевшим. Он был мертв. И такой смерти он заслужил за подлость в конце обвинений и за свою трусость.

— Правосудие восторжествовало, — спокойно заметил Вальдес и поднял взгляд на небо.

Солнце почти скрылось под облаками, прикрываясь серой завесой, небо стало пурпурным. Закат был прекрасен, а какой он будет для подлого Бермессера?