Мы изнасилуем тебя в той же последовательности (гет)

— Я же говорил тебе убираться отсюда! — Субару судорожно сжимал кулаки, ему было крайне трудно сдерживаться. Гнев поднимался в нем огненно-красной волной, захлестывая сознание и застилая глаза. О, как же ему хотелось что-нибудь разнести! Желательно весь этот чертов особняк вместе с этими тварями, которых ему приходилось называть братьями. Нет, еще лучше весь этот гиблый, прогнивший мир, где ему не было места с рождения — так пускай же и никому не будет!

Он вырвал из рук девушки, бесцельно бродившей в сумерках по саду, сорванную розу и безжалостно сжав ее в кулаке, раскрошил дождем смятых лепестков. Как же легко уничтожить столь хрупкое и прекрасное… И Юи пронизал неосознанный страх, ведь такой же хрупкой и прекрасной была и она сама, и что-то ясно подсказывало ей, что она будет уничтожена следующей.

Субару больно ухватил ее за руку. Всего мгновение он всматривался в ее прекрасные, умоляющие о пощаде глаза, а потом отчаянно прижал к себе, словно бы боялся, что ее сейчас кто-то отнимет. В голове все помутилось от желания. Желания испить ее крови и желания владеть ею безраздельно.

Она лишь слабо вздрогнула, когда его клыки вонзились ей в шею, быстро податливо обмякла в его цепких объятиях, издала тихий стон и упала под тяжестью его тела на землю, задевая розовый куст, которым только что так беззаботно любовалась.

— Да что я могу? Я ни на что не способен и влачу жалкое существование, — шептал он ей на ухо, но обращаясь при этом словно бы к самому себе. — Неспособность что-либо изменить питает гнев, что движет мной… — он нервно сглотнул, чувствуя нестерпимую, иссушающую, казалось бы самое сердце, жажду. — Что я могу сделать? — оправдывался он, окончательно поддаваясь слабости, одурманенный ее запахом и готовый снова вонзить клыки: — Такая сладкая…

Впервые в жизни Субару хотелось еще чего-то столь же сильно, как мести за свою мать. Ему безумно хотелось сделать Юи своей. И пускай он был не первым, а последним. Пускай ее осквернили со всех сторон, ничего, он не гордый. Может, стоило плюнуть на все это благородство и взять свое раньше? Перейти дорогу этим ублюдкам, которых он и братьями-то не считал. Он самый младший, ему всегда доставались объедки. Но Юи не объедок, она словно прекрасный ангел, она останется нежной розой, сколько бы не пили из нее кровь и сколько бы не насиловали. Она слишком хороша для них всех. Настолько, что каждое прикосновение вызывало в нем благоговейный трепет. Это кощунство, настоящее кощунство вот так ее касаться. Но еще большее преступление — пытаться возрождать в ней какую-то старую вампирскую шлюху, бывшую хозяйку этого дома… Чтобы ей вечно гореть в Аду!

— Ты не имеешь права мне отказывать! — рычал он, разрывая на ней одежду. — Так же как не имеешь права отказывать в своей крови.

— Су… ба… ру… — бормотала в полузабытьи жертва, теряя последние силы.

— Ни слова больше. Просто дай вонзить в тебя клыки, когда я того захочу, — тяжело выдохнул он и впился в нее как вампир и как мужчина.

Мысли Субару неслись хаотично и отрывисто, как безумные. Гнев перемежался со страстью и какой-то необъяснимой тоской, с нежностью, которой ему так недоставало в этой поганой вечной жизни, и еще с ужасающей алхимической смесью из эмоций, которые он и сам бы не смог определить, сколько бы лет ни старался. Юи совершенно не сопротивлялась, она замерла под ним в полуобмороке, почти не подавая признаков жизни. Все ее переживания от предыдущих надругательств растворились мутным туманом на задворках сознания. У нее больше не оставалось сил терзаться. Ей было уже все равно, что с ней станет, безразлично, если Субару причинит ей вред. Обуревающую его ярость он совершенно не мог контролировать. Она знала, что он не хочет этого, и этого ей было достаточно.

И пускай ее вновь насиловали, придавив холодным телом к холодной земле, прямо под розовыми кустами, что больно царапали ее при каждом толчке, она словно не чувствовала этого. Сейчас ее истерзанное тело не принадлежало ни ему, ни ей самой — оно было временно покинутым обиталищем измученной, исстрадавшейся души Юи, которую пытался поработить и выкинуть, как ненужный мусор, призрак безжалостной Корделии.

Субару рычал, как раненый зверь, завершая акт не то любви, не то своего безграничного отчаяния, подвывая, как волк над павшей добычей и издавая последний протяжный стон раба первобытной похоти. Под ним распростерлась бесчувственная дева, оскверненная и растоптанная, исколотая шипами роз, но все равно казавшаяся прекрасным неземным существом в свете взошедшей на небе луны, что скромно роняла свой бледный свет на ее прекрасное лицо, лишенное всяких чувств. Это необыкновенное видение своим дивным свечением заставило раствориться кровавый туман в голове насильника и замереть. На мгновение ему показалось, что она забрала у него всю мерзость, что копилась веками в его душе и теле, очистила сердце и разум от терзавшего его мрака… В следующий момент вампира, осознавшего, что только что натворил, затопило чувство стыда. Какой же силой обладало это нежное хрупкое создание, что смогло своей жертвой смыть вековую грязь с души существа, уже долгие годы даже не представлявшего себе, что может испытать чувство раскаяния? Это была великая сила, возможно, самой Юи, возможно, Евы…

Неважно, кем она была в действительности. Ее недооценили, ей пренебрегли. Ее так расточительно использовали, как еду и грязную шлюху. Она была выше этого, всегда. Братья Сакамаки называли ее жалкой, глупой, постоянно говорили ей мерзкие вещи. Но это они были жалки и глупы. Безнадежно зарвавшаяся кучка бессмертных, смешная горстка пережитков прошлого… Таких нелепых со своими никому не нужными стремлениями и всеми этими попытками пробуждения. Пробуждать никого не надо — она уже здесь, чтобы их исцелить, избавить от непомерной гордыни, простить им кровожадные грехи прошлого, что заставляют жить их всех в вековом кошмаре. Она уже здесь, та, кто может дать им новую надежду.

Но вместо того, чтобы последовать за появившимся в их жизни лучом света, братья Сакамаки предпочтут утопить ее в кровавом море отчаяния вместе с собой. А дальше будет только хуже. Это только начало настоящих страданий.

* * *

«Они обращаются с Евой как с падшей женщиной. Это непростительно!» Сводные братья Муками давно уже следили за ней и собирались похитить. Но они и сами не подозревали, как же напрасно обвиняли Сакамаки в скверном обращении с той, и насколько сильно будет для них искушение поступить с нею точно так же.