Не спрашивай, не говори (джен)

Наутро Юстина с неудовольствием оглядывала свои ступни — после долгой ходьбы тонкая кожа пошла пятнами, кое-где вздулись мозоли.

Любимые туфли сегодня показались орудием пыток; и какого же черта она всегда так не любила мягкую обувь без каблуков! Впрочем... она знала, какого черта: хотела круто выглядеть. Высокая, худая, с шапкой спутанных темных волос и бескровными губами, Юстина не была красавицей и знала об этом; она не могла сотворить себе изящную фигурку и кудри, послушным каскадом ниспадающие на плечи, не могла скрыть свои недостатки, но могла превратить их в достоинства. Строгие узкие юбки и платья, блузки, накрахмаленные так, что о воротник и манжеты почти можно было порезаться, и туфли на тяжелых каблуках делали ее похожей на шахматного ферзя, и Юстине это нравилось... обычно. Когда не приходилось подолгу думать, что надеть, чтобы избежать конфузов и не убить к концу дня ноги. "Если Грин предложит начать с Бесстрашия, я его задушу".

В автобусе Юстина рухнула на свободное место, с завистью косясь на стоящую рядом Валери — вот уж кто не парился и прекрасно себя чувствовал в кедах!

— Слушай, махнемся обувью на сегодня? Правда очень надо...

Валери покачала головой:

— Я бы с радостью, но я в твои золушкины башмачки не влезу, — она приставила свою ногу вплотную к ноге Юстины. Та вздохнула: да уж, неравноценный вышел бы обмен, учитывая разницу в полдюйма.

— Так ты обещала рассказать, что вчера было, — напомнила Николь, перегнувшись через перила.

— А, ну да. В общем, Грин предложил нам примерить чужие ботинки, не в прямом смысле, конечно...

Рассказ Юстины получился на удивление коротким, даже странно — ей казалось, что Грин вчера не меньше часа распинался, а она уложилась в пятнадцать минут дороги. Впрочем, с часом она могла и ошибиться: не следила за временем, просто осталось впечатление долгого и напряженного разговора... Стоило отдать Грину должное — держать аудиторию он умел.

— А ты уверена, что это не какая-нибудь подстава? Это все-таки Грин.

— Скажем так — я готова рискнуть, — еще раз обдумав и проговорив вчерашний разговор, Юстина была уверена только в том, что Грину этот его проект зачем-то очень нужен; возможно, он даже не врал, говоря о своем страхе. Просто страх мог быть — и скорее всего был — не единственным мотивом. — Это может быть интересно... а если кто решит, что я недостаточно хороша для Искренности — отлуплю сумкой, тоже мне проблема.

До большой перемены она действительно в это верила.

Но первой серьезной проблемой стали не косые взгляды и шепотки за спиной, а Оливер Смит — бедняга готов был сквозь землю провалиться еще на входе в кафетерий, осознав, что все взгляды прикованы к нему и компании. Юстине даже показалось, что он бы плюнул на все и сбежал, если бы не Деррик, вовремя ухвативший Смита за локоть и дотащивший до ближайшего стола... и только позже, когда все расселись и немного успокоились, до Юстины дошло, чей это стол.

"Отлично. Значит, мы не за поездами бегать будем, а грядки копать? Клянусь, я тебя задушу когда-нибудь, умник", — она метнула в Грина испепеляющий взгляд; тот сделал вид, что не заметил. Или правда не заметил, потому что во все глаза смотрел на Смита — тот сидел съежившись и закрыв лицо руками, но хоть трястись перестал.

— Все путем, нас уже не расстреливают, а берут на мушку из кустов. Ты живой, козявка? — из уст Деррика это прозвучало необидно, даже почти успокаивающе.

— Все нормально, спасибо... просто я не привык быть в центре внимания. Но ведь дальше будет легче, правда?

— Нет, готовься, дальше как раз начнется самое интересное, — возможно, не стоило этого говорить, но Юстина была так ошарашена внезапной проблемой, что слова вылетели сами собой. А затем ей как следует прилетело по лодыжке, но на сей раз она даже не обиделась, проглотив вспышку боли и пару крепких слов, потому что пинался Грин за дело. — Теперь нас будут проверять на прочность. Насколько мы достойны своих фракций, что-то в этом духе... Кстати об этом — у кого-нибудь из вас есть враги, о которых нам стоит знать?

Деррик задумался. Глубоко и надолго — на целых две котлеты. Наконец, дожевав, почесал в затылке:

— Ну, если считать всех, кого я побил... это почти вся ступень получается, плюс пара человек из старших и всякая мелочь. Всех не упомнишь, сами понимаете... вас трогать вряд ли станут, а мне могут попытаться устроить темную, ну посмотрим, кто кого.

— У меня Фредерик Лавлейсс и Элайджа Монро, оба с девятой ступени. Вон они, взгляните, сидят подчеркнуто далеко друг от друга, — Юстина оглянулась на стол Эрудиции, запоминая: парень с квадратной челюстью и римским носом — Лавлейсс, а тот, что похож на обтянутый кожей скелет, значит, Монро... Грин между тем продолжал: — Достойные противники и редкие дряни, причем я так и не понял, кого они ненавидят больше: меня или друг друга...

— Большие дряни, чем ты?

— Сомневаюсь, но тем, кто со мной, проверять не советую. Да и вообще не расслабляйтесь — от этих двоих можно ждать чего угодно, кому угодно и в любой момент. У тебя кто?

А в самом деле — кто? В Искренности ссорились часто и по любому поводу, и Юстина охотно ввязывалась в споры, а то и сама их начинала, но враждовать всерьез?.. Она пожала плечами:

— Нескольких человек могу припомнить, но проверять будут меня, вас это касается в последнюю очередь. А лично тебя, Грин, в самую распоследнюю, потому что всей школе известно, что ты подонок, — Грин в ответ осклабился и тут же получил каблуком по щиколотке.

Разговор перешел на другую тему, более приятную, и Смита понемногу отпустило — в беседу он так и не вступил, но, по крайней мере, начал прислушиваться к разговору. Бедняга, он, должно быть, впервые ощутил на себе столько внимания, да еще недоброго... Стало интересно, будь Юстина отреченной, она реагировала бы так же на чужие взгляды? Или наоборот, купалась бы в лучах славы, впервые за всю жизнь почувствовав себя на своем месте?

А еще ей стало интересно, получится ли у них целый месяц примерять чужие ботинки — и у кого при этом какие лопнут мозоли? Сможет ли, к примеру, Деррик прожить хоть один вечер, ни с кем не подравшись? Или Грин — отбросить свою личину веселого подонка, которую все эти годы выстраивал и поддерживал? А Смит... поедет ли он сегодня вообще в сектор Дружелюбия? Юстина готова была поставить пять баксов, что никуда он не поедет, просто сил не останется.

Но Смит и на самоподготовку пришел, и загрузился вместе со всеми в грузовик, направлявшийся за город. Из упрямства или так проявлялось его сущность отреченного? Забыть о собственном комфорте ради дела, которое кажется правильным...

— Не грузись, искренняя. Расслабься и получай удовольствие! — влез Деррик, обрывая ее мысли. — От твоего вида и парное молоко вмиг скиснет.

Он-то явно ни о чем таком не думал — просто сидел на бортике грузовика, выделяясь в толпе дружелюбных, как огромный ворон среди голубей, вертелся и болтал одновременно со всеми вокруг. Наверное, здорово всем мешал, но если в Искренности ему бы давно велели заткнуться, то дружелюбные честно терпели чужака, делая вид, что все в порядке... По-хорошему, Юстина и сама была здесь чужой, и ей бы молчать — но раздражение, копившееся с самого утра и до сих пор толком не высказанное, полилось сплошным потоком:

— Зато я, в отличие от некоторых, не делаю вид, что мне все нравится. Да и от чего я, по-твоему, должна получать удовольствие? От поездки в грязном кузове по разбитой пыльной дороге? От перспективы в скором времени убить свою обувь навозом или какой-нибудь химической дрянью, которой удобряют поля? Или от общества людей, которые изо всех сил стараются убедить даже самих себя в том, что им ничего другого в жизни не на... ай!!! Ты что делаешь?!

— Придд, ты когда-нибудь слышала о гедонизме? — с самым невинным видом спросила Уиттиер, будто не она только что отдавила Юстине ногу. — Прежде чем зря обижать людей, попробуй примерить это учение на себя. Дорога пыльная, потому что сухая, а сухая она, потому что погода хорошая; представь, как противно ехать под мелким моросящим дождем по раскисшей грязи. Насчет навоза успокойся, на грядки я вас не поведу... ну, если так переживаешь, найду тебе что-нибудь на смену. Подумай о вкусном ужине, наконец: после работы тебя ждет чай и запеченные с сахаром и медом яблоки.

Яблоки с медом Юстина не любила, и вообще все больше жалела, что согласилась на этот дурацкий эксперимент и поехала в это чертово Дружелюбие, чтоб его... Какая-то девчонка ласково обняла ее за плечи:

— Не обижайся на Дженни, она бывает немного злой временами... как и все мы, впрочем. Не будь обычных техник...

— Каких обычных техник? — краем глаза она отметила что-то странное, но не успела сообразить, что именно.

— Сублимационных, каких еще-то. Знаешь, нам тоже порой бывает так паршиво, что хоть вешайся, хочется набить первому встречному лицо или сделать еще что-нибудь незаконное. Тут главное — правильно выбрать жертву. Лично я люблю обвинять в своих неудачах деревяшки; когда совсем припечет, беру топор и иду колоть дрова. Казнишь таким образом полешек десять — сразу легче на душе становится.

— И помогает?

— Конечно! Видишь, какие мы добрые. Можно еще сорняки дергать, землю перекапывать и заниматься другими полезными делами... главное — поверить, что дрова и сорняки действительно виноваты в твоих бедах.

— И приговаривать при этом: вот тебе, вот тебе, вот тебе! — засмеялся кто-то. — Наши переходники, особенно из Бесстрашия, эти сублимации обожают. Такая ругань в теплицах стоит — слышать надо! — и, видимо, вспомнив инициацию неофитов-переходников, дружелюбные расхохотались.

Хохотали они на редкость заразительно, даже Юстина фыркнула, на миг забыв про плохое настроение. А потом сообразила, что именно показалось ей странным: Деррик при упоминании "обычных техник" даже бровью не повел, будто знал, о чем речь! Юстина про такие сублимации ни разу не слышала и могла поклясться, что это одна из тех маленьких тайн фракции, которые чужакам не рассказывают... но, может, Деррик и не был чужаком? Он явно чувствовал себя среди дружелюбных в своей тарелке, да и внешне мог сойти за одного из них — ни татуировок, ни проколов, ни странной прически; впрочем, Юстина не могла знать наверняка — вдруг он свои длинные волосы красил? Если и красил, для нее разницы не было: в ее глазах Деррик стал бы неотличим от дружелюбных, просто сменив куртку на балахон.

А еще он явно раньше бывал в Дружелюбии и хорошо ориентировался — хоть бы для виду повертел головой, пока они топали от стоянки к дому Уиттиер! Но Деррик шел уверенно и спокойно, не оглядываясь по сторонам и с таким расслабленно-довольным видом, что Юстина уже не удивлялась, глядя, как ловко он собирает яблоки.

"Фракция выше крови" — говорили им с самого детства. Изначально это было вроде как про то, что долг перед фракцией выше семейных обязательств и если, например, Искреннему дают выбор — солгать ради своей семьи или сказать правду и обречь родственников на неприятности, он должен выбрать второе; Юстина считала, что так правильно. Но лет двадцать назад появился и другой смысл: фракция выше крови — значит, сменивший фракцию становится вроде как сиротой, отрекается от семьи и разрывает все связи. И вот это, по мнению Юстины, отдавало идиотизмом. Взять хоть ее деда и бабушку из Бесстрашия! Когда-то они поддержали решение отца уйти в Искренность — а выходило, что не должны были? Даже зная, что ему оставаться невыносимо, более того — смертельно опасно? Ну, раз фракция выше крови? Ерунда какая-то получалась, но поделиться своими мыслями на этот счет Юстине было не с кем... по крайней мере, раньше; теперь же казалось, что она нашла единомышленника. И хотя к вечеру у нее отваливались не только ноги, но и руки, она чувствовала себя куда лучше, чем утром.

Деррик довел их до автобусной остановки и попрощался — его, мол, в Бесстрашии засмеют, если он въедет в город со всеми на автобусе; что ж, он и не обязан был сходу доверять едва знакомым людям. Несколько часов назад ему ничто не мешало ехать в грузовике, да и железная дорога, судя по грохоту, находилась совсем не там, куда он пошел, но ловить его на вранье Юстине не хотелось. В конце концов, она еще не вернулась в Искренность.