Госпиталь для душ (гет)

Самые тягостные дни здесь — карантинные. Их устраивают не так уж и часто: либо если кто-то подхватит какой-нибудь жутко заразный вирус (Гермиона помнит, как болела одним таким — от макушки до пят тело покрылось красными точками и чесалось до дикости так, что при взгляде на нее можно было подумать, будто она только что одолела в схватке по меньшей мере барса. Ну, или хотя бы домашнюю кошку.), либо для этой… для про-фи-лак-ти-ки, вот! В такие дни никому не разрешается покидать палаты без сопровождающего, нельзя ни выйти прогуляться, ни уж тем более встретиться с кем-то. Не то чтобы клиника располагает обширным набором развлечений, но заняться Гермионе всегда есть чем: можно и на муравьиную ферму поглядеть, и поиграть с разными музыкальными инструментами в общем зале, и попросить мисс Лавгуд вывести ее во двор.

Именно с ней, неземной, прямо скажем, медсестрой с таким же неземным именем Луна, Гермиона чувствует себя спокойнее всего. Луна схожа с цветком: милая, кроткая, понимающая. Ни разу Гермиона не слышала от нее грубого слова, не получала полных злости взглядов или резких жестов. Ей даже мыслилось, что эта миниатюрная блондинка с большими круглыми, как два блюдца, глазами цвета дождя находится совершенно не на своем месте, что ее с кем-то перепутали и она должна быть среди них, наравне, а не над — до того чудны порой ее речи.

Мисс Лавгуд — любительница рассказывать небылицы: про странных бесплотных крылатых существ, умеющих думать и сопереживать; про пылающих птиц, чьи слезы, по легенде, способны излечить любую хворь, затянуть любые раны; про огромный старинный замок со сложным названием, замок, недоступный взгляду «простого смертного», населенный волшебниками, пропитанный загадками, превращающий всех без исключения взрослых в детей, с упоением взирающих на наконец протянутую им конфету; и про много чего другого рассказывает она, да только Гермиона ни во что из этого не верит — глупости ведь!

Пуще того, мисс Лавгуд даже как-то обмолвилась, что видела там, в этом (вне всяких сомнений выдуманном) мире Гермиону. Будто та была ведьмой, наделенной особой силой — преданностью. Отважнее девушки я не встречала, говорит мисс Лавгуд. Отважнее… последнее слово, какое Гермиона применила бы к себе: ей не достает духу элементарно признаться в своих чувствах… в общем, признаться, не говоря уже о подвигах, о геройстве. Да и не хотела бы она быть никакой героиней. Лучше — быть свободной.

С другой стороны, если Гермиона из параллельной вселенной сумела найти свое счастье, если ей знакомо это слово не просто понаслышке, если у нее есть друзья, семья и если рядом с ней существует (точно такой же!) Фред, то тутошняя ей завидует и с удовольствием обменяется местами, предоставилась бы возможность.

Так Гермиона и говорит мисс Лавгуд, на что та лишь едва заметно, одними уголками изящных розовых губ, улыбается и отвечает пространно:

— Хорошо там, где нас нет.

Гермионе это непонятно. Откуда нам известно, что хорошо, если нас там нет? И как зарождается это «хорошо»? Мистер Дамблдор научил ее все познавать в сравнении. Следовательно, чтобы понять сущность такого явления как «хорошо», надо сначала познакомиться с сущностью явления «плохо». Первый уровень Гермиона, сугубо по ее мнению, уже давно прошла, второй же поддаваться никак не желает.

А может это она, сама того не осознавая, не желает его принимать?

Пока Гермиона делится переживаниями с Фредом, он отчего-то светится, точно начищенная до блеска монета, хотя в ее словах нельзя обнаружить абсолютно ничего даже близко смешного или забавного.

— Ты поразительна!

То ли нарочно смущает, то ли искренне восторгается.

— Я что-то не то сказала?

— Не в этом дело. — Фред спускается с кровати, упираясь коленями в пол, и (будто такое для них привычно, как ежедневный ритуал вроде чистки зубов) оглаживает ее бедра. — Неужели ты всерьез думаешь, что тебе нужна палочка, чтобы творить волшебство?

— А разве нет?

— Разве нет? — восклицает он. — Разве нет? Твоя магия, — он пленяет ее тонкие пальцы своими, длинными и чуть шершавыми, оборачивает их тыльной стороной к себе и прижимает к ее груди, — заключается здесь, внутри.

Что ж, пусть ее жизнь не столь удивительная и захватывающая, как жизнь «потусторонней» версии, но ни за какие богатства она не готова отдать ее, не готова расстаться с тем единственным, научившим ее ценить и даровавшим смысл.

Хорошо там, где есть он. Этого ей достаточно.