Шипы (гет)

Вставать с постели следующим утром я не хотела. Родственники, что удивительно, меня тоже не беспокоили. Я бездумно глядела в потолок, а перед глазами мелькали фрагменты воспоминаний. Особенно часто всплывало красивое, но искажённое злостью лицо Рабастана.

На душу давило ещё и то, что встретиться с ним мне предстояло очень скоро. Семейство Лестрейнджей было приглашено к нам на празднование Дня Рождения моих братьев. Если ещё пару дней назад у меня хватало смелости поддаться настроению тетушки и воспринимать предстоящие «смотрины» игриво, то теперь хотелось обрядится во что-нибудь максимально не привлекающее внимание (вроде мантии невыразимца) и держаться от центра событий как можно дальше.

Я прекрасно осознавала, что отсидеться в тёмном уголке мне не светит, но мечтать же никто не запрещал.

Я с силой закусила губу, надеясь отвлечь себя от образа Рабастана чем-то ещё более неприятным. Не вышло. Только ярче вспомнились ощущения от прикосновения его губ к моим губам, его пальцев к моим щекам и ладоням. Желудок неприятно скрутило. Я повернулась на бок, подтянула ноги к груди. Плакать не хотелось, но тошнотворное чувство стыда всё же вырывало из груди всхлипы-стоны.

* * *

Не знаю, как долго я лежала в таком положении. Недорыдания давно затихли, и, хотя что-то по-прежнему сжимало горло и очень хотелось ото всех спрятаться, я поняла, что дальше так себя вести нельзя. «Вчера я приняла решение отвечать за свои поступки, а сегодня снова прячу голову в песок? Ненадолго же хватило моей решимости!» — легче от этих мыслей не становится, но я решаю последовать примеру Скарлетт О’Хара и подумать обо всём этом, когда мне не будет так больно.

Откидываю одеяло в сторону. Встаю с постели и потягиваюсь всем телом. Мышцы неприятно тянет. Решаю, что небольшая зарядка мне не помешает. Неожиданно вспоминается, что на школьных уроках физической культуры наш класс безбожно халтурил примерно с того момента, как мы стали учиться по субботам, то есть класса с седьмого. Но порядок разминки я знала хорошо — не зря же мать преподавала аэробику. Начинаю разминать тело сверху вниз: наклоны головы влево-вправо, вперёд-назад. Круговые движения. Потом плечевой пояс и руки. Вращательные движения вперёд-назад сначала в плечах, потом в локтях и, напоследок, кисти рук. Потом делаю скручивания: ноги на ширине плеч, повороты в пояснице с большой амплитудой. Наклоны туловища. Круговые движения и выписывание восьмёрки тазом. Дальше разминаю ноги по аналогии с руками — вращательными движениями во всех суставах. Когда мышцы немного разогрелись, а кровь ускорила свой бег, я перехожу к нагрузкам. Тоскливо, что здесь нет мобильного телефона. Да даже обычные секундомеры у магов не в чести.

Едва сдерживаю раздражение на саму себя. Я ведьма или кто? Беру с прикроватной тумбочки свою волшебную палочку. Колдую Темпус. Занимаю позицию для планки на локтях. Минута тридцать секунд. Потом сразу планку на вытянутых руках. Её надо держать те же полторы минуты, но меня хватает только секунд на сорок. Дальше боковая планка на локтях. Выдерживаю на каждой руке по минуте. И в завершении — снова на вытянутых руках.

Мышцы стонут, непривычные к такого рода нагрузкам. Делаю тщательную растяжку, в противном случае завтра мне будет совсем плохо. А теперь — в ванную!

После душа чувствую себя почти что другим человеком. Волосы высушиваю специальным заклинанием, и в одном халате возвращаюсь в комнату.

На прикроватной тумбочке замечаю футляр. Наверное, с артефактами, о которых вчера упоминал отец. Открываю. Первое, что бросается в глаза — записка, написанная рукой отца, которая оказывается инструкцией:

«Браслет — определитель ядов. Накладывать еду, брать кубки только той рукой, на которой он надет. При обнаружении чего-либо постороннего нагреется.

Медальон — против проклятий и сглазов. Не снимать даже на время сна.

Серьги — ментальная защита. До праздника не надевай».

Отложив записку, надела медальон и браслет. Медальон мгновенно исчез, лишь чуть-чуть ощущалась цепочка на шее. Браслет, шириной в три сантиметра, плоский, с красивой вязью, среди которой отчётливо угадывались руны, хотя я не была уверена, что смогу прочитать их значение. Достаточно большой. Надевая, опасаюсь, что он мне велик. Но — зря. Он сжимается, плотно, но не причиняя дискомфорт, обхватывая руку. Серьги беру в руки. Красивые. Изящные колечки с тёмными, почти чёрными камнями и вязью рун, едва различимой глазом. Интересно, почему отец сказал надеть их только перед приёмом?

— Тал, — зову домовушку. Та появляется мгновенно.

— Да, хозяйка, — и смотрит вопросительно.

— Принеси мне, пожалуйста, костюм для езды на гиппогрифах, — распоряжаюсь я. — А потом отправляйся к моему отцу и спроси, готов ли он выделить несколько часов для прогулки.

Настроения идти на ферму у меня нет никакого. Как и покидать особняк. Если совсем откровенно, я не хочу выходить даже из собственной спальни. Но я сама вчера предложила отцу вместе полетать.

Домовушка исчезает. Минуту спустя на кровати появляется мой костюм. С удовольствием облачаюсь в не стесняющие движений кожаные штаны и плотную рубашку с круглым воротом. На ноги надеваю лёгкие высокие сапоги. Обычно их делали с утяжелённой подошвой, но я предпочитала избегать жёстких методов понукания. С Яростным они были ни к чему. В довершение ансамбля — кожаная куртка с удлинёнными сзади полами. Разрез на спине начинался примерно на уровне крестца, спереди куртка едва доставала до верхних остей подвздошных костей, так что сидеть в ней было удобно.

Тал снова появляется в комнате, когда я уже сижу перед туалетным столиком и расчёсываю волосы. Она дёргает себя за уши и высоким голоском сообщает, что хозяина нет в особняке. На мой удивлённый взгляд Тал отвечает, что «хозяин отправился с визитом к мастеру Игнатиусу».

— Молодая хозяйка голодна? — когда я согласно киваю, домовушка спрашивает:

— Подать хозяйке в её комнату или она будет есть в столовой?

— В столовой, — подумав с минуту, решаюсь я.

Тал исчезает с лёгким хлопком.

Беру в руки волшебную палочку и творю чары, собирая волосы в изящную и очень практичную, особенно для полётов, прическу: тёмно-рыжие пряди короной заплетаются вдоль линии лба, потом основная масса закручивается в пучок и, как финальный штрих, его опоясывает аккуратная косичка.

Покидаю спальню, прохожу по примыкающей к ней небольшой гостиной и направляюсь в столовую. Мне всегда нравилось гулять по семейному особняку. В нём чувствовалась память о живших и колдовавших здесь предках. И на всём — шторах, гобеленах, столиках, картинах, вазах — чувствовался след предыдущих поколений.

На подходе к столовой слышу голоса, доносящиеся из-за приоткрытой двери. Братья о чём-то негромко, но увлечённо говорят. Обед, кажется, ещё не скоро. И что они здесь делают?

Как только я проскальзываю в двери, братья замолкают.

— Доброе утро, Гидеон, Фабиан, — здороваюсь я, стараясь не выглядеть слишком удивлённой.

— Утро?.. — ухмыляется младший близнец. Гидеон цыкает в ответ на это и улыбается мне.

— Доброе, малыш.

Сажусь на своё обычное место на противоположной от братьев стороне стола. Напротив меня уже сервировано для завтрака, Фабс с Гидом же пили кофе. Странно, почему здесь, а не в гостиной? Передо мной появляется небольшая порция овсянки со свежими персиками, яичница с беконом, пара румяных тостов, стакан и целый графин яблочного сока. Принимаюсь завтракать, хотя повисшая в комнате тишина немного напрягает.

С завтраком расправляюсь быстро. Когда это происходит, передо мной появляются два флакона с зельями. А вот и плоды осмотра целителя. Опустошаю фиалы. По телу распространяется тепло. Смотрю на братьев. Те, кажется, наблюдают за каждым моим движением. «Странное время для посиделок в столовой», — снова думаю я. Не иначе, братья меня поджидали. По спине пробегает неприятный холодок.

— Отец нам ничего толком не сказал, — неожиданно нарушает молчание Фабиан, — кроме того, что все закладки уничтожили, воспоминания разблокировали и серьезных проблем со здоровьем не обнаружили.

— Не хочешь ни о чем рассказывать, мы настаивать не будем, — сказал мне Гидеон. — Только ответь, справишься?

Я благодарно улыбнулась. Говорить обо всей этой истории не хотелось. Хотя бы потому, что вспоминать про Рабастана до самого приёма я собираюсь как можно реже.

— Жить буду, — пообещала я братьям. — И даже радоваться.

Ещё пару минут после этого сидели в молчании. Потом заговорили о каких-то мелочах. Братья рассказывали всякие смешные истории. Сначала школьные, потом из времён своей учебы в Румынии, после из путешествия. Заговорщицки переглянувшись, вручили мне стопку писем. В ответ на мой недоуменный взгляд, Гидеон пояснил:

— Надеялись, тебе когда-нибудь захочется их прочесть.

Я растроганно улыбаюсь. Приятно было осознавать, что братья вспоминали обо мне даже в то время, когда в наших отношениях был серьезный разлад.

Из столовой уходила с чувством, что я не одна. Было очень страшно осознавать, как близко я была от того, чтобы лишиться поддержки семьи окончательно. Что мне стоило со всеми зельями и прочей гадостью сбежать из дома следующим летом? А что, мне уже исполнится семнадцать. Но теперь всё будет хорошо. Я не подведу свою семью, а они не оставят меня.

Почти бегом, но не в попытке отчего-то убежать, а просто от нетерпения, добралась до домашней точки-портала. И тут же переместилась на ферму.

* * *

Работников было немного. Они здоровались со мной. Я, даже если кого и знала, всем одинаково кивала и немного нервно улыбалась, спеша как можно скорее добраться до стойла Яростного.

Сегодня мы обошлись уже без всех длительных ритуалов. Гиппогриф, кажется, был мне рад. Я вывела его на улицу, оседлала. Он будто чувствовал моё возбуждённое состояние. Несколько кругов прошли по земле в специально отведённом для этого пространстве, как и в прошлый раз. А потом взмыли в небо.

Сегодня мы поднялись значительно выше. Воздушные потоки перемещались здесь с совершенно другой скоростью. Чтобы не выпасть из седла, я всем телом прижалась к гиппогрифу. Потом закрыла глаза, отдавая себя на милость стихии и инстинктам Яростного.

А потом я заговорила. Ветер уносил мои слова прежде, чем я успевала их расслышать. Но именно это мне и нужно было. Я и без того знала каждое слово, потому что до того момента, когда бушующие потоки воздуха вырывали его из моего рта, оно проходило через всю меня. Мне думалось, как здорово было бы также рассказать всё Рабастану. Чтобы даже я не слышала, только он. Или чтобы ветер сейчас унёс мои слова прямо к нему, чтобы он все-все узнал о том, что я чувствую.

Когда слова иссякают, чуткий гиппогриф опускает нас ниже. Ветер здесь уже не такой сильный, мне не нужно сидеть, плотно прижавшись, но положения я все равно не меняю. В бушующем ли вихре, в легком ли бризе — я одинаково доверяю Яростному в любых обстоятельствах.

Кажется, мерное покачивание меня усыпляет. Я осознаю, что прямо сейчас сижу в седле своего гиппогрифа, и в то же время ощущаю себя ветром. Тем самым, что унёс мои слова. Я кружусь высоко над землей, пока не замечаю распахнутое окно. Опускаюсь к нему, зная, что там тот, кто мне нужен. Вижу знакомые каштановые волосы, красивое лицо. Убираю бестелесным прикосновением мешающие рассматривать его лицо пряди. Наклоняюсь (хотя я не могу наклониться, ведь я — ветер) и шепчу ему на ухо все свои горести. Я прошу прощения, потому что могу сделать это только так, украдкой. Он все ещё спит. Спит, но слушает. И он слышит.

Когда он просыпается, пытается поймать меня и рассмотреть, пальцы хватают пустоту, глаза видят привычное убранство комнаты. А меня нет, я лишь ветер. Мое дело сделано, и я могу возвращаться.

Просыпаюсь я ровно в тот момент, когда лапы гиппогрифа касаются земли. Выпрямляюсь в седле, сонно тру глаза руками — я так и не надела перчатки, как не стала надевать на гиппогрифа уздечку. Мы довольно далеко от «конюшни» и Яростный идёт очень медленно.

— Спасибо, мой хороший, — шепчу я ласково, гладя его шею. — Знаешь, мне такой чудный сон приснился, будто я стала ветром и, — я хихикнула и прижалась к шее зверя, будто боясь, что нас подслушают, — увидела его. Басти.

* * *

В поместье я вернулась относительно рано — всего-то к пятичасовому чаепитию*. Отца не было, зато в малой гостиной обнаружилась тётя Мюриэль в компании дамы, такого же благородного вида, что и сама тётушка.

— Крестная! — восклицаю я радостно.

— Здравствуй, Мелисандра, — улыбается мне леди Вальбурга. — Как приятно, что ты снова мне радуешься, а не проклинаешь, на чем свет стоит.

Радость немножко утихает. Да, гадостей я ей наговорила — упаси Мерлин. И откуда в этой женщине столько терпения? С трудом верится, что она могла выжечь имя Сириуса с фамильного гобелена и исключить из Рода. Нрав у неё, конечно, крутой, как и у всех Блэков, но не до такой же степени.

— И что за выражение на лице, — укоряет леди Вальбурга. — Ты совсем не владеешь своими эмоциями.

Я грустно улыбаюсь и смотрю на тётушек. Облегчения после полёта на Яростном как не бывало. Да, семья простила. Хотя я ещё не знаю, как отреагировали дядя Игнатиус и тётя Лукреция на новости. Но с ними я общалась мало, с Патрицией в Хогвартсе не ругалась. Они, пожалуй, меньше остальных прониклись ситуацией.

— С этого и начнём, — сказала крёстная. Я непонимающе нахмурилась.

— С твоего умения владеть собой, — пояснила она. — А то это сущее безобразие.

— Переодевайся, дорогая, и возвращайся сюда, — распорядилась тётушка Мюриэль. — Начнём наши занятия.

* * *

Много времени мне не потребовалось. В гостиную я спустилась в лёгком домашнем платье, решив, что такая одежда в глазах тётушек будет предпочтительнее брюк и рубашки. Мне было очень любопытно, каким именно образом леди Вальбурга собирается учиться меня «владеть собой». Ответ оказался прост — окклюменция.

— Тебе надо научиться защищать своё сознание. Лучше всего для этого подходят окклюменционные щиты. Они, кроме всего прочего, помогут тебе отсеивать нежелательные для показательного проявления эмоции, сделав лицо более беспристрастным, — так напутствовала меня леди Вальбурга.

Признаться честно, в тот момент я, не сдержав любопытства, задала вопрос, волновавший меня некоторое время. Конкретно, была ли вся причина того, что братья легко улавливают моё состояние, в том, что у меня всё буквально на лице написано. Ответ оказался, пожалуй, неожиданным:

— Твои старшие братья, Мели, эмпаты. Надеюсь, ты знаешь, что значит этот термин? — я кивнула. — Они очень чутко реагируют на человеческие эмоции, эмоции животных и даже эмоциональный след, остающийся на вещах. Конечно, окклюменцией они владеют прекрасно и способны блокировать любые эмоции извне. Но, на мой взгляд, нет ничего удивительного, что они используют эту способность при общении с людьми и, в частности, с тобой.

Я понимающе кивнула. Да, неплохо уметь чувствовать эмоции собеседника. Хотя мысль о том, что братья намеренно считывали меня, немного злила, поставив себя на их место, я вынуждена была признать, что порой не пользоваться этим своим даром они просто не могли.

Потом задумалась, насколько хороши должны быть братья в защите разума. Фабиан и Гидеон были неплохими боевыми магами. Насколько же прочными должны быть окклюменционные щиты, чтобы в схватке не быть захваченными эмоциями противника? Фабиан ещё изучал целительство. (В большей степени именно теорией и практикой в диагностирующих, обезболивающих, перевязочных и прочих полезных при работе с опасной когтистой живностью чарах мы занимались. Плюс он прогнал меня по базовым зельям для аптечки: из чего и как приготовлены, для чего используются, что с чем комбинировать категорически запрещено и почему).

Говоря откровенно, окклюменционные щиты оказались не так просты в построении, как в описании. Признаюсь, что сначала я понятия не имела, как подступиться к этой технике. Каждый маг выбирал тактику выстраивания щитов по собственному усмотрению. Кто-то возводил в своём сознании стену, кто-то такую же стену прикрывал слоем поверхностных мыслей. У кого-то блок принимал вид организованного (или наоборот хаотичного) пространство. И всё ограничивалось лишь собственной фантазией мага.

К концу третьей недели наших занятий (я, кстати, успела понять, почему отец и запретил мне надевать серьги до праздника — чтобы не мешать миссис Блэк проверять меня, когда той вздумается) я более-менее укрепила своё сознание.

И даже, на мой скромный взгляд, сделала это с фантазией. Стена из серого камня, как тот, из которого был выстроен семейный особняк. Взяв за основу идею «Мой дом — моя крепость», я сделала единственным возможным местом для «прорыва» в сознание дверь. Большая, двустворчатая из железного дерева (оно плохо горит). Если кому-то, кто решит пошариться в моей голове, удастся проникнуть за дверь, он окажется в большом и мрачном помещении — негативной версии холла в нашем доме. Мне показалось неплохой тактикой (учитывая, что я защищаюсь от конкретного человека) собрать в первом слое «плохие» версии членов семьи. Вроде поверхностных мыслей о родных: поучающая на крикливых нотках (спасибо памяти о киношной Молли) тётя Мэриэль, безразличный ко всему отец, кривляющиеся братья. Иногда здесь же мелькали ребята из школы (предусмотрительно, только слизеринцы) так же в своих «негативных» ипостасях. Такие, какими описывала их я в своих дневниках: с заносчиво вздёрнутыми подбородками, презрительно прищуренными глазами, мерзкими ухмылочками. Комната давила всем — звуками, атмосферой, приглушённым светом. Всё говорило о том, что дома мне плохо. В конце холла светилась лучами солнца небольшая стеклянная дверь — за ней был маленький садик. И вот в нём уже были образы повеселее: мои подруги с Гриффиндора, Энтони. И Артур. Я долго не могла решиться на это, но, собрав все свои моральные силы, состряпала образ стеснительного краснеющего, чуть глуповато улыбающегося Уизли.

Между стеной и «холлом» я научилась вставлять слой совсем уже поверхностных мыслей, вроде визуализированного чувства голода, воплощавшегося в виде тарелки с чем-нибудь вкусным, или стопки конспектов, или горы учебников и так далее.

Сад плавно перетекал в следующий барьер — лабиринт из кустарников. Идея о нём пришла мне, когда я вспомнила о финальном испытании Турнира Трёх волшебников, во время которого погиб Седрик Диггори и был воскрешён Волдеморт. Перед тем как переместиться на злополучное кладбище, ребята должны были пройти лабиринт, населённый всякими опасными растениями и существами. Так и мой лабиринт был наполнен ловушками.

Контуры лабиринта были расплывчатыми и скрывались в тумане. За его пеленой был мой финальный оплот — библиотека. Одним из распространённых видов организации сознания у магов была картотека. Скорее всего, добравшись до этого места, дальше лезть уже не станут (это и так уже отнюдь не поверхностное считывание), но библиотека тоже была не более чем отвлекающим манёвром. В ней, под обложками разных цветов и материалов, были спрятаны настоящие-ложные воспоминания. Ближе всего ко входу те, что связаны с летними каникулами. Принцип правдиво-лживых воспоминаний заключался в том, чтобы, оставляя общий вид воспоминания неизменным, заменять в нём детали. Так, я заменила полёты на гиппогрифе полётами на метле: ощущения, одежда, то, что я видела, подвергалось логическому корректированию в основе своей оставалось неизменным. Пришлось основательно поработать над воспоминаниями, связанными с родными. В итоге решилось тем, что я «затирала» большую их часть, вставляя старые воспоминания о собственных криках, иногда швырянии предметов и побегах в собственные комнаты.

* * *

Три недели, предшествовавшие моему скромному успеху (леди Вальбурга, после очередной проверки моих щитов на прочность довольно улыбнулась и кивнула) проходили по чёткому расписанию. Я вставала, умывалась и спускалась на завтрак, на котором, как и на ужине, обычно присутствовали я, братья, отец и тётушка. Все домочадцы, проще говоря. Потом каждый уходил заниматься своими делами. Чем были заняты мужчины, мне никто так и не говорил. Тётушка же была занята управлением поместья, хотя некоторую часть дел теперь поручала и мне.

К обеду я возвращалась домой, а тётя откладывала свои бумаги, или тоже возвращалась откуда-нибудь (обычно все покупки поручались эльфам, но некоторые тётушка контролировала лично. Или могла встречаться с подругами). Мы вместе обедали, иногда к нам присоединялась леди Блэк, и тогда женщины устраивали мне небольшие проверки на знание этикета. Потом мы приступали к окклюменции. Шаг за шагом я выстраивала в голове образы своих щитов: они обрастали всё большим числом деталей, становились всё прочнее и, что самое главное, привычнее.

После окклюменции мы занимались танцами (для которых пришлось подключить братьев) и музицированием. Когда, после пятичасового чая, тётушка Вэл нас покидала, начинались занятия политикой Рода. В частности, много времени мы уделяли «математике», как я называла это про себя. В ней я не слишком преуспевала. Цифры часто путались, хотя мне казалось, что я считала всё верно. Я даже перепроверяла ответ несколько раз. Но когда возвращалась к этому же листу спустя полчаса, вполне могло оказаться, что я где-то ошиблась.

Мои видения-сновидения продолжали появляться, хотя и не каждую ночь. Днём я тоже погружалась в них нечасто, и почти все они не имели никакого отношения к «будущему» этой жизни. Всё это были воспоминания о другом мире/времени, которые, впрочем, не задерживались у меня в голове надолго и никакой особой роли не играли.

Например, когда я впервые села за рояль, то отчётливо вспомнила, как хотела в детстве пойти в музыкальную школу, но родители не смогли себе этого позволить. Единственное музыкальное моё увлечение во времена учёбы в среднеобразовательной — хор. Так что пела я неплохо. А в более старшем возрасте я накопила на очень качественный синтезатор, на котором научилась играть сначала простые гаммы, потом небольшие пьески и даже кое-какие современные песни.

Когда разучивали вальс, я поняла, что помню движения со времён начальной школы, когда у нас были уроки танцев. Моим бессменным партнёром был лучший друг Женька, с которым мы даже выступали сначала на школьном, потом на районном и даже на городском этапе конкурса по бальным танцам. Класса до седьмого мы упорно держались в десятке лучших, а потом бросили: Женька всерьёз занялся лёгкой атлетикой, а мне полюбилось айкидо.

И ещё множество таких же мелких, даже не воспоминаний, а вспышек понимания.

* * *

На второй неделе с момента приезда отца, нам наконец удалось выбраться к гиппогрифам вдвоём. Мы почти не общались всё это время. Встречались только за завтраками и ужинами. Я рассказывала, как проходят занятия под аккомпанемент из комментариев братьев и тётушки. Отец сдержанно кивал и скупо улыбался.

Возвращаясь к вопросу о моих видениях, я решила рассказать всё отцу примерно к концу первой недели по его возвращению. Воплотить её в жизнь, однако, оказалось непросто. И по вполне объективным причинам. В большинстве случаев, потому что после ужина отец всегда сразу отправлялся к себе и вид имел до того уставший, что беспокоить его у меня не хватало решимости, либо, если у меня появлялось немного свободного времени, отца попросту не оказывалось дома. Можно было, конечно, поговорить для начала с братьями или тётей Мюриэль, но почему-то казалось важным рассказать в первую очередь отцу.

Я уже почти рискнула начать, но отец меня опередил:

— Леди Вальбурга сказала, что ты очень преуспела в работе с окклюменционным щитами, милая.

Я улыбнулась, вспоминая завуалированную похвалу тётушки Вэл. Хотя блоки мои были далеки от совершенства, мне удалось не пустить леди Блэк глубоко в своё сознание. Я даже вытолкнула её, хотя на это и ушло очень много сил и сделано это было «топорно».

— Кажется, она мной довольна, — легко сказала я. По крайней мере, в тот раз не только у меня голова болела после очередной проверки.

Отец кивнул с серьёзным видом.

— Я рад.

Я прекрасно понимала, почему он завёл разговор именно об этом. Тётушка Мюриэль рассказывала, что отец всерьёз задумался над переводом меня на домашнее обучение. Перспектива не казалась мне такой уже печальной. Это позволило бы избежать лицезрения Артура Уизли в непосредственной близости от моей скромной персоны.

— Я говорил с твоим крёстным, — начал отец. Я непонимающе нахмурилась, а потом…

— Крёстный! — восклицаю я весело. Мужчина поворачивается ко мне, отвлекаясь от беседы с моим отцом, и протягивает ко мне руки. Несусь вниз по лестнице. У подножия он подхватывает меня и поднимает на вытянутых руках, а потом пристраивает на сгибе локтя.

— Я тоже рад тебя видеть, крестница, — улыбается мне лорд Рэдмонд Лестрейндж.

— Мелисандра, — недовольно протягивает отец. Я смотрю на него. Хотя он хмурит брови, глаза его смеются, поэтому я только обнимаю крёстного за шею.

С трудом отталкиваю всё новые и новые воспоминания. Чуть позже. Я обязательно подумаю о них, но позже.

— И о чём вы беседовали с лордом Лестрейнджем? — тихо спрашиваю я.

Если отец и удивлён моей манерой, он не показывает этого.

— О тебе. Точнее, о твоих отношениях с Рабастаном, — слова отца заставили меня побледнеть. «Ужас, теперь и крёстный…» — Оказалось, Рэд был в таком же неведении, что и я. Признаться, мы заподозрили неладное и здесь, ведь, несмотря ни на что, его сын с детства относился к тебе очень внимательно. Твой крёстный вызвал Рабастана на разговор, — я поёжилась. В каких красках Басти описал мой стервозный характер, знать совсем не хотелось.

Отец очень внимательно следил за выражением на моём лице. Впрочем, уроки леди Вальбурги были по-настоящему действенными, так что много он не увидел. Лёгкая бледность, не более того.

— Рабастан сказал только, что ты вела себя несколько необычно по отношению к нему, а в остальном в школе всё было довольно спокойно, — снова заговорил отец. — Когда же он услышал про стирание памяти, пришёл в настоящий ужас.

Я вскинула голову, смотря отцу в глаза.

— Рабастан сидел перед нами и всё бормотал, что должен был, конечно, сразу, только заподозрив неладное, сказать отцу. Мальчик был ужасно подавлен, — сердце предательски сжалось.

Басти ни в чём не виноват. Разве мог он догадаться о причинах? Нет. Я виновата, никто больше. Не носила амулеты, не участвовала в ритуалах, даже отказывалась от осмотра семейного целителя, который случался по меньшей мере раз в год в профилактических целях.

— Я бы хотел попросить тебя, Мелисандра, помириться с ним, — сказал отец твёрдо. — Я и твой крёстный считаем, что это нужно вам обоим. Кроме того, — тут его лицо ожесточилось, — меня совершенно не устраивает ситуация с этим Предателем крови Уизли.

Я повела плечами. Меня тоже не устраивает, только вот что делать?

— Будь моя воля, я или один из твоих братьев попросту вызвали бы на дуэль этого… — отец тактично не закончил, но оскорбление буквально повисло в воздухе. — Но он ещё несовершеннолетний. Поэтому я и обратился к твоему крёстному.

У меня закралось нехорошее подозрение насчёт того, о чём отец мог просить крёстного, учитывая произошедший тогда же разговор с Рабастаном.

— Рабастан будет присматривать за тобой в школе, а чтобы его внимание не казалось неприличным, на балу в честь Дня Рождения твоих братьев он попросит официального разрешения ухаживать за тобой.

Кажется, все уроки окклюменцией пошли насмарку. Я буквально чувствовала, как выстроенные щиты рушатся под лавиной эмоций. «Басти сделает что?!» — мысленно вскричала я. Это же… просто ужасно. Нет, мы давно знакомы, в детстве мы дружили и очень близко. Потом, правда, наши отношения стали гораздо прохладнее… А потом и вовсе началась вся эта история любви, которую попросту стёрли из моей памяти, из-за чего мы с Рабастаном дошли до того, что устроили дуэль. Теперь же отец рассказал ему, как всё происходило с моей стороны. Возможно, Басти и не зол на меня больше, но это ведь не значит, что он чувствует ко мне хоть что-то. Может, жалость, понимание, но я очень сомневаюсь, что хоть капля от прежней симпатии и, может, влюблённости, у него ко мне осталась.

Великий Мерлин! Если юноша официально, да ещё на торжественном мероприятии большого масштаба, просит разрешения ухаживать за девушкой у её отца, это почти в ста процентах случаев означает скорую помолвку! Это ведь нечестно. Ладно я, после всех моих прегрешений я уже решила, что соглашусь на любую участь, но Рабастан чем это заслужил? Ему меня навязали! И не кто-нибудь, а его же собственный отец вместе с моим. Как тут откажешь, приказы Главы Рода не обсуждаются.

— Отец, — начинаю я, но лорд Прюэтт меня перебивает.

— Догадываюсь, что ты хочешь сказать, Мелисандра, но это не обсуждается.

И всё.

* * *

Вечером того же дня я впервые берусь за свой дневник. Вполне достойно выдержав все дневные и вечерние мероприятия, я рано ушла с ужина. Вообще-то это не поощрялось, но отец отпустил меня, смотря при этом почти ласково. Он всё-таки был моим отцом, а не только лордом и Главой Рода, и понимал мои метания не так плохо, как хотелось возомнить на волне подросткового максимализма. Для него не было тайной, что причина моих столь сильных переживаний отнюдь не собственная участь, а то, как это отразится на невольном соучастнике произошедшего, на Басти. Поэтому, наверное, я и заслужила долю снисхождения — я не была эгоистична в своей грусти.

Перо в руках чуть подрагивало, когда я занесла его над чистым листом нового блокнота. Все старые, несмотря на то что последний ещё и на половину заполнен не был, я перевязала и убрала подальше.

«18 июля 1966»

Я вывела дату, но на этом творческий порыв закончился. Мысли разбегались, я никак не могла оформить их в предложения. Хотелось возмущаться поступком отца и крёстного, хотелось жалеть себя и ещё больше — жалеть Басти.

Стоило вспомнить о крёстном, перед глазами резко потемнело.

— Как она себя чувствует, Аден? — приятный мужской голос шёпотом обращается к отцу. В ушах шумит и я с трудом различаю, что говорят взрослые.

— Становится только хуже, — тихо говорит отец, и я чувствую, как сухая тёплая рука ложится на мой лоб, гладит по волосам. — Целитель Элмерс говорит, что дело не в физическом здоровье. Ядро формируется неправильно, но причину он не понимает.

— Тогда затягивать с ритуалом нельзя, — говорит незнакомец.

— Она может не выдержать, — выдыхает отец сквозь сжатые зубы. Никогда больше в своей жизни я не слышала, чтобы папа говорил таким тоном. Беспомощность и безысходность казались мучительнее, чем жар, окутывающий тело.

— Но это шанс, — твёрдо возражает собеседник отца. — Если не рискнёшь, не будет даже этого.

Просыпаюсь на чём-то тёплом, но жёстком. Глаза открываются неохотно, но лежать слишком неудобно, чтобы и дальше с этим мириться. Сажусь и осматриваюсь. Подземелье. Сухое, тёплое, приятно-тёмное, но это именно подземелье. Догадываюсь, что это Ритуальный зал. Меня ещё не приводили сюда — я была слишком маленькой и включать меня даже в сезонные ритуалы было рано. Обычно это делали не раньше семи.

— Мелисандра? — оборачиваюсь на голос. Мужчина мне не знаком. Кажется. Тяжело ворочаются в голове воспоминания: этот же мужчина говорил с отцом в моей комнате, я точно узнала голос. Этот мужчина нёс меня на руках в Ритуальный зал, его руки сжимали мою ладонь на протяжении всего того времени, что родные на распев читали заклинания.

Пока я думаю, мужчина подходит ко мне и присаживается перед алтарём, на котором я сижу, на корточки. Мы долго смотрим друг на друга. Потом я протягиваю обе руки к нему, интуитивно понимая, что он теперь — тоже моя семья, как мама, папа и братья. Мужчина выпрямляется и поднимает меня на руки. Мы покидаем Ритуальный зал.

Долго идём по лестнице вверх, потом оказываемся в смутно знакомом мне коридоре. Впрочем, из-за цветовой гаммы, одинаковой во всех проходных помещениях поместья, я вполне могу заблуждаться.

В малой гостиной нас уже ждут. Родители тут же бросаются к нам, мама забирает меня у мужчины. Глаза у неё наполняются слезами, и она тут же прижимает меня к своей груди.

— Мел, Мели, доченька, хорошая моя, — шепчет мама, беспорядочно целуя меня в макушку. Отец тоже не остаётся в стороне. Я чувствую его большую ладонь на своей спине. Мне страшно, потому что мама не успокаивается и всё плачет и плачет. Я тоже начинаю плакать, громко всхлипывая и пытаясь утереть слёзы руками.

Кажется, кто-то пытается забрать меня из рук матери, и я охотно тянусь к этому человеку, потому что от него веет спокойствием, но мама не отпускает меня, и я плачу сильнее прежнего.

— Отдай мне ребёнка, — тихо говорит мужчина, который принёс меня сюда, — ты только пугаешь её, а это вредно.

Наконец, мама выпускает меня из объятий. С рук забравшего меня мужчины я смотрю, как папа успокаивает маму, сажает её в кресло, а моя тётя наливает ей что-то в бокал и приказывает выпить. Отец как-то недовольно смотрит на свою сестру, но молчит, потому что это что-то действительно помогает маме успокоиться.

Поднимаю взгляд на держащего меня мага. Он улыбается мне.

— Всё хорошо, — тихо говорит он.

Смысл произошедшего мне открывают позднее. Примерно года через три. В тот же день мне только говорят, что незнакомый, но на подсознательном уровне воспринимаемый как свой, мужчина — лорд Рэдмонд Лестрейндж, мой крёстный. Это слово меня тогда не удивляет, ведь у меня была уже крёстная — тётя Вэл. Лорд Лестрейндж всё время ласково мне улыбается и разрешает обращаться к нему «дядя Рэд» или «крёстный».

Даже если бы крестники, благодаря магии ритуала, не проникались бы тёплыми доверительными чувствами к своим крёстным родителям, я бы непременно полюбила бы Рэдмонда Лестрейнджа. Просто потому, что не любить этого спокойного, вечно улыбающегося мужчину было нельзя. Его безмятежное, с всегда чуть приподнятыми уголками губ, лицо вызывало безусловное доверие. Мягкий голос — очаровывал.

Хотя спустя время я и поняла, что он далеко не всегда бывает таким и далеко не со всеми, даже сейчас я вспоминаю о нём в первую очередь как о самом спокойном и ласковом человеке из всей моей семьи.

Интересно, почему он до сих пор ни разу не навестил меня?

Дневник, в котором кроме даты, ничего так больше и не появилось, я захлопываю. Закрываю чернильницу, убираю перо, предварительно заклинанием очистив его от чернил, чтобы не испортить, и отправляюсь спать.

* * *

Ещё пару дней спустя приходит очередная неприятная новость. Этим летом они просто сыплются на мою голову одна за другой. К счастью, в этот раз она не любовного характера. Пришли результаты СОВ.

Училась я в школе довольно неплохо. По большинству из выбранных предметов оценки уверенно лавировали с Превосходно на Выше ожидаемого и обратно. Сложности, а с ними и менее высокие баллы, были у меня с Трансфигурацией, как, впрочем, почти у всей моей семьи, ЗОТИ* (редко когда я получала за практику больше Удовлетворительно) и, как не странно, УЗМС**. Причина последнего была в том, что на третьем курсе, когда мы только начали изучать этот предмет, я во всеуслышание возмутилась подходом к гиппогрифам. Несмотря на то, что летом перед этим курсом у меня возникли проблемы с моим Яростным, такое перевирание прописных, в моём понимании, истин возмутило меня до глубины души. С тех пор профессор Кеттлберн мне житья не давал, так как выскочек никто не любит.

Сразу после завтрака, отец протянул мне конверт с печатью Министерства. Ещё не распечатанный. Я вскрыла его, не ожидая особой подставы. И зря.

Оценки были плохими, только что ни одного Тролля. Единственное Выше Ожидаемого по Чарам. Лицо запылало. Было обидно почти до слёз, потому что я не сомневалась, что должна была написать экзамены значительно лучше. Честное слово, был лишь один предмет, по которому у меня могло быть на экзамене максимум Удовлетворительно, это Трансфигурация, на которой я почти провалила практику. Даже ЗОТИ (повезло с темой, на практику мне выпали щиты) я должна была хорошо сдать.

Убито протянула табель отцу. Больше всего хотелось прямо сейчас спалить этот позорный лист пергамента. Отец просмотрел оценки спокойно. Я, признаться, ждала бурю. Однако заговорил папа таким тоном, что заподозрить его в том, что он зол, не могла даже я.

— Ты наверняка знаешь, Мелисандра, что родителям ежемесячно отправляют табель успеваемости студентов, — я кивнула. Дни после отправки табелей всегда узнавались безошибочно по необычайному количеству писем из дома, присылаемых большинству студентов.

— Я осведомлён об уровне твоей успеваемости и, кроме того, не допускаю мысль, что всё оценки ты получила по воле случая, если позволишь так выразиться, — судя по интонации, отец намекал на списывание и другие подобные уловки, — поэтому сейчас подумай как следует, почему неглупая, не отлынивающая от занятий девушка могла написать экзамены так плохо.

Хотя параноидальная идея видеть во всём тайный умысел ещё не успела укорениться в моей голове, в словах отца мне виделось здравое зерно. Или же очень хотелось оправдаться в собственных глазах.

На самом деле, я очень смутно помню экзамены. Хорошо отпечаталась только практическая часть, но как писала теорию… Это вспоминалось с трудом. Голова болела, мне было сложно сосредоточиться на вопросах, я по несколько раз подряд перечитывала один и тот же, прежде чем улавливала смысл. Буквы то и дело разбегались и становились полностью лишёнными смысла. И так на каждом экзамене. Относительно неплохо я чувствовала себя только на Чарах. По ним у меня, кстати, самый высокий балл.

Какие последствия имели для меня плохо сданные СОВ? В принципе, в плане дальнейшего обучения в Хогвартсе ничего катастрофического. Спокойно смогу продолжать изучать Зелья, наконец откажусь от Трансфигурации. Думаю, учитывая, как мало студентов выбирает этот предмет на старших курсах, смогу продолжить заниматься УЗМС, которые в списке предметов мне только и нужны, чтобы допуститься до ТРИТОНов. Чары, Древние Руны, Нумерология, ЗОТИ (от последнего я бы тоже отказалась, но отец не оценит такой порыв) — всё это я вполне смогу изучать и дальше, даже несмотря на плохие оценки.

Но если задуматься о более отдаленных перспективах… СОВ — министерские экзамены. Они закладывают фундамент восприятия тебя в главном месте трудоустройства выпускников Хогвартса. Плохо сданные первые экзамены равнялись плохому первому впечатлению. Значит, даже при блестяще написанных ТРИТОНах, предпочтение отдадут студентам-средничкам — стабильным.

Вспомнилось, что Молли Уизли (я принципиально не допускала говорить об этом персонаже как о будущей себе) нигде не работала. Вся её жизнь вертелась вокруг семьи. И не то чтобы это плохо. Быть хозяйкой дома — это прекрасно. Вот только справлялась она так себе. И не предпринимала попыток что-то изменить. Даже жёны лордов в тяжёлые с финансовой точки зрения времена не считали зазорным работать. Да, не в открытую, пользуясь псевдонимами они варили зелья, снимали сглазы, порчу и проклятья с вещей по заказу, накладывали всё то же самое, продавали выращенные самостоятельно волшебные растения и так далее. Варианты ограничивались лишь собственной фантазией и способностями в той или иной области.

Молли Уизли не делала ничего из вышеперечисленного. По крайней мере, на это даже не намекалось за все семь книг.

Наконец собравшись с мыслями, я серьёзно взглянула на Главу Рода.

— Какие выводы ты сделала? — спокойно спросил он.

— Затруднений с дальнейшим обучением в школе у меня не возникнет. В конце концов, неплохо знающие меня преподаватели могут списать мою неудачу на экзаменах на волнение или плохое самочувствие. Но зато для меня максимально усложнилась процедура трудоустройства в Министерство Магии. Учитывая настойчивые попытки свести меня с Уизли, — на этих словах все члены семьи одинаково скривились, — имеем, что меня хотят сделать несамостоятельной, полностью зависимой от гипотетического мужа.

Когда я закончила, отец посмотрел на меня одобрительно. Конечно, к последнему выводу, не имея представления о том, какой могла бы стать моя жизнь спустя лет двадцать, я бы не пришла самостоятельно, но с имеющимися знаниями картина вырисовывалась ясная и печальная.

— Не думаю, что тебе стоит сильно расстраиваться из-за экзаменов, — тихо сказал Гидеон. Я посмотрела на него, краем глаза заметив выжидающий взгляд отца, направленный на Наследника.

Когда Гидеон заметил, что всё внимание теперь сфокусировано на нём, он продолжил чуть громче:

— Работа в Министерстве в любом случае не то, к чему тебе стоило бы стремиться. Особенно учитывая, что боевая магия явно не твоя специальность и Аврорат для тебя закрыт, а политика сейчас не место для женщины.

— Какое же будущее ты видишь для сестры? — спросил отец с искренним интересом. — Выдать замуж за сына какого-нибудь лорда, и дело с концом?

Перспектива так себе, если честно.

— Почему же, — пожал плечами Гидеон. — У Мели Дар к семейному делу. Несколько лет спустя она сможет неплохо управляться с дрессировкой гиппогрифов, да и отловом тоже, нужна только практика.

— Кроме того, — неожиданно подал голос Фабиан, на которого тут же перевёл взгляд отец, — Мел легко удаются почти любые чары и заклинания, связанные с медициной. Не сомневаюсь, что, при желании, она могла бы обучаться целительству. И лучше не у нас, а где-нибудь за границей: там школьные экзамены будут всем безразличны, у них свои, внутренние.

Слова Фабиана о медицине что-то всколыхнули во мне. Да, точно. В той, другой реальности я выбрала именно медицину в качестве будущего рода деятельности. Я помню кое-что из обучения: «анатомичка», как мы её называли, пропахшая формалином до такой степени, что мы (я и мои однокурсники) выделяли для неё специальную одежду и ходили туда только в ней, иначе весь гардероб рисковал провонять; помню лекции по спец.предметам, на которые мы ходили в белых врачебных халатах. Очевидным было, зачем они на практических занятиях и не совсем, зачем так нужны на теоретических. Но преподаватели требовали, да и было что-то такое в том, чтобы в перерыве оглянуться на весь зал и увидеть, что вокруг тебя все в таких же халатах, с такими же горящими глазами, с таким же энтузиазмом обсуждают препарацию человеческого трупа…

Неожиданно затошнило. Воспоминание о голых красных волокнах мышечного препарата, о вспоротом животе того, на котором изучали органы неожиданно вызвало рвотные позывы. Следом за этим пришло воспоминание с одной из тренировок незадолго до первого в моей жизни матча по квиддичу, после которой я всерьёз задумалась, а надо ли мне вступать в команду.

Было холодно. Начало осени в тот год выдалось ненастным, а тренировки нашей сборной по квиддичу так и вовсе выпадали исключительно на дождливые дни. Но никто не жаловался. Да и попробуй пожаловаться Кеннету Боунсу, что ты устал и замёрз. Жалящее в мягкое место — вот всё, на что ты мог рассчитывать. Мы, я и ещё двое охотников с пятого курса, также входивших в основной состав, вот уже полтора часа отрабатывали пасы, ловко обходя играющих против нас запасных. Капитан и загонщик, Кеннет тоже старательно усложнял нам задачу. До усложнял до того, что запустил бладжер прямо в лицо Крису Джастину. Кристиан слетел с метлы, благо один из игроков запаса (кажется, его звали Дерек Джонсон) успел его подстраховать. И всё равно, на землю парни свалились кубарем.

Тренировка остановилась сама собой. Все игроки опустились на землю и бросились к пострадавшим. Дерек, впрочем, поднялся на ноги почти сразу. А вот Крис остался сидеть на земле. Из носа у него шла кровь. Меня замутило, перед глазами всё поплыло. Я пошатнулась и упала бы навзничь, не придержи меня стоявшая рядом Тереза.

— Мел? — спросила она. Но я только помотала головой (боялась открыть рот, сдерживая рвотный позывы) и повернулась спиной к парням, цепляясь за локоть Тесс.

— Мели? — обеспокоено позвал меня отец.

Я тряхнула головой и подняла на него потерянный взгляд. Я что, боюсь вида крови? Какое, однако, неприятное открытие.

— Всё хорошо. Но, — я с сожалением взглянула на Фабиана. Мне, признаться, его идея понравилась и очень, — с моей боязнью крови целительская мантия мне не светит.

Брат пожал плечами.

— Ты же не знаешь, как будешь реагировать в случае, если рядом кто-то действительно серьёзно травмируется.

Я усмехнулась, отгоняя от себя видение пытающегося остановить кровотечение Криса.

— Я при виде того, как у однокурсника кровь носом пошла, почти упала в обморок. Даже думать не хочу, что будет, в случае более серьёзной травмы, — я невесело усмехнулась.

— У тебя ещё будет время подумать о своём будущем, — сказал отец, снова смотря на меня. — Главное помни, что у тебя есть право выбора.

Я посмотрела на отца, чувствуя прилив благодарности. Хочется верить, что я правильно поняла, что именно он сейчас хотел мне сказать. Несмотря на наше положение в обществе (а может, как раз благодаря ему) моя дальнейшая жизнь не ограничивалась возможностью работы в Министерстве или замужеством. Если я буду прилагать усилия, к моему мнению будут прислушиваться и считаться с ним, а значит, я смогу, в определённых пределах, конечно, принимать решения касательно собственной судьбы.