Шипы (гет)

Жар был почти нестерпимым. Всё внутри бунтовало. Тело дёргалось в судорогах, незафиксированные руки (или нет, их всё же кто-то держал. Пытался, точнее) больно ударялись о поверхность при каждом припадке. В голове было пугающе пусто. Кто я? Где? Что со мной?

С вопросами неожиданно пришла осмысленность. Конвульсивность снизилась. Меня перестало выгибать до хруста в позвоночнике. Кажется, чем-то мне разжали зубы и что-то влили в горло. Не единожды. Жар отступал. Очень хотелось выпить воды. Образы закружились перед сомкнутыми веками:

Я бегу, под ногами зелёная-зелёная трава. Она щекочет босые ступни. На меня надвигается громада леса, темного и густого, но мне не страшно. С луга перехожу на тропинку, совершенно не боясь оцарапать босые ступни — выпирающие корни деревьев гладкие, будто отполированные морем камни, мелкие камешки ни разу не ложатся под мои ноги острым краем. Я приближаюсь к ручейку, чьё весёлое журчание хорошо различимо задолго до того, как он становится виден глазам. Опускаюсь на колени, пачкая подол, и пью. Прохлада обжигает губы и язык, сводит зубы, но я всё пью и пью…

Сижу в большой беседке. Вокруг — кусты роз. В воздухе — их слабый, знакомый до маленьких солёных капелек в глазах, запах. Очень хочется пробраться к укромному уголку в глубине сада, где куст высажен в форме круга и в его центре — пусто. Всего-то надо осторожно пробраться под тяжёлым нагромождением тонких веток, покрытых шипами. Можно, конечно, зацепиться за эти шипы платьем и потом в очередной раз получать выговор от тётушки, но… Слишком скучно сидеть в беседке, изображая послушную маленькую леди. И даже пирожные не выглядят соблазнительно. Только розовое варенье, украдкой подложенное тётушкой чарами, смиряет с положением. И теперь розы чувствуются не только на запах, но и на вкус…

Сижу в каком-то огромном помещении. В нём душно, я могу только радоваться, что сижу в тёмном уголке, в котором солнечный свет из распахнутых настежь окон меня не достаёт. И я радуюсь. Губы сухие, я постоянно их облизываю, хотя лучше всё же заставить себя протянуть руку к лежащей в ногах сумке — за бальзамом. И заодно — за водой. Слюна уже совсем загустела, и в голове мутнеет. Пью тёплую воду без капли удовольствия. Она не приносит облегчения, разве что в голове чуть-чуть проясняется…

Снова душное помещение. На этот раз освещается оно только электрическим светом. Помимо духоты, в нём витает какой-то навязчивый запах, от которого чуть-чуть ломит виски. Удивительно, но здесь почти комфортно, несмотря на плохую вентиляцию. И довольно прохладно. Я ёжусь немного, но удерживаюсь от того, чтобы потереть плечи. Руки у меня в перчатках, а перчатки уже испачканы в чём-то, как и рукава халата над кистями рук. Не хочется заляпать его весь. В зал входит преподаватель. Продолжаем работать. И у меня даже ничего не сжимается, когда моя рука уверенно заносит пинцет над лишённым кожи человеческим трупом…

Снова большой зал. На этот раз я сижу за столом. Он накрыт для завтрака. Тосты, яичницы, бекон, овсянка, кувшины с соками. Смотрю в пустую тарелку и не хочу ничего брать, пусть запахи и вполне аппетитные. Шестым чувством осознаю, что почему-то мне сейчас ничего нельзя есть. Не могу вспомнить причину. Но она упрямо бьётся где-то в голове, заставляя игнорировать сухость во рту, сосущее чувство голода, и опускать руки на колени.

— Молли, ну ты чего? — обращается ко мне (ко мне же?) рыжий парень. Настойчиво протягивает стакан с каким-то оранжевым напитком. Тыквенный сок, вспоминаю я.

Я неуверенно принимаю его. Внутри что-то взрывается, захлестывает паника, руки, держащие стакан, подрагивают. Почему? Почему, почему, почему? Не могу вспомнить, не могу понять, не знаю!!! Подношу стакан к губам. Ещё могу передумать, ещё могу… Но тут снова сталкиваюсь взглядом с рыжим парнем, кажется, мы близко знакомы.

— Спасибо, Артур, — говорят мои губы, и я пью.

На душе сразу становится спокойно. Настойчивый голос, бившийся где-то на краю сознания, замолкает, я отпиваю ещё, затем накладываю себе яичницу и побольше бекона. И что я, в самом-то деле. День сегодня длинный, мне надо поесть…

— Таня. Таня! Да просыпайся ты! — меня толкают в плечо. Недовольно ворчу. Пытаюсь отвернуться от той, что меня беспокоит, но она не даёт этого сделать. Открываю глаза, смотрю на стоящую передо мной девочку. Даже не видя своего собственного отражения в зеркале, я знаю, что она на меня похожа. Симпатичная, что обо мне можно сказать с трудом. Она была ещё совсем девочкой, я уже нескладным подростком, с непропорционально длинными руками и крупными кистями. И, хотя все вокруг твердили, что через пару лет это пройдёт, мне казалось, что я никогда не перестану быть гадким утёнком. Потягиваюсь, встаю с кровати. Сестрёнка уже унеслась, а я бреду на кухню. Первое утреннее правило — стакан воды за сорок минут до еды...

* * *

Когда открываю глаза в просторной комнате с высоким потолком, до меня не сразу доходит, что мельтешащие до этого образы — всего лишь воспоминания. Странные, беспорядочные, объединяемые разве что навязчивым чувством жажды. Мои и не мои одновременно. Как будто из двух разных жизней. Интересует только один ответ на один вопрос — в какой из жизней я сейчас. Осматриваюсь, и будто узнаю место. Больничное крыло в моей школе. Я часто попадала сюда после квиддича. Наверняка и сейчас застряла здесь из-за очередного перелома.

Сразу за этим пришли другие мысли. Декорации в фильме получились хорошими. Даже похожими на действительность. Я в том самом Больничном крыле, в котором Гарри Поттер пребывал после очередного опасного для жизни приключения.

Мысли кажутся противоречивыми. Для меня само собой разумеющимся является тот факт, что я ведьма, что я учусь в Хогвартсе, играю в сборной факультета по квиддичу. И в то же время я отчётливо помню, что были такие книги, по которым сняли фильмы, рассказывающие про мальчика-волшебника Гарри Поттера, учившегося в Школе Чародейства и Волшебства Хогвартс. Я хорошо помню, как сама сидела за столом в Большом зале с зачарованным потолком, и в то же время — как смотрела на этот зал, показываемый на экране телевизора.

Перед глазами начинают мелькать мушки. Хочется уснуть, а проснувшись избавиться от двойственных мыслей в голове. Моё уединение заканчивается внезапно. В отгороженный ширмой уголок, где стоит моя постель, заглядывают.

— Ох, ты проснулась, милая? — спрашивает мужчина в жёлтой целительской мантии. Небольшое усилие, и я вспоминаю, что мужчина — мистер Уильямс — наш школьный целитель, с которым я, начиная со второго курса, состою в приятельских отношениях. А как иначе, если я минимум раз в месяц оказываюсь на уик-энд в больничном крыле.

— Здравствуйте, целитель Уильямс, — предпринимаю удачную попытку сесть на кровати. Замечаю, что целитель смотрит на меня несколько озадачено, но потом только хмыкает чему-то своему.

— Посиди минутку смирно, — командует он, доставая из кармана палочку. Я послушно замираю, когда тело начинает щекотать ощущение накладываемых диагностических чар. Несколько минут спустя, когда последние отголоски магии на голове развеиваются, я вопрошающе смотрю на целителя.

— Со мной что-то не так? — спрашиваю я. Целитель Уильямс задумчиво качает головой. Я-то знаю, что что-то не так, но, кажется, диагностическим чарам оно не поддаётся.

— Ты помнишь, что с тобой случилось? — вместо ответа спрашивает он. Положительный ответ почти срывается с губ, но я вдруг замолкаю, потому что… Нет, не помню. Совершенно. Любые другие воспоминания, я чувствую, стоит только сосредоточиться, откликнутся. И я вспоминаю. Вспоминаю, что в первый раз попала в Больничное крыло на втором курсе, после драки со слизеринцами. Не то чтобы я из факультетской солидарности полезла с мальчиками с Гриффиндора в потасовку против слизеринцев. Мне случайно досталось, срикошетившее заклинание в голову попало. И свои ведь даже внимания не обратили. Кое-кто из девочек со Слизерина меня в чувство приводил. Кузина, Патриция Прюэтт, их староста. Сразу после того, как профессор Слагхорн разогнал драчунов. И ведь и после не помогли, с ребятами из змей к целителю пришла. Он даже сначала не понял, зачем я пришла с компанией, покрытой синяками и ссадинами. Но диагностирующие кинул. И сразу перепоручил мальчишек помощницам, а меня на кушетку в дальний конец крыла. Три дня там провела. Чрезмерно восприимчивое к постороннему воздействию магическое ядро, будь оно неладно. Помню, отец, на выходных посетивший школу, таким взглядом смотрел... Будто я умерла и воскресла, честное слово.

При воспоминании об отце в голове прямо-таки ураган закружился. И снова, какой-то неоднозначный.

Мужчина в траурных одеждах. Но дело даже не в сплошь чёрном цвете, а в выражении лица. Рядом, такие же понурые юноши-близнецы, один из которых держит меня за руку. Кажется, братья никогда не обращали на меня так много внимания, как в те пару месяцев, в течение которых мать тяжело болела, а потом умерла. Примерно за год до моего поступления в Хогвартс. Лорд Прюэтт статный и, по меркам магов, ещё не старый мужчина, но смерть любимой супруги состарила его лет на пятнадцать разом. У братьев, вечно смешливых, солнечных, лица ожесточились. Мне страшно от этого даже больше, чем от осознания, что мамы больше нет…

Другое место, другие люди и совершенно другое настроение. Неплохой ресторан. В нём — мама, виновница торжества, мы с сестрой и отец со своей семьёй, родители мамы, её коллеги. Папа улыбается и танцует с моей сестрёнкой, а я напряжённо слежу за бабушкой. Не дай бог и сегодня начнётся скандал. Развод родителей она приняла как личное оскорбление, а когда спустя четыре года отец снова женился, и вовсе помешалась. Теперь на всех семейных праздниках, а папа, несмотря на разлад в их отношениях, по-прежнему наша семья, и они с мамой неплохо общаются, у нас случается очень некрасивая перебранка, заканчивающаяся, как правило, слезливыми упрёками бабушки в том, что она же хочет как лучше, что нечего проходимцу, разрушившему семью, общаться с её внучками и так далее и тому подобное.

— Мели. Мел! — настойчиво зовёт меня целитель. Я неаристократично, тетушка бы дала мне такой же неаристократичный подзатыльник, потрясла головой.

— Простите, целитель Уильямс, — тяжело вздыхаю я. — Никак не могу вспомнить, почему я здесь оказалась.

— Дуэль, — коротко пояснил он.

Я нахмурилась. С кем это меня угораздило скрестить палочки? Почему я совсем ничего не помню?!

— Твой отец взял с меня Обет, — тяжело вздохнул целитель.  Я непонимающе наклонила голову. — Не могу рассказать тебе подробностей. 

Оставалось только понуро кивнуть. Обет, принесенный главе Рода, это не шутки. Но почему мне нельзя знать деталей о дуэли? И действительно ли нельзя вообще ничего узнать?

— Мой противник жив? — спрашиваю первое, что приходит в голову. Если кто-то погиб, это хотя бы отчасти объяснит всю ситуацию. Моя амнезия — следствие потрясения. Стребованный с целителя отцом Обет — для моей же безопасности.

Целитель усмехается:

— По сравнению с тобой, он невредим. Ты пролежала без сознания три дня.

Рассуждения мои явно пошли не туда. Ну и ладно. Значит, “он”?

— О моём состоянии Вы что-то ещё рассказать можете?

Целитель кивает.

— Ты пострадала серьёзнее своего оппонента. Вероятно, дело в старом проклятии и всех ритуалах, что проводили родные, дабы его нивелировать. Сама помнишь, до полного совершеннолетия ядро у тебя мало того, что само по себе не стабильное, так ещё и очень податливое.

Киваю. С ядром у меня действительно проблемы. Целитель знает об этом ещё с моего второго курса.

— Ты на себя не похожа, Мел, — вздохнул он. Я непонимающе сдвинула брови, но всё прояснилось прежде, чем я задала вопрос.

Я ненавижу намеки на статус своей семьи, потому что все должны быть равны. Мне претит, что отец цепляется за устаревшие правила, устои, проводит эти отвратительные ритуалы. Я начинаю гневную тираду всякий раз, когда сталкиваюсь с очередным проявлением «закостенелости».

Это если в цензурных выражениях. Откровенно говоря, я просто закатываю истерики на попытки родителя дать мне достойное девушки моего происхождения воспитание, научить меня тонкостям Родовой магии... Понятно, почему моё спокойствие вызывает такое удивление у мистера Уильямса, учитывая, что он невольно был вынужден много наслушаться от меня в адрес моей семьи.

Спина начала покрываться липким потом, перед глазами всё поплыло от выступивших слёз. Какая же я дура!

Стиснула зубы, зажала рот ладонью и согнулась, вжавшись лбом в собственные подогнутые колени. Мерлин всемогущий! Что же я натворила? Как только додумалась?!

Почувствовала, как целитель властно сжал моё плечо, заставил поднять голову и выпить какую-то настойку. По вкусу узнала почти сразу — умиротворяющий бальзам. Несколько минут спустя рыдать уже не хотелось, но чувство опустошённости, стыда и собственной никчёмности не исчезло.

— Завтра начинаются каникулы, — наконец сказал целитель Уильямс. — Твой отец заберёт тебя прямо из школы.

Кажется, бальзама вышло многовато. Я погружалась в сон.

Утром следующего дня я успокоилась достаточно, чтобы ещё раз поговорить с целителем Уильямсом. Он ответил на некоторые вопросы о моём состоянии. И, хотя я совершенно не была к этому готова, меня отправили домой.

Вопреки словам целителя, из школы меня забирал не отец. Ему срочно пришлось уехать, так что он прислал за мной своего личного домовика прямо в Больничное крыло. А так как пускать ко мне кого-либо целитель запретил, расставание со школой было быстрым.

* * *

И вот уже два дня я, как принцесса в башне, заперта в родовом поместье. С небольшим послаблением, правда. Я могу гулять в саду. Том самом, чьё видение пришло мне одним из первых после забытья — с беседкой и обилием розовых кустов. Вечером первого дня моего пребывания здесь отец прислал сову. Письмо показалось мне суховатым и написанным как бы с опаской на мою реакцию. Ничего конкретного, кроме пожеланий хорошо отдохнуть после тяжёлого учебного года, извинений, что не встретил меня, беспокойства за моё здоровье и прочих выражений родительской любви. О своих делах он писал, как о чём-то несущественном. Напрашивалось два вывода. Первое, он опасается, что в очередном истерическом припадке я либо покалечусь сама, либо покалечу домовиков, либо что-нибудь уничтожу. Второе, мне не доверяют никакую информацию о делах семьи. Исходя из первого вывода, причина вполне ясна. Хотя мне кажется, что есть и другие.

В короткой приписке отец предупредил меня, что должны вернуться в родное гнездо старшие братья. Не то чтобы это сильно на что-то влияло. Парни всегда держались несколько обособленно. Они были старше меня на десять лет, плюс к этому они близнецы. Поэтому очень самодостаточны, когда вместе. Так что я, почти случайно появившаяся на свет (братья-то дети не ранние, а ведь мать с отцом были одногодками), была им совершенно неинтересна.

И, чем старше мы становились, тем больше усугублялись обстоятельства. Год от года с момента поступления в Хогвартс, я становилась всё несноснее, если не сказать противнее. Понятно, почему братья за весь год написали мне всего два письма — на день рождения и на Рождество. Впрочем, с моей стороны всё было гораздо хуже. Сама я не написала им ни одного.

— Мисс Мели, — обратилась ко мне появившаяся из неоткуда домовушка Тал. — Молодые хозяева прибыли.

— Спасибо, — я мягко улыбнулась, чуть в очередной раз не доведя несчастную до счастливых слёз. Последние года два моей любимой темой для скандалов стала необходимость изменить рабское положение домовых эльфов. И это говорила чистокровная ведьма! Все мы, в чьих семьях водятся домовики, с детства знаем, что нет ничего страшнее, как для волшебников, так и для самих домовиков, чем освобождение последних. В большинстве случаев это заканчивается смертью, но иногда сильные домовики дичают и убивают магглокровок, высасывая из них магическую силу. К чистокровным детям подобраться не так просто.

— Молодые хозяева в малой гостиной, — добавила домовушка.

— Перенеси меня в коридор рядом со входом в гостиную, — попросила я. И так без язвительных комментариев не обойдётся, так хоть не сразу по поводу моей «любимой» темы.

Пусть уж сначала по моему гардеробу пройдутся, может, запал немного сойдёт на нет и мы сможем более-менее мирно пообедать вместе.

Верная домовушка мгновенно выполнила поручение и тут же бесшумно исчезла. А я, глубоко вдохнув, направилась к братьям.

Они были ещё симпатичнее, чем я помнила. Возможно, потому что в последний раз, когда мы разговаривали, их лица были перекошены от злости. Когда же я вошла в гостиную, мужчины спокойно переговаривались между собой вполголоса. Я прокашлялась, привлекая к себе внимание.

— Гидеон, Фабиан, — я постаралась изобразить максимально дружелюбное выражение лица, но мышцы свело от волнения, так что получилась какая-то гримаса.

— Здравствуй, Мелинда, — голос Наследника звучал прохладно, но не враждебно. Я осторожно улыбнулась.

— Знаешь, домовики нам уже все уши прожужжали, что молодая хозяйка теперь такая добрая и спокойная, — продолжил Гидеон, пристально глядя мне в лицо. — Мы с братом даже не поверили сначала, — мужчина ухмыльнулся, осматривая мой внешний вид.

Да, это не маггловские шмотки, которые я носила всё прошлое лето назло семье. Домашнее платье из льна из тех, что заказывала для меня тётушка, и которые я демонстративно отказывалась носить. И волосы убраны в несложную, но аккуратную прическу, а не висят распущенными.

— Но теперь нам даже почти стыдно за свои сомнения, — подключился к разговору Фабиан.

— Может, расскажешь, что случилось? — а вот теперь тон брата не предвещал ничего хорошего. Впрочем, у него были все основания.

Два года назад, вернувшись домой после третьего курса, я на время будто прозрела. Одевалась как полагается, с повышенным вниманием относясь к своей внешности и манерам. Отец не мог нарадоваться, что мой «подростковый бунт» сошёл на нет. А потом я устроила первую по-настоящему фееричную истерику, обвиняя семью в том, что для них имеет значение лишь репутация, что им безразлично моё мнение, и если бы не традиции, то за то, что я та, кто я есть (не уважающая порядки малолетка) они бы меня из дома выгнали.

С отцом тогда приступ случился. Наш семейный целитель помог ему выкарабкаться и восстановиться, но это далось очень и очень нелегко всем, кроме виновницы произошедшего, то есть меня.

— Я понимаю ваше недоверие и ваши опасения, — осторожно подбирая слова, начала я. — Но, клянусь Магией, что ни словом, ни делом, ни молчанием, ни бездействием не намерена причинить зло умышленно или неумышленно ни отцу, ни вам, ни другому члену нашего Рода, — произнеся полную формулу и полюбовавшись на вытянувшиеся лица братьев, я подняла палочку. — Люмос, — на конце палочки ровным белым светом засиял маленький огонёк. — Нокс, — огонёк потух. Клятва принята, и магия со мной.

— Впечатлён, — протянул Гидеон. — Что же, пойдём пообедаем для начала, — предложил он. — А после за чаем мы всё обсудим.

Наследник первым двинулся из гостиной в домашнюю столовую. Проходя мимо меня следом за братом, Фабиан предложил мне локоть. Я ухватилась за его руку, как утопающий за спасательный круг. По крайней мере, мы не поругались и даже не накричали друг на друга. Я сочла это успехом.

Обедали в тишине. Всем троим было о чём поразмыслить. Братья были озадачены, хотя и приятно, изменениями в моём поведении. Ход с клятвой оказался действенным. Хотя с самого начала я планировала обойтись без таких крайностей, но, увидев взгляд брата и вспомнив, что его спровоцировало, поняла, что иначе никак. Любые другие слова были бы просто пустой болтовней. Мне же сейчас нужно было сосредоточиться: нельзя было проронить ни слова о взявшихся как из неоткуда воспоминаниях о другой жизни в, по меньшей мере, другом времени, а по большей — в другом мире.

Из семейной столовой мы вернулись в малую гостиную, где нам подали чай. Я с удовольствием взяла к нему своё любимое розовое варенье. Оно неизменно напоминало мне о матери и о тех пятичасовых чаепитиях, которые она проводила в нашем саду. Очень хотелось спуститься в сад, в беседку, но погода, как назло, испортилась, и, несмотря на чары, защищающие драгоценные цветы от неблагоприятных внешних условий, на улице было сыро и неуютно.

Братья меня не торопили, хотя и смотрели выжидающе. Сделав несколько глотков и собравшись с мыслями, я отставила чашку. Мужчины повторили мой манёвр.

— Отец, наверное, рассказал Вам о дуэли? — начала я полувопросительно. Братья переглянулись, затем Гидеон медленно кивнул. —  С кем я дралась, мне никто так и не сказал. Сама я тоже не вспомнила. Но приложило меня крепко. Кроме того, что целителю пришлось стабилизировать ядро магией, меня ещё и напоили кучей зелий. Среди которых был и универсальный антидот. Как мне объяснил Целитель Уильямс, это зелье в моём случае должно было сработать как стабилизатор для всех остальных. Но начало происходить что-то странное. У меня началась рвота, как после амортенции. Да, именно это зелье целитель подозревает, — не дала вставить братьям комментарий я, — и ещё пару-тройку, о которых он мне не сказал. Отец должен знать полный список.

— Когда проснулась, почти всё помнила, кроме того, как попала в лазарет, — после минутного молчания продолжила я. — Помнила и… ужасалась.

Горло неприятно сдавило. «Вдох-выдох. Вдох-выдох», — мысленно отсчитывала я. Только разреветься мне сейчас не хватало.

— Поняла, как ужасно вела себя по отношению к семье, что здорово испортила нам всем репутацию, и не только тем, что общалась с теми, с кем не следовало, но ещё и тем, что ругалась с нашими ближайшими родственниками и друзьями. Я… — провал, слёзы градом полились по лицу, и я сдавленно всхлипнула, вспоминая все злые слова, стоящие теперь между мной и моей семьёй. И ведь они терпели. Столько лет терпели, разговаривали со мной, настаивали на том, чтобы я была осмотрительнее… и вот хоть раз бы прислушалась! Но я не носила амулетов, не пила зелий, рекомендованных семейным целителем, а последние два года даже не участвовала в ритуалах! Я не делала ничего, чтобы себя обезопасить!

Униженно опустив плечи, я старалась успокоиться. Когда почувствовала, что чьи-то руки обхватили мои запястья и отняли от лица, закусила губу. Сидя передо мной на корточках, мне печально смотрел в глаза Гидеон. Конечно, понимание, что меня несколько лет травили чем-то в школе по нему, как по Наследнику, било больше всего. К нам подошёл и Фабиан, присев на подлокотник моего кресла и обнимая меня за плечи.

— Ты нас прости, малышка, — ласково сказал Гидеон. — Сами виноваты. Не уследили, не поняли, не догадались, — мужчина горько усмехнулся. — Подумать страшно, что с нами стало бы, не влипни ты так.

— И вы вот так сходу мне верите? После всего? — спрашиваю я.

Вопрос братьев не смущает. Взгляд Гидеона всё такой же печальный и ласковый, а руки Фабиана на моих плечах — нежные.

— Знаешь, малыш, магические клятвы, это ведь очень сложно, — тихо сказал Фабиан. — Ты поклялась не вредить никому из нас, а ведь когда мы раскопаем, кто тебя приворожить пытался и прочее, мы ведь отомстим. Жестоко и не обязательно бескровно, — Гидеон бросил предупреждающий взгляд на брата, но тот продолжал: — Если вдруг окажется, что, например, след ложный, нас откат накроет. А это вред.

Я сглотнула.

— Но есть и ещё оговорки, — голос брата стал как-то живее. — Ты поклялась не вредить Роду. Если бы ты сейчас, например, лгала, с умыслом или без, Магия бы дала нам знать.

— Если бы ты не знала, что лжёшь, или действовала бы по чужой воле под действием чар или зелий, мы бы тоже поняли, — дополнил Гидеон. — Ты только не бойся, — подвёл он черту под этой темой. — Магия милосердна к тем, кто умеет признавать ошибки.

Брат коротко погладил большими пальцами тыльные стороны моих ладоней, которые всё ещё держал в руках, потом отпустил мои руки (я тут же опустила их на колени) и поднялся.

— Что… — начала я. — Что мы будем делать дальше?

— Ты — пока отдыхать и набираться сил. Когда отец вернётся, нужно будет провести несколько ритуалов, с которыми мы из-за твоего упрямства решили повременить. Узнаем, чем тебя поили и какие последствия это имело. Постараемся их нивелировать, но да это забота целителя.

— А пока отец не вернулся, мы попробуем узнать, кто настолько неровно к тебе дышит, что решился на приворот, — дополнил Фабиан. И вопросительно посмотрел на меня. — У тебя есть предположения, чтобы сузить нам круг поиска?

Я всерьёз задумалась.

— Не торопись только с выводами, Молли. Подумай хорошо, — попросил Гидеон.

Я дёрнулась.

— Как ты меня назвал? — почему-то шёпотом спросила я.

— Молли, — немного непонимающе повторил Гидеон. — Или эта вариация тебе тоже только из-за зелий полюбилась?

— Молли, ну ты чего? — …сталкиваюсь взглядом с рыжим парнем, кажется, мы близко знакомы.

Неуверенно принимаю стакан с тыквенным соком.

— Спасибо, Артур.

На душе сразу становится спокойно. Настойчивый голос, бившийся где-то на краю сознания, замолкает, я отпиваю ещё, затем…

— Артур Уизли, — шепчу помертвевшими губами.

Голова начинает раскалываться.

На первом курсе я едва помню, что вместе со мной учится такой мальчик — Уизли. Он не блещет умом, ещё не играет в квиддич, к тому же — из семьи Предателей крови.

Почти конец года, я максимум узнаю его в лицо: сижу вместе с однокурсницами в Большом зале. Напротив присаживается рыжий в веснушках Уизли. Приветливо улыбается, но как-то тошно от его вида. Отворачиваюсь.

На втором к Рождеству я уже отвечаю на его улыбку.

В начале третьего — здороваюсь и разрешаю нести мою тяжёлую сумку до учебного класса.

На четвёртом перед Рождеством он целует меня в щёку в укромном уголке под омелой.

На пятом это почти похоже на настоящие отношения. Мы ходим вместе в Хогсмид, прогуливаемся у Чёрного озера, держась за руки. После последнего экзамена вечером на Астрономической башне мы целуемся.

Меня передёргивает. Но воспоминания не заканчиваются.

— Платформа девять и три четверти, это сюда. — Рыжая, пухленькая, невысокая — вот и всё, что можно сказать о миссис Уизли из первого фильма и первой книги. Ну, ещё у неё семеро детей.

— Рональд! Уизли! — сцена с кричалкой из второго фильма. У детей проблемы с инстинктом самосохранения и понятием ответственности. Они совершенно не думают о последствиях, по крайней мере младший и близнецы. Сама Молли Уизли — крикливая, и совершенно не думающая о том, что прилюдное унижение — плохой способ воспитания.

С силой отталкиваю продолжающие мелькать картинки. Спасибо вцепившемуся мне в плечи Фабиану. Когда открываю глаза и, наконец, вижу всю ту же гостиную, брат уже не сидит рядом, а возвышается надо мной. Заметив появившуюся в моих глазах осмысленность, он отпускает меня и выпрямляется.

— Ты как, Мел? — предусмотрительно называет детское сокращение. Молли меня начал называть всё тот же Уизли. Первое время я огрызалась, что меня зовут по-другому, а потом… Даже думать тошно.

— Нормально, — в горле пересохло. Брат сразу же подаёт мне полную чашку горячего ароматного чая. Становится легче.

— Перед тем как ты, — Фабиан замолкает, пытаясь подобрать правильное слово, — абстрагировалась от нас, ты назвала имя Артура Уизли, — мужчина внимательно следил за мной, опасаясь, наверное, чтобы я опять не «абстрагировалась». — Думаешь, это он тебя приворожил?

Вопрос в первый момент показался мне странным. Об Уизли мои родичи были наслышаны. После четвёртого курса разговоры о нашей «большой любви» были второй по популярности темой моих истерик. Кто ещё, как не он, готова была сказать я. Но потом порадовалась, что не успела. Уизли, может, и не совсем идиот, но хватит ли ему мозгов на то, чтобы методично подливать мне амортенцию, да так, чтобы я этого не поняла? «А я правда не поняла? — усомнилась тут же. — Что, ни разу?»

Ответ пришёл мне уже дважды. Всё таки ведьмовская интуиция у меня имеется. Хоть и задавленная Мерлин знает чем. Я чувствовала, что что-то не так. Сопротивлялась. И пришедшее мне ранее яркое воспоминание — не единственный случай. Бывало, что я приезжала домой почти готовой броситься отцу в ноги с покаянием и просьбой помочь, но потом меня отчего-то неизменно накрывало. Я не довела дело до конца ни разу, и потом спасало лишь одно — дневники. Они понемногу возвращали мне подавленную волю. Но потом я снова сталкивалась с отцом, или крестной, или тетушкой Мюриэль… и всё начиналось сначала.

И всё же дать определённый ответ я не решилась.

— Амортенция завязана на Уизли, — медленно начала я, — но подливает ли он её сам, и если да, делает ли это по собственной инициативе или по чьей-то указке — я не знаю.

Мне кажется, старший брат смотрит на меня одобрительно. Ну да, вместо того, чтобы как обычно показать пальцем и сказать что он виноват и никто больше, я высказалась очень дипломатично.

— Что, в голове действительно прояснилось? — послышался насмешливый, но всё же самую малость удивлённый голос тётушки Мюриэль.

Я подскочила на ноги, движимая раздражением и злостью. Хотелось закричать, что в отличии от старых кошёлок у меня голова прекрасно работает и ясности в ней хватает. Но первым в поле зрения попала не тётя, а возвышавшийся за её плечом Гидеон. Как ведро холодной воды на голову вылили. Что со мной такое?! Взгляд заметался, я с силой прикусила язык, тут же болезненно застонав. Рот наполнился кровью. Я заставила себя обернуться к Фабиану, надеясь, что он поймёт, какой ужас я сейчас испытываю. Но братья и так уже были обеспокоены. Гидеон подходил к нам. Тётушка оставалась у дверей. Фабиан заставил меня разжать челюсти. Осмотрев мой рот, он недовольно вздохнул.

— Сильно ты себя, — покачал он головой. Гидеон уже отдавал распоряжения появившемуся домовику. Это был Криг, личный домовик Наследника. Пару минут спустя домовик вернулся с несколькими склянками в руках.

— Это умиротворяющий бальзам, — объяснил брат, показывая первую склянку и протягивая её мне. — Два глотка, — распорядился он. Я послушно проглотила. Зелье неприятно защипало на пораненном языке. — Это заживляющее, — показал мужчина второй флакон. — Набери в рот и сиди, пока боль и пощипывание не пройдёт. Потом выплюнь, — мне на колени положили небольшую чашу.

Послушно забрав заживляющее, я исполнила указание брата. Выплюнуть захотелось сразу. И даже не столько от того, что зелье было не слишком приятным на вкус, но больше от ощущения, что мой язык просто разъедает. В первый момент мне пришло в голову, что это зелья так среагировали, и я вовсе останусь без языка. Но я тут же отдёрнула себя, мысленно повторяя, что Гидеон знал, что делает, давая мне склянки в таком порядке и что вредить мне он не стал бы.

Так что я сидела. С выступившими от боли слезами на глазах, но сидела, дожидаясь, когда болезненные ощущения, постепенно сменяющимися вполне терпимым пощипыванием, сойдут на нет.

— Какая послушная, — теперь голос тётушки был просто изумлённым. И взволнованным, но совсем капельку.

Звук её голоса снова поднял обжигающую волну раздражения и злобы где-то внутри меня, но сдержать её было гораздо проще, чем в первый раз. Наверное, сказывалось действие бальзама.

Когда из всех ощущений во рту остался лишь мерзкий вкус зелья, я выплюнула его. Криг тут же забрал у меня чашу и исчез.

— Здравствуйте, тётя Мюриэль, — я встала. Посмотреть в лицо тётке не решалась, боясь новой вспышки. Тётушку, однако, риск не смущал. Большим и указательным пальцами она цепко ухватила меня за подбородок. Я была не права. При взгляде на неё я не почувствовала ничего, кроме детского, почти забытого трепета перед этой сильной ведьмой.

— Здравствуй, племянница, — сказала она. Потом отпустила меня и хмыкнула, заметив, должно быть, огонёк злости.

— Реакция на слова, — пробормотал наблюдающий за нами Гидеон.

— Причём на вас двоих её нет вообще, — добавила тётя. — Браво, Гидеон, — тётушка даже похлопала. Можно было подумать, что она делает это с издёвкой. Если бы меня не напоили успокоительным, я наверняка возмутилась бы таким отношением, пусть и не конкретно к брату, а вообще.

Стоп, а почему мне не может быть обидно за брата? Мы, может, не слишком хорошо общались, но Гидеон всё-таки мой родной брат. Кроме того, он и Фабиан сейчас поддержали меня. Не смеялись, не оскорбляли. Они встали на мою сторону. Они беспокоятся за меня. Они обо мне заботятся! Тогда почему?..

Кажется, мужчины заметили моё смятение.

— Что случилось, малыш? — участливо спросил Фабиан. Я посмотрела на него. Прямо в глаза. И всем своим существом потянулась к нему. К старшему брату, что сидел у моей колыбельки, когда я была совсем маленькой, и напевал мне весёлые песенки. Брату, который менял холодный компресс у меня на голове, не доверяя это домовикам, когда в три года я сильно заболела. Брату, который всегда встречал меня улыбкой. Брату, руку которого я оттолкнула, когда он постарался поддержать меня после ссоры с отцом. Который, назвав меня в сердцах «вздорной девчонкой», сам был ранен этими словами.

Да, мы никогда не были близки с ними в полном смысле этого слова. Они намного старше. Им скучно. Они, в каком-то смысле, ревновали друг друга ко мне. И меня друг к другу. Поэтому чем я становилась старше и самостоятельнее, тем меньше мы проводили времени вместе. Тем больше они замыкались друг на друге и на чём-то что было за пределами поместья и нашей семьи. На чём-то мне недоступном. Но если бы я только попросила их о помощи… Они бы тут же мне ответили, тут же бросились бы защищать, как бы далеко мы не были, как бы трудно не было до меня добраться и как бы опасно не было заслонять меня.

И я такая дура, что не понимала этого. Я так долго делала им больно, но стоило сделать крохотный шажок им навстречу, как они тут же бросились ко мне со всех ног. Кажется, я снова заплакала, но тихо, без всхлипов. Только дорожки слёз по щекам.

Сквозь них я посмотрела на Гидеона. Наследник, он вечно что-то учил, вечно был занят, но никогда настолько, чтобы не уделить время младшей сестре, если она попросила. Гидеон очень здорово читает вслух и рассказывает истории. Когда мне было не уснуть, он позволял забираться к себе в кровать. А в тринадцать-семнадцать лет немногие парни могут терпеть такую навязчивость со стороны младшей сестры. Конечно, тогда он и Фабиан большую часть времени проводили в Хоге, потому я, наверное, так цеплялась за них на всех каникулах, бегая всюду следом. Потому в наших отношениях было так много отчуждённости. И всё-таки Гидеон не отмахнулся от меня ни разу. И ни разу не сказал, даже когда мне уже исполнилось одиннадцать, и учёба в Хогвартсе неумолимо приближалась, что я уже слишком взрослая, чтобы мне читали вслух.

А ещё мне почти никогда не нужно было говорить братьям, что меня что-то беспокоит. Они всё и всегда понимали, просто смотря на меня. По глазам. Может, они легилименты, или из меня окклюмент настолько никудышный, что невооружённым глазом всё видно. Не знаю.

Фабс как-то очень неожиданно сгрёб, по-другому не скажешь, меня в объятья. Я только тоненько вскрикнула. И тут же засмеялась, когда его пальцы скользнула по моим бокам, щекоча. Я задыхалась от смеха и от недавних слез. Сразу после вдоха я пыталась кричать Фабиану, чтобы тот меня отпустил, Гидеону, чтобы помог наконец, но новый приступ смеха не давал мне вразумительно сказать ни слова.

Когда брат, наконец, меня отпустил, мы оба тяжело дышали. Я не стояла столбом всё это время. Я уворачивалась и пару раз мне даже удалось вырваться и отскочить от мужчины на пару шагов, но он тут же меня настигал. Кажется, мы даже что-то уронили во время нашей «потасовки».

Сейчас, раскрасневшейся и встрёпанной, мне очень хотелось возмутиться поступком Фабиана. Вообще это очень нечестно, нападать без предупреждения на младшую сестрёнку. Мне шестнадцать лет всего, а ему двадцать шесть, и он высокий, хорошо сложенный мужчина, уделяющий время своей физической форме. Я же всего лишь подросток, пусть и с почти оформившейся фигурой и пропорциями тела. Но я всё равно почти на голову ниже обоих братьев, которые ростом и фигурой пошли в отца, тогда как я — в мать, хрупкую, невысокую женщину. Только что фигура у меня всё же чуть более женственная — своими более широкими бёдрами я была очень довольна, хотя мне и не помешало бы немного заняться собой.

— Давно не видела вас такими, — внезапно тяжело вздохнула тётушка. Я посмотрела на её грустное лицо и, несмотря на распространяющиеся от звучания её голоса волны раздражения, испытала стыд. Она всегда говорила, с самого моего детства, что я её любимица. И я никогда не сомневалась, что из двух племянниц — меня и Патриции, дочери дяди Игнатиуса — меня тётушка любит больше. Но ей я тоже отвечала жестокой неблагодарностью последние годы.

— Давай только без слёз, Мелинда, — тихо обратилась ко мне тётушка. — Ты виновата не больше каждого из нас, — ласково улыбнулась она и поманила нас с Фабианом рукой к столу.

Мы сели. Я всё ещё чувствовала себя не слишком хорошо. Хотя Фабиану и удалось меня расшевелить, неприятное чувство вины перед ними всеми продолжало на меня давить. Но оно хотя бы больше не мешало думать. А подумать было о чём.

— Тётушка, вы говорили, что Гидеон в чём-то оказался прав, — вспомнила я. — Что вы имели ввиду?

— Твой брат заподозрил, что дело не только в зельях и высказал свои опасения мне. Теперь, когда нам наверняка стало известно, что ты вела себя… — тётушка замялась.

— Мерзко? Отвратительно? Недостойно? — подсказала я с невесёлой усмешкой.

Тётушка продолжила:

— Что на твоё поведение влияли какие-то вещества, — перефразировала она, — мы заподозрили и кое-что похуже — ментальное воздействие напрямую. Конкретно, ментальные закладки. Признаться, — тётушка бросила извиняющийся взгляд на Наследника, — я не была уверена в этом. По словам Гидеона, вы смогли спокойно пообщаться, даже на проблемные темы. Но когда ты подскочила, готовая броситься на меня, хотя ещё секунду назад вполне осмысленно говорила с братом, я поняла, что он был прав.

Я задумалась над её словами.

— Получается, кто-то покопался в моей голове, сделав закладки. И в ответ почти на любую реплику с твоей стороны я могу очень некрасиво вспылить? — начала я рассуждать вслух. — Но только ли на тебя я так реагирую? — тут же продолжила мысль я.

Постаралась сосредоточиться, вспомнить ещё неконтролируемые приступы агрессии. И они были. С отцом, с крёстной, даже с дядей Игнатиусом, приехавшим прошлым летом по просьбе отца. Патриция была старше меня на четыре года и тоже не отличалась спокойным нравом. Однако дядя как-то справлялся с характером дочери. Поэтому, когда отец не смог сам до меня достучаться, он попросил младшего брата попробовать выяснить, почему я вдруг стала так яростно отрекаться от семьи. Но затея успехом не увенчалась.

— Я настоящее чудовище, — я положила локти на стол, понимая, что нарушила тем самым кучу правил хорошего тона, но менять что-то было уже поздно, да и не очень хотелось. Пока тётушка не хлестнула меня чем-то по спине. Это было почти не больно, а потому стоило воспринимать как предупреждение.

— Ещё и не умеющее себя вести, — едко добавила она, пряча палочку в складках юбки.

Я тяжело вздохнула, но села прямо, подняв подбородок и аккуратно сложив руки на коленях. Тётушка посмотрела одобрительно, а я поймала себя на мысли, что мне хоть и было немного обидно за удар по спине и слова тёти Мюриэль, затмевающей разум волны ярости это не пробудило. Признаться, я была немного озадачена.

Наверное, у меня на лбу все мысли всплывали большими печатными буквами, потому что тётушка вновь заговорила:

— По всей видимости, ты всё же не угробила окончательно свои способности к ментальным техникам. Поэтому смогла сопротивляться действию закладки, и, возможно, даже подавить её. Гидеон, — переключилась она на брата, — пиши отцу, чтобы искал хорошего менталиста. Боюсь, одного целителя для нашей девочки будет маловато.

Мужчина кивнул, вызвал своего домовика, и как только тот появился во второй раз, но уже с письменными принадлежностями в тоненьких длинных ручках, принялся за письмо. Фабиан в это время посмотрел куда-то мне за спину, хмыкнул и сказал:

— Предлагаю поужинать и идти спать. День был тяжёлым, а завтра будет ещё хуже.

Я удивлённо посмотрела на старшего брата. Кажется, мы обедали совсем недавно. Не слишком культурно я повернулась в кресле посмотреть на настенные часы. Они показывали восемь вечера, а ведь братья появились дома около трёх часов дня — перед самым обедом.

Я подозрительно покосилась на родственников. Пока я «абстрагировалась», говоря словами Фабиана, сколько же времени должно было пройти, если Гидеон успел связаться с тётушкой и всё ей рассказать?

Моё положение осложнялось. Пока я дома, это не будет вызывать особых затруднений, родные знают о странностях моего состояния, хотя пока и не знают его причин (как и я, говоря откровенно), домовиков можно проинструктировать. Но если в поместье появятся посторонние… У отца часто бывают гости. А как быть, когда придёт время летних торжеств, и мы отправимся с визитами? Хотя об этом я точно должна беспокоиться в последнюю очередь. В глазах магической общественности Британии я не более чем недостойная дочь своей семьи, навряд ли меня возьмут с собой в гости.

Большая круглая комната с высоким потолком. В самом центре на возвышении стоит каменная арка. В её проёме как будто мелькают тени.

В зале идёт сражение. Волшебники, среди них вижу даже нескольких подростков, остервенело перебрасываются заклинаниями. Особенно завораживает бой между черноволосой женщиной в чёрном же платье, сражающейся с темноволосым мужчиной. Беллатриса Лестрейндж и Сириус Блэк! Бой идёт на равных, но обстоятельства играют против мужчины. Очередное заклятье опрокидывает его назад — прямиком в арочный проём. Всего несколько мгновений, и он растворяется в его тенях.

— Я убила Сириуса Блэка! — восклицает женщина. Затем начинает хохотать и бросается прочь из круглой комнаты с аркой. Следом бежит чёрноволосый мальчик. Они оказываются в вытянутом зале с рядами каминов вдоль стен.

— Круцио! — кричит мальчик. Женщина со вскриком падает…

Холодный дождь. Сквозь тучи местами пробиваются солнечные лучи, подсвечивая низвергаемые потоки воды. Мы стоим без зонтов, уже давно промокшие насквозь. Я смотрю на парня рядом. Его зовут Женя. Мы знакомы с начальной школы. Вместе ели чипсы под мультфильмы вместо нормального обеда. Вместе делали уроки. Вместе впервые попробовали алкоголь в четырнадцать лет (праздновали мой День Рождения, и папа налил нам по глотку шампанского). Вместе в семнадцать попробовали курить. Потом помчались домой, минут десять чистили зубы и полоскали рты. Первую пачку, без двух сигарет, выкинули. На выпускном вечере поцеловались. Это было немного странно. Но нам обоим понравилось.

Когда ощущение дождя начинает пропадать, а лицо Жени — мутнеть перед глазами, я хватаюсь за эти воспоминания. Пытаюсь сосредоточиться на смешных и не очень случаях, которые с нами происходили, но эти кусочки ускользают от меня.

Большое помещение. Всюду грязь и следы, как будто кто-то пускал во все стороны попеременно Бомбарду, Инсендио и Агуаменти. Группа людей ближе к центру зала. Все рыжие. Уже не молодая женщина сидит на коленях, перед… Телом своего сына, близнец которого стоит рядом. Мне тоже хочется плакать вместе с ними. Война это страшно, потому что ей всё равно ребёнок или старик. А потом становится ещё страшней, когда понимаю, что таким может быть моё будущее. Что мой сын может погибнуть в битве двух сильных мира сего. И ради чего? Ради мнимого равноправия? Ради притеснения чистокровных магов?

Когда просыпаюсь, лицо мокрое от слёз. Мне страшно. Успокаиваясь понемногу, думаю, что замуж за Уизли я точно не собираюсь, и почему только переживаю. А потом снова начинаю рыдать, потому что знаю, без разницы, за кого замуж и на чьей ты стороне. Смерть равно приходит в оба лагеря.

Засыпаю с трудом. Когда открываю глаза утром, чувствую себя не слишком хорошо. Ощущение ужаса всё ещё не отпускает, но, по крайней мере, я не срываюсь в слёзы. За завтраком, который мне принесли прямо в комнату (как чувствовали, что я не готова ни с кем общаться), думаю, что со снами-видениями надо что-то делать. Как и с видениями во время бодрствования.

* * *

Отец должен был вернуться примерно через семь дней после братьев. Где он и чем занят, мне так и не сказали. Зато меня взяла в оборот тётушка. Сетуя, что времени у нас совсем немного, она принялась за моё воспитание. Такой спешке было несколько причин. Во-первых, серьёзные провалы в моём образовании (несколько последних лет учебники по той же ритуалистике, как и по многим другим предметам, от меня нужно было держать как можно дальше, иначе наша семья рисковала их лишиться). Во-вторых, ей нужно было привести меня в максимально приличный вид до Дня Рождения моих братьев, в честь которого планируется большой, как и всегда, приём. Который в этом году скорее для меня (женихов посмотреть, да себя показать, намекала тётушка).

К ней подключился и Фабиан. Гидеон, взявший все обязанности отца на время отсутствия последнего, был потерян для нас. Кроме вечеров перед сном, когда брат, как в детстве, читал мне вслух. Будучи маленькой, я болезненно относилась даже к присутствию второго брата, не говоря о ком-то ещё. Теперь же я взяла себя в руки и предложила завести маленькую традицию. Тётя, помимо всего прочего, учила меня рукоделию. Нет ничего лучше, чем вышитые собственной рукой и напитанные собственной магией руны на подушках, салфетках и тому подобном: для хорошего настроения, для спокойного разговора, для умиротворённой атмосферы, для ощущения комфорта… Так что примерно часов в девять вечера наше небольшое семейство — я, тётушка и братья — собирались в малой гостиной. Гидеон читал, мы с тётей Мюриэль занимались рукоделием, а Фабиан сидел рядом с нами. Иногда он брался заплетать мне волосы, в чём не слишком преуспевал, но было забавно. В остальное время он возился со своими деревянными фигурками. Оказалось, братец увлекался резьбой по дереву. Мне нравилось наблюдать, как простой прямоугольный брусок в его руках превращался в какую-нибудь симпатичную мелочь. Иногда он управлялся с поделкой на раз. В другие дни вдохновение будто покидало его, и брат совершенно не мог работать. Мучить мои волосы он начинал как раз в такие вечера.

Если поначалу угрозу тётушки сделать из меня «приличного человека» (точнее «настоящую леди»), как угрозу я не восприняла, то в последствии познала всю горечь разочарования в мире. И ведь это только самое мягкое, что меня ожидало: теория по ритуалистике (в отместку за все мои вопли о том, что «чёрная магия это плохо»), этикет (домашний, прогулочный, бальный), политика Рода. Последний «предмет» это скорее целый комплекс: история Рода, родственные связи, дружеские связи, устройство жизни поместья, даже экономика (с последним все обстояло особенно весело).

Быть «домохозяйкой» в понимании волшебников очень почетно. Благородные дамы не только собирались посплетничать на пятичасовой чай, да командовали домовиками. Большая часть заботы о благополучии дома (все покупки, вроде еды, одежды, внимание к вассалам — не болеют ли те, и тому подобное) лежала на плечах старшей женщины в роду и могла быть распределена ею между её дочерями, племянницами и родственницами мужа. Обычно старшей в Роду считалась жена лорда, то есть раньше всем этим занималась матушка. После её смерти делами занялась тётя Мюриэль.

Смотря, как я в очередной раз страдаю над арифметическими задачками по планированию бюджета, тётушка только довольно улыбалась и обещала, что, как только вернётся отец, и приглашённые им специалисты приведут меня и мои мозги в порядок, она тут же позовёт «на помощь» мою крёстную Вальбургу Блэк. И вот тогда все начнётся всерьёз!

Что я помнила о леди Блэк? Она была Блэк по рождению, вышла замуж за своего троюродного кузена. В браке у них родились двое сыновей. Совершенно очаровательные мальчишки. Старший, активный и улыбчивый вихрастый Сириус и младший, спокойный и удивительно собранный большеглазый Регулус. Я не очень много общалась с мальчиками (что, на данный момент, играло мне на руку). Они по большей части ничего не знают о кузине Мели (вообще, кузенами по крови им в каком-то колене приходятся только дети дяди Игнатиуса, так как его жена урожденная Блэк). Если, конечно, Белла им ничего «хорошего» про меня не рассказала. Но ей последнее время было не до меня. У неё был жених, в которого она, кажется, всерьёз была влюблена.

После того, как тётя упоминает крёстную, меня снова «накрывает».

— Уродец, — скрипит голос из картинной рамы. — Какой-то ужас, не то, что во времена моих предков.

— Да, госпожа, — отвечает портрету старый весь какой-то скрюченный эльф. Голос у него скрипучий и какой-то обречённый, особенно когда он произносит следующую фразу: — Кричер здесь, госпожа…

Картинка меняется. Теперь это пустая комната. Запустение очевидно.

— Моя безумная мать выжгла меня после того, как я сбежал из дома, — говорит мужчина. В комнате все стены — один огромный гобелен с семейным древом. Человек показывает на обугленное пятно, под которым ещё различима надпись: «Сириус III». Мужчина опрятно одет, гладко выбрит, волосы у него чистые. Но он болезненно худ. У него нездоровый цвет кожи и какой-то загнанный взгляд.

Картинка меняется вновь. Всё тот же мужчина, но с грязными спутанными волосами и бородой, в арестантской робе, и глаза у него совершенно безумные.

— Я нашёл его, Римус. Он здесь, — бормочет Сириус Блэк, вцепившись в плечи Римуса Люпина. — Убьём его.

— Я знаю, — Люпин не успевает ничего добавить, как комнату прорезает пронзительный вскрик Гермионы Грейнджер.

— Нет! — девочка делает шаг вперед, оставляя Гарри и лежащего Рона чуть позади. — Я доверяла Вам! А Вы всё это время помогали Блэку! Вы оборотень, — девочка оборачивается к друзьям. Все трое — Гермиона, Гарри и Рон растеряны. Профессор Люпин оказался предателем, помогавшем сумасшедшему убийце Сириусу Блэку.

Спокойным остаётся только Люпин.

— Из-за этого вы пропускали занятия! — обвиняюще тычет рукой в лицо профессору Грейнджер.

— Давно ты знаешь? — спрашивает Люпин. Он делает шаг к ребятам, и это выглядит угрожающе даже несмотря на спокойный тон.

— С тех пор как Снейп задал нам эссе, — выплёвывает Гермиона.

— Да, Гермиона, ты действительно самая умная колдунья своего поколения.

— Хватит болтать, Римус! — вмешивается Блэк. — Давай убьём его!

— Подожди! — резко обрывает друга Люпин.

— Я устал ждать! Двенадцать лет ждал! В Азкабане! — хрипло, с надрывом кричит мужчина…

Сириус III Орион Блэк родился в тот год, когда мне исполнилось десять. После того, как ему исполнилось полгода, Орион и Вальбурга пригласили всё семейство Прюэтт в гости, познакомиться с Наследником. Я хорошо помню, что крёстная разрешила мне сходить с ней в его детскую. На убранство комнаты я почти не обращала внимания. Больше всего меня интересовал лежащий в кроватке малыш. Редкие тёмные волосы едва выбивались кое-где из-под чепчика, серые глаза сонно слипались — мальчик недавно проснулся. Крёстная с гордостью говорит, что он уже сидит. Мне все эти тонкости развития малыша не совсем понятны, но я улыбаюсь ей. Леди Вальбурга берёт мальчика на руки, и мы возвращаемся к остальным втроём.

Пока взрослые общаются, я вожусь с Сири. Он грызёт игрушки. Тётушка Вэл (когда она бывала в хорошем настроении, мне позволялось так к ней обращаться) сказала, что это от того, что у него режутся зубки. А ещё он весь в слюнях. Но мне не противно и даже как-то весело. Когда нынешнее положение дел перестаёт устраивать мальчика, и он недовольно куксится, я взмахиваю руками. С пальцев срываются маленькие искорки. Они летают вокруг нас, собираются в картинки, распадаются, когда маленький Сириус машет ручками, а затем собираются в новые. Малыш хохочет, и я тоже тихонько посмеиваюсь.

Прихожу в себя всё в той же гостиной Прюэтт-Холла, которую мы облюбовали не только для вечерних посиделок, но и для моих уроков.

На душе как-то тошно. Я совсем не хочу для Сириуса, того розовощёкого смеющегося малыша, каким я помню его из детства, и того хорошенького тёмноволосого мальчишки, какой он сейчас, если судить по колдофото, показанным мне тётушкой, такой судьбы. Как не желаю ранней, пусть и благородной смерти его младшему брату Регулусу.

Тётушка не торопит меня, давая время прийти в себя. Везёт, что мои «погружения в астрал» она и братья воспринимают как последствия ментального воздействия, покорёженного, к тому же, дуэлью.

Я не знаю, как объяснить родным, что со мной происходит. Особенно тот факт, что часть моих видений о будущем. Сначала решила по старой привычке записывать всё в дневник. Потом немного усовершенствовала идею: каждое видение из другой жизни, как я решила это называть, я записывала на отдельном листе. Те, что касались нашего будущего постараюсь расположить в хронологическом порядке.

Рассказать отцу или нет? А может, рассказать кому-то другому? Или вообще никому ничего не рассказывать, а самой попытаться что-либо изменить?

От последнего варианта отказываюсь сразу же. Не буду я лезть на передовую с лозунгами в духе: «Да — миру! Нет — войне!», или, ещё лучше, на ту же передовую, размахивая палочкой и швыряя боевые заклинания направо и налево.

Значит, мне нужна помощь. Остаётся вопрос, со стороны Дамблдора или со стороны Тёмного лорда искать союзников? Но, прежде чем что-то решать, стоит встретиться с отцом. Кто подправил мне мозги я, опять же, понятия не имею. А значит проблемы будем решать по мере их значимости. На данный момент главная — ментальные закладки.

Идея вести записи вроде дневника приходит мне не случайно, ведь я вела дневник примерно с девятилетнего возраста. Когда приехала домой и поняла, что осталась полностью предоставлена самой себе, решила их почитать. Это были несколько красивых блокнотов? , исписанных мелким почерком. В самом первом записи делались каждый день. Хотя они все были простыми, не несущими особого смысла, но вызывали улыбку.

«17 августа 1958

Сегодня в гостях побывали дядя Игнатиус и тётя Лукреция с детьми. Патриция, как всегда, задирает нос. Ну и что, что она уже окончила третий курс Хогвартса? Мои братья уже сдали ТРИТОНы и даже не в этом году /мысленно показываю кузине язык».

«24 декабря 1958

Сегодня канун Рождества, а Фабиан весь день ходил очень угрюмый. Я пыталась расспросить его, что же случилось, но он только потрепал меня по волосам».

«8 ИЮНЯ 1959

Сегодня я впервые сама летала на гиппогрифе!» — жаль, что у этой записи не было продолжения. Дата перед ней была написана очень крупно и коряво, я тогда буквально перо роняла из рук от переполнявшего меня восторга.

В таком же духе были все записи примерно до середины второго курса. Перед Рождественскими каникулами мои заметки стали отдавать тревогой.

«12 декабря 1962

Сама не понимаю, что на меня нашло. Почему-то Артур Уизли показался мне сегодня не таким противным, как обычно».

«17 декабря 1962

За завтраком улыбнулась Артуру. Кажется, что моё тело против меня.

Слушаю его ответ на уроке Трансфигурации. Он запинается и краснеет. Но это не вызывает раздражения, как обычно. Мне его… жалко?»

Следующая заметка зачёркивалась с таким остервенением, что бумага почти порвалась. Что было написано разобрать невозможно.

Дальше всё только усугублялось. Большая часть записей теперь имела два варианта содержания: потоки жалости в сторону рыжего однокурсника и потоки желчи в сторону слизеринцев. Периодически возникали полностью зачёркнутые строки и абзацы, а кое-где недоставало листов (дневник был защищён заклинанием против стирания). Примерно с середины третьего курса особенно часто стало мелькать имя Рабастана Лестрейнджа, учившегося на курс старше меня.

«18 февраля 1964

Снова Лестрейндж весь день смотрит на меня так, будто убить хочет. Понять не могу, что такого я ему сделала?»

«27 февраля 1964

Конечно, Лестрейндж последнее время какой-то странный, но он никогда мне не грубил раньше… А сегодня, когда я споткнулась на лестнице и налетела на него, так злобно прошипел мне: «Под ноги смотри лучше, Прюэтт!» Я даже испугалась на какое-то мгновение. Не думаю, что он бы меня ударил, но…»

«11 марта 1965

Снова этот Лестрейндж! Его грубость мне уже надоела. Сегодня даже ответила ему. Правда, только больше его раздраконила. Даже думать не хочу, что было бы, не окажись рядом с нами Энтони и Паркинсона, однокурсника Рабастана, такие страшные сделались у Лестрейнджа глаза».

Последняя запись была сделана в день дуэли. Явно наспех. Но она тоже не дала мне однозначных ответов.

«17 июня 1966

Этот день рискует стать последним в моей жизни. Надо же было так встрять! Гаденыш слизеринский! Что только на него нашло? И что, Мордред подери, нашло на меня?! Что меня дёрнуло сунуться между ними в такой момент? Чёртово проклятье. Чертов вызов, замкнувшийся на мне! Это не закончится ничем хорошим для нас обоих.

Отец, братья. Если со мной что-то случится, и дневник окажется у вас. Простите меня».

Хотя в последней записи имени нет, учитывая море гневных записей о Рабастане Лейстрендже, у меня начало закрадываться смутное подозрение, что «гаденыш слизеринский» никто иной как Рабастан, и именно с ним меня угораздило подраться на дуэли. Мордред!

Дальнейшие размышления об этом я решила отложить хотя бы до приезда отца. В конце концов, я ведь могла разругаться и с кем-то другим. Хоть с тем же Паркинсоном!

Возвращаясь к анализу записей, заметила такую закономерность, что иногда, и почти всегда накануне отъезда из школы, меня немного отпускало. Я обещала себе рассказать всё отцу, изливала на страницы дневника, как мне страшно, как я хочу, чтобы мне помогли, чтобы это наглое вторжение прекратилось. (Интересно, почему я ни разу не послала отцу сову? Тоже из-за закладок? И почему дневник не показала, раз поговорить не получалось?)

Когда я приезжала домой, все разумные планы тут же выветривались из моей головы. Теперь хоть понятно, отчего так. Ментальные закладки. Приезжая домой и сталкиваясь с семьёй, я забрасывала дневник так далеко, как только могла. Записей в это время не появлялось вовсе. Остаётся радоваться, что мне ни разу не пришла в голову гениальная мысль сжечь его.

* * *

Накануне приезда отца, Фабиан наконец-то перестал мучить меня теорией, а ушедшая в гости тётушка дала кучу свободного времени, от дефицита которого я страдала всю последнюю неделю. Впрочем, тратить его на отдых я не собиралась. Брат наконец повёл меня к гиппогрифам.

Гиппогрифы гордые и непокорные существа, и семейный талант к их дрессировке очень ценился. Вообще, по семейному преданию, мы можем совладать со всяким зверем, который умеет летать. Поэтому наша семья получила прозвище Укрощающие Крылья. Пегасы, грифоны, крылатые змеи и даже драконы — вот в ком наша страсть. Правда, верхом на драконах никто уже давно не летал. Пегасов мы не разводили, потому что с плотоядными гиппогрифами они не уживутся, даже если загоны для них будут обустроены в противоположных концах принадлежащих нашей семье земель. Грифонов и крылатых змеев — потому что может начаться борьба за территорию. А драконов в Британии держать запрещено.

Наша ферма — золотая жила. Сложность разведения гиппогриффов в том, что они плохо размножаются в неволе, а диких отловить (на те же ингредиенты) очень непросто. Правда братья, я хорошо помню, мечтали о драконьем заповеднике. И даже имеют квалификацию драконологов: учились после Хогвартса в Румынии, где находится самый крупный на данный момент заповедник в мире.

Что касается меня, в детстве я гиппогрифов просто обожала. Потом моё нестабильное состояние стало небезопасным даже просто для приближения к ним. Последний раз я выбиралась к ферме не два, а целых три года назад. Мой любимец, гиппогриф Яростный, тогда ещё подросточек, оставил мне потрясающе красивые рваные раны на предплечье, бедре и даже на лице.

На моё счастье, ни единого шрама не осталось. Кроме того, что не на коже. Было до слёз обидно, а ещё страшно.

* * *

Идти пешком было слишком далеко. Для перемещения по территории поместья мы обычно использовали точки-порталы. По принципу работы эти порталы чем-то напоминали каминную сеть. Они все были связаны между собой и имели «имена». В принципе, мы с братом могли переместиться на ферму прямо из дома, но, видя моё беспокойство, Фабс предложил прогуляться до ближайшего портала за пределами особняка.

Мы шли в тишине. Меня не отпускали мысли о том, каково это будет, спустя несколько лет вновь ощутить запах загона. Коснуться гладкого клюва, блестящих перьев, жёсткой шерсти… А потом сесть в седло, пройтись рысью и вверх, в небеса.

Постепенно воспоминания из детства помогли мне побороть нервозность, и даже страх боли от когтей Яростного уже не мог сбить меня с правильного настроя. Фабиан как почувствовал. Неожиданно притянул к себе и тут мы трансгрессировали.

По ощущениям трансгрессия не сильно отличалась от перемещения с помощью портала любого рода. Так что меня почти не мутило, когда мы оказались неподалёку от загона. Нас приветствовали несколько рослых мужчин, из тех, что работают на ферме.

Всё на территории нашего поместья функционирует за счёт работы вассалов. Ферма — лишь часть всего огромного «механизма», на которой заняты всего пара десятков мужчин. Остальные (как мужчины, так и женщины) работают в полях, в лесу, в мастерских. Почти каждое крупное поместье магической Британии, если оно, как наше, располагается в пространственном кармане (а по-другому едва ли не невозможно, ибо Статут, а ещё раньше — пресловутая инквизиция), существует за свой счёт. Еду производят сами — это и овощи с фруктами, и мясо, и рыба, и молочные продукты. Ферма продаёт гиппогрифов, а некоторые из наших смотрителей охотятся на диких. Тех тоже продают, приручить их почти невозможно, а потому зачастую по частям: внутренности — для зелий, перья — для декора одежды и так далее. Разводят и вполне обычных, немагических животных, от которых получают для собственного использования и продажи материалы вроде шерсти и кожи. Выращивают лён и даже хлопок (магия — великая вещь!) Хотя последнее — не совсем по нашей части. Объём производимого товара в этой сфере у нас как правило не превышает потребностей вассалов и наших собственных. Основной наш доход завязан на гиппогрифах, тем более, что на территории Британии (если ещё не всей Европы в придачу) наша семья — монополисты. Никто больше не может похвастаться таким подходом к летающим тварям. Нет, многие объезжают, приручают и дрессируют гиппогрифов. Но чтобы те давали постоянный приплод? Это получилось только у Прюэттов. Так что спрос довольно стабильный.

Брат проводит меня мимо вассалов, те здороваются с нами, я улыбаюсь всем в ответ. Входим в «конюшню». Стойла здорово отличаются от стойл для тех же пегасов. Гиппогрифы не имеют кошачьей ловкости грифонов, для которых загоны скорее похожи на клетки. Но для гиппогрифов делают всё из более прочных материалов, а ещё для каждого отводят большое пространство. В этом, кстати ещё одна проблема. Содержать гиппогрифов очень дорого, так как им нужно много места, много движения и много еды. Почти как и грифонам, но те менее привередливы к личному пространству.

Идём мимо стойл. Я осматриваюсь среди всхрапывающих животных. Знакомый трепет охватывает меня, когда я встречаюсь взглядом с чёрным как смоль гиппогрифом. Его янтарные глаза смотрят на меня как будто изучающе.

— Яростный, — шепчу я.

Фабиан мне не мешает. Признаться, в тот миг, когда я замечаю своего любимца, я вообще перестаю быть уверена, что брат где-то поблизости. Гиппогриф смотрит на меня не отрываясь, я отвечаю ему тем же. Он постепенно приближается к воротам своего стоила. Я подхожу к ним с другой стороны.

В школе детей учат кланяться первыми. Опытные наездники знают, что этого нельзя делать ни в коем случае. Ты начинаешь склоняться лишь тогда, когда уверен, что гиппогриф поклонится вместе с тобой. Именно так. Когда-то отец рассказывал, что его дед, наш прапрадед, пытался подчинять гиппогрифов.

Его воля, подпитанная магией, удушала как людей, так и животных. Гиппогрифов в том числе. Они всегда кланялись ему первыми, а он никогда не отвечал им тем же. Но нашёлся гиппогриф настолько строптивый, что даже прапрадедушке не удалось с ним совладать. Тот оставил шрам на его лице. А пару лет спустя они были уже неразлучны.

В детстве эта история учила нас с братьями, что с гиппогрифами надо налаживать контакт и партнёрские отношения. В таком случае наездник, конечно, владеет большим контролем над ситуацией, однако у гиппогрифов всё же звериное чутьё. И бывало так, что во время, например, охоты, гиппогрифы нередко спасали своих седоков.

Но почему-то сейчас я обратила внимание на другую сторону истории. О дружбе прапрадеда с его некогда обидчиком. Отчего-то показалось, что это и про нас с Яростным.

Гиппогрифы рано перестают нуждаться в матери, в неволе самки и вовсе отказываются от заботы о потомстве. Есть же люди, которые сделают это за них. Когда отец взял меня и братьев посмотреть на маленьких гиппогрифов, я буквально с первого взгляда влюбилась в абсолютно чёрного малыша. Да и до того случая три года назад он, казалось, отвечал мне взаимностью.

Сейчас мой «подросточек» окончательно вырос. Ему было уже восемь лет. Это был очень красивый и крупный самец. Я доставала макушкой Яростному до холки. Мы стояли друг напротив друга. Нас разделяли только ворота его стойла. Стараясь не прерывать зрительный контакт, сделала несколько шагов в сторону, туда, где был магический замок. Уверенно коснувшись его ладонью, я открыла загон.

Яростный вышел из загона, и встал напротив меня. Я медленно пошла к выходу спиной вперёд. Пришлось максимально сосредоточиться, чтобы не споткнуться — нельзя было переставать смотреть в глаза гиппогрифу. Зверь шёл за мной. Ровно с моим ритмом. Расстояние между нами не увеличивалось и не сокращалось. Когда я вышла на улицу, то позволила себе лёгкую улыбку. Когда из «конюшни» вышел Яростный, я почти задохнулась от обуявшего меня восторга. Чёрные перья сияли под яркими солнечными лучами. На открытом месте он внезапно показался мне ещё крупнее. Гиппогрифы вольные создания, природа им очень идёт.

Я остановилась. Зверь замер тоже. Мы продолжали взглядами изучать друг друга. Потом я уловила. То самое чувство, когда гиппогриф тебя признаёт. Мы одновременно склонились. Когда выпрямились, я вытянула вперёд правую руку тыльной стороной кисти к нему, подзывая к себе. Теперь нельзя сходить с места, пока он не коснётся клювом моей ладони.

Очень медленно, будто он всё ещё раздумывал, стоит ли со мной связываться, Яростный приблизился. Когда его прохладный гладкий клюв коснулся моей руки, в уголках моих глаз заблестели слёзы.

— Привет, — шепнула я, начиная мягко поглаживать клюв. Он издал какой-то звук, очень отдалённо напоминающий клёкот. — Какой ты большой стал, — продолжала я. — И ещё красивее, — я совсем осмелела и провела рукой дальше к голове, косаясь хохолка чёрных перьев. А потом сделала большой шаг вперёд и обняла его за шею. — Яростный, — ласково бормотала я, поглаживая перья. — Хороший мой, как я скучала.

Гиппогриф склонил голову к моему плечу, как будто отвечая на объятие.

— Хочешь полетать, мальчик? — спрашиваю я. Гиппогриф довольно клёкочет.

Отстраняюсь и встаю сбоку от него, держа руку на его шее.

— Ну, идём.

Седлать такую громадину оказывается непросто. Впрочем, мой гиппогриф умный, и мы вполне смогли разобраться, как справляться самостоятельно. Получились почти ритуальные танцы. С другой стороны, он ведь мой.

Не каждый наездник находит того самого своего гиппогрифа. У отца такой был. У братьев — нет. Мне же найти посчастливилось. Однако это накладывает определённые обязанности. Например, любой хороший наездник седлает своего гиппогрифа только сам. Это было доказательством тесной связи. А ещё, он не давал ездить на нём чужим. Только если вместе с собой. Правда, когда я была маленькой (совсем-совсем, ещё мама была жива, и это точно было до моего первого самостоятельного полёта), отец иногда сажал меня одну в седло своего Сияющего, когда прогуливался с ним по земле после полёта, если брал меня на ферму с собой.

Когда я, наконец, забралась в седло, какая-то сила забурлила у меня под кожей. Я — Мелинда Прюэтт, Наездница из Рода Укрощающих Крылья. Яростный тоже встрепенулся, будто почувствовав изменения во мне. Я едва ощутимо стукнула пятками по его бокам. Он пошёл шагом. Я закрепила уздечку на луке седла так, чтобы не мешать Яростному смотреть по сторонам. Сама достала из-за пояса перчатки. Касаться гиппогрифов лучше голыми руками, но ремни уздечки очень жёсткие и, если я не хочу, чтобы к вечеру мои ладони покрылись волдырями, придётся защитить руки дополнительным слоем кожи.

Надев перчатки, я опустила руки на луку седла, ударяя Яростного по бокам. Тот ускорился. Толчки стали более ощутимы, так что я напрягла ноги, амортизируя. За уздечку взялась, лишь когда Яростный достаточно разогрелся. Наклонилась корпусом вперёд, почти прижавшись щекой к шее гиппогрифа, и коротко скомандовала:

— Вверх!

Сильные лапы оттолкнулись от земли, крылья, до этого как бы обнимавшие меня с двух сторон, расправились и… Мы взлетели.

Не понимаю, как я могла променять полёты на гиппогрифах на полёты на метлах. Мётлы ведь всего лишь зачарованные деревяшки. А тут ты ощущаешь под собой несокрушимую силу, которая как будто сплетается с твоей собственной. В небе, особенно если подняться очень высоко, опасна любая ошибка. Сильный ветер может вывернуть крылья, сломать их и тогда вы оба пятном расплывётесь по поверхности земли. Выполняя какой-то манёвр, если, например, скорость была недостаточной или наоборот — слишком большой, ты просто выпадешь из седла. Но если на вас нападут, ты можешь сам этого не понять и не заметить, однако мощные крылья гиппогрифа спасут тебя, унесут от учуянной им опасности.

Ветер шумит в ушах, равномерные взмахи крыльев несут нас вперёд. И я чувствуя, как внутреннее ощущение собственной никчёмности отпускает. Я чего-то стою.

Я не рискнула летать долго. Нам с Яростным ещё предстоит привыкать друг к другу по новой. Провал в три года — очень большой. На нём выезжали другие наездники, может, когда он окончательно окреп, даже братья. До этого момента — кто-нибудь из вассалов. Но теперь он снова только мой.

Опускаемся на землю мы довольно далеко от загонов. Дальше — пешком, чтобы немного остыли мышцы. Я снова закрепляю уздечку, потом снимаю перчатки, затыкая их за пояс. Думаю пару мгновений и снимаю с морды гиппогрифа уздечку, повторяя с ней тот же манёвр, что и с перчатками. Как-то неожиданно рядом с нами оказывается Фабиан верхом на красивом поджаром самце коричневато-красного окраса. Бурый. Брат улыбается мне, но не спешит что-либо говорить. Знает, что мне нужно переварить впечатления.

Добравшись до «конюшни», я сама рассёдлываю Яростного, отдавая седло и уздечку одному из работников с наказом вычистить. Потом веду Яростного в стойло. Кто-то из вассалов принёс щётки и ведро с водой. «Красоту навожу» тоже сама, напевая себе под нос. Мелодичное звучание голоса всегда успокаивало Яростного.

Когда заканчиваю, забираю все инструменты и прошу гиппогрифа подождать меня. Не закрываю стойло, удаляясь за его обедом. Приношу почти с десяток тушек хорьков. Кормлю. Напоследок прижимаюсь лбом к его клюву, поглаживая шею.

— Спасибо.

— Хозяин прибыл! — возникает рядом с нами домовушка Тал.

Я испуганно дёргаюсь, рассыпая бумаги. Тётушка недовольно смотрит, на то, как я тянусь поднять их. Изящное движение палочкой, и бумаги ровной стопкой ложатся на поверхность стола. Я неловко улыбаюсь, касаясь собственной палочки, хитро закреплённой в складках платья.

Часы показывали полдень. Как и предыдущие шесть дней до этого, не считая вчерашний, мы с тётушкой занимались в малой гостиной. Сегодня начали с «математических» упражнений. В этот раз тётя Мюриэль дала мне реальные списки доходов и расходов поместья, датированные последними тремя месяцами и предложила (приказала) соотнести их. Я уже почти закончила, решила ещё раз проверить итоговые суммы в каждом списке, когда сообщили о прибытии отца.

После вчерашней прогулки верхом мне казалось, что я уже не так сильно боюсь встречи с ним, но отчего-то сейчас тело не желало меня слушаться. Надо встать и идти приветствовать родителя, но я продолжала сидеть и испуганно таращиться на тётю.

Та, глядя в мои «оленьи» глаза (а учитывая, что они карие, сходство было однозначным), только фыркнула.

— Брат, конечно, не подарок, но убивать родную дочь не станет.

Потом подумала и, растянув губы в ехидной ухмылке, добавила:

— Зря он столько времени сдерживался, что ли.

Спокойствия слова тётушки не добавили. Хотя страх мне и самой казался иррациональным. Отец, несмотря на все мои эскапады (хотя это было не столько экстравагантно, сколько вульгарно), продолжал относится ко мне очень терпеливо и даже тепло. Думаю, проблема в том, что я испытывала ужасный стыд. Я была виновата перед всеми, но никому больше мои поступки не нанесли реального ущерба. А отец едва не умер на руках у братьев после устроенной мною сцены.

— Идём, Мелинда, — скомандовала тётушка. Когда я послушно поднялась, очень захотелось спросить, не наслала ли она на меня Империус.

— Перенеси нас к хозяину, — приказала тётя Мюриэль домовушке.

Мгновение спустя мы стояли перед дверью в отцовский кабинет. Тётя постучала. Дверь приглашающе приоткрылась. Я прошла следом за тётушкой, чувствуя, как горло предательски сжимается.

— С возвращением, брат, — даже в голосе у тёти улыбка. Она обнимает ступившего ей навстречу отца, а я с любопытством смотрю на него из-за её спины.

Отец был очень красивым мужчиной, хотя после смерти матери сильно постарел. Несмотря на это, вся фигура его излучала силу. У меня даже открытые участки кожи чуть-чуть пощипывало от ощущения его магии, которой был пропитан весь отцовский кабинет. Братья были очень на него похожи. Тёмная медь волос, чуть смуглая кожа, голубые глаза, не слишком полные губы. Черты лица резкие, но приятные. Породистые.

Наконец, лорд Аден Прюэтт обратил внимание на меня.

— Здравствуй, отец.

— Здравствуй, Мелинда.

Я вздрогнула, крепко стиснула кулаки и закрыла глаза. Хотелось что-нибудь разбить, махать руками и кричать. Рот раскрылся против воли. Я уже чувствовала потоки брани, готовые сорваться с языка, и закипающие от собственного бессилия слёзы.

На плечи опустились чьи-то руки. Я распахнула глаза, встретившись взглядом с незнакомой женщиной, которую совершенно не заметила ранее. Всё моё внимание было направлено на отца.

Её взгляд был неприятным, как будто она видела меня насквозь. Очень хотелось отвернуться или хотя бы зажмуриться. Она как-то это поняла и тихо приказала:

— Смотри в глаза и не смей отворачиваться.

Я подчинилась.

Голова тяжелела с каждой прошедшей минутой. Впрочем, долго это не продлилось. Женщина меня отпустила и тут же повернулась к успевшему сесть за свой стол отцу. Рядом со столом на креслах (точнее на кресле, оба мужчины сидели на подлокотниках) обнаружились братья. В соседнем сидела тётушка.

— Что скажешь, Мариз? — спросил отец у незнакомки. Во мне вспыхнуло раздражение, но, как и при встрече с тётушкой, с каждым разом подавлять его было всё проще. Как считает тётя Мюриэль, причина в том, что я полностью осознала, что мысли и эмоции не мои, их всего лишь пытаются мне навязать. Природные способности к окклюменции давали о себе знать — я усиленно сопротивлялась попыткам на себя влиять.

— Полный комплект, милорд, — усмехнулась женщина. — Ментальные закладки на негативную реакцию почти на всех старших членов семьи. Несколько Обливейтов разной степени давности. Некоторые появились сразу после закладок, другие с ними не связаны. И нужно ли мисс всё вспоминать, вопрос очень непростой.

С каждым словом мне становилось всё дурнее. Отец тем временем коротко распорядился:

— Покажи.

Женщина приблизилась к столу. Несколько последующих минут я имела удовольствие любоваться на сеанс легилименции со стороны.

Когда зрительный контакт прервался, глаза отца потемнели. А я малодушно решила, что совершенно не хочу вспоминать то, воспоминания о чём у меня стёрли. Потом правда, решила не зарекаться. Кто предупреждён, тот вооружен, как гласит народная мудрость. А знать, кого следует опасаться хотелось отнюдь не из праздного любопытства. Мне в школе ещё два года учиться как-никак.

Отец встал из-за стола. Приблизился ко мне. Я смотрела на него снизу вверх. Очень хотелось всхлипнуть и прижаться к нему. Спрятаться от всех невзгод. Но я натворила столько дел, что уже навряд ли когда-нибудь смогу себе это позволить.

— Я приношу свои извинения, отец, за недостойное поведение. В будущем я постараюсь приложить все усилия, чтобы больше не разочаровывать Вас и не подрывать Вашу репутацию и репутацию нашего Рода.

Пожалуй, я могла собой гордиться. Ни разу не запнулась, не поддалась желанию опустить или отвести взгляд. Я уже не маленький ребёнок и обязана нести ответственность за себя, свои слова и действия. В конце концов, мне было уже шестнадцать. До магического совершеннолетия оставалось совсем немного. Так как я родилась в конце октября, отправилась в Хогвартс на год позже ребят, родившихся со мной в один год, но до начала осени. До моего семнадцатилетия оставалось меньше четырёх месяцев.

В этот момент, смотря прямо на отца, я поняла, что готова принять любое его решение относительно моей дальнейшей судьбы. Оставалось лишь надеяться, что он не изгонит меня из Рода.

— Фабиан сказал, ты выезжала на Яростном.

Я… удивилась. Очень. Лицо отца было суровым все время с того момента, как он впервые посмотрел на меня. Но сейчас взгляд его изменился. Смягчился.

Это почти сделало меня счастливой. Я улыбнулась.

— Да. Он уже совсем вырос и окреп. Красивый такой. Правда крупный очень, седлать его для нас обоих сущее мучение, — с каждым словом в голосе появлялось всё больше эмоций. Очень хотелось рассказать отцу всё, что было у меня на душе в тот момент. Он лучше других понимал, какое это счастье, летать верхом на гиппогрифе. — Но мы справились. Поступь у него твёрдая и размеренная. В полёте вообще чудо. Крылья работают равномерно, размах у них, правда, большеват. Сложные манёвры нам не светят. Но силы много, так что скорость развивает значительную и из пике выходит хорошо. Я, поначалу, побоялась, что крыльям гибкости не хватит, но он их так и этак разворачивает, ловя потоки… — я просто захлёбывалась во впечатлениях. Мысли неслись бурным потоком, так что я не успевала озвучивать их все. Кажется, мои излияния вовсе не имели упорядоченности, зато экспрессии в них хватало. Где-то растеряв весь трепет, я стала жестикулировать, расписывая все слабые и сильные стороны, которые успела прочувствовать в своём любимце.

Когда я, наконец, умолкла, повисшую тишину разрезало звонкое восклицание Фабиана.

— Ну ты даёшь, — протянул старший брат. — А ведь нам ни слова по этому поводу не сказала, да Гид? — наследник кивнул.

— А что вам, бестолочам, рассказывать, — фыркнул в ответ на это замечание отец. — На одном гиппогрифе вы летаете, когда острых ощущений хочется и на высший пилотаж тянет, на другом, если «прогуляться» захотелось, третий — чтоб девицу прокатить, и так до бесконечности. А здесь один — и на всю жизнь. Это вам не просто скотина, это друг.

Братья не отвечали. Фабиан выглядел возмущённым. А вот Гидеон — печальным. Я знала, что его задевает, что он не перенял в полной мере таланта к обращению с этими гордыми животными. Поэтому, а не только из-за занятости, со мной занимался Фабиан. А ещё ему тоже хотелось иметь своего гиппогрифа.

Не думаю, что брат всерьёз завидовал, но это его однозначно беспокоило. Впрочем, вспоминая опять историю о прапрадедушке и его непокорном гиппогрифе, своего Наездник не обязательно встречает в детстве или юности. Это вполне может произойти и в зрелом возрасте.

Я снова посмотрела на отца. Он выглядел довольным. Кажется, ему было приятно слушать мой рассказ-отчёт о первом после трёхлетнего перерыва полёте. Когда отец снова посмотрел на меня, его взгляд посерьёзнел. Но не помрачнел.

— Оставьте нас, — коротко распорядился он. — Харт, — рядом возник личный домовик отца, — покажи нашей гостье приготовленные для неё комнаты.

Домовик поклонился и сразу же исполнил поручение, перенеся менталистку в её покои. Первой кабинет покинула тётушка. Следом ушёл Фабиан, ободряюще улыбнувшись мне напоследок. Гидеон же не слишком спешил. Его желание присутствовать было мне понятно, он Наследник в конце концов. Отец властным жестом показал брату на дверь. Тот не стал возражать, но на меня взглянул вопрошающе. Я покачала головой. Было заманчиво попросить брата остаться, но отец — не чужой мне человек. К тому же, проблемы создала я, мне и разбираться с их последствиями. Мужчина кивнул и, ласково потрепав меня по плечу, оставил нас одних.

Отец прошёл к своему столу, взглядом указывая мне на кресло, в котором до этого сидела тётушка. Я послушно опустилась в него. Сидела прямо, максимально элегантно опустив сцепленные в замок руки на сомкнутые колени. Смотрела почти уверенно. Страха не было, но трепет перед Главой Рода я испытывала. Как и любой здравомыслящий младший член семьи. Да и дядя с тётушкой в серьёзных случаях старшему брату обычно перечить не решались, если совсем честно.

— Мелинда, — начал отец, — ругать и наказывать тебя я не собираюсь. Уверен, слова в духе «все мы виноваты» тётушка и братья повторили тебе на разные лады не по разу за эти дни. Я тоже прошу у тебя прощения, за собственную слепоту и невнимательность, — я собиралась возразить.

Уж отец-то точно не был ни в чём передо мной виноват. Последние несколько лет тяжело дались нашей семье. Мало того, что моё поведение омрачало наше имя в глазах общественности, так ещё и разгорающиеся политические и социальные волнения, дающие о себе знать даже на закрытой территории нашего поместья. И вот попробуй уследить за нерадивой дочкой и за причинами изменений в её поведении, когда десять месяцев в году она в школе, а оставшиеся два вы пересекаетесь раза три в день максимум, и то за приёмами пищи, перед и после которых у тебя деловые встречи.

Отец покачал головой, прося меня помолчать.

— Да, я могу оправдываться занятостью, но я не только Глава Рода, но и твой отец. И как отцу оправдания мне нет.

Я поджала губы. Честное слово, мне проще было бы терпеть его ругань, чем покаяние.

— Но оставим это. Судьба открыла нам глаза и дала шанс всё исправить, не будем его упускать. Приглашенный мною Мастер ментальных техник уничтожит закладки в твоей голове. Что касается Обливейтов, тут решать только тебе, хочешь ты вспоминать или нет. После этого тебя осмотрит наш семейный целитель, я уже вызвал его, он будет к вечеру, вы с Мариз как раз должны будете закончить.

Я молча кивала, слушая отца. Мне всё ещё было сложно решиться на полное снятие Обливейтов, но терять крупицы собственной памяти не хотелось, это во-первых. А во-вторых, истина дороже. Конечно, я рискую обрести пару-тройку лишних поводов для беспокойства, но кто предупреждён…

— Исходя из его рекомендаций, — продолжал тем временем отец, — назначим даты для проведения ритуалов. Самые серьёзные придётся отложить до твоего совершеннолетия, но, думаю, что забрать тебя из школы на выходные будет не очень сложно. Дальше. Амулеты теперь носить будешь всё время. Я уже взял кое-что из семейного сейфа, наденешь после осмотра целителя.

Отец замолчал. В принципе, он не сказал мне ничего нового. Примерно такой план почти сразу обрисовал Гидеон. Неплохое, по всей видимости, настроение отца подстрекало поинтересоваться более далёкими моими перспективами, но портить момент не хотелось. Меньше знаешь — крепче спишь.

— Пап, — поражаясь собственной смелости, обратилась я к отцу, — а давай завтра утром вместе полетаем?

Отец был удивлён и, кажется, растроган моим предложением. По крайней мере, он ласково мне улыбнулся. С лица его не ушли все тени, но оно показалось мне куда как более живым, чем минуту назад.

— Конечно полетаем, дочка.

А дальше начались мучения. Всё в том же отцовском кабинете под его присмотром со мной работала Мариз. Её воздействие на мой разум было едва уловимым, как лёгкое пощипывание-покалывание в голове. Как уходили закладки, я почти не ощущала. А вот когда очередь дошла до заблокированных воспоминаний… Тут пришлось несладко.

Сначала вернулись воспоминания о внедрении закладок. Все однотипные. Профессор МакГонагал сообщала, что со мной хочет пообщаться директор (почему-то я совсем не удивилась, что это именно его магии дело), отводила меня к горгулье, за которой пряталась лестница в его кабинет, я поднималась по этой лестнице. Меня поили пахучим чаем, кормили сладостями и почти безотрывно смотрели в глаза. Я в это время беззаботно рассказывала какие-то глупости: тема по трансфигурации у нас сейчас сложная, но кто-то из старшекурсников помог разобраться. Те же старшекурсники сладости из «Сладкого Королевства», магазинчика в деревне Хогсмид, что рядом со школой, принесли, и мы двумя младшими курсами их уплетали. Первый поход в Хогсмид не удался. Шёл дождь, и почти весь день мы просидели в «Трёх Мётлах». Даже до магазина приколов «Зонко» не добрались.

И так далее и тому подобное. Удивительно, что во время этих бесед (даже на пятом курсе) я ни разу не заговорила о своей семье. Всегда только о школе, и никогда о чём-то по-настоящему личном.

Внедрение закладок вполне соотносилось с моим впадением в истеричное состояние. Начиная со второго курса, я стала более нервной и раздражительной. Замечания тётушек, на форму которых я до этого не обращала внимания, вслушиваясь в смысл, стали вызывать вспышки злости. Возникающая периодически отстранённость отца — тоже. Братья в то время дома почти не появлялись — учились за границей, потом путешествовали. Наверное, по этой причине директор не стал завязывать на них закладок, зачем делать лишнюю работу.

После этого мы сделали перерыв. Харт подал нам чай. Я была вся взмыленная, как будто не сидела последний час на одном месте, а бегала всё это время со скоростью минимум двенадцать километров в час. Менталистка выглядела ненамного лучше меня. Так что мы обе не обошлись просто пирожными и вареньем. Домовик подал к чаю бутерброды с мясом, сырную тарелку, лёгкий салат. Проще говоря, вместо чая получился почти полноценный обед.

Когда мы обе немного пришли в себя, приготовились продолжить работу. Отец, правда, ещё раз спросил, точно ли я хочу полного снятия заклятий забвения. По всему выходило, что дело действительно плохо, но отступать было поздно, так я для себя решила.

С первым же разблокированным воспоминанием, я почти пожалела о своём упрямстве.

Начало второго курса. Прихожу в библиотеку делать уроки. Без друзей с Гриффиндора — они уже всё сделали, а я немного отстала от графика работы из-за пребывания в Больничном крыле после драки в подземельях. Людей много, искать свободный столик бессмысленно. Остаётся только к кому-то подсесть. Вижу знакомые лица, правда у них — слизеринские галстуки. «Ну и пусть», — говорю себе и, подойдя к ним, приветливо улыбаюсь. Басти Лестрейндж вместе со своим приятелем с моего курса — Торфином Роули, который единственный все три дня составлял мне в больничном крыле компанию — ему тоже сильно досталось. Мальчики отвечают мне вполне дружелюбно и сами предлагают подсесть к ним. Пока Рабастан занят своим заданием, мы с Торфином шёпотом обсуждаем эссе по Трансфигурации.

Когда все задания сделаны, Басти вызывается проводить меня до гостиной. Не вижу причин отказывать, так что мы идём вместе. Недалеко от портрета Полной Дамы мы прощаемся. Рабастан отправляется в общежитие своего Дома, а я — ко входу в гриффиндорскую башню. Дойти не успеваю. Кто-то больно толкает меня в плечо, так что я падаю прямо на ступеньки. Поднимаю глаза и вижу Уизли. Он гневно шипит, что я не должна водится со всякими слизняками. Внутри клокочет возмущение, почему это я не могу общаться с приятелем детства, да и кто такой этот Уизли, чтобы мне запрещать. Но я не говорю ни слова. Сильно болит ушибленная рука, на которую я упала…

Всё тот же второй курс. Скоро ученики разъедутся на Рождество домой. Я два последних месяца откладывала свои карманные деньги, чтобы купить подарки родным. Сейчас разыскиваю кузину Патрицию, чтобы она помогла мне отправить сову с заказом. Подарки для неё, её брата и кузенов Розье, которые тоже ненамного меня старше, я готовила отдельно, так что суть просьбы меня совершенно не смущает. Её не оказывается ни в Большом зале, ни в библиотеке. Спускаться в подземелья не очень хочется. Почему-то становится тревожно от перспективы так показательно общаться со слизеринцами. Уже почти решаюсь сменить цель и пойти искать Эвана Розье (хотя это тоже чревато, но уже по другой причине), когда сталкиваюсь со своим однокурсником Арманом Малфоем. Мы не слишком близко знакомы, в школе тоже не общались, но я всё-таки рискую спросить его, не знает ли он, где мне искать кузину.

Малфой честно задумывается над моим вопросом. Потом замечает кого-то в толпе, подхватывает меня под локоть и целенаправленно тянет за собой. Оказывается, он заметил своего старшего брата Брутуса. Арман пересказывает четверокурснику мой вопрос.

— Она сейчас в гостиной, — отвечает тот. — Если у тебя какое-то очень важное дело, я за ней схожу.

Мне неловко, и я неуверенно улыбаюсь ему. Дело не то что бы очень важное, и я даже предполагаю, что Пати может возмутиться, мол я отвлекаю её по пустякам. Перспектива обратиться к Эвану кажется мне всё более заманчивой. Однако Брутус расценивает мой ступор как смущение, улыбается и говорит, что попросит мою кузину прийти в библиотеку. Я благодарю его и Армана и отправляюсь к месту встречи.

Без приключений не обходится. Я снова сталкиваюсь с Уизли, который мистическим образом всегда знает, когда я «любезничаю со змеями». Предыдущий прецедент я к тому времени уже не помню, но от вида мальчика мне становится не по себе. Он яростно сверкает глазами, но поднять на меня руку в этот раз почему-то не решается. Впрочем, мне просто встречи хватает. Когда минут через пятнадцать кузина находит меня в укромном местечке в библиотеке, моё лицо ещё мокрое от слёз.

Снова предрождественская пора, но уже на третьем курсе. Я с этого года играю охотницей в составе сборной факультета по квиддичу. Возвращаюсь после матча Гриффиндор-Слизерин, в котором мы сыграли в ничью. Снитч поймал ловец Слизерина, но я и двое других охотников — поджарый Крис Джастин и худенькая Тереза Роланд — устроили настоящую бомбардировку ворот противника.

Я задержалась в раздевалке, остальные члены команды уже ушли. На выходе с поля сталкиваюсь с Лестрейнджем. Поздравляю его с отличной игрой — он уже второй год ловец сборной своего факультета. Лестрейндж отвечает мне взаимностью, говоря, что у меня отличные кручёные мячи.

Мы не слишком торопимся на пути к замку. Погода замечательная и по-настоящему рождественская: всё кругом покрыто белым снегом, лучи заходящего солнца (матч очень затянулся, что было главной причиной моей задержки — я отогревалась в душе) заставляли снег красиво искриться.

В холле мы должны были разойтись — общежитие Слизерина находится в подземельях, а мне предстоит подниматься в гриффиндорскую башню. Мы оба устали, и на вежливое предложение Рабастана меня проводить я качаю головой. Пытаюсь сдвинуться с места, и понимаю, что не могу. Басти тоже не двигается. Мы удивлённо переглядываемся, а потом синхронно задираем головы. Над нами, весело покачиваясь, висела веточка омелы. По замку летает примерно десятка два «ловушек», зачарованных какими-то умниками-шутниками с Рэйвенкло. Если двоим не посчастливилось попасть под такую веточку, то они не могли сдвинуться с места, пока не поцелуются. За последние три дня из-за этой шутки было много неловких сцен, впрочем, рождественская атмосфера сказывалась на настроении большинства, так что ссор пока не случалось. Поэтому, наверное, преподаватели ничего и не предпринимали.

Я глубоко вдохнула и подалась к Басти, целуя того в щёку. Чары были хитроумными. Если под них попадали малыши или люди одного пола, достаточно было, чтобы один другого поцеловал в щеку. Особенно забавно было, если под чары попадали двое мальчишек. Девочки реагировали довольно спокойно, а вот парни устраивали целое представление.

Пытаюсь отступить, но ничего не выходит. В щёку не сработало. Чувствую, как лицо начинает гореть. Придётся целовать в губы. Смотрю на Рабастана. Тот пытается выглядеть невозмутимым, но с покрасневшими щеками это довольно тяжело. Он тоже смотрит на меня. Потом всё происходит очень быстро. Рабастан обхватывает моё лицо ладонями и прижимается губами к моим губам. Что-то во мне начинает трепетать при этом прикосновении.

Чувствую, как исчезают опутавшие нас чары. Уверена, Басти тоже заметил, но он всё ещё не отпускает меня. Его руки уже обнимают меня за плечи. Я тоже подаюсь к нему и обнимаю парня вокруг пояса. Несколько мгновений спустя Басти отстраняется, делает небольшой шаг назад, скользя руками с плеч вниз и наконец сжимает мои ладони. Он улыбается, и я тоже.

— Андра, — зовет он меня, а я недоумённо, хотя улыбка не сходит с лица, склоняю голову.

— Почему вдруг Андра?

— Слышал, как отец так тебя называл. Это так… особенно.

Меня разбирает тихий смех.

— Пандора, — выдавливаю я. — Так зовёт меня крестный.

Рабастан неловко мнётся, а я всё смеюсь, и цепляюсь за его ладони уже сама.

— Но мне нравится твой вариант, — неожиданно для себя я произношу эти слова шёпотом, заговорщицки. — Как будто сокращение.

Басти улыбается мне увереннее.

— До завтра? Андра.

— До завтра, Басти.

Он напоследок целует меня в щёку, после чего мы расходимся, не оглядываясь.

Третий курс сразу по окончании Рождественских каникул. Я еду в Хогвартс-экспрессе в одном купе с двумя девочками и мальчиком с моего факультета. Девочки-двойняшки Мэри и Элиза Хитченс, с которыми я делю спальню с первого курса, и наш однокурсник Энтони Спиннет. С девочками я общалась много с самого начала. Ещё на первом курсе, когда шляпа распределила меня не на «семейные» факультеты, то есть не на Слизерин и не на Рэйвенкло, я решила по возможности не цепляться за кузенов и кузин и зарабатывать репутацию на факультете самостоятельно. Близняшки Хитченс были из очень хорошей семьи. Недаром их прабабка была из Блэков. Энтони был из семьи попроще, но тоже чистокровный. Вполне себе неплохая компания, решила я тогда. Особенно учитывая, что по количеству маглокровок и магловоспитанных полукровок Гриффиндор был первым среди четырёх факультетов.

В дверь нашего купе кто-то постучал. Когда Мэри разрешила войти, в образовавшемся проёме показался Рабастан.

— Привет, — улыбнулся он мне. Я тоже улыбнулась. Опять же, сцены с омелой в холле я уже не помнила. Впрочем, в детстве мы дружили, да и в Хоге вполне неплохо общались, хотя близкими друзьями нас уже нельзя было назвать. В общем, я не сильно удивилась его появлению. Видя, что Басти хочет что-то мне сказать, но явно не предназначенное для посторонних ушей, я встаю и выхожу из купе.

Меня немного беспокоит его выжидающий взгляд. Я непонимающе приподнимаю брови.

— Всё в порядке, Андра? — спрашивает он. Я удивляюсь новому, непонятному обращению и ещё больше тому, что Басти берёт меня за руку.

— Что за странное прозвище? — спрашиваю я. Рабастан опешил настолько, что даже выпустил мою руку. Мне отчего-то хочется, чтобы он вернул всё как было, но мои слова явно его задели, хотя мне и непонятно, почему.

— Если тебе не нравится, могла бы сказать сразу, — говорит он. Это звучит так, будто он обращается ко мне в такой манере не в первый раз. Мне становится тревожно, но, кажется, моё смятение Басти понимает как-то по-своему.

— Неважно. Забудь, Прюэтт.

Когда он разворачивается и уходит, я смотрю ему вслед. Ничего не могу понять, но что-то внутри беспокойно ворочается. Мне приходит в голову, что я забыла что-то очень и очень важное. Но, если подумать, если произошло что-то по-настоящему важное, разве могла я начисто об этом забыть.

Додумать не получается. Мешает Уизли.

— Привет, Молли, — я начинаю злиться.

— Что у всех сегодня за прикол такой — звать меня как им вздумается?! — возмущаюсь я. — Дай пройти! — Пытаюсь проскочить мимо рыжего обратно в своё купе, но не выходит. Внезапно Уизли крепко сжимает моё запястье.

— Значит, этому слизняку слизеринскому можно, а мне нет?! — гневно шипит он и вдруг прижимается губами к моим губам. Пытаюсь вырваться. Уизли больно прикусывает мою губу. Со всей силы бью его кулаком в грудь и, кажется, подсознательно усиливаю удар магией, потому что чем ещё объяснить, что Узли отбрасывает от меня метра на три, не меньше. Проще всего нырнуть в купе, но отчего-то я не ощущаю его безопасным. Наверное от того, что там сидят гриффиндорцы, которые, может, и не слишком будут гореть желанием общаться с Уизли, но прогонять, если тот попросится ехать с нами, не станут точно.

Поэтому я предпринимаю попытку к бегству в другой вагон. Всего-то надо найти кого-нибудь из кузенов и попроситься к ним. Не прогонят, это точно, в своё купе мне возвращаться не нужно, я уже в форме, а вещи перенесут домовики.

Первым на пути мне попадается купе, в котором сидит Эван со своими друзьями с Рэйвенкло. Кейдн Мальсибер улыбается, но я вижу, как он задерживается взглядом на моей прокушенной до крови нижней губе. Вопросов юноша не задаёт, не его это дело. Эван старательно скрывает волнение, но я замечаю его обеспокоенность. Впрочем, он тоже молчит. Третий в их компании, точнее третья, Летиция Забини, предлагает мне выпить чаю с мармеладом.

Остаток пути я провожу с ними, а по прибытии в школу пристраиваюсь к капитану нашей сборной по квиддичу. Уизли пока не в команде, хотя уже дважды участвовал в отборе, так что рядом с Джонатаном Вудом мне относительно спокойно. За ужином выясняется, что Уизли попал в Больничное крыло со сломанным ребром. Виновник происшествия не установлен, а я тихо радуюсь, что не увижу его ещё хотя бы пару дней.

Перед тем, как Мариз вновь начинает ментальное воздействие, я поспешно выставлю обе руки в защитном жесте. На третьем курсе, у меня, оказывается, развернулась целая драма в личной жизни, а я даже и не подозревала! Мне нужно несколько минут, хотя бы несколько минут, чтобы принять произошедшее. Эмоций, чувств в этих воспоминаниях слишком много.

— Мел? — пока я рассматриваю пол под своими ногами, ко мне подходит отец.

— Это был Рабастан? — спрашиваю я. Когда отец не отвечает, я задаю вопрос конкретнее: — Это с Рабастаном я подралась на дуэли? — голос срывает под конец фразы, душат слёзы. Как вообще до этого дошло? И почему это был Басти из всех людей?

— Да, — тихо отвечает отец.

Рабастан. Сын моего крёстного. Мой первый друг. Тот, кто, если бы не постоянное вмешательство в мою память безусловно стал бы моей первой любовью. Едва не убил меня на дуэли. Да, я об этом догадывалась. Но всё равно! Не хочу знать, что было дальше! Но имею ли я теперь право не узнать?

— Готова продолжить? — спрашивает Мариз.

Я молча поднимаю голову и твёрдо смотрю ей в глаза.

Мой четвёртый курс. Конец апреля, период активной подготовки к экзаменам. Сижу в библиотеке в компании Энтони. Рядом с нами за столом ещё два свободных места, оставшихся до сих пор не занятыми каким-то чудом. Хотя через несколько минут мне кажется, что это Злой Рок, не иначе.

— Привет, — раздаётся рядом. Я поднимаю голову и вижу перед собой Летицию Забини. Надеюсь увидеть рядом кузена Эвана или хотя бы Мальсибера, но рядом с ней понуро стоит и мечет взглядом молнии в мою сторону (как, впрочем, делал это последние несколько месяцев) Рабастан Лестрейндж.

— Привет, — улыбаюсь я. — Присядете с нами? — Мордред бы побрал моё хорошее воспитание. Представляю Летиции и Рабастану Энтони, потом их ему. Когда все формальности были соблюдены, каждый принимается за свои дела. Летиция объясняет Басти что-то по зельям. Мы с Тони продолжаем корпеть над эссе по Травологии. Профессор дала нам смежные темы, поэтому мы периодически советуемся.

— Ты меня вообще слушаешь? — шёпотом возмущается Летиция. Судя по моим ощущениям, Рабастану некогда: он слишком занят отработкой на мне (не очень успешной, на моё счастье) беспалочковых невербальных чар воспламенения.

Поднимаю взгляд от своей работы и убеждаюсь в собственной правоте. Мне даже дурно немного, потому что я никак не могу понять, почему за эти месяцы наши отношения от дружелюбно-нейтральных скатились до холодно- (хотя скорее горячо) враждебных. Моё непонимание, отчётливо написанное на лице, выводит Рабастана из себя окончательно. Он сгребает все свои вещи в сумку, коротко бросает что-то вроде: «Прости, Лети, сегодня я не соображаю», — и вылетает из библиотеки.

Неожиданно даже для себя я подрываюсь с места следом и бегу за ним, не утруждаясь сбором вещей. В коридорах пустынно, и я радуюсь этому, когда кричу парню вслед:

— Басти, стой! — он останавливается мгновенно. Я быстро нагоняю его.

— Объясни, наконец, что случилось? Что я сделала? — пытаюсь заглянуть ему в лицо, но это непросто, когда вы одного роста. Он наклонил голову, и чёлка полностью скрыла глаза.

— Ты ничего не сделала, Прюэтт, — шёпотом отвечает он. Впрочем, он так упирает на «ничего», что я понимаю, что что-то действительно произошло. Снова возникает подозрительно знакомое ощущение, будто я забыла о чём-то важном.

— Басти, — снова зову я. Голос звучит испуганно, и, пожалуй, именно это заставляет парня поднять голову и посмотреть мне в глаза. Кажется, он понимает, что я вот не понимаю совершенно ничего.

— Андра, — так же тихо, как я, зовёт он. А потом целует меня. Когда его зубы задевают мою нижнюю губу, я испуганно дёргаюсь, сама не зная почему, но он не даёт мне вырваться. Целует теперь очень осторожно, и я успокаиваюсь.

Когда он отстраняется, я сама тянусь к нему. Мы снова целуемся. Воспоминания о случае перед Рождеством почти воскресают в памяти, когда раздаётся голос:

— Молодые люди! — за моей спиной стоит профессор МакГонагал. Воспоминания снова меркнут. Мы с Басти стоим, старательно изображая раскаяние, но нашего виноватого вида моему декану мало. Она ведёт нас к директору. На пути удачно попадается Арман Малфой, которого профессор просит сообщить декану Слизерина, что он нужен в кабинете директора. Арман смотрит на меня и Рабастана, не скрывая удивления. Да уж, странная парочка для совместного посещения кабинета главы школы.

У директора нас распекают на все лады. Преимущественно МакГонагал. Особенно активно она делает упор на нашем юном возрасте. Да ведь не маленькие уже. Басти уже исполнилось пятнадцать, мне уже больше полугода, как исполнилось четырнадцать. Учитывая, что выходить замуж и жениться в семнадцать-восемнадцать в наших кругах считается нормальным (особенно для тех, кто с детства сговорён, а таких примерно половина), когда как не в нашем возрасте случаться первым поцелуям.

Когда появляется профессор Слагхорн, директор явно решает, что слушать своего заместителя и дальше он не хочет.

— Ох, ну будет вам, Минерва. Молодость, это же так прекрасно, — профессор Слагхорн охотно ему поддакивает. Мы с Басти вынуждены ещё минут десять выслушивать умильные восклицания мужчин о том, как хорошо быть молодыми.

Взыскание за неподобающее поведение в общественных местах мы с Рабастаном получаем несерьёзное, десять баллов с каждого. И, кажется, совершенно солидарны, что после такой продолжительной лекции можно было обойтись и без этого. Мы и так получили своё.

Когда под конвоем деканов мы покидаем кабинет директора, выясняется, что уже наступил комендантский час. Мы с Басти даже толком не прощаемся, когда нас разводят в разные стороны.

Начало пятого курса. Первый матч сезона Гриффиндор-Хаффлпаф. Когда Уизли, наш новый вратарь, упускает мяч за мячом, даже то, что наш ловец ловит снитч, не спасает Гриффиндор от проигрыша с разгромным отрывом по очкам «460:160». И почему в тот момент меня не насторожило, что раздражает вовсе не рохля-Уизли, который непонятно, зачем вообще сунулся в сборную, если играть не умеет, а сверкающий белозубой улыбкой Рабастан?!

Добираюсь до Гриффиндорской башни, где собрался почти весь факультет. В таком же подавленном настроении, как и я. Впрочем, Гриффиндор не умеет долго киснуть. Старшекурсники вытаскивают свою заначку сливочного пива и «контрабандное» огневиски. Мы все пьём. Потом включают музыку, и жизнь потихоньку возвращается в привычное русло. В нашей гостиной снова шумно и весело.

Вскоре меня это утомляет. Хочется на воздух, хочется тишины. Хочется подумать, что вообще твориться с моей жизнью.

Выбираюсь из гостиной. До комендантского часа ещё два часа. Решаю прогуляться у Чёрного озера. Мне нужно подышать свежим воздухом. На улице прохладно, но так легко дышится. Стоит золотая осень. Кромка запретного леса будто горит, раскрашенная всеми оттенками красного, жёлтого и оранжевого. Особенно хорошо смотреть на это, когда солнце опускается к горизонту. Так что я выбрала удачное время для прогулки.

— Эй, Молли! — зовёт меня кто-то. Я раздражаюсь, но стоит посмотреть на стремительно бегущего ко мне Уизли, раздражение сходит на нет. И с чего вдруг?

— Привет, Артур.

— Давай, — парень тяжело дышит после бега. — Давай вместе прогуляемся? — предлагает он. Я киваю. Почему бы и нет?

Парень предлагает мне локоть. Это кажется страшно нелепым. У братьев, у кузенов, у того же Лестрейнджа это движение было таким органичным, что ответное — положить руку на согнутый мужской локоть — казалось само собой разумеющимся. У Артура же оно казалось мне нелепым и даже неуместным. Но, чтобы не обижать его, я подхватила его под руку, и мы неспешно двинулись вперёд.

Мы не говорили, и, чем дольше я не смотрела в сторону своего «кавалера», тем больше мне хотелось от него сбежать. Но вот странно, стоило мне посмотреть на Артура, как спешить никуда не хотелось, а хотелось ещё гулять и гулять. Наша идиллия под знаком вопроса продлилась недолго. Разрушает её всё тот же вездесущий Лестрейндж, при взгляде на которого от Артура сбежать захотелось как можно дальше, и вовсе не потому, что взгляд Рабастана буквально прикипел к моей руке, лежащей на сгибе локтя Уизли.

Когда Лестрейндж преграждает нам путь, я отпускаю руку Артура и делаю небольшой шаг в сторону. Как чувствую.

— Чего тебе, Лестрейндж?

Рабастан не отвечает. Мгновенно преодолевает разделяющее нас расстояние и со всей силы ударяет Артура в челюсть, потом в живот и, финальное, по спине. Гриффиндорец падает за землю. Плюётся кровью. Я даже кричать не могу, просто смотрю на развернувшуюся сцену. Рабастан также молча разворачивается и уходит в сторону замка. Уизли хрипит оскорбления, и я радуюсь, что Лестрейндж их не слышит. А то ведь вполне может вернуться и добить.

Помогаю Уизли встать и провожаю до Больничного крыла. Вспышка Рабастана приводит меня в смятение. Я знаю, что что-то не так. С ним, со мной, с нами. Перед сном я клятвенно обещаю себе во всём разобраться. Как жаль, что наутро я ничего обо всём произошедшем не помню…

Воздействие прекратилось. Мариз отступила. Я непонимающе нахмурилась. В ответ на мой хмурый вид Мариз покачала головой.

— Воспоминания о дуэли не были подвержены магической коррекции. Ты забыла их естественным образом — сознание заблокировало травмирующие события то, что к ним привело.

— Но ты же можешь их восстановить? — спрашивает отец.

— Да, милорд. Но не стану.

После секундного молчания она продолжает:

— Не поймите неверно. Операция не то чтобы слишком сложная. Но, учитывая, что сознание мисс подвергалось большому количеству воздействий длительное время — я не берусь предсказать последствия при вмешательстве там, где имеет место собственная ментальная защита. Особенно учитывая склонность мисс к ментальным техникам.

Я киваю. На самом деле я малодушно не хочу вспоминать как всё было. Из записи в дневнике мне не удается полностью восстановить картину произошедшего, но я догадываюсь, что мы с ним на дуэли столкнуться были не должны. Опять это Мордредово проклятье! И то, что я оказалась серьёзно покалечена в результате дуэли, скорее всего произошло из-за него.

— Иди к себе и отдохни, Мел, — распоряжается отец. — Я вызову тебя, когда придёт целитель Элмерс.

Я послушно встаю и ухожу. Не хочется ни о чём думать. Уснуть бы и погрузиться в блаженное «ничто».

Вот это да. Я, оказывается, пропустила всю свою первую историю любви. Не было ни бесконечных волнений перед встречей, ни смущенного отведения взгляда после первого поцелуя, ни договоров о встречах украдкой, ни самих встреч… У меня не было ничего.

Уснуть мне так и не удалось. Когда появляется домовик отца, чтобы отвести меня в кабинет, снова, он обнаруживает меня лежащей на заправленной пастели в том же платье, бесцельно разглядывающей потолок.

Целителя Элмерса я едва слушаю. Он проводит осмотр, что-то беспрестанно говоря отцу. Потом выписывает список рекомендаций. Очень длинный. Отец вызывает Тал и приказывает перенести меня в комнату, принести ужин и помочь подготовиться ко сну.

Оказавшись в своей спальне, я не обращаю ни малейшего внимания на ужин. В этот раз я всё-таки избавляюсь от домашнего платья, в которое я была одета весь день, и ложусь в постель. Сон милосердно забирает меня в объятия.

Вставать с постели следующим утром я не хотела. Родственники, что удивительно, меня тоже не беспокоили. Я бездумно глядела в потолок, а перед глазами мелькали фрагменты воспоминаний. Особенно часто всплывало красивое, но искажённое злостью лицо Рабастана.

На душу давило ещё и то, что встретиться с ним мне предстояло очень скоро. Семейство Лестрейнджей было приглашено к нам на празднование Дня Рождения моих братьев. Если ещё пару дней назад у меня хватало смелости поддаться настроению тетушки и воспринимать предстоящие «смотрины» игриво, то теперь хотелось обрядится во что-нибудь максимально не привлекающее внимание (вроде мантии невыразимца) и держаться от центра событий как можно дальше.

Я прекрасно осознавала, что отсидеться в тёмном уголке мне не светит, но мечтать же никто не запрещал.

Я с силой закусила губу, надеясь отвлечь себя от образа Рабастана чем-то ещё более неприятным. Не вышло. Только ярче вспомнились ощущения от прикосновения его губ к моим губам, его пальцев к моим щекам и ладоням. Желудок неприятно скрутило. Я повернулась на бок, подтянула ноги к груди. Плакать не хотелось, но тошнотворное чувство стыда всё же вырывало из груди всхлипы-стоны.

* * *

Не знаю, как долго я лежала в таком положении. Недорыдания давно затихли, и, хотя что-то по-прежнему сжимало горло и очень хотелось ото всех спрятаться, я поняла, что дальше так себя вести нельзя. «Вчера я приняла решение отвечать за свои поступки, а сегодня снова прячу голову в песок? Ненадолго же хватило моей решимости!» — легче от этих мыслей не становится, но я решаю последовать примеру Скарлетт О’Хара и подумать обо всём этом, когда мне не будет так больно.

Откидываю одеяло в сторону. Встаю с постели и потягиваюсь всем телом. Мышцы неприятно тянет. Решаю, что небольшая зарядка мне не помешает. Неожиданно вспоминается, что на школьных уроках физической культуры наш класс безбожно халтурил примерно с того момента, как мы стали учиться по субботам, то есть класса с седьмого. Но порядок разминки я знала хорошо — не зря же мать преподавала аэробику. Начинаю разминать тело сверху вниз: наклоны головы влево-вправо, вперёд-назад. Круговые движения. Потом плечевой пояс и руки. Вращательные движения вперёд-назад сначала в плечах, потом в локтях и, напоследок, кисти рук. Потом делаю скручивания: ноги на ширине плеч, повороты в пояснице с большой амплитудой. Наклоны туловища. Круговые движения и выписывание восьмёрки тазом. Дальше разминаю ноги по аналогии с руками — вращательными движениями во всех суставах. Когда мышцы немного разогрелись, а кровь ускорила свой бег, я перехожу к нагрузкам. Тоскливо, что здесь нет мобильного телефона. Да даже обычные секундомеры у магов не в чести.

Едва сдерживаю раздражение на саму себя. Я ведьма или кто? Беру с прикроватной тумбочки свою волшебную палочку. Колдую Темпус. Занимаю позицию для планки на локтях. Минута тридцать секунд. Потом сразу планку на вытянутых руках. Её надо держать те же полторы минуты, но меня хватает только секунд на сорок. Дальше боковая планка на локтях. Выдерживаю на каждой руке по минуте. И в завершении — снова на вытянутых руках.

Мышцы стонут, непривычные к такого рода нагрузкам. Делаю тщательную растяжку, в противном случае завтра мне будет совсем плохо. А теперь — в ванную!

После душа чувствую себя почти что другим человеком. Волосы высушиваю специальным заклинанием, и в одном халате возвращаюсь в комнату.

На прикроватной тумбочке замечаю футляр. Наверное, с артефактами, о которых вчера упоминал отец. Открываю. Первое, что бросается в глаза — записка, написанная рукой отца, которая оказывается инструкцией:

«Браслет — определитель ядов. Накладывать еду, брать кубки только той рукой, на которой он надет. При обнаружении чего-либо постороннего нагреется.

Медальон — против проклятий и сглазов. Не снимать даже на время сна.

Серьги — ментальная защита. До праздника не надевай».

Отложив записку, надела медальон и браслет. Медальон мгновенно исчез, лишь чуть-чуть ощущалась цепочка на шее. Браслет, шириной в три сантиметра, плоский, с красивой вязью, среди которой отчётливо угадывались руны, хотя я не была уверена, что смогу прочитать их значение. Достаточно большой. Надевая, опасаюсь, что он мне велик. Но — зря. Он сжимается, плотно, но не причиняя дискомфорт, обхватывая руку. Серьги беру в руки. Красивые. Изящные колечки с тёмными, почти чёрными камнями и вязью рун, едва различимой глазом. Интересно, почему отец сказал надеть их только перед приёмом?

— Тал, — зову домовушку. Та появляется мгновенно.

— Да, хозяйка, — и смотрит вопросительно.

— Принеси мне, пожалуйста, костюм для езды на гиппогрифах, — распоряжаюсь я. — А потом отправляйся к моему отцу и спроси, готов ли он выделить несколько часов для прогулки.

Настроения идти на ферму у меня нет никакого. Как и покидать особняк. Если совсем откровенно, я не хочу выходить даже из собственной спальни. Но я сама вчера предложила отцу вместе полетать.

Домовушка исчезает. Минуту спустя на кровати появляется мой костюм. С удовольствием облачаюсь в не стесняющие движений кожаные штаны и плотную рубашку с круглым воротом. На ноги надеваю лёгкие высокие сапоги. Обычно их делали с утяжелённой подошвой, но я предпочитала избегать жёстких методов понукания. С Яростным они были ни к чему. В довершение ансамбля — кожаная куртка с удлинёнными сзади полами. Разрез на спине начинался примерно на уровне крестца, спереди куртка едва доставала до верхних остей подвздошных костей, так что сидеть в ней было удобно.

Тал снова появляется в комнате, когда я уже сижу перед туалетным столиком и расчёсываю волосы. Она дёргает себя за уши и высоким голоском сообщает, что хозяина нет в особняке. На мой удивлённый взгляд Тал отвечает, что «хозяин отправился с визитом к мастеру Игнатиусу».

— Молодая хозяйка голодна? — когда я согласно киваю, домовушка спрашивает:

— Подать хозяйке в её комнату или она будет есть в столовой?

— В столовой, — подумав с минуту, решаюсь я.

Тал исчезает с лёгким хлопком.

Беру в руки волшебную палочку и творю чары, собирая волосы в изящную и очень практичную, особенно для полётов, прическу: тёмно-рыжие пряди короной заплетаются вдоль линии лба, потом основная масса закручивается в пучок и, как финальный штрих, его опоясывает аккуратная косичка.

Покидаю спальню, прохожу по примыкающей к ней небольшой гостиной и направляюсь в столовую. Мне всегда нравилось гулять по семейному особняку. В нём чувствовалась память о живших и колдовавших здесь предках. И на всём — шторах, гобеленах, столиках, картинах, вазах — чувствовался след предыдущих поколений.

На подходе к столовой слышу голоса, доносящиеся из-за приоткрытой двери. Братья о чём-то негромко, но увлечённо говорят. Обед, кажется, ещё не скоро. И что они здесь делают?

Как только я проскальзываю в двери, братья замолкают.

— Доброе утро, Гидеон, Фабиан, — здороваюсь я, стараясь не выглядеть слишком удивлённой.

— Утро?.. — ухмыляется младший близнец. Гидеон цыкает в ответ на это и улыбается мне.

— Доброе, малыш.

Сажусь на своё обычное место на противоположной от братьев стороне стола. Напротив меня уже сервировано для завтрака, Фабс с Гидом же пили кофе. Странно, почему здесь, а не в гостиной? Передо мной появляется небольшая порция овсянки со свежими персиками, яичница с беконом, пара румяных тостов, стакан и целый графин яблочного сока. Принимаюсь завтракать, хотя повисшая в комнате тишина немного напрягает.

С завтраком расправляюсь быстро. Когда это происходит, передо мной появляются два флакона с зельями. А вот и плоды осмотра целителя. Опустошаю фиалы. По телу распространяется тепло. Смотрю на братьев. Те, кажется, наблюдают за каждым моим движением. «Странное время для посиделок в столовой», — снова думаю я. Не иначе, братья меня поджидали. По спине пробегает неприятный холодок.

— Отец нам ничего толком не сказал, — неожиданно нарушает молчание Фабиан, — кроме того, что все закладки уничтожили, воспоминания разблокировали и серьезных проблем со здоровьем не обнаружили.

— Не хочешь ни о чем рассказывать, мы настаивать не будем, — сказал мне Гидеон. — Только ответь, справишься?

Я благодарно улыбнулась. Говорить обо всей этой истории не хотелось. Хотя бы потому, что вспоминать про Рабастана до самого приёма я собираюсь как можно реже.

— Жить буду, — пообещала я братьям. — И даже радоваться.

Ещё пару минут после этого сидели в молчании. Потом заговорили о каких-то мелочах. Братья рассказывали всякие смешные истории. Сначала школьные, потом из времён своей учебы в Румынии, после из путешествия. Заговорщицки переглянувшись, вручили мне стопку писем. В ответ на мой недоуменный взгляд, Гидеон пояснил:

— Надеялись, тебе когда-нибудь захочется их прочесть.

Я растроганно улыбаюсь. Приятно было осознавать, что братья вспоминали обо мне даже в то время, когда в наших отношениях был серьезный разлад.

Из столовой уходила с чувством, что я не одна. Было очень страшно осознавать, как близко я была от того, чтобы лишиться поддержки семьи окончательно. Что мне стоило со всеми зельями и прочей гадостью сбежать из дома следующим летом? А что, мне уже исполнится семнадцать. Но теперь всё будет хорошо. Я не подведу свою семью, а они не оставят меня.

Почти бегом, но не в попытке отчего-то убежать, а просто от нетерпения, добралась до домашней точки-портала. И тут же переместилась на ферму.

* * *

Работников было немного. Они здоровались со мной. Я, даже если кого и знала, всем одинаково кивала и немного нервно улыбалась, спеша как можно скорее добраться до стойла Яростного.

Сегодня мы обошлись уже без всех длительных ритуалов. Гиппогриф, кажется, был мне рад. Я вывела его на улицу, оседлала. Он будто чувствовал моё возбуждённое состояние. Несколько кругов прошли по земле в специально отведённом для этого пространстве, как и в прошлый раз. А потом взмыли в небо.

Сегодня мы поднялись значительно выше. Воздушные потоки перемещались здесь с совершенно другой скоростью. Чтобы не выпасть из седла, я всем телом прижалась к гиппогрифу. Потом закрыла глаза, отдавая себя на милость стихии и инстинктам Яростного.

А потом я заговорила. Ветер уносил мои слова прежде, чем я успевала их расслышать. Но именно это мне и нужно было. Я и без того знала каждое слово, потому что до того момента, когда бушующие потоки воздуха вырывали его из моего рта, оно проходило через всю меня. Мне думалось, как здорово было бы также рассказать всё Рабастану. Чтобы даже я не слышала, только он. Или чтобы ветер сейчас унёс мои слова прямо к нему, чтобы он все-все узнал о том, что я чувствую.

Когда слова иссякают, чуткий гиппогриф опускает нас ниже. Ветер здесь уже не такой сильный, мне не нужно сидеть, плотно прижавшись, но положения я все равно не меняю. В бушующем ли вихре, в легком ли бризе — я одинаково доверяю Яростному в любых обстоятельствах.

Кажется, мерное покачивание меня усыпляет. Я осознаю, что прямо сейчас сижу в седле своего гиппогрифа, и в то же время ощущаю себя ветром. Тем самым, что унёс мои слова. Я кружусь высоко над землей, пока не замечаю распахнутое окно. Опускаюсь к нему, зная, что там тот, кто мне нужен. Вижу знакомые каштановые волосы, красивое лицо. Убираю бестелесным прикосновением мешающие рассматривать его лицо пряди. Наклоняюсь (хотя я не могу наклониться, ведь я — ветер) и шепчу ему на ухо все свои горести. Я прошу прощения, потому что могу сделать это только так, украдкой. Он все ещё спит. Спит, но слушает. И он слышит.

Когда он просыпается, пытается поймать меня и рассмотреть, пальцы хватают пустоту, глаза видят привычное убранство комнаты. А меня нет, я лишь ветер. Мое дело сделано, и я могу возвращаться.

Просыпаюсь я ровно в тот момент, когда лапы гиппогрифа касаются земли. Выпрямляюсь в седле, сонно тру глаза руками — я так и не надела перчатки, как не стала надевать на гиппогрифа уздечку. Мы довольно далеко от «конюшни» и Яростный идёт очень медленно.

— Спасибо, мой хороший, — шепчу я ласково, гладя его шею. — Знаешь, мне такой чудный сон приснился, будто я стала ветром и, — я хихикнула и прижалась к шее зверя, будто боясь, что нас подслушают, — увидела его. Басти.

* * *

В поместье я вернулась относительно рано — всего-то к пятичасовому чаепитию*. Отца не было, зато в малой гостиной обнаружилась тётя Мюриэль в компании дамы, такого же благородного вида, что и сама тётушка.

— Крестная! — восклицаю я радостно.

— Здравствуй, Мелинда, — улыбается мне леди Вальбурга. — Как приятно, что ты снова мне радуешься, а не проклинаешь, на чем свет стоит.

Радость немножко утихает. Да, гадостей я ей наговорила — упаси Мерлин. И откуда в этой женщине столько терпения? С трудом верится, что она могла выжечь имя Сириуса с фамильного гобелена и исключить из Рода. Нрав у неё, конечно, крутой, как и у всех Блэков, но не до такой же степени.

— И что за выражение на лице, — укоряет леди Вальбурга. — Ты совсем не владеешь своими эмоциями.

Я грустно улыбаюсь и смотрю на тётушек. Облегчения после полёта на Яростном как не бывало. Да, семья простила. Хотя я ещё не знаю, как отреагировали дядя Игнатиус и тётя Лукреция на новости. Но с ними я общалась мало, с Патрицией в Хогвартсе не ругалась. Они, пожалуй, меньше остальных прониклись ситуацией.

— С этого и начнём, — сказала крёстная. Я непонимающе нахмурилась.

— С твоего умения владеть собой, — пояснила она. — А то это сущее безобразие.

— Переодевайся, дорогая, и возвращайся сюда, — распорядилась тётушка Мюриэль. — Начнём наши занятия.

* * *

Много времени мне не потребовалось. В гостиную я спустилась в лёгком домашнем платье, решив, что такая одежда в глазах тётушек будет предпочтительнее брюк и рубашки. Мне было очень любопытно, каким именно образом леди Вальбурга собирается учиться меня «владеть собой». Ответ оказался прост — окклюменция.

— Тебе надо научиться защищать своё сознание. Лучше всего для этого подходят окклюменционные щиты. Они, кроме всего прочего, помогут тебе отсеивать нежелательные для показательного проявления эмоции, сделав лицо более беспристрастным, — так напутствовала меня леди Вальбурга.

Признаться честно, в тот момент я, не сдержав любопытства, задала вопрос, волновавший меня некоторое время. Конкретно, была ли вся причина того, что братья легко улавливают моё состояние, в том, что у меня всё буквально на лице написано. Ответ оказался, пожалуй, неожиданным:

— Твои старшие братья, Мели, эмпаты. Надеюсь, ты знаешь, что значит этот термин? — я кивнула. — Они очень чутко реагируют на человеческие эмоции, эмоции животных и даже эмоциональный след, остающийся на вещах. Конечно, окклюменцией они владеют прекрасно и способны блокировать любые эмоции извне. Но, на мой взгляд, нет ничего удивительного, что они используют эту способность при общении с людьми и, в частности, с тобой.

Я понимающе кивнула. Да, неплохо уметь чувствовать эмоции собеседника. Хотя мысль о том, что братья намеренно считывали меня, немного злила, поставив себя на их место, я вынуждена была признать, что порой не пользоваться этим своим даром они просто не могли.

Потом задумалась, насколько хороши должны быть братья в защите разума. Фабиан и Гидеон были неплохими боевыми магами. Насколько же прочными должны быть окклюменционные щиты, чтобы в схватке не быть захваченными эмоциями противника? Фабиан ещё изучал целительство. (В большей степени именно теорией и практикой в диагностирующих, обезболивающих, перевязочных и прочих полезных при работе с опасной когтистой живностью чарах мы занимались. Плюс он прогнал меня по базовым зельям для аптечки: из чего и как приготовлены, для чего используются, что с чем комбинировать категорически запрещено и почему).

Говоря откровенно, окклюменционные щиты оказались не так просты в построении, как в описании. Признаюсь, что сначала я понятия не имела, как подступиться к этой технике. Каждый маг выбирал тактику выстраивания щитов по собственному усмотрению. Кто-то возводил в своём сознании стену, кто-то такую же стену прикрывал слоем поверхностных мыслей. У кого-то блок принимал вид организованного (или наоборот хаотичного) пространство. И всё ограничивалось лишь собственной фантазией мага.

К концу третьей недели наших занятий (я, кстати, успела понять, почему отец и запретил мне надевать серьги до праздника — чтобы не мешать миссис Блэк проверять меня, когда той вздумается) я более-менее укрепила своё сознание.

И даже, на мой скромный взгляд, сделала это с фантазией. Стена из серого камня, как тот, из которого был выстроен семейный особняк. Взяв за основу идею «Мой дом — моя крепость», я сделала единственным возможным местом для «прорыва» в сознание дверь. Большая, двустворчатая из железного дерева (оно плохо горит). Если кому-то, кто решит пошариться в моей голове, удастся проникнуть за дверь, он окажется в большом и мрачном помещении — негативной версии холла в нашем доме. Мне показалось неплохой тактикой (учитывая, что я защищаюсь от конкретного человека) собрать в первом слое «плохие» версии членов семьи. Вроде поверхностных мыслей о родных: поучающая на крикливых нотках (спасибо памяти о киношной Молли) тётя Мэриэль, безразличный ко всему отец, кривляющиеся братья. Иногда здесь же мелькали ребята из школы (предусмотрительно, только слизеринцы) так же в своих «негативных» ипостасях. Такие, какими описывала их я в своих дневниках: с заносчиво вздёрнутыми подбородками, презрительно прищуренными глазами, мерзкими ухмылочками. Комната давила всем — звуками, атмосферой, приглушённым светом. Всё говорило о том, что дома мне плохо. В конце холла светилась лучами солнца небольшая стеклянная дверь — за ней был маленький садик. И вот в нём уже были образы повеселее: мои подруги с Гриффиндора, Энтони. И Артур. Я долго не могла решиться на это, но, собрав все свои моральные силы, состряпала образ стеснительного краснеющего, чуть глуповато улыбающегося Уизли.

Между стеной и «холлом» я научилась вставлять слой совсем уже поверхностных мыслей, вроде визуализированного чувства голода, воплощавшегося в виде тарелки с чем-нибудь вкусным, или стопки конспектов, или горы учебников и так далее.

Сад плавно перетекал в следующий барьер — лабиринт из кустарников. Идея о нём пришла мне, когда я вспомнила о финальном испытании Турнира Трёх волшебников, во время которого погиб Седрик Диггори и был воскрешён Волдеморт. Перед тем как переместиться на злополучное кладбище, ребята должны были пройти лабиринт, населённый всякими опасными растениями и существами. Так и мой лабиринт был наполнен ловушками.

Контуры лабиринта были расплывчатыми и скрывались в тумане. За его пеленой был мой финальный оплот — библиотека. Одним из распространённых видов организации сознания у магов была картотека. Скорее всего, добравшись до этого места, дальше лезть уже не станут (это и так уже отнюдь не поверхностное считывание), но библиотека тоже была не более чем отвлекающим манёвром. В ней, под обложками разных цветов и материалов, были спрятаны настоящие-ложные воспоминания. Ближе всего ко входу те, что связаны с летними каникулами. Принцип правдиво-лживых воспоминаний заключался в том, чтобы, оставляя общий вид воспоминания неизменным, заменять в нём детали. Так, я заменила полёты на гиппогрифе полётами на метле: ощущения, одежда, то, что я видела, подвергалось логическому корректированию в основе своей оставалось неизменным. Пришлось основательно поработать над воспоминаниями, связанными с родными. В итоге решилось тем, что я «затирала» большую их часть, вставляя старые воспоминания о собственных криках, иногда швырянии предметов и побегах в собственные комнаты.

* * *

Три недели, предшествовавшие моему скромному успеху (леди Вальбурга, после очередной проверки моих щитов на прочность довольно улыбнулась и кивнула) проходили по чёткому расписанию. Я вставала, умывалась и спускалась на завтрак, на котором, как и на ужине, обычно присутствовали я, братья, отец и тётушка. Все домочадцы, проще говоря. Потом каждый уходил заниматься своими делами. Чем были заняты мужчины, мне никто так и не говорил. Тётушка же была занята управлением поместья, хотя некоторую часть дел теперь поручала и мне.

К обеду я возвращалась домой, а тётя откладывала свои бумаги, или тоже возвращалась откуда-нибудь (обычно все покупки поручались эльфам, но некоторые тётушка контролировала лично. Или могла встречаться с подругами). Мы вместе обедали, иногда к нам присоединялась леди Блэк, и тогда женщины устраивали мне небольшие проверки на знание этикета. Потом мы приступали к окклюменции. Шаг за шагом я выстраивала в голове образы своих щитов: они обрастали всё большим числом деталей, становились всё прочнее и, что самое главное, привычнее.

После окклюменции мы занимались танцами (для которых пришлось подключить братьев) и музицированием. Когда, после пятичасового чая, тётушка Вэл нас покидала, начинались занятия политикой Рода. В частности, много времени мы уделяли «математике», как я называла это про себя. В ней я не слишком преуспевала. Цифры часто путались, хотя мне казалось, что я считала всё верно. Я даже перепроверяла ответ несколько раз. Но когда возвращалась к этому же листу спустя полчаса, вполне могло оказаться, что я где-то ошиблась.

Мои видения-сновидения продолжали появляться, хотя и не каждую ночь. Днём я тоже погружалась в них нечасто, и почти все они не имели никакого отношения к «будущему» этой жизни. Всё это были воспоминания о другом мире/времени, которые, впрочем, не задерживались у меня в голове надолго и никакой особой роли не играли.

Например, когда я впервые села за рояль, то отчётливо вспомнила, как хотела в детстве пойти в музыкальную школу, но родители не смогли себе этого позволить. Единственное музыкальное моё увлечение во времена учёбы в среднеобразовательной — хор. Так что пела я неплохо. А в более старшем возрасте я накопила на очень качественный синтезатор, на котором научилась играть сначала простые гаммы, потом небольшие пьески и даже кое-какие современные песни.

Когда разучивали вальс, я поняла, что помню движения со времён начальной школы, когда у нас были уроки танцев. Моим бессменным партнёром был лучший друг Женька, с которым мы даже выступали сначала на школьном, потом на районном и даже на городском этапе конкурса по бальным танцам. Класса до седьмого мы упорно держались в десятке лучших, а потом бросили: Женька всерьёз занялся лёгкой атлетикой, а мне полюбилось айкидо.

И ещё множество таких же мелких, даже не воспоминаний, а вспышек понимания.

* * *

На второй неделе с момента приезда отца, нам наконец удалось выбраться к гиппогрифам вдвоём. Мы почти не общались всё это время. Встречались только за завтраками и ужинами. Я рассказывала, как проходят занятия под аккомпанемент из комментариев братьев и тётушки. Отец сдержанно кивал и скупо улыбался.

Возвращаясь к вопросу о моих видениях, я решила рассказать всё отцу примерно к концу первой недели по его возвращению. Воплотить её в жизнь, однако, оказалось непросто. И по вполне объективным причинам. В большинстве случаев, потому что после ужина отец всегда сразу отправлялся к себе и вид имел до того уставший, что беспокоить его у меня не хватало решимости, либо, если у меня появлялось немного свободного времени, отца попросту не оказывалось дома. Можно было, конечно, поговорить для начала с братьями или тётей Мюриэль, но почему-то казалось важным рассказать в первую очередь отцу.

Я уже почти рискнула начать, но отец меня опередил:

— Леди Вальбурга сказала, что ты очень преуспела в работе с окклюменционным щитами, милая.

Я улыбнулась, вспоминая завуалированную похвалу тётушки Вэл. Хотя блоки мои были далеки от совершенства, мне удалось не пустить леди Блэк глубоко в своё сознание. Я даже вытолкнула её, хотя на это и ушло очень много сил и сделано это было «топорно».

— Кажется, она мной довольна, — легко сказала я. По крайней мере, в тот раз не только у меня голова болела после очередной проверки.

Отец кивнул с серьёзным видом.

— Я рад.

Я прекрасно понимала, почему он завёл разговор именно об этом. Тётушка Мюриэль рассказывала, что отец всерьёз задумался над переводом меня на домашнее обучение. Перспектива не казалась мне такой уже печальной. Это позволило бы избежать лицезрения Артура Уизли в непосредственной близости от моей скромной персоны.

— Я говорил с твоим крёстным, — начал отец. Я непонимающе нахмурилась, а потом…

— Крёстный! — восклицаю я весело. Мужчина поворачивается ко мне, отвлекаясь от беседы с моим отцом, и протягивает ко мне руки. Несусь вниз по лестнице. У подножия он подхватывает меня и поднимает на вытянутых руках, а потом пристраивает на сгибе локтя.

— Я тоже рад тебя видеть, крестница, — улыбается мне лорд Рэдмонд Лестрейндж.

— Мелинда, — недовольно протягивает отец. Я смотрю на него. Хотя он хмурит брови, глаза его смеются, поэтому я только обнимаю крёстного за шею.

С трудом отталкиваю всё новые и новые воспоминания. Чуть позже. Я обязательно подумаю о них, но позже.

— И о чём вы беседовали с лордом Лестрейнджем? — тихо спрашиваю я.

Если отец и удивлён моей манерой, он не показывает этого.

— О тебе. Точнее, о твоих отношениях с Рабастаном, — слова отца заставили меня побледнеть. «Ужас, теперь и крёстный…» — Оказалось, Рэд был в таком же неведении, что и я. Признаться, мы заподозрили неладное и здесь, ведь, несмотря ни на что, его сын с детства относился к тебе очень внимательно. Твой крёстный вызвал Рабастана на разговор, — я поёжилась. В каких красках Басти описал мой стервозный характер, знать совсем не хотелось.

Отец очень внимательно следил за выражением на моём лице. Впрочем, уроки леди Вальбурги были по-настоящему действенными, так что много он не увидел. Лёгкая бледность, не более того.

— Рабастан сказал только, что ты вела себя несколько необычно по отношению к нему, а в остальном в школе всё было довольно спокойно, — снова заговорил отец. — Когда же он услышал про стирание памяти, пришёл в настоящий ужас.

Я вскинула голову, смотря отцу в глаза.

— Рабастан сидел перед нами и всё бормотал, что должен был, конечно, сразу, только заподозрив неладное, сказать отцу. Мальчик был ужасно подавлен, — сердце предательски сжалось.

Басти ни в чём не виноват. Разве мог он догадаться о причинах? Нет. Я виновата, никто больше. Не носила амулеты, не участвовала в ритуалах, даже отказывалась от осмотра семейного целителя, который случался по меньшей мере раз в год в профилактических целях.

— Я бы хотел попросить тебя, Мелинда, помириться с ним, — сказал отец твёрдо. — Я и твой крёстный считаем, что это нужно вам обоим. Кроме того, — тут его лицо ожесточилось, — меня совершенно не устраивает ситуация с этим Предателем крови Уизли.

Я повела плечами. Меня тоже не устраивает, только вот что делать?

— Будь моя воля, я или один из твоих братьев попросту вызвали бы на дуэль этого… — отец тактично не закончил, но оскорбление буквально повисло в воздухе. — Но он ещё несовершеннолетний. Поэтому я и обратился к твоему крёстному.

У меня закралось нехорошее подозрение насчёт того, о чём отец мог просить крёстного, учитывая произошедший тогда же разговор с Рабастаном.

— Рабастан будет присматривать за тобой в школе, а чтобы его внимание не казалось неприличным, на балу в честь Дня Рождения твоих братьев он попросит официального разрешения ухаживать за тобой.

Кажется, все уроки окклюменцией пошли насмарку. Я буквально чувствовала, как выстроенные щиты рушатся под лавиной эмоций. «Басти сделает что?!» — мысленно вскричала я. Это же… просто ужасно. Нет, мы давно знакомы, в детстве мы дружили и очень близко. Потом, правда, наши отношения стали гораздо прохладнее… А потом и вовсе началась вся эта история любви, которую попросту стёрли из моей памяти, из-за чего мы с Рабастаном дошли до того, что устроили дуэль. Теперь же отец рассказал ему, как всё происходило с моей стороны. Возможно, Басти и не зол на меня больше, но это ведь не значит, что он чувствует ко мне хоть что-то. Может, жалость, понимание, но я очень сомневаюсь, что хоть капля от прежней симпатии и, может, влюблённости, у него ко мне осталась.

Великий Мерлин! Если юноша официально, да ещё на торжественном мероприятии большого масштаба, просит разрешения ухаживать за девушкой у её отца, это почти в ста процентах случаев означает скорую помолвку! Это ведь нечестно. Ладно я, после всех моих прегрешений я уже решила, что соглашусь на любую участь, но Рабастан чем это заслужил? Ему меня навязали! И не кто-нибудь, а его же собственный отец вместе с моим. Как тут откажешь, приказы Главы Рода не обсуждаются.

— Отец, — начинаю я, но лорд Прюэтт меня перебивает.

— Догадываюсь, что ты хочешь сказать, Мелисандра, но это не обсуждается.

И всё.

* * *

Вечером того же дня я впервые берусь за свой дневник. Вполне достойно выдержав все дневные и вечерние мероприятия, я рано ушла с ужина. Вообще-то это не поощрялось, но отец отпустил меня, смотря при этом почти ласково. Он всё-таки был моим отцом, а не только лордом и Главой Рода, и понимал мои метания не так плохо, как хотелось возомнить на волне подросткового максимализма. Для него не было тайной, что причина моих столь сильных переживаний отнюдь не собственная участь, а то, как это отразится на невольном соучастнике произошедшего, на Басти. Поэтому, наверное, я и заслужила долю снисхождения — я не была эгоистична в своей грусти.

Перо в руках чуть подрагивало, когда я занесла его над чистым листом нового блокнота. Все старые, несмотря на то что последний ещё и на половину заполнен не был, я перевязала и убрала подальше.

«18 июля 1966»

Я вывела дату, но на этом творческий порыв закончился. Мысли разбегались, я никак не могла оформить их в предложения. Хотелось возмущаться поступком отца и крёстного, хотелось жалеть себя и ещё больше — жалеть Басти.

Стоило вспомнить о крёстном, перед глазами резко потемнело.

— Как она себя чувствует, Аден? — приятный мужской голос шёпотом обращается к отцу. В ушах шумит и я с трудом различаю, что говорят взрослые.

— Становится только хуже, — тихо говорит отец, и я чувствую, как сухая тёплая рука ложится на мой лоб, гладит по волосам. — Целитель Элмерс говорит, что дело не в физическом здоровье. Ядро формируется неправильно, но причину он не понимает.

— Тогда затягивать с ритуалом нельзя, — говорит незнакомец.

— Она может не выдержать, — выдыхает отец сквозь сжатые зубы. Никогда больше в своей жизни я не слышала, чтобы папа говорил таким тоном. Беспомощность и безысходность казались мучительнее, чем жар, окутывающий тело.

— Но это шанс, — твёрдо возражает собеседник отца. — Если не рискнёшь, не будет даже этого.

Просыпаюсь на чём-то тёплом, но жёстком. Глаза открываются неохотно, но лежать слишком неудобно, чтобы и дальше с этим мириться. Сажусь и осматриваюсь. Подземелье. Сухое, тёплое, приятно-тёмное, но это именно подземелье. Догадываюсь, что это Ритуальный зал. Меня ещё не приводили сюда — я была слишком маленькой и включать меня даже в сезонные ритуалы было рано. Обычно это делали не раньше семи.

— Мелинда? — оборачиваюсь на голос. Мужчина мне не знаком. Кажется. Тяжело ворочаются в голове воспоминания: этот же мужчина говорил с отцом в моей комнате, я точно узнала голос. Этот мужчина нёс меня на руках в Ритуальный зал, его руки сжимали мою ладонь на протяжении всего того времени, что родные на распев читали заклинания.

Пока я думаю, мужчина подходит ко мне и присаживается перед алтарём, на котором я сижу, на корточки. Мы долго смотрим друг на друга. Потом я протягиваю обе руки к нему, интуитивно понимая, что он теперь — тоже моя семья, как мама, папа и братья. Мужчина выпрямляется и поднимает меня на руки. Мы покидаем Ритуальный зал.

Долго идём по лестнице вверх, потом оказываемся в смутно знакомом мне коридоре. Впрочем, из-за цветовой гаммы, одинаковой во всех проходных помещениях поместья, я вполне могу заблуждаться.

В малой гостиной нас уже ждут. Родители тут же бросаются к нам, мама забирает меня у мужчины. Глаза у неё наполняются слезами, и она тут же прижимает меня к своей груди.

— Мел, Мели, доченька, хорошая моя, — шепчет мама, беспорядочно целуя меня в макушку. Отец тоже не остаётся в стороне. Я чувствую его большую ладонь на своей спине. Мне страшно, потому что мама не успокаивается и всё плачет и плачет. Я тоже начинаю плакать, громко всхлипывая и пытаясь утереть слёзы руками.

Кажется, кто-то пытается забрать меня из рук матери, и я охотно тянусь к этому человеку, потому что от него веет спокойствием, но мама не отпускает меня, и я плачу сильнее прежнего.

— Отдай мне ребёнка, — тихо говорит мужчина, который принёс меня сюда, — ты только пугаешь её, а это вредно.

Наконец, мама выпускает меня из объятий. С рук забравшего меня мужчины я смотрю, как папа успокаивает маму, сажает её в кресло, а моя тётя наливает ей что-то в бокал и приказывает выпить. Отец как-то недовольно смотрит на свою сестру, но молчит, потому что это что-то действительно помогает маме успокоиться.

Поднимаю взгляд на держащего меня мага. Он улыбается мне.

— Всё хорошо, — тихо говорит он.

Смысл произошедшего мне открывают позднее. Примерно года через три. В тот же день мне только говорят, что незнакомый, но на подсознательном уровне воспринимаемый как свой, мужчина — лорд Рэдмонд Лестрейндж, мой крёстный. Это слово меня тогда не удивляет, ведь у меня была уже крёстная — тётя Вэл. Лорд Лестрейндж всё время ласково мне улыбается и разрешает обращаться к нему «дядя Рэд» или «крёстный».

Даже если бы крестники, благодаря магии ритуала, не проникались бы тёплыми доверительными чувствами к своим крёстным родителям, я бы непременно полюбила бы Рэдмонда Лестрейнджа. Просто потому, что не любить этого спокойного, вечно улыбающегося мужчину было нельзя. Его безмятежное, с всегда чуть приподнятыми уголками губ, лицо вызывало безусловное доверие. Мягкий голос — очаровывал.

Хотя спустя время я и поняла, что он далеко не всегда бывает таким и далеко не со всеми, даже сейчас я вспоминаю о нём в первую очередь как о самом спокойном и ласковом человеке из всей моей семьи.

Интересно, почему он до сих пор ни разу не навестил меня?

Дневник, в котором кроме даты, ничего так больше и не появилось, я захлопываю. Закрываю чернильницу, убираю перо, предварительно заклинанием очистив его от чернил, чтобы не испортить, и отправляюсь спать.

* * *

Ещё пару дней спустя приходит очередная неприятная новость. Этим летом они просто сыплются на мою голову одна за другой. К счастью, в этот раз она не любовного характера. Пришли результаты СОВ.

Училась я в школе довольно неплохо. По большинству из выбранных предметов оценки уверенно лавировали с Превосходно на Выше ожидаемого и обратно. Сложности, а с ними и менее высокие баллы, были у меня с Трансфигурацией, как, впрочем, почти у всей моей семьи, ЗОТИ* (редко когда я получала за практику больше Удовлетворительно) и, как не странно, УЗМС**. Причина последнего была в том, что на третьем курсе, когда мы только начали изучать этот предмет, я во всеуслышание возмутилась подходом к гиппогрифам. Несмотря на то, что летом перед этим курсом у меня возникли проблемы с моим Яростным, такое перевирание прописных, в моём понимании, истин возмутило меня до глубины души. С тех пор профессор Кеттлберн мне житья не давал, так как выскочек никто не любит.

Сразу после завтрака, отец протянул мне конверт с печатью Министерства. Ещё не распечатанный. Я вскрыла его, не ожидая особой подставы. И зря.

Оценки были плохими, только что ни одного Тролля. Единственное Выше Ожидаемого по Чарам. Лицо запылало. Было обидно почти до слёз, потому что я не сомневалась, что должна была написать экзамены значительно лучше. Честное слово, был лишь один предмет, по которому у меня могло быть на экзамене максимум Удовлетворительно, это Трансфигурация, на которой я почти провалила практику. Даже ЗОТИ (повезло с темой, на практику мне выпали щиты) я должна была хорошо сдать.

Убито протянула табель отцу. Больше всего хотелось прямо сейчас спалить этот позорный лист пергамента. Отец просмотрел оценки спокойно. Я, признаться, ждала бурю. Однако заговорил папа таким тоном, что заподозрить его в том, что он зол, не могла даже я.

— Ты наверняка знаешь, Мелинда, что родителям ежемесячно отправляют табель успеваемости студентов, — я кивнула. Дни после отправки табелей всегда узнавались безошибочно по необычайному количеству писем из дома, присылаемых большинству студентов.

— Я осведомлён об уровне твоей успеваемости и, кроме того, не допускаю мысль, что всё оценки ты получила по воле случая, если позволишь так выразиться, — судя по интонации, отец намекал на списывание и другие подобные уловки, — поэтому сейчас подумай как следует, почему неглупая, не отлынивающая от занятий девушка могла написать экзамены так плохо.

Хотя параноидальная идея видеть во всём тайный умысел ещё не успела укорениться в моей голове, в словах отца мне виделось здравое зерно. Или же очень хотелось оправдаться в собственных глазах.

На самом деле, я очень смутно помню экзамены. Хорошо отпечаталась только практическая часть, но как писала теорию… Это вспоминалось с трудом. Голова болела, мне было сложно сосредоточиться на вопросах, я по несколько раз подряд перечитывала один и тот же, прежде чем улавливала смысл. Буквы то и дело разбегались и становились полностью лишёнными смысла. И так на каждом экзамене. Относительно неплохо я чувствовала себя только на Чарах. По ним у меня, кстати, самый высокий балл.

Какие последствия имели для меня плохо сданные СОВ? В принципе, в плане дальнейшего обучения в Хогвартсе ничего катастрофического. Спокойно смогу продолжать изучать Зелья, наконец откажусь от Трансфигурации. Думаю, учитывая, как мало студентов выбирает этот предмет на старших курсах, смогу продолжить заниматься УЗМС, которые в списке предметов мне только и нужны, чтобы допуститься до ТРИТОНов. Чары, Древние Руны, Нумерология, ЗОТИ (от последнего я бы тоже отказалась, но отец не оценит такой порыв) — всё это я вполне смогу изучать и дальше, даже несмотря на плохие оценки.

Но если задуматься о более отдаленных перспективах… СОВ — министерские экзамены. Они закладывают фундамент восприятия тебя в главном месте трудоустройства выпускников Хогвартса. Плохо сданные первые экзамены равнялись плохому первому впечатлению. Значит, даже при блестяще написанных ТРИТОНах, предпочтение отдадут студентам-средничкам — стабильным.

Вспомнилось, что Молли Уизли (я принципиально не допускала говорить об этом персонаже как о будущей себе) нигде не работала. Вся её жизнь вертелась вокруг семьи. И не то чтобы это плохо. Быть хозяйкой дома — это прекрасно. Вот только справлялась она так себе. И не предпринимала попыток что-то изменить. Даже жёны лордов в тяжёлые с финансовой точки зрения времена не считали зазорным работать. Да, не в открытую, пользуясь псевдонимами они варили зелья, снимали сглазы, порчу и проклятья с вещей по заказу, накладывали всё то же самое, продавали выращенные самостоятельно волшебные растения и так далее. Варианты ограничивались лишь собственной фантазией и способностями в той или иной области.

Молли Уизли не делала ничего из вышеперечисленного. По крайней мере, на это даже не намекалось за все семь книг.

Наконец собравшись с мыслями, я серьёзно взглянула на Главу Рода.

— Какие выводы ты сделала? — спокойно спросил он.

— Затруднений с дальнейшим обучением в школе у меня не возникнет. В конце концов, неплохо знающие меня преподаватели могут списать мою неудачу на экзаменах на волнение или плохое самочувствие. Но зато для меня максимально усложнилась процедура трудоустройства в Министерство Магии. Учитывая настойчивые попытки свести меня с Уизли, — на этих словах все члены семьи одинаково скривились, — имеем, что меня хотят сделать несамостоятельной, полностью зависимой от гипотетического мужа.

Когда я закончила, отец посмотрел на меня одобрительно. Конечно, к последнему выводу, не имея представления о том, какой могла бы стать моя жизнь спустя лет двадцать, я бы не пришла самостоятельно, но с имеющимися знаниями картина вырисовывалась ясная и печальная.

— Не думаю, что тебе стоит сильно расстраиваться из-за экзаменов, — тихо сказал Гидеон. Я посмотрела на него, краем глаза заметив выжидающий взгляд отца, направленный на Наследника.

Когда Гидеон заметил, что всё внимание теперь сфокусировано на нём, он продолжил чуть громче:

— Работа в Министерстве в любом случае не то, к чему тебе стоило бы стремиться. Особенно учитывая, что боевая магия явно не твоя специальность и Аврорат для тебя закрыт, а политика сейчас не место для женщины.

— Какое же будущее ты видишь для сестры? — спросил отец с искренним интересом. — Выдать замуж за сына какого-нибудь лорда, и дело с концом?

Перспектива так себе, если честно.

— Почему же, — пожал плечами Гидеон. — У Мели Дар к семейному делу. Несколько лет спустя она сможет неплохо управляться с дрессировкой гиппогрифов, да и отловом тоже, нужна только практика.

— Кроме того, — неожиданно подал голос Фабиан, на которого тут же перевёл взгляд отец, — Мел легко удаются почти любые чары и заклинания, связанные с медициной. Не сомневаюсь, что, при желании, она могла бы обучаться целительству. И лучше не у нас, а где-нибудь за границей: там школьные экзамены будут всем безразличны, у них свои, внутренние.

Слова Фабиана о медицине что-то всколыхнули во мне. Да, точно. В той, другой реальности я выбрала именно медицину в качестве будущего рода деятельности. Я помню кое-что из обучения: «анатомичка», как мы её называли, пропахшая формалином до такой степени, что мы (я и мои однокурсники) выделяли для неё специальную одежду и ходили туда только в ней, иначе весь гардероб рисковал провонять; помню лекции по спец.предметам, на которые мы ходили в белых врачебных халатах. Очевидным было, зачем они на практических занятиях и не совсем, зачем так нужны на теоретических. Но преподаватели требовали, да и было что-то такое в том, чтобы в перерыве оглянуться на весь зал и увидеть, что вокруг тебя все в таких же халатах, с такими же горящими глазами, с таким же энтузиазмом обсуждают препарацию человеческого трупа…

Неожиданно затошнило. Воспоминание о голых красных волокнах мышечного препарата, о вспоротом животе того, на котором изучали органы неожиданно вызвало рвотные позывы. Следом за этим пришло воспоминание с одной из тренировок незадолго до первого в моей жизни матча по квиддичу, после которой я всерьёз задумалась, а надо ли мне вступать в команду.

Было холодно. Начало осени в тот год выдалось ненастным, а тренировки нашей сборной по квиддичу так и вовсе выпадали исключительно на дождливые дни. Но никто не жаловался. Да и попробуй пожаловаться Кеннету Боунсу, что ты устал и замёрз. Жалящее в мягкое место — вот всё, на что ты мог рассчитывать. Мы, я и ещё двое охотников с пятого курса, также входивших в основной состав, вот уже полтора часа отрабатывали пасы, ловко обходя играющих против нас запасных. Капитан и загонщик, Кеннет тоже старательно усложнял нам задачу. До усложнял до того, что запустил бладжер прямо в лицо Крису Джастину. Кристиан слетел с метлы, благо один из игроков запаса (кажется, его звали Дерек Джонсон) успел его подстраховать. И всё равно, на землю парни свалились кубарем.

Тренировка остановилась сама собой. Все игроки опустились на землю и бросились к пострадавшим. Дерек, впрочем, поднялся на ноги почти сразу. А вот Крис остался сидеть на земле. Из носа у него шла кровь. Меня замутило, перед глазами всё поплыло. Я пошатнулась и упала бы навзничь, не придержи меня стоявшая рядом Тереза.

— Мел? — спросила она. Но я только помотала головой (боялась открыть рот, сдерживая рвотный позывы) и повернулась спиной к парням, цепляясь за локоть Тесс.

— Мели? — обеспокоено позвал меня отец.

Я тряхнула головой и подняла на него потерянный взгляд. Я что, боюсь вида крови? Какое, однако, неприятное открытие.

— Всё хорошо. Но, — я с сожалением взглянула на Фабиана. Мне, признаться, его идея понравилась и очень, — с моей боязнью крови целительская мантия мне не светит.

Брат пожал плечами.

— Ты же не знаешь, как будешь реагировать в случае, если рядом кто-то действительно серьёзно травмируется.

Я усмехнулась, отгоняя от себя видение пытающегося остановить кровотечение Криса.

— Я при виде того, как у однокурсника кровь носом пошла, почти упала в обморок. Даже думать не хочу, что будет, в случае более серьёзной травмы, — я невесело усмехнулась.

— У тебя ещё будет время подумать о своём будущем, — сказал отец, снова смотря на меня. — Главное помни, что у тебя есть право выбора.

Я посмотрела на отца, чувствуя прилив благодарности. Хочется верить, что я правильно поняла, что именно он сейчас хотел мне сказать. Несмотря на наше положение в обществе (а может, как раз благодаря ему) моя дальнейшая жизнь не ограничивалась возможностью работы в Министерстве или замужеством. Если я буду прилагать усилия, к моему мнению будут прислушиваться и считаться с ним, а значит, я смогу, в определённых пределах, конечно, принимать решения касательно собственной судьбы.

Его спальня в родном Лестрейндж-тауэре была самым тихим местом во всём доме. И не удивительно, ведь она отчаянно напоминала библиотеку. Рабастан Лестрейндж обожал книги. Он испытывал ни с чем не сравнимое удовольствие, беря в руки очередной талмуд. И дело здесь было не только в том, что хранила в себе эта книга. Конечно, он ценил их содержание, он любил читать их, спустя время открывать на месте закладок и перечитывать любимые фрагменты. Иногда он выписывал тронувшие его цитаты в блокнот, который был чем-то вроде его дневника. Но, помимо всего этого, он получал огромное наслаждение, касаясь переплёта, рассматривая иллюстрации, перебирая страницы…

В его семье только мать разделяла увлечение Рабастана. Он считал, что и это немало.

Но было в жизни и ещё кое-что, что могло по-настоящему взволновать его. Вернее, кое-кто.

Её имя Мелинда Прюэтт. Правда, тут Рабастан неприязненно скривился, последнее время всё чаще можно было услышать, как этот чёртов Предатель крови Уизли называет её «Молли». Эта кличка неимоверно злила Рабастана. Но ещё больше выводила из себя сама Мелинда.

Они были знакомы с ней с детства. Их отцы были друзьями ещё со школьных времён и продолжали поддерживать хорошие отношения спустя много лет. Так что Лестрейнджи были частыми гостями в доме Прюэттов, а Прюэтты — в доме Лестрейнджей. Дети ладили не так хорошо. Родольфус, старший брат Рабастана, учился всего на два курса младше близнецов Фабиана и Гидеона. Но тем, казалось, другие были в принципе не интересны. Кроме младшей сестры, за которой они присматривали, если были дома. Ненавязчиво, но непрестанно. Родольфус не сильно страдал от безразличия братьев Прюэттов. Рабастан страдал от безразличия всех троих, но изменить тот факт, что он был значительно младше остальных мальчишек (точнее, они были уже юношами, самому Басти, когда всё началось, было шесть), Рабастан не мог.

Зато Мели, как её называли домашние, была ненамного младше Басти — всего каких-то семь месяцев.

Итак, всё началось одним летним днём, в тот год, когда Руди вернулся из Хогвартса, отучившись там уже четыре курса. Отец, до этого никогда не бравший Басти с собой, решил, что тот уже достаточно взрослый, чтобы пойти с ним и Родольфусом к Прюэттам с дружеским неофициальным визитом. Басти был доволен. В гостях он по всем правилам поприветствовал хозяина дома, которого уже несколько раз видел, когда тот бывал в Лестрейндж-тауэре, его Наследника Гидеона и второго сына Фабиана. Юноши действительно были очень похожи.

Почти сразу к ним вышла леди Прюэтт. Очень красивая (в чём-то даже красивее мамы) женщина. Нет, Рабастан очень любил свою мать, но у той вечно было холодно-отстранённое выражение на лице. Лицо же леди Прюэтт было открытым и сияло счастьем. А рядом с женщиной стояла девочка. И тут Басти просто потерялся. Хорошенькая, примерно его возраста, кареглазая девочка с тёмно-рыжими волосами, немного светлее, чем у её отца и братьев. Она держалась рядом с матерью, с интересом поглядывая на него время от времени. Отец сказал несколько комплиментов леди Прюэтт, на что она ответила нежной улыбкой, и присел на корточки перед девочкой. Та смотрела смело, наверное, она видит лорда Лестрейнджа уже не в первый раз.

Несколько мгновений спустя Басти хочется дать самому себе подзатыльник. Конечно, не в первый раз, ведь его отец приходится маленькой мисс Прюэтт крёстным!

Хозяева приглашают всех в сад. Взрослые втроём идут впереди, переговариваясь, следом за ними молчаливые старшие мальчики. И замыкают Басти и Мелинда, внезапно оказавшиеся совсем рядом.

Рабастан был хорошо воспитан, потому отчаянно пытался придумать, о чём бы поговорить с девочкой. Но разговор начала она сама:

— Я рада наконец с тобой познакомиться, Рабастан, — она улыбается ему. — Крестный много о тебе рассказывал.

Щеки мальчика краснеют. Он вот совершенно не помнил, говорил ли отец когда-нибудь о своей крестнице.

— Надеюсь, мы станем друзьями.

Басти удивляется, но тут же отвечает на неуверенную улыбку девочки широкой и радостной.

— Я в этом уверен.

Они с серьёзным видом пожимают друг другу руки. Обернувшийся в этот момент к ним Фабиан коротко хохотнул. Лицо девочки вспыхнуло. Она вырвала свою руку и возмущённо посмотрела на старшего брата. Тот весело и немного глумливо улыбнулся детям. И это, кажется, вывело Мелинду из себя. Она бросилась к брату, сжав кулачки.

Фабиана, впрочем, манёвр не впечатлил. Он сам сделал несколько шагов вперёд и поймал сестру, поднимая её на вытянутых руках вверх. Девчонка взвизгивает, машет руками, а потом начинает смеяться и просить брата поставить её на место. Парень задумывается, но ненадолго. Вместо того, чтобы поставить сестру на землю, он усаживает её на своё плечо. А секунду спустя оказывается рядом с Рабастаном (тот и так стоял всего в паре шагов от них), и подхватывает и его. Басти охает, не зная, как реагировать. Но весёлая улыбка смотрящего на него снизу вверх Фабиана и смех Мелинды заставляют Басти тоже улыбнуться. Весёлые они, оказывается, эти Прюэтты.

Взрослые смотрят на них, когда Фабиан добирается-таки до беседки, с вежливым удивлением. Младшего близнеца же, кажется, ничто не смущает. Он невозмутимо спускает обоих детей на землю и садится рядом со своим братом. Покрасневшие от всеобщего внимания Рабастан и Мелинда занимают последние оставшиеся места за столом.

Спустя какое-то время стыд немного отпускает, а разговоры взрослых, к которым они старательно прислушивались, надоедают окончательно. Мелинда и Рабастан стоически терпят, но всё чаще и чаще тоскливо переглядываются. В итоге, их переглядки первым замечает лорд Лестрейндж.

— Думаю, детям будет куда приятнее погулять по саду, чем сидеть с нами, — замечает он, чуть вопросительно поглядывая на хозяев поместья. Леди Прюэтт с улыбкой кивает, соглашаясь с ним.

— И правда, — произносит лорд Прюэтт. — Идите, — коротко кивает он дочери. Та встаёт (Басти спешно делает тоже самое), и улыбается:

— Спасибо, отец, крёстный, мама.

Рабастан тоже благодарит старших, и вдвоём они уходят.

Они долго ходят по саду молча. Басти очаровывает стоящий здесь запах роз. Не приторный, не сильно навязчивый, но добавляющий своеобразного уюта.

— Ты не злись на Фабиана, — внезапно просит девочка. Басти удивлённо смотрит на неё, а она торопливо продолжает:

— Он не задирается, просто всегда стремится всех развлечь и рассмешить…

— Да я и не злюсь, — отвечает мальчик. — Если честно, — он хитро улыбается, — мне твои братья нравятся.

Девочка улыбается, но потом почти сразу хмурится. Басти не понимает, что он не так сказал.

— А я? — спрашивает она.

Рабастан даже икает от удивления. Девочка же отчаянно краснеет и отворачивается от него.

— Забудь! — восклицает она и ускоряет шаг. Басти чувствует, что сказать сейчас всё правильно очень важно.

— Погоди, — он осторожно хватает её за запястье. Когда девочка останавливается, сжимает её ладонь. — Ты мне тоже нравишься, — говорит он. — Я не стал бы дружить с тем, кто мне не нравится, — добавляет он для убедительности.

Девочка буквально расцветает от его слов. Басти приходит на ум, что у неё очень красивые глаза.

— Хочешь, покажу одно место? — спрашивает она. И тут же тянет Рабастана за собой — он так и не отпустил её руку.

Дети приходят к большому-большому кусту роз. Басти непонимающе смотрит на неё, но Мелинда только ухмыляется. Если до этого Лестрейнджу казалось, что она очень похожа на свою маму, теперь он уверен, что скорее на отца и, в особенности, на братьев.

Девочка ведёт его в сторону с тропинки прямо по траве. Потом неожиданно останавливается и садится на корточки. Басти присаживается рядом с ней. Мелинда (тут Басти думает, что здорово бы было сократить её имя) прижимает руку к плотно переплетённым ветвям роз и закрывает глаза. Они сидят совсем недолго, и тут ветви расходятся под рукой девочки, образуя небольшой проход. Как раз чтобы пролезть. Она улыбается и забирается в лаз первой. Басти пробирается за ней.

Дети оказываются в центре довольно большого круга, образованного кустом. Сверху ветви переплелись, образуя что-то вроде крыши. Она была не сплошной, так что здесь не было темно. Приятно пахло розами. Чуть сильнее, чем в остальном саду, но немного по-другому.

Девочка вытягивается на земле во весь рост. Рабастан ложится рядом.

— Это моё особое место, — доверительным шёпотом сообщает она. — Я никому про него не рассказывала.

Басти чувствует себя польщённым. Место действительно чудесное и укромное.

— Как ты раздвинула ветки? — спрашивает он.

— Ну, я же ведьма, — отвечает она, как будто это всё объясняет. Басти хмыкает.

— Я, вроде, тоже колдун, но так не умею.

— А пробовал? — спрашивает девочка. Басти удивляется. Если честно, то не пробовал он никогда раздвигать ветви кустарников магией.

— Нет, — покаянно признаёт он.

— Хочешь, я тебя научу? — спрашивает она. — Тогда ты всегда меня здесь найдёшь.

— Хочу, — соглашается он

Девочка садится на колени рядом со стеной. Басти садиться напротив неё.

— Это несложно, — начинает объяснять Мелинда. — Приложи руку к стене и попробуй почувствовать магию.

Басти удивлённо приподнимает брови.

— И не смотри так, — фыркает девочка. — Магия, она ведь везде, — как маленькому поясняет она, — всего-то надо почувствовать.

Рабастан послушно выполняет указание «наставницы». Прикладывает руку и прислушивается к своим ощущениям. Две минуты, пять, десять и… ничего. Мальчик хмуро смотрит на новую подругу. Та задумчиво прикусывает губу. Потом берёт его руку в свои.

— А мою почувствовать можешь? — Басти прикрывает глаза и пытается. И чувствует. Раньше он никогда ничего подобного не ощущал. Кажется, что кожу там, где их руки соприкасаются, чуть пощипывает.

Мелинда довольно улыбается.

— Здорово, да? — мальчик в ответ только кивает. — А теперь попробуй ощутить тоже самое от роз.

Он пробует и в этот раз у него получается. Оно и понятно, он уже знает, каким должно быть ощущение. Ловит довольный взгляд девочки.

— А теперь представь, как твоя собственная магия из ладоней перетекает в веточки куста, как они двигаются под действием этой магии, — Басти старается. Это немного похоже на ощущение, когда старший брат разрешал ему брать свою палочку. Магия струится из тела в палочку, а здесь — в ветки розовых кустов. Только с палочкой магия в ней преобразуется и получаются заклинания, а здесь никакого преобразования не происходит. Мелинда радостно восклицает. Басти открывает глаза и смотрит на проделанную работу. Улыбается.

— Здорово, Рабастан! — мальчик смотрит на подругу и произносит:

— Зови меня Басти, — она улыбается ему в ответ.

— А ты меня — Мел или Мели, как больше нравится, — он кивает.

* * *

В таком духе продолжалось их общение несколько следующих лет. Отец теперь всё время брал Рабастана к Прюэттам, а лорд Прюэтт брал дочь, если навещал Лестрейнджей. Летом в саду Прюэттов они всё время проводили в своём тайном месте. Басти приносил книги, и они вместе читали. В доме Лестрейнджей тоже был сад, только закрытый. В нём ребята тоже облюбовали укромный уголок. Или же проводили время в собственных гостиных, предваряющих спальни.

Некоторая отстранённость появилась между ними в тот год, когда Рабастан поступил в Хогвартс. Сейчас, смотря на те события, Басти понимал, что сам был в этом виноват. Увлекшись новыми знакомыми, он редко отвечал на письма подруги, иной раз даже с неохотой. Он «заразился» манерой ребят говорить, что с девчонками дружить не интересно. А ещё, некоторые посмеивались над ним, что Мел пишет ему так часто. Впрочем, от этого он отучил всех быстро — два разбитых носа, и комментарии, относящиеся к его взаимоотношениям с Мелиндой Прюэтт, прекратились.

Когда он вернулся домой летом (Рождественские и Пасхальные каникулы он в тот год провёл в школе по семейным обстоятельствам) и впервые после отъезда навестил Прюэттов с отцом и братом, Мел уже не улыбалась ему так радостно при встрече. И говорила весь день прохладно и с неохотой. В течение дня Басти раздражался всё больше и, когда они оказались одни и никто из взрослых не мог их услышать, Рабастан на прямую спросил, в чём дело.

— Неприятно, да? — вместо ответа спросила девочка. — Вот именно так чувствовала себя я, получая твои письма.

Она не кричала, в глазах не было и намёка на слёзы. Но обида во взгляде была такой всепоглощающей, что Басти почувствовал себя виноватым. Попытался взять её за руку, но Мели сжала руки в замок.

— Я понимаю, — спокойно продолжила она. — С девчонкой дружить скучно, совсем не то, что с мальчишками. Впрочем, предлагаю и дальше быть приятелями, — и даже протянула ему руку. Басти, обескураженный спокойствием обычно очень эмоциональной девочки, пожал её ладошку. Только несколько лет спустя он понял, что не должен был этого делать. Нужно было что-то сказать ей, попросить прощения. Ведь совсем неправда, что с мальчишками интереснее, чем с Мел. Она могла поддержать и даже сынициировать авантюру почти любого характера. Лазала по деревьям лучше многих новых друзей Басти. А ещё уважала и всеми силами старалась разделять его увлечение книгами, чего больше не делал никто. Но Рабастан промолчал. И исправить было уже ничего нельзя. Перед первым сентября он, если честно, надеялся, что она поступит на Слизерин, и они продолжат много общаться. Но её распределили на Гриффиндор. Теперь они виделись только в Большом зале, иногда пересекались в коридорах и библиотеке. Но почти не говорили.

Он вёл себя несколько покровительственно, попросил Торфина, слизеринца с одного с Мел курса, приглядывать за ней по возможности, сам следил, чтобы никто не обижал. Может, это было излишне. Она всё-таки Прюэтт, и мягкостью характера не отличалась.

Когда Рабастан учился на четвёртом курсе, что-то неожиданно изменилось в его отношении к Мелисандре. Он всегда считал её хорошенькой девочкой и что у неё красивые глаза. Теперь же вдруг понял, что не только глаза, она сама была очень красивой. Когда они поцеловались под омелой, ему показалось, что и Мелинда тоже взглянула на него по-другому. А потом стало происходить что-то неладное. Мел вела себя странно. Хотя бы потому, что подобная жестокость по отношению к кому-либо была совершенно не в её характере. Тем более Басти, несмотря на выросшую между ними стену, считал себя тем человеком, которому она всё могла сказать в лицо. Да она, Мордред всех побери, любому бы сказала, если бы ей что-то не нравилось!!!

Но каждый следующий раз она только удивлённо хлопала глазами в его сторону. Сейчас кажется, что чего-то Басти не понял, не заметил. И плохо было от осознания, что с Мел может что-то случиться, а он ничего не сделал. Не сказал отцу о своих подозрениях, не попробовал поговорить с Мели обстоятельно — ничего! Обиделся, будто ему пять лет.

Но это было не самым страшным.

Его явно Мордред попутал. День был неплохой. Последний матч сезона по квиддичу, в котором должно было решиться, кто заберёт Кубок школы. Слизерин и Гриффиндор шли ноздря в ноздрю весь сезон. Разрыв по очкам в турнирной таблице составлял всего тридцать баллов в пользу Гриффиндора! Плевое дело их обойти.

Игра шла напряжённо. Шальной бладжер гриффиндорских загонщиков повредил ему правую ведущую руку. Но Басти поймал-таки снитч, принеся команде сто пятьдесят очков. Несмотря на слаженную работу Гриффиндроских охотников, финальный счёт 210:130 обеспечивал Слизерину победу в Кубке с отрывом.

Эйфория после бурных оваций стадиона, обмена поздравлениями с командой пьянила. А распитая на семерых в раздевалке фляжка огневиски, которую торжественно откупорил их капитан, развезла его окончательно.

Он нагнал гриффиндорскую сборную, которая мрачно плелась в сторону школы. Мел, ах нет, Молли, ведь так теперь зовёт её проклятый предатель крови Уизли, шла в стороне от остальных. На мгновение Рабастан замер. Он прекрасно знал, как много она работала, чтобы добиться хороших результатов в игре. Трио Гриффиндорских охотников было лучшим составом в школе. Приглашаемые изредка гости из профессиональной лиги тоже отмечали их успехи. Было подло с его стороны подходить и злорадствовать.

Рабастан уже почти отказался от этой идеи. Ну правда, что ему вдруг взбрело в голову. Задирать Мел, подругу детства, крестницу отца.

Басти уже собирался пройти мимо, когда рохля Уизли, гриффиндорский вратарь, приблизился к Мел. Глаза буквально застила алая пелена.

Он ускорился и вклинился между “голубками”.

— Хэй, Прюэтт! — он даже закинул руку ей на плечи, прижимая ближе.

— Что тебе? — буркнула “Молли”.

— Прюэтт... — протянул он насмешливо. Но тут очнулся Уизли.

— Ахренел, Лейстрейндж?! Убери руки!

— То, что у тебя проблемы со счётом все итак поняли, Уизли, — хмыкнул Рабастан, — но то что ты даже до двух сосчитать не можешь, — Басти хохотнул, демонстрирую свободную правую руку, не замечая, как левой притиснул Мел ближе к своему боку.

— Угомонись, Рабастан, — рыкнула Мел.

— О как, — хмыкнул Басти, не ослабляя хватку, несмотря на попытки Мел вырваться из-под его руки. — Жалко этого Предателя Крови, Мел?

— Я сказала угомонись! — острый локоток врезался ему в бок. Басти сдержался, не охнул, но “добычу” свою выпустил.

— Как отнесся лорд Аден к тому, что его дочь якшается с Предателем Крови? — не отставал Басти. — Или он ещё не знает? — осенило его. — Может, стоит предупредить его? А, Мел?

— Да что ты прилип, Лестрейндж? Тебя как это касается?!

— Ты разбиваешь мне сердце! — воскликнул Басти. — Мы же не чужие друг другу люди, Мел.

— Разве? — фыркнула она. Прозвучало обижено, но вошедшему в кураж Рабастану было уже все равно.

Он снова сгрёб Мел себе под бок и бросил искоса насмешливый взгляд на Уизли, который был красным от гнева, но трусливо держался в стороне от них. Знал, что с Рабастаном ему не тягаться, прошлый год научил. Басти наклонился к самому ушку Мел, опустив голос до шёпота.

— Ты только посмотри на него, Мел, — Рабастан демонстративно махнул рукой в сторону набычившегося Уизли. Покалеченная рука немного заныла, но это было неважно. — Он же просто жалок. И это даже не беря во внимание Печать.

— Это. Не. Твоё. Дело! — Мел вскинулась, гневно смотря ему в глаза. Завороженный янтарными вспышками гнева, полыхающими в её карих глазах, Басти невыносимо захотелось её поцеловать.

— Что ж, — протянул он задумчиво. — Раз уж победа сегодня за Слизерином, подари победителю заслуженный поцелуй, и я, так и быть, оставлю тебя и твоего Предателя Крови в покое.

— Ты с ума сошёл?! — она хотела прокричать это ему в лицо, но получился скорее хрип.

— Ну, ты вполне способна свести с ума, — он с намеренной небрежностью окинул пламенеющим взглядом её уже женственную фигуру. Форма для квиддича только подчеркивала все достоинства, и Басти почувствовал себя так, будто опрокинул в себя разом пол фляги огневиски.

Мелинда потрясенно замерла, заставляя остановиться и его. Рот её был чуть приоткрыт, и Басти наклонился к ней, целуя в губы. На мгновение они оба замерли. Но Мел почти сразу дернулась от него.

— Мел, — выдохнул он, не отпуская. Глаза в глаза, он смотрел на неё с мольбой. — Мели.

Она прикрыла глаза, и Басти поцеловал её снова. Её руки робко легли ему на грудь, но оттолкнуть его она не пыталась, и Басти обнял её крепче, стал целовать напористее.

Это было помешательство. Но как же ему было хорошо здесь и сейчас.

Тяжело дыша, он отстранился.

— Мел? — она покачала головой, отступая на шаг назад и задумчиво касаясь пальцами припухших губ.

Магия момента рухнула. Уизли с ревом налетел на него, и они кубарем покатились по земле. Басти едва ли слышал крик Мел, попытавшейся их вразумить. Но Басти не хотел, чтобы его вразумляли. С Мел было что-то не так. Вся эта история с её общением с Уизли дурно пахла, потому что он теперь был уверен, Мел что-то чувствовала к нему, Басти.

Заныла от неловкого падения правая итак пострадавшая сегодня рука. БастиБасти прижал Уизли к земле. Оба они уже получили несколько тумаков, но сейчас Рабастан был намерен хорошенько подправить его физиономию. Он успел ударить дважды, прежде чем поток сырой магии сбросил его с Уизли и протащил несколько метров по земле.

— Довольно! — закричала Мел.

Басти медленно встал, с удовольствием смотря на отплевывающего кровь Уизли, который и на коленях едва стоял.

— Я бросаю тебе вызов, Уизли, — выдохнул Рабастан. Да, так правильно. Он просто избавиться от этого придурка.

— Рабастан! — воскликнула Мел.

— Не лезь, — отрезал он.

— Ты псих, Лестрейндж! — заверещал Уизли. — Я не согласен!

Но крики Уизли не имели значения. Рабастан уже держал в здоровой руке палочку.

— Я, Рабастан Лестрейндж, вызываю Артура Уизли на Магическую Дуэль во имя Истины, и пусть Магия рассудит, — магия начала сгущаться вокруг Басти, создавая нить договора.

— Нет! Я отказываюсь! Я не хочу с тобой драться! — Уизли тоже достал палочку, истерически взмахивая ею вокруг себя.

— Рабастан, не надо! — воскликнула Мэл. — Ты же его попросту убьёшь!

— Неужели собираешься по нему плакать! — усмехнулся Басти.

Мел рванула к нему, схватив руку с палочкой. Если бы это был кто-то другой, ничего бы не случилось. Но Мел, глупышка Мел с её нестабильным из-за проклятия ядром... Некрепкие ещё узы перекинулись с Уизли на неё. Басти задохнулся от ужаса, попытался разрушить их, отказаться от вызова. Пусть он получит откат, неважно, только не Мел.

Они одномоментно ощутили, как узы сформировались. Мел медленно опустилась на колени, потрясённо всхлипнула, прижав руки к груди, где теперь тлел уголёк связи Вызова.

— Мели, — просипел Басти, его зашатало, и он тоже рухнул на колени.

— Место и время, — бесцветным голосом произнесла Мелинда. Рабастан заторможенно покачал головой. — Назови место и время. — твёрже повторила она.

— Дуэльная поляна в Запретном лесу, — пробормотал он. — Сегодня после отбоя.

Она поднялась, и не глядя на него пошла к школе.

Часы до отбоя прошли в полной апатии. Рабастан не остался среди празднующих товарищей, а ушёл в свою спальню, заперев дверь. Он бы неподвижно просидел так до самого утра, но тихо тлеющий уголек связи Вызова разгорался тем больше, чем ближе время дуэли, и гнал его в условленное место.

Мел уже ждала его. Она не стала здороваться.

— Пусть начнется Дуэль, и да рассудит нас Магия! — отрывисто выкрикнула она, и запустила в него первое боевое заклинание.

Рефлексы, взращиваемые последние семь лет, взяли своё. Рабастан уклонялся и бросал заклинания в ответ, не тратя время на чары щитов. Разница в их с Мел подготовке стала заметно буквально спустя три-четыре обмена заклинаниями. Вынужденная уходить в оборону, закрываться энергоемкими щитами, Мел быстро слабела. Басти старался успокоится, снизить напор. Ему бы хватило одного попавшего в неё несерьёзного заклинания, чтобы прекратить дуэль. Было бы лучше подставиться самому, но потерявшая концентрацию Мел уже при всём желании и близко в него не попадала. Или, у Басти холодок пробежал по спине, она изо всех сил старалась в него не попасть.

Это не могло продолжаться долго. Басти пустил привычную связку заклинаний, не рассчитывая достать Мел, но первое неожиданно просочилось через щит, а второе и третье, напитавшись остаточной энергией распавшихся чар, усилились и поразили цель.

Мел рухнула как подкошенная. Басти почувствовал, как распались узы, что означало его победу в Дуэли. Он кинулся к Мел, надеясь, что она не сильно пострадала.

— Мел, — он встряхнул её за плечо. — Мели!

Девушка никак не реагировала, и Басти почувствовал, как удавкой стала затягиваться на шее паника.

— Мели, пожалуйста, — прохрипел он. Но девушка не очнулась.

Он поднял её на руки и, спотыкаясь, поспешил в школу. В больничном крыле ей точно помогут. Обязательно!

* * *

Как и каждое утро на протяжении последней недели, Рабастан мученически вглядывался в чистый пергамент. Левая рука беспокойно теребила уголок листа, правая нерешительно заносила перо. Беспокойство о здоровье Мелинды угнетало Басти. Хотя целитель Уильямс, пусть и в грубой форме, заявил ему, что жизни Мел ничего не угрожает, Басти никак не мог взять себя в руки. Ещё больше мучило, что он был виноват в её состоянии. И не чувствовал себя вправе ей писать.

Со стоном Басти откинул перо, резко подскочил на ноги, опрокинув стул. Тот с грохотом упал. Мгновение спустя, словно в ответ на поднятый шум, в комнате появился личный домовик Рабастана. Поро был уже в очень почтенном возрасте (он застал ещё деда нынешнего лорда Лестрейнджа младенцем) и обладал прескверным «воспитующим» характером, как говорил отец. И говорил без тени иронии — старый Поро считал своим долгом наставлять каждое следующее поколение Лестрейнджей.

В обычное время, по примеру отца, Басти относился к Поро очень уважительно. Юноша с детства ощущал благоговейный трепет при мысли, что лорд Рэдмонд приставил к нему одного из самых любимых семьёй эльфов. Не в пример Наследнику, старшему брату Басти, которому прислуживал совсем молоденький эльф. Но сегодня душевных сил на разумное поведение не было. Рабастан яростно воззрился на старого домовика.

— Что?! — рявкнул парень.

Поро укоризненно посмотрел на своего молодого хозяина. Обычно такого взгляда хватало, чтобы заставить Басти в тот же момент присмиреть, но не в этот раз — разрозненные мысли и чувства смирения никак не предусматривали.

Младший Лестрейндж плохо спал последние дни, маясь ночами то от жара, то от холода, то от голода, то от жажды. Забыться получалось только под утро и, поскольку дома его обычно никто не будил, помня о привычке второго Наследника читать на каникулах ночи напролёт, худо-бедно высыпался. Примерно к пятичасовому чаепитию.

Но в это утро произошло странное. Сквозь сон Басти почувствовал, будто знакомый голос грустно и нежно шептал ему что-то. Потом будто маленькая ручка скользнула по его лбу, убирая непослушные локоны. Он резко и глубоко вдохнул, вынырнув из сна точно из-под водной толщи. Нос защекотал знакомый запах розового сада поместья Прюэттов. Рабастан рывком сел на постели, вслепую шаря руками вокруг себя и щуря глаза от яркого солнечного света. Комната, разумеется, была пуста. Запах роз же, скорее всего, ему мерещился, однако Лестрейндж цеплялся за воспоминания о нём с упорством погрязшего в зыбучих песках.

Немного придя в себя после странного пробуждения, Басти умылся и, по-прежнему одетый в пижаму, уселся за рабочий стол, собирая в кучу мысли, чтобы написать письмо Мелинде. И, в который раз, попытки оказались тщетны, и Рабастан — уставший от недосыпа и взбудораженный непонятным утренним происшествием — взорвался!

— Молодому хозяину стоит привести себя в порядок для встречи с достойным гостем благородного дома Лестрейндж, — наставительно произнёс Поро.

— Гость? — удивляется Рабастан. Ярость понемногу отступала. — Какой гость?

— Почтенный лорд Прюэтт, — с достоинством провозгласил старый Поро.

— Лорд Прюэтт, — повторил Басти. И бросился одеваться.

* * *

Когда Рабастан влетел в гостиную при покоях отца, лорд Лестрейндж встретил сына насмешливым взглядом. Не было никаких сомнений в том, что именно Рэдмонд послал к юноше Поро. И в том, что старый домовой эльф успел рассказать хозяину о возмутительном поведении юноши. Ещё одним поводом для лёгкой отцовской насмешки могло быть и то, что Басти совершенно неприлично влетел в покои Главы Рода, да ещё и всего минут через пятнадцать максимум после появления в покоях Второго Наследника домовика с сообщением о госте.

— Отец, лорд Прюэтт, — неловко поклонился юноша. У него лихорадочно пунцовели щёки.

— Доброе утро, сын, — хмыкнул лорд Лестрейндж.

— Здравствуй, Рабастан, — кивнул ему лорд Прюэтт.

Понемногу приходя в себя, Басти заметил, что, несмотря на нарочитую небрежность в позах, лорды были очень напряжены. К горлу юноши неожиданно подкатил ком. У него не было и тени сомнения, что причина визита Адена Прюэтта в его дочери. Быстрее, чем Рабастан подумал, что он говорит, с языка сорвался вопрос:

— Мели в порядке?

— Она здорова, — серьёзно сказал лорд Прюэтт, смотря юноше в глаза. Басти не успел облегчённо вздохнуть, когда лорд Аден продолжил:

— Однако мы обнаружили факт продолжительного ментального воздействия на Мелинду.

Басти упал в ближайшее кресло, потрясённо смотря на лорда Прюэтта. Потряс головой.

— Ментального воздействия? — осипшим голосом переспросил Рабастан, думая, что ослышался.

Однако лорд Прюэтт кивнул, подтверждая, что в этот раз слуховых галлюцинаций однозначно не было.

— Ей несколько раз стирали память и поставили несколько ментальных закладок, а также поили приворотным.

Широко раскрыв глаза, Басти смотрел на лорда Прюэтта. Только что рот не разинул.

— Нет, — прошептал он. — Нет, быть не может. Как же… — Басти согнулся в кресле, вцепившись пальцами в волосы. — Как я проглядел? Должен же был понять, что это не нормально, что что-то происходит. Почему только не сказал никому ничего? Мордред! — голова у юноши шла кругом, его тошнило, в глазах щипало. — Я виноват! Я должен был что-то сделать!

Бормотание заставила прервать тяжёлая рука, опустившаяся на плечо. Басти поднял голову, смотря красными глазами на отца.

— Возьми себя в руки, Рабастан, — неожиданно мягко попросил лорд Лестрейндж. — Изменить уже ничего нельзя, будем радоваться тому факту, что правда всё же раскрылась, и раньше, чем случилось что-либо непоправимое.

Басти слабо кивнул, выпрямляясь в кресле. Первый приступ самобичевания немного отпустил, нужно было собраться с силами и подумать. Первое, Мел стирали память. Значит, она вовсе не разыгрывала какую-то непонятную пьесу, не играла с ним — просто не помнила, что между ними что-то происходило. А он, дурак, разобиделся на неё… Подавив поднявшуюся волну негодования на себя, он ещё успеет помучиться с совестью после беседы с лордами, Басти сосредоточился на следующей мысли. Ментальные закладки. Каким образом они корректировали поведение Мели? В школе ничего архистрашного не происходило… Зато отец, кажется, говорил, что дома она ведёт себя до ужаса странно: то ругается с родными, то начинает носить маггловское тряпьё, то отказывается от верховой езды на гиппогрифах… И остаётся ещё приворот. Ну, тут даже думать не надо — на Уизли! Кулаки зачесались, в жилах забурлила магия. Как же хочется хотя бы покалечить того гада, который посмел подлить Мел приворот, завязанный на идиота-Уизли. И ведь ни одна сволочь гриффиндорская даже не заподозрила неладное, даже друзья Мелинды! Басти и сам, конечно, кругом молодец, но то, что никто больше не стал бить тревогу тоже возмутительно!

И зачем она только влезла тогда?! Он бы прикончил Уизли на дуэли и дело с концом.

— Рабастан, — позвал его лорд Прюэтт. Басти поднял на него шальной от тлеющей в груди ярости, тоски и магии взгляд. — У меня будет к тебе просьба.

Юноше потребовалось несколько мгновений, чтобы откинуть лишние мысли и сосредоточиться на разговоре. Когда его взгляд стал достаточно ясным и осмысленным, лорд Аден продолжил:

— Мне категорически не нравится сложившаяся в школе ситуация, и я хотел бы вовсе забрать Мелинду из Хогвартса, если бы не опасался, что это будет расценено как первый шаг к открытому противостоянию. А привлекать ненужное внимание к своему Роду я опасаюсь, — Басти кивнул, видя, что от него ждут какую-то реакцию. Хотя к чему ведёт лорд Прюэтт, юноше было не ясно. — Потому, раз перевести Мел на домашнее обучение я не могу, хотелось бы быть уверенным, что в школе за ней будет, кому присмотреть.

Басти подорвался на ноги, не веря, что понял правильно.

— Я всё сделаю, — не думая, пообещал он. Потом осёкся, — только как…

Как не вызвать своим вниманием к Мелинде общественное порицание? Как не скомпрометировать её своим заступничеством?

Лорд Прюэтт довольно улыбнулся и коротко переглянулся с лордом Лестрейнджем.

— Благоразумный и расчётливый, — как бы для себя прокомментировал лорд Аден. — Хоть голова и горячая, — мужчина коротко усмехнулся, почти ласково смотря на всё ещё стоящего на ногах Рабастана.

— На предстоящем балу в честь Наследников лорда Прюэтта попросишь разрешения ухаживать за Мелиндой, — вступил, наконец, в беседу лорд Лестрейндж.

Басти потрясённо моргнул. Спросить, предполагают ли лорды в дальнейшем их с Мел женитьбу, впрочем, не решился. Оба выглядели так, что стало ясно — аудиенция окончена.

— До свидания отец, лорд Прюэтт, — Рабастан поклонился и вышел. Ему было, о чём подумать.

Я, разумеется, с самого начала понимала, что никто не позволит себе выпустить меня в свет Британского МагМира без предварительного «пробного» захода. Да, с этикетом проблем у меня не было. Такие вещи, как говорится, впитываются с молоком матери и усваиваются в ходе повседневной жизни ещё во младенчестве. Немного повторить сложные моменты, и только.

Однако подпорченная репутация требовала осторожного первого шага. Общеизвестно, что именно небольшие собрания в узком обществе являются первой ступенью формирования мнения о человеке. Приличествующим мероприятием такого рода для девушки моих лет и происхождения было пятичасовое чаепитие. Которое и решила организовать для меня тётушка. Перед балом в честь Дня Рождения старших братьев в нашем поместье планировалась встреча в скромном кругу моих ближайших родственниц и подруг тётушки и моей покойной матери. Общество обещало быть неимоверно высокородным и от того столь же неимоверно требовательным. Но, прежде чем заняться подготовкой к этому, несомненно, важному для меня лично и для все моей семьи в целом, событию, я решилась на непростой шаг — поговорить-таки с отцом о моих видениях.

К тому дню, когда я наконец набралась достаточного количества решимости, на моём столе возвышалась довольно солидная стопка листов пергамента. Как и планировала, я постаралась разложить видения в хронологическом порядке, и даже приписала примерные даты. Конечно, невозможно было расписать всё с точностью до минуты. Откровенно говоря, я не всегда могла указать не то что число, но даже месяц. Иногда приходилось ограничиваться сезоном, а то и временным промежутком в два-три года. Впрочем, я надеялась, что абсолютная точность и не нужна будет. Главное, чтобы отец отнёсся к этому серьёзно, а дальше в силу вступит эффект бабочки — одна заменённая деталь и весь сюжет изменится до неузнаваемости. По крайней мере, я на это очень надеялась. (И старательно гнала от себя мысли о пагубности подобных изменений).

Собирая свои записи, я невольно потянулась и к другим. Тем, в которых я рассуждала о причинах моих странных видений. В беспорядочных заметках, совсем не похожих на довольно аккуратно перенесённые на пергамент «воспоминания», встречалось множество чудных слов: фанфик, фикридер, пейринг, Дамбигад (-гуд), Волдигад (-гуд) и много чего ещё. Рядом же записаны выражения «переселение душ», «перерождение», «попаданчество»… Слова выводились естественно, но смысл многих из них не был мне вполне понятен. Решив, однако, что мне значение большинства из них не больно-то и нужно, я уделила внимание последним пунктам. И да, я всерьёз думаю, что странные видения следствие слияния двух душ. Как я когда-то читала (в том самом странном произведении, носящим имя «фанфик»), когда человек оказывается близок к смерти, но то ли смерть наступает не в назначенное ей изначально время, то ли ещё по какой причине, его душа может занять чужое тело. Как правило это сопровождается таким же близким к Краю состоянием будущего вместилища.

В реалии моего мира такая теория более чем вписывалась. Известно, что нахождение на границе между жизнью и смертью способно оказать очень сильное влияние на душу мага, на его силы. Вообще любая связь со смертью имеет определённые последствия. Яркий пример прямиком со страниц школьного учебника — фестралы. Необыкновенные существа, увидеть которых способен лишь тот, кто видел смерть. Или тот, кто оказался близок к Грани, то есть едва не умер сам. Убедиться в том, что я действительно была близко к смерти (а физическая оболочка одного из моих «я», вероятно, вовсе умерла, после чего и возник этот странный симбиоз), мне предстояло в вечер первого сентября. Когда, сойдя с поезда, я буду добираться к парадному входу Хогвартса на повозке, запряжённой фестралами.

Когда мне впервые пришла мысль о чужой душе, «подселившейся» в моё тело, я отмахнулась от неё. Было, откровенно говоря, не до сомнительных рассуждений. Тётушка в очередной раз ругалась на мою рассеянность. Впрочем, она только ворчала и никаких санкций предпринимать не спешила. Беспокоилась, вероятно.

Задумавшись об этом во второй раз, я испытала волнение. Момент, опять же был неподходящим. Прогулка верхом на гиппогрифе, когда вы летите в нескольких десятках метров над землёй, не предполагает посторонних мыслей. Мне нужно было отложить свои размышления, и я, вспомнив не без благодарности уроки крёстной по окклюменции, отодвинула своё беспокойство и его причину в глубину подсознания.

На третий раз я просто разрыдалась от накатившего на меня страха. Лежала в постели на спине, всхлипывала, почти задыхаясь. Глаза жгло, искусанные губы — тоже. Успокоиться не получалось, и я только радовалась, что никто не может услышать меня из-за толстых каменных стен. Итак, я умерла. Умерла и переродилась, переселилась или что-то другое в том же роде. Я этого даже не заметила толком. Есть от чего сойти с ума! Не могу даже с уверенностью сказать, я — это вообще кто?

Но слёзы кончились. Эмоции сменили доводами рассудка. Я решила для себя, что эта истерика — поминки по моей прошлой жизни. Прощание с ней. Я отодвину за границы мыслей все воспоминания, не связанные с моим настоящим миром. Этим же особым воспоминаниям постараюсь дать выход. Вытяну из своей другой жизни все возможные знания, которые могут мне помочь.

В первую очередь, что было логично, так как перестать думать о собственном состоянии было не просто, в голову стали настойчиво лезть многочисленные сюжеты, рассказывающие о том, как в подобном случае примирялись между собой два «я» в одном теле. И варианты были один лучше другого. Бывало, что изначальная душа по причине смерти покидала тело, и её место занимала «новая». Доставались ли «переселенке» воспоминания первой хозяйки тела или нет, на всё, как известно, Божья воля. В данном конкретном случае это была воля автора произведения. Другой вариант взаимодействия заключался в том, что душа-подселенка поглощала изначальную душу или наоборот. Воспоминания, как правило, при таком раскладе сохранялись, но подавленная душа, вероятно, погибала. Третий вариант, и, видимо, нечто подобное произошло как раз со мной (или я хочу так думать), души сливаются в одно.

Мой вариант может вовсе считаться удачей. Если бы не странные знания, почерпнутые из так называемого «фанфикшена», вероятно, мне бы никогда и не пришло в голову задумываться над природой своего состояния. Но, будучи ознакомленной с «попаданчеством» в довольно крупных масштабах, я невольно примерила произошедшее на себя.

Давало ли мне это открытие что-либо? Я не была уверена. «Совмещение» душ прошло для меня безболезненно. Конечно, мои «выпадения в астрал» не слишком приятны, но они могут многое изменить в моей жизни и в жизни моих близких. К примеру, я могу постараться не допустить разлада в отношениях между Сириусом и тётушкой Вэл.

Эта мысль потянула за собой другую. Заставила вспомнить о зельях, которыми меня методически травили в школе. Не в таких ли мерах по отношению к Сири была причина его разлада с семьёй? Я вот тоже была на грани побега из дома, говоря откровенно. Если прикинуть примерный возраст Билла Уизли, не оказалось ли так, что он был зачат ещё во время учёбы на седьмом курсе? Быть может, Молли Уизли вовсе не окончила школу? Впрочем, меня это уже никоим образом не касается. Я не Молли Уизли и никогда ею не стану!

Но вот над ситуацией с зельями в целом мне, пожалуй, стоит задуматься всерьёз. Нельзя исключать (более того это будет очень глупо, думать, что одной мне так «повезло»), что зелья перепали на долю и других студентов. Например, Меды Блэк. Должна же быть причина, по которой та сбежала с магглокровкой, порвав все связи с семьёй. Нет, вполне может статься, что они и правда любят друг друга, но семья этого не приняла, и Андромеда пожертвовала всем ради этой любви. (Хотя я и слабо верю, что ей могли не предложить хоть какой-нибудь компромисс, вроде введения мужа в семью)

Маглокровку, за которого по воспоминаниям моего второго «я» вышла Андромеда Блэк, звали Эдвард Тонкс. И в этой жизни я помню его довольно неплохо. Сёстры Блэк, дочери моей родной тёти Друэллы, бывшей до замужества Розье, приходились мне родственницами довольно близкими. Со старшей, Беллатрисой, мы не особо ладили. Не слишком хорошо помню, с чего началась наша вражда, но после моего поступления на Гриффиндор не в школе, но дома конфликты у нас возникали постоянно, хотя и не такие масштабные, как с отцом, крёстной или тётушкой Мюриэль. В основном мы выясняли какой из факультетов лучше, и делали это без особой аргументации.

А вот со средней, Андромедой, учившейся на два курса младше меня, мы общались неплохо. Меда, как и обе её сестры, училась на Слизерине. Но, в отличие от старшей, общением с представителями других факультетов не брезговала. В том числе и с хаффлпавцами. Среди которых и учился Тэд Тонкс. Они были однокурсниками, занятия у их факультетов часто совмещались и, если довериться моим воспоминаниям о редких беседах с Медой, они дружили. Помогали друг другу с заданиями, гуляли по территории Хога, в этом году, кажется, вместе ходили в Хогсмид. Беллатрисе это, разумеется, очень не нравилось, она несколько раз пыталась отчитывать сестру за неподобающий круг общения, на что Андромеда не поддавалась. Дошло до того, что Белла, столкнувшись с ребятами, когда они прощались в Холле после прогулки у Чёрного озера, затеяла публичные разборки. Повезло, что Эван оказался рядом и приструнил кузину. Скандала не случилось, но общаться Тэд с Медой на какое-то время прекратили. Потом я, правда, видела их вместе в неиспользуемом сейчас классе. Сложно сказать, есть ли между ними какое-то романтическое влечение. Оба закончили только третий курс, может, маловаты ещё. Но оставшиеся мне два года в школе стоит за ними приглядывать. И постараться общаться с Медой почаще. Тогда, если на неё попытаются повлиять приворотным или ещё какой мерзостью, я, возможно, смогу вмешаться.

Итог всех рассуждений какой? Есть большая вероятность, что многих студентов подталкивали к «правильным» решениям теми же методами, что и меня. Вероятно, отец уже об этом подумал и принял какие-то меры. Для себя же я сделала два вывода: во-первых, директора стоит опасаться с удвоенной силой, и во-вторых, мне следует быть внимательнее к близким.

* * *

Прижимая к груди стопку своих записей, я робко замерла у двери отцовского кабинета. Нужно было всего лишь постучать и дождаться либо приоткрывшейся двери, либо домового эльфа, который скажет что-то в духе: «Хозяин сейчас не может вас принять». Когда всё же подношу руку к двери, я не столько стучусь, сколько скребусь. Однако меня услышали, дверь открылась.

Осторожно вхожу.

— Здравствуй… — я замираю, удивлённо смотря на двух мужчин.

— Крестный?!

Рэдмонд Лестрейндж улыбается мне, встаёт с кресла и разводит руки в стороны. Не могу отказать себе в удовольствии обнять самого лучшего крёстного. Удерживая свои записи одной рукой, я пересекаю кабинет. В кольце рук лорда Лестрейнджа спокойно. Он ничего не говорит, только гладит по голове. На какой-то момент время будто замирает. Связь крёстного и крестника действительно уникальное явление. Правда, в присутствии тётушки Вэл ощущения гораздо слабее.

— Я рада тебя видеть, — тихо говорю, всё ещё прижимаясь лбом к плечу крёстного. Он коротко целует меня в макушку.

— Я тоже рад, милая.

Благодаря Мариз ничто во мне не поднимается против его голоса. Кроме неприятного чувства неловкости за своё прежнее поведение. Наверное, захватившее меня напряжение было слишком заметным. Крёстный отстранился, спокойно всматриваясь в моё лицо. Не опустить взгляд было очень непросто, но в то же время с каждой минутой этого зрительного контакта становилось немного легче.

Я не виновата. По крайней мере не настолько, чтобы бесконечно съедать себя за произошедшее. Всё в прошлом. Надо жить дальше. Надо отпустить. Принять к сведению и больше не допускать таких ошибок. Смириться с тем, что прошлое неизменно, и с уверенностью смотреть в будущее. Быть сильной.

Уголки губ приподнялись в улыбке сами собой. Пожалуй, именно встречи с крёстным мне не хватало, чтобы полностью прийти в себя. Принятие ситуации не означает, что всё, что я сделала, придёт в норму само собой. Но оно даст мне храбрость, чтобы встретить последствия лицом к лицу и попытаться спасти то, что ещё можно спасти. К примеру, отношения с Басти. И, возможно, я смогу наладить отношения с Беллой. И с Эваном я давно не общалась. Надо ещё обсудить всё произошедшее с Медой, мы давно не говорили с ней по душам.

— Исходя из того, что о приходе крёстного ты не знала, чувствую необходимость спросить, зачем ты ко мне пришла, Мели, — нарушил тишину отец. Дядя Рэд отступил чуть в сторону, до этого он буквально загораживал меня от сидящего за своим столом отца.

— У меня очень серьёзный разговор, папа, — твёрдо произнесла я.

Мужчина кивнул и указал мне на одно из кресел. Крёстный помедлил, прежде чем опуститься в соседнее.

— Надеюсь, я не помещаю вашему очень серьёзному разговору? — спросил он без тени иронии.

Я покачала головой.

— Даже лучше, что ты здесь, — и потому, что я уже начала удивляться, почему ты не появляешься, и потому, что в твоём присутствии говорить о чём-то странном мне не так неловко.

— Последнее время с памятью у меня творится что-то странное. Некоторые воспоминания накатывают при возникновении какой-либо ассоциации. Я буквально погружаюсь в них, теряя связь с реальностью. Многие — просто о детстве. Но есть и довольно странные воспоминания. Они как бы о будущем. И большинство из них меня пугают, — я протянула отцу пергаменты. Он взял их и погрузился в чтение. Каждый прочитанный пергамент он передавал моему крёстному.

Лица их постепенно мрачнели. Кажется, я никогда не видела такое выражение лица у дяди Рэда. Брови сведены к переносице, губы сжаты, глаза прищурены.

Когда всё было прочитано, мужчины долго молча смотрели перед собой. Было жутковато сидеть в отцовском кабинете в полной тишине, но мешать мужчинам было страшнее. Поверят ли? Сделают ли что-нибудь? Не возникнет ли у них подозрений о природе моих «способностей»? Не приведёт ли моё вмешательство к событиям ещё более жутким, чем то, что я видела?..

— Не накручивай себя, дочка, — тихо приказал отец.

Я подняла на него рассеянный взгляд. Последовать указаниям был гораздо сложнее, чем казалось. Как и задушить давящее беспокойство. Почему-то вместо ожидаемого облегчения, на которое я подсознательно рассчитывала, мне стало только хуже. Конечно, тот факт, что и отец, и крёстный серьёзно отнеслись к моим словам обнадёживало, но… Они и сами понятия не имели, что делать с полученными знаниями. И, что было действительно плохо лично для меня, скрыть своё замешательство не смогли.

Внезапно крёстный поднялся. Лицо его уже приобрело знакомое мне выражение спокойного довольства. Он слегка улыбался и смотрел на меня кристально чистым взглядом.

— Думаю, стоит немного прогуляться, — лорд Лестрейндж подал мне руку. Неуверенно, я протянула свою, позволяя вытянуть себя из кресла. Кивнув моему отцу на прощанье, крёстный увёл меня из кабинета.

— Дадим твоему отцу собраться с мыслями, — вполголоса прокомментировал свои действия дядя Рэд. И потом уже громче заговорил:

— Тебя всё-таки заставили заниматься окклюменцией с леди Вальбургой?

Мне, если честно, тоже хотелось собраться с мыслями, может немного позаниматься окклюменцией, чтобы их упорядочить, но молчать было слишком невежливо, так что я ответила:

— Не то, чтобы совсем заставили. На самом деле, я очень рада, что тётушка согласилась со мной заниматься.

— Она твоя крёстная, Мели. Она клялась Магией, что будет заботиться о тебе и помогать, если это в её силах.

— Стандартная клятва для ритуала крестин, — с пониманием кивнула я. Тексты подобных обетов, их значения и ограничения я не так давно заучивала.

— Да, — согласился крёстный. — Вижу, занятия с Мюриэль ты тоже не игнорируешь.

— Попробуй тут, — пробурчала я. Конечно, это невежливо, даже грубо. Но с крёстным, когда мы одни, я могла позволить себе расслабиться. Он уж точно не станет меня отчитывать.

И правда. Лорд Лестрейндж, услышав мои слова, тихо рассмеялся.

— Ох, моя маленькая Пандора, — вздохнул он. А у меня закололо в груди от звука имени, подаренного им на мои вторые крестины. — Ты всё такая же колючка. Признаться, по словам Адена, да и потому, как ты вела себя, я уже начал сомневаться, что ты — это ты. Не помню тебя такой тихой и сдержанной.

Хорошее настроение начало таять. И не понятно, то ли из-за того, что моё поведение вызвало подозрения лорда Лестрейнджа (хотя, я, наверное, опять накручиваю себя на пустом месте), то ли из-за того, что его слова напомнили мне о всех тех грубостях, что я успела наговорить за последние годы.

— Прошу прощения, крёстный, — тихо сказала я.

Лорд Лестрейндж остановился, заставив меня замереть тоже. Потом взял за плечи, разворачивая лицом к себе, и серьёзно посмотрел мне в глаза, как делал недавно в кабинете отца.

— Это был отнюдь не упрёк, Пандора. То, как ты вела себя под действием зелья и закладок это одно, и не имеет отношения к той непосредственной манере говорить то, что думаешь, свойственной тебе с самого детства. Конечно, стоит держать язык за зубами в обществе, но в кругу семьи… Можно позволить себе некоторую вольность. Ты меня понимаешь?

— Кажется, — кивнула я неуверенно.

— Но, — глаза крёстного хитро прищурились, — от комментариев в сторону тётушек всё же воздержись. Терпеливым нравом они не отличаются, а вот способностью узнавать обо всех невежливых словах в свой адрес очень даже.

Я тихо рассмеялась.

Несколько минут спустя мы с крёстным вышли в сад. Лёгкие наполнил запах роз. Погода сегодня была как раз располагающая к прогулкам. Ночью прошёл несильный дождь, сейчас же, когда время приближалось к обеду, лужи высохли, но кусты ещё сохраняли влагу, даря лёгкую прохладу и добавляя нотку свежести к запаху цветов.

— Аден сказал, результаты экзаменов тебя не порадовали? — снова заговорил крёстный.

Нарушать умиротворённую тишину в саду и между нами не хотелось, но…

— Результаты просто ужасны. Я даже и не думала, что всё будет так плохо, — лорд Лестрейндж кивнул.

— Не переживай, милая. Эти ваши школьные экзамены не то, о чём стоит волноваться.

— О, да, — согласилась я. И не сдержав язвительности, добавила:

— Мне стоит волноваться о том, кого в женихи мне выберет отец.

Крёстный тяжело вздохнул и взглянул на меня с лёгкой укоризной. На мгновение стало неловко, но он сам назвал меня «колючкой». Да и мне очень хотелось выговориться хоть кому-то. Отцу перечить я побоялась, но, может, дядя Рэд, как и всегда, окажется несколько терпеливее.

— Я понимаю, что ты недовольна нашим с твоим отцом решением, — тем временем заговорил крёстный. Голос его звучал мягко, но мягкость эта была обманчива. Он никогда не прибегал к «стальным» интонациям в отношении меня, но это не мешало мне так же напряжённо замолкать, как бывало, если тяжесть начинала звучать в тоне отца. — Вы с Басти уже давно толком не общаетесь, но постарайся понять, мы с твоим отцом могли бы найти ещё кого-то, но с Рабастаном вы сможете потом отказаться от каких-либо обязательств друг перед другом.

— Да нет же! — возмутилась я. Крёстный говорил так, будто считал, что именно навязанные отношения меня смущали. Но проблема была совершенно в другом. — Почему из-за того, что ошибок наделала я, ответственность должен нести кто-то другой?

От тепла во взгляде крёстного неожиданно стало тошно. Но, кажется, я наконец произнесла вслух то, что смущало меня больше всего. Мне отчаянно не хотелось, чтобы мои проблемы ложились на плечи чужого, в общем-то, для меня человека. Да, мы были друзьями раньше. Да, между нами явно происходила какая-то химия (и не важно, откуда взялось это странное маггловское выражение в моей голове). Да, мне бы очень хотелось наладить с ним отношения. Но постепенно, самой. А не потому, что наши отцы решили заставить нас вместе разгребать последствия моих действий.

— Знаешь, он считает себя виноватым в том, что с тобой произошло.

— Ни в чём он не виноват!

— Попробуй доказать это Рабастану. Помолчи, — попросил он, заметив, что я снова готовлюсь возразить, — помолчи и послушай. Ты знаешь, что Басти присматривал за тобой в школе? Что попросил кое-кого из числа твоих однокурсников со Слизерина за тобой приглядывать? Мальчик из семьи наших вассалов. Ты наверняка его помнишь — Торфин Роули, — я кивнула, хотя подтверждение того, что я знаю, о ком речь, крёстному и не требовалось. — И наверняка ты осознаёшь, что он всегда был к тебе привязан. Лучший друг детства, в конце концов.

Я слабо улыбнулась. Даже не заметила, как успокоилась, слушая голос крёстного. Значит, присматривал?

— И теперь представь, каково ему понимать, что вопреки его действиям, ты подверглась ментальному воздействию. А он ничего с этим не сделал, хотя и замечал неладное. На его месте ты бы себя не винила?

Пришлось признать, что я была бы в ужасе, оказавшись на месте Рабастана. Знать, что человек, которым ты дорожишь, подвергся опасности, и понимать, что мог если не предотвратить, то свести последствия к минимуму, мог донести информацию до кого-то, кто смог бы что-то сделать, но ничего не предпринял… Ужасное чувство.

— Поэтому, Пандора, позволь ему загладить эту вину перед самим собой, раз уж ты считаешь, что перед тобой он не виноват, — а что ещё мне оставалось? Я согласно кивнула. Сдержать тяжёлый вздох не получилось, и крёстный ласково потрепал меня по плечу.

— С тобой произошло много плохого, милая, я понимаю. Поэтому тебе стоит разделить проблемы с кем-то. И семья для этого подходит лучше всего.

— Ну, произошло и кое-что хорошее, — улыбнулась я. И, в ответ на вопросительный взгляд крёстного, резко поддалась к нему, обнимая, и пробормотала куда-то в плечо мужчине:

— Я в полной мере осознала, насколько мне повезло с семьёй.

Крёстный в ответ только тихо рассмеялся.

* * *

Мы вернулись в дом как раз к обеду. За столом уже сидели все домочадцы. И, что стало для меня не самой приятной неожиданностью, дядя Игнатиус. Младший брат моего отца походил на него почти так же, как внешне были похожи Фабиан и Гидеон. Та же тёмная медь волос, высокий лоб, твёрдая линия челюсти и тяжёлый взгляд. Только вот отец бывал улыбчивым и ласковым. Дядю таким я не видела ни разу.

Мы с крёстным присоединились ко всем за столом, я — молча, а лорд Лестрейндж в свойственной ему манере с ненавязчивыми вежливыми приветствиями. Поймав взгляд отца, я коротко приподняла брови. Он выглядел уставшим, и вместе с хмурым лицом дяди Игнатиуса это не сулило ничего хорошего. Однако отец только мягко улыбнулся и покачал головой.

Интересно, и как это понимать? «Потом поговорим, Мел» или «Не забивай голову ненужными вещами»?

Растерянная, я приступила к трапезе. Разговор за столом постоянно прерывался, старшие перескакивали с темы на тему, братья и вовсе молчали. Изредка я обменивалась с ними взглядами, но оба выглядели такими же не понимающими, как и я.

Не то чтобы видеть дядю Игнатиуса в нашем доме было чем-то очень странным. Но отец с дядей, по словам тётушки Мюриэль, никогда не были слишком уж близки между собой. Они были погодками, но в их случае пропасть между воспитанием Наследника рода и второго сына оказалась непреодолимой. Возможно, на моих братьев это не возымело такого влияния, потому что они близнецы. Может, была и другая причина. Не знаю. Но факт оставался фактом: отец с дядей не ладили. Когда отец женился, дядя предпочёл покинуть родовое поместье. Выкупил довольно большой участок земли в одном из графств, заплатил кругленькую сумму за наведение на построенный особняк магглоотталкивающих и прочих защитных чар, и обосновался вдали от остальной семьи. Спустя несколько лет он женился, потом у них с тётей родился сын. Персиваль оказался сквибом. Была ли это трагедия для семьи? Жена дяди, тётушка Лукреция, откровенно говоря, пришла в ужас. Дядя, под влиянием жены, даже собирался отказаться от сына и отдать его на воспитание магглам. Конечно, кузена пристроили бы в хорошую семью, он получил бы образование, но был бы отрезан от кровных родственников. Мои отец и мать были против, но тогда близнецы были ещё маленькими, к тому же их выбросы были довольно разрушительными, особенно у Гидеона, и забрать Перси в родовое поместье мои отец и мать не могли. Нашего кузена забрала тётушка Мюриэль. Она так и не вышла замуж, почему — она никогда не рассказывала. Но кузена Перси воспитала в своём небольшом доме (это было нечто вроде гостевого дома, в котором гостей никогда не размещали, и располагался он на территории семейного поместья) как родного сына. Он часто бывал у нас вместе с ней, и я неплохо с ним ладила. Он был очень спокойным, не в пример моим братьям, мальчиком, любил книги и всякие эксперименты.

Сейчас кузен получал второе высшее (разумеется, маггловское) образование, и редко нас навещал. Но я была уверена, что Перси будет на Дне Рождении Фабиана и Гидеона. Тем более, два предыдущих он пропустил, так что на третий просто обязан был явиться.

Разница в воспитании, отношение к ребёнку-сквибу и, вероятно, ещё что-то, о чём я не знала, посеяли раздор между отцом и дядей Игнатиусом. Как результат, последний был редким гостем в Прюэтт-холле, хотя пару лет назад, в первый момент грандиозного обострения в моём поведении, именно дядя был тем, к кому отец обратился за помощью. Да, успеха это мероприятие не имело, вразумить меня дяде не удалось, но сам факт говорил о многом. Да и тётушка упоминала, что после выяснения всех обстоятельств моего «помутнения» отец навещал дядю Игнатиуса.

Если подумать, мне понятно, почему отец обратился именно к своему брату. Чтобы не выносить внутрисемейный конфликт за пределы, собственно, семьи. Несмотря на разногласия, они оставались родными братьями, а значит при любых обстоятельствах не станут действовать один во вред другому.

Когда обед подошёл к концу, отец неожиданно обратился ко мне:

— Мел, мистер Элмерс придёт через полчаса, чтобы осмотреть тебя. К этому времени поднимись в мой кабинет.

После этого он ушёл вместе с дядей Игнатиусом и крёстным. Я тоже собиралась встать из-за стола и подняться ненадолго к себе, но голос тётушки меня остановил:

— Ты не знаешь, дорогая племянница, из-за чего твой отец пригласил нашего брата?

Что ответить? Могла ли я вообще что-либо отвечать сейчас, когда ещё не знаю, что думает о моём признании отец? Но врать?! Нет! Я улыбнулась, но вышло неправдоподобно. Практически рухнув обратно на своё место за столом (я едва успела с него привстать), я посмотрела сначала на тётушку, потом на выжидающе затихших братьев.

— Догадываюсь, — честно ответила я. — Но понятия не имею, можно ли об этом распространяться.

Тётушка фыркнула. Гидеон поморщился. Фабиан нахмурился. Всех не устраивали как мой ответ, так и странное, граничащее с таинственным, поведение отца.

— Твоему здоровью ничего не угрожает? — осторожно спросил Гидеон. У меня лично вызывают сомнения слова отца о приходе нашего семейного целителя (хотя как знать), но я не говорю об этом вслух. Только смотрю неуверенно на брата. Не считая того, что в школе я рискую рухнуть с пришедшей в движение лестницы, если меня настигнет очередное видение, моему здоровью не угрожает совершенно ничего.

— Надеюсь, что нет, — отвечаю я.

Наступило молчание. Неприятное и даже тягостное, какого я давно не ощущала рядом с семьёй. Я не могла ответить на их вопросы, а они даже не решились мне их задавать. Уже за это — спасибо.

Когда отведённые мне полчаса почти закончились, я поднялась из-за стола. Выходя из столовой, я чувствовала направленные мне в спину взгляды.

В кабинете меня действительно уже ждали. Кроме целителя Элмерса в комнате находился только отец. Всё время, пока мистер Элмерс колдовал надо мной, папа молчал.

— Результаты даже лучше, чем я ожидал! — улыбнулся целитель Элмерс. — Вы очень быстро восстанавливаетесь, юная леди. Первые ритуалы можно проводить ещё до отправления в школу, — целитель посмотрел на отца.

— Благодарю, Джон, — кивнул отец.

— Тогда всего доброго, лорд Прюэтт, мисс Мелинда.

Целитель исчез в зелёном всполохе камина.

Я переминалась с ноги на ногу, исподлобья рассматривая спокойное лицо отца. Как только целитель ушёл, он погрузился в чтение каких-то бумаг.

— Ты можешь идти, Мели, — сказал отец, не поднимая на меня взгляда.

— Но, — я прикусила губу, замолчав. Отец, наконец-то, посмотрел на меня.

— Что-то не так, милая? — спросил он.

— А что насчёт моих записей?

— Не забивай голову, — отрезал он. — Я приму все необходимые меры.

— А что делать мне, пап? Ведь они не прекращаются! — вспылила я. Перспектива рухнуть с движущейся лестницы вырисовывалась очень красночно.

— Продолжай их так же записывать, — просто сказал отец. — Что касается всего остального, то ты ещё совсем ребёнок, не стоит тебе в это лезть. А теперь иди!

Было очевидно, что на этом аудиенция у лорда Прюэтта окончена. Я стремительно покинула кабинет. Впрочем, чтобы хлопнуть дверью, ярости (или, скорее, наглости) мне не хватило.

Я быстро шла по коридорам поместья. В груди не клокотала, как пишут в романах, обида. Даже злости как таковой не было. Просто стало пусто. Кажется, я должна бы радоваться тому, что отец, а вместе с ним, по всей видимости, дядя Игнатиус и крёстный, не только серьёзно отнеслись ко всему со мной происходящему, но и что-то уже спланировали. Вот только радости тоже не было. Потому что, даже если им удастся помочь тем ребятам, кто, как и я, был подвергнут «коррекции поведения», и тем самым предотвратить «предсказанные» мною события, я не перестану видеть. И днём, и ночью меня будут настигать видения. И с началом учёбы, скорее всего, они только усугубятся, так как в школе больше мест, вещей и людей, с которыми видения так или иначе связаны. Конечно, это только предположение, но, если видения возникают как ассоциации, встретившись лицом к лицу с кем-то ещё, я могу узнать о будущем этого человека, а оказавшись в каком-то месте, вспомнить о событиях, связанных с ним.

А отец просто взял и отмахнулся от необходимости (по крайней мере, я ощущала это как необходимость, и мне кажется, что отец отмахнулся) объяснить мне хоть что-то. Ребёнком меня назвал. Не знаю, чего именно я ожидала. Меня выслушали, проявили понимание. Бросаться в гущу событий меня никто не заставляет. Я же сама этого хотела — остаться в стороне от надвигающейся войны. Чем только не довольна, хочется саму себя спросить. Видимо, в глубине души («попаданческой» её части, по крайней мере) мне хотелось опасных приключений, хотелось оказаться в центре политических и светских интриг, хотелось как-то действовать.

Вместо этого, меня будто щёлкнули по носу и ласково пожурили: «Не вмешивайся, это не детское дело».