О незримых вещах (гет)

Снова музей. Наполовину присутствуя здесь, балансируя где-то на периферии бодрствования, опираясь на последние остатки управляющих функций, Ада кодировала вредоносную программу в Новом американском кафе, когда к ней кто-то подошёл и спросил:

— Эм, вы же Ада?

В ответ Ада с силой нажала на клавишу. Закрыла свой ноутбук. Вежливо улыбнулась и только после поняла кто перед ней.

— Эшли, — представилась девушка. — Эшли Грэм. Простите, я не хотела вас беспокоить, но…

— Всё в порядке.

— Кажется, мы встречались пару лет назад, — сказала Эшли, но Ада естественно помнила её.

Привычно разглядывая толпу Ада увидела одинокого федерального агента, топчущегося у выхода, одетого в свитер цвета хаки. С этого расстояния, если Ада всё обыграет аккуратно, она сможет сойти за старую знакомую. Шпионка пригласила девушку присесть за столик.

В кафе было шумно и душно. Из динамиков разносилась мелодия «Standchen», заглушаемая болтовнёй. Какое-то время обе девушки смотрели друг на друга, в глазах Эшли стояло изумления, словно она ожидала, что Ада выдаст какую-то запоздалую мудрость. Но, возможно, это была простая усталость.

— Вижу, ты пришла не одна, — Ада сложила руки на столе.

— 24/7. Не беспокойтесь, он не сможет услышать нас отсюда.

— У тебя глаза красные, — заметила шпионка.

— Всё так плохо? — Эшли перевела взгляд на ноутбук Ады. — Это всё дипломная практика. Я пытаюсь набрать тысячу часов перед следующим семестром. А это много.

— Смотри, не переусердствуй. — Вонг порылась в сумочке в поиске пузырька с глазными каплями и передала его Эшли. — Держи, это поможет.

— Спасибо, — сказала девушка и отклонилась назад, чтобы закапать глаза. Затем, вернув пузырёк Аде, сказала: — Очень рада видеть вас. После того, что произошло, я всё гадала, как вы.

— Я в порядке, — спокойно и уверенно сказала шпионка. — Как сама?

— Лучше. Намного лучше, большую часть. Всё ещё не могу без содрогания смотреть на средневековые доспехи, — сказала Грэм с лёгким смешком. — Но тут таких нет. Слава богу.

Молодая девушка казалось замкнулась, почувствовала смущение и начала теребить изношенный кончик своего кордового браслета. Серебряная подвеска в виде совы болталась между двух звёзд, соединённых розовым шнуром. Она была такой юной когда это случилось. После её спасения новостные сводки пестрели заголовками «дочь президента то», «дочь президента это», её статус — это просто символ.

Далёкий вой пустоты накатывал внутри Ады. «Этого не должно было случиться с тобой», хотела сказать она, но это было бы излишним, и они едва знали друг друга.

— Ты здесь уже закончила? — вместо этого спросила она. — Или нужна компания?

* * *

У них в запасе оставался час до закрытия музея, поэтому они решили заглянуть в портретную галерею и начали с «Дочерей Эдварда Дарли Бойта», написанного Сарджентом в 1882 году. Картина была такой же огромной, как и дверной проём. На картине были изображены почти пустая комната, за исключением двух одинаковых ваз, запечатлённых в пыльном полусвете, и фойе, где позировали дети с ничего не выражающими лицами, стоящие поодаль друг от друга. Они легко могли бы сойти за куклы. А ещё они могли быть близняшками, как те две старшие девочки, отступившие в глубокую темноту коридора, подолы их юбок соприкасаются друг с другом, образуя двойную юбку, как во сне. Кажется, стены поменяли форму. Ада не была в этом уверена. У неё возникло чувство, что кто-то ещё должен быть в этой комнате, отбрасываемые тени указывали на что-то исчезнувшее. И кто сможет остановить её от того, чтобы не забраться прямо туда?

Ох, она так устала.

Эшли показала на гигантские фарфоровые вазы, установленные по сторонам от картины, те же самые, что возвышались над детьми.

— Только представьте самый большой в мире цветок в этом, — сказала она.

— Или шесть футов пепла, — сказала Ада.

— У вас есть сёстры? — заговорила Эшли с лёгкой нерешительностью.

Ада покачала головой.

— Братья?

Ада промолчала.

— Вы говорили с Леоном?

Отвернувшись, Ада закрыла глаза, раз, два, три. Ваза мерцала перед ней, массивная и украшенная голубыми цветами, белое пространство разделяло цветки, чтобы птицы смогли пролетать сквозь них. Ада взглянула на трещины в рифлёной раме. Какое чудо, что оно смогло пережить такой путь через Атлантику. Больше ста лет и всё ещё целое.

— Нет, я с ним не виделась, — делая всё возможное, чтобы казаться спокойной, ответила Ада.

Эшли неожиданно показалась удовлетворённой этой информацией.

— Тогда, думаю, он не рассказал вам.

— О чём?

— Я хотела поблагодарить вас. За то, что помогли нам в Испании и вывели нас с острова. И надрали задницу Саддлеру. В прямом смысле. Мы бы пропали без вас. Я всегда думала, что Леон будет тем, кто передаст это вам, но раз уж нет, то я хочу, чтобы вы знали это.

Такое проявление чувств тронуло Аду, так что ей пришлось скрыть это за иронией.

— Не могла позволить ему забрать все заслуги себе.

Обе засмеялись.

— Вы остановились в Бостоне? — спросила Эшли, когда они продолжили движение по галереи, сопровождаемые её телохранителем несколькими футами позади.

Сопровождение заставило Аду очень аккуратно подбирать слова. После того как они покинули кафе, она стали говорить очень тихо, чтобы их никто не услышал, но шпионка также делала это из-за опасности. Любого, кто связан с семьёй президента, ожидало расследования. Она видела риски этого радостного общения и без сомнений знала, что больше никогда не вернётся сюда.

— Хотелось бы, — ответила она. — К сожалению, у меня дела в другом месте.

Эшли повела их к картине Джорджии О’Кифф, череп оленя с ветвистыми рогами висел на верхушке колорадской сосны в пустыне Нью-Мексико. Небо, бесконечно голубое, заполняло пустоты, где должны были быть глаза.

— Вы увидели то, что хотели увидеть?

— Почти, — сказала Ада.

* * *

Нью-Йорк, декабрь. Такси высадило её у театра Метрополитен-Опера. Золотой свет фонтана на площади заливал пространство, точка у входа, привлекающая добрую часть внимания почитателей в поисках лучших фотографий. Всё выглядело невозможно безмятежно несмотря на толпу. Вблизи Ада увидела несколько дренажных отверстий вокруг основания, забирающих излишнюю воду, сбегающую по краям фонтана. Она протянула руку и дала воде успокоить нервозность.

Сегодня вечером президент Грэм будет среди тысячи гостей оперы, а это означает, что его агенты безопасности, включая Леона, тоже будут здесь.

Так что она прибыла во всеоружии. Сочное тёмное платье от Thierry Mugler было куплено в винтажном магазине. Выглядела она роскошно, грудь обтянута в вельвет с сетчатыми вставками, плечи сзади отделаны перьями, разрез доходил до самого верха бедра. Чёрные сатиновые перчатки. Она оделась для охоты. Во время финального антракта La Boheme, она следила с балкона, возвышающегося над огромной лестницей. Сверху, хрустальная люстра выглядела словно готова была взорваться золотым огнём.

Оглушающая волна голосов достигла невыносимой громкости. Земля незаметно завертелась. Закрыв глаза Ада сосредоточилась на своём пульсе. Она прощупывала струну надежды, выискивая в толпе, воспарив на одном лишь желании.

А вот и он.

Словно по волшебству.

Двумя уровнями ниже, одетый в костюм тройку, Леон разговаривал с другим мужчиной. Да. Она узнала бы это лицо среди миллионов.

Выбрав его номер из списка, она ждала. В её списке контактов у него не было имени, лишь любимый символ — амперсанд, она была осмотрительна. Она выбрала этот символ, потому что он отражал фигуру, обнимающую саму себя, раскрывая своё толкование как два элемента, держащихся как один. Когда Леон остался один, она позвонила ему.

— А ты отлично выглядишь, — сказала Вонг.

— Ада, — сказал он, и это был не вопрос.

— Посмотри вверх.

Он развернулся, прижимая телефон к уху, и запрокинув голову начал обыскивать верхние уровни.

— Теплее, — сказал она, и весь шум просто превратился в глухой гул.

Она хотела запомнить этот момент, тот самый, когда он увидит её и не сможет произнести ни слова, тёмный жар его глаз. Она услышала его сдавленный тихий голос, идущий из грудной клетки, выдыхающий «ох». Он отключился, так же, как и она, и начал восхождение.

Его восхождение к ней было расплывчато медленным, словно глубоководный сон, люди вокруг него подёрнулись дымкой. Он с осторожностью обходил людей то и дело поглядывал на неё, боясь, что она может сбежать. Он был слишком неторопливым, поднимаясь по ступням, будто у них была вся ночь впереди.

— Не ожидал тебя здесь увидеть, — сказал Леон, когда наконец поднялся к ней. Он также медленно осмотрел её сверху вниз. — Мне стоит начинать волноваться?

— У меня кое-что есть для тебя, — сказала она и бросила ему usb флешку. — Засекреченная информация на Освелла Спенсера и его работу с Амбреллой. До меня дошли слухи, что B.S.A.A. не любят делиться информацией.

Леон оценивающе повертел флешку:

— Приманка?

— Нет. Считай это ранним рождественским подарком.

— Как мило с твоей стороны, — сухо сказал он, убирая флешку в карман. — Учитывая, что в прошлый раз между нами произошло. Учитывая, как ты ушла. — Он нахмурился. — Почему сейчас?

— Хочешь верь, хочешь не верь, мне очень хотелось увидеть тебя, — нарочито медленно сказала она, сокращая между ними дистанцию. Она не лгала. Она осознавала свои действия, глубину своего эгоизма придя сюда, настолько ей хотелось увидеть его, но она также не могла не потянуть за одну из этих соблазнительных нитей его привязанности и оценить его реакцию. Выглядел он отлично. Прекрасен, как и всегда. Воздух стал горячим и наэлектризованным, и она не знала как сказать: «давай начнём сначала».

Он выглядел как человек, решающий сложнейшее уравнение.

— Забавно, никогда бы не подумала, что ты можешь быть поклонником оперы, — сказала девушка, обнимая его за шею, простой небрежный жест, ничего для неё незначащий. — Так ты на работе, как я слышала. Похоже дела у тебя идут отлично.

Его взгляд упал вниз, а затем вернулся к ней, пронзительный и изучающий, и она подавила в себе желание расслабиться, прижавшись к его груди. Жар нарастал там, где они касались друг друга через ткань. Он раскрылся перед ней однажды, а ещё она помнила свои пальцы, запущенные в его волосы.

Краткий намёк на вздох, непроизвольный, тихий.

— О’кей, — сказал он, укладывая руки на её бёдра. — Чего ты на самом деле хочешь?

— Помочь тебе.

— Так ты это называешь?

— Не усложняй, — сказала она, нежно покрывая поцелуями его шею, где кожа покраснела и стала горячей. Но этого было недостаточно и отстранившись, она столкнулась с ощущением неправильности того, что она сделала с ним.

— Прошёл год, Ада. Что бы ты не делала здесь, это… ничего не меняет. — Он вздохнул. — Неважно как бы я этого не хотел, прости, но я не могу.

И тогда она вышла из образа, позабыв исправить своё выражение лица на невозмутимую уверенность, и конечно именно её печаль он заметил сразу же.

В этом и состояла проблема привязанностей, то как они могут расслабить узел в твоём сердце и однажды расслабившись, не встретив никакого сопротивления внутрь может просочиться всё что угодно, то, что ты даже не заметишь. С его стороны это было милосердно, он не прогнал её и ни сделал никакой попытки, чтобы уйти, возможно, давая ей шанс быть наконец честной с ним.

Не упусти шанс.

— Поговори со мной, — тихо сказал он.

— Что ты хочешь, чтобы я сказала, Леон?

— Что-то настоящее.

Она положила ладонь ему на грудь, готовясь оттолкнуть, но его присутствие сработало словно путы, прочные и недвижимые. Для шпиона, который гордиться тем, что у неё всегда наготове есть план отхода, в этот раз она оказалась не подготовленной.

Если бы Ада захотела, она смогла бы добраться до кровоточащей раны, находящуюся прямо перед ней, и нанести удар. Это то, что её личность могла бы сделать в этой ситуации. Что ещё можно сказать, кроме как сказать правду? Они выжившие, связанные всенародной трагедией. Они были незнакомцами, не имеющими никаких связей друг с другом, кроме одной ужасной ночи, и Ада задумалась, если бы вместо неё Леон видел бы обломки города, который почти убил их, выжженную чёрную землю. С сомнением он положил руку ей на плечо, где её кожа отчётливо проглядывала через сетку, и провёл пальцем по её шраму.

Этот чёртов мост.

— Нет, — дёрнулась она, отступая от него.

Огромные сводчатые окна здания отражали ночь. Они стояли рядом с балконом, а люди ринулись в зал. Антракт закончился. Леон взглянул на занавес, он нахмурился, словно увидел что-то чего не должно быть.

— Почему ты не смогла? — спросил он.

Ада сняла перчатки. Её ладони вспотели.

— Не смогла что?

Он повернулся к ней.

— Выстрелить в меня тогда. Ты держала меня на прицеле. Это бы очень сильно облегчило тебе работу. Нет?

Она не стала отвечать на очевидное. Если бы она сделала свою работу на отлично, он стал бы очередной безликой жертвой в руинах, которую бы никто не смог бы найти.

Это не значило, что она могла бы с этим жить.

— Ты знаешь почему, — сказала она.

— Нет, не знаю.

Она сжала помятые, бесполезные перчатки, понимая, что это вопрос, который он хранил многие годы.

Оркестр заиграл. Струнная партия была яркой и грустной. Несколько человек задержались, и поднявшись по лестнице, выстеленной красным ковром, делали фотографии люстры. Ада представила, как поднимается занавес. Она видела оперу «La Boheme» дважды, и знала, как она заканчивается, Мими заболеет, Рудольфо приложит её розовый чепчик к своей груди и отдаст его ей. А затем Мими споёт: «Ах! Помнишь ли, милый, как сюда тихонько я в первый раз вошла?»

Ногти Ады воткнулись в мягкую плоть над локтем и единственный раз она была честной.

— Я не могла потерять тебя, — сказала она, нейтрально, насколько могла. — Разве это не кажется фальшивым? Я пыталась написать тебе в октябре, но не смогла соединить воедино слова. Я писала, переставляла слова местами и удаляла целые предложения. Все они были различными вариация одного. Я хотела увидеть тебя. Я не могла тебя потерять. И я боялась.

Она помедлила прежде чем продолжить.

— То, что мы пережили, иногда это похоже на хаос. И нет места для чего-то ещё.

Леон разглядывал её целую мучительную минуту. Ей трудно было поддерживать с ним зрительный контакт, и она жалела о неполной, грубой комбинации слов, которую она выбрала. Ей хотелось сбежать.

Но вместо этого, она сделала долгий, тихий и дрожащий выдох. В какой-то момент окна помутнели, и она быстро поморгала сквозь слёзы и мир снова стал чётким.

— Ада, — всего-то и сказал Леон, делая шаг ей навстречу. И замер. Его тон стал жёстким, его внимание переключилось на более важный вопрос, и он заговорил с кем-то ещё.

Работа зовёт. Ада понимала и поблагодарила, что их прервали. Поднимая палец к своему наушнику, Леон кивнул. Его взгляд переместился к дверям зала, брови дёрнулись.

— Принял, — сказал он.

Затем он посмотрел на неё пронзительно нежно, и этот взгляд выбил из её лёгких весь воздух.

— Я здесь, — сказал он, нежно касаясь тыльной стороной ладони её щеки. — И как бы то ни было, я не всегда знаю, как с этим быть. Я не знаю, как много времени это займёт. Но я хочу выяснить. Куда бы это не привело, я бы хотел попробовать.

— Это может занять годы. Возможно вечность, — сказала Ада.

— Тогда, нам нечего терять.

Она смотрела как он направился в другой конец балкона, следуя к лифтам. Она смотрела как он исчезает за золотыми дверями, и это было как в тот день в Испании, поистине невероятный подвиг сдержанности, чтобы отпустить его.

* * *

В первый раз, когда позвонил Леон, она не ответила, потому что её телефон был отключен. В тот день она спускалась на канатке в Трапани и ей хотелось насладиться раскинувшимися горами, белыми верхушками пены средиземного моря. Эти десять минут, зависнув над землёй, заставили её забыть дышать.

Она проследила за кабинками, едущими в противоположенную сторону и мельком увидела двух людей в одной из них. Они выглядели будто были заперты в этом месте, они обнимали друг друга. Глядя на город, пара не обращала на неё никакого внимания, это было на неё не похоже, но она развернулась, чтобы проследить за ними в отдаляющейся кабинке, она прижала ладонь к стеклу, и момент их объятий ещё долго, дольше, чем должно, стоял перед её глазами.

* * *

Он остановился в отеле «Courtyard». Аде не было нужды спрашивать, это был тот же самый отель, в котором он останавливался, когда бывал в Нью-Йорке.

Она назвала его имя у стойки и подождала пока клерк подтвердит встречу с Леоном по телефону. Да, он ждал гостя этим вечером и да, эта гостья его жена. На Аде всё ещё было платье от Mugler под длинным шерстяным пальто, вельвет так плотно прилегал к телу, что казался второй кожей.

— Отлично, мисс… — женщина прочла выдуманное имя, напечатанное в паспорте Ады, пальцы порхали над клавиатурой, чтобы обновить бронь.

Стоя в коридоре, её кулак завис в воздухе перед тем как постучать.

Он открыл дверь, и она вошла в его объятия.

* * *

Ей стоило принести книгу, которую она украла. Строки, которые он подчеркнул голубым звучали в её груди и ей хотелось, чтобы он прочитал их ей. Она пришла к пониманию этой поэзии, когда во время чтения ты раскрываешь часть себя, и это даёт возможность вырасти, чтобы любить. Понимание. Его руки сомкнулись вокруг неё, и она лицом прижалась к его шее. Он пах дождём и потом, пряной землёй. «Моя дорогая… когда мы касаемся друг друга, мы полностью погружаемся в прикосновение».

Она могла бы зарыдать. Милосердие его объятий, ощущение, что кто-от держит её, слишком много мышц другого тела, прижимающегося к ней, были неописуемы.

Он поцеловал её волосы, нежно. Его губы трепетно, с благоговейным терпением, двигались вдоль её щеки перед тем как найти её рот. И для этого не нашлось слов, возможно их никогда и не было, чтобы описать то, как он утешал, словно заранее продумал это. Они были так близко, и Ада положила ладонь на его сердце, чтобы почувствовать его биение, так близко, что они дышали воедино. Её собственный пульс скакнул, ускорился. И взяв его лицо в ладони, она поцеловала его.

* * *

Это был четвёртый акт оперы, которую она обожала. Мими, слишком больна и слаба, чтобы встать с постели, протянула руки к Рудольфо и притянула его ближе, она пела, что у неё есть одно, такое большое и бесконечное, словно море, в чём она хотела признаться:

«Мы одни здесь?

Я спящей притворилась,

Мне хотелось с тобой одним остаться.»

Затем Мими признаётся Рудольфо «ты вся моя жизнь, моя любовь», Ада перестала дышать.

* * *

Неожиданно стало слишком много слоёв. Шерсть, вельвет, сетчатая ткань и сатин, ей нужно избавиться от них. Он помог ей, с огромным трудом расстёгивая и развязывая затянутую в ткань спину. Она поддразнила его сказав, что его пальцы выполняли вещи и посложнее. Обезвреживание взрывных механизмов, например. Это пустяк. Он засмеялась.

Тогда она не думала о болезни. Она не думала о ковровой бомбардировке города, когда они касались друг друга. Она не думала о жестокости мужчин, когда он называл её красивой, когда она склонила голову, чтобы снять серёжку. Кристаллы Swarovski, крошечные подвески, она положила их на прикроватную тумбу рядом с телефоном и меню. На одну ночь она перестала думать о войне и смерти или о безвозвратной природе потерянного времени.

* * *

— Так хорошо? — спросил он, целуя кружева её чулок и постепенно двигаясь выше.

Простыни были зажаты между её пальцами. Она пыталась призвать самообладание дрожа под его языком. Она призвала пламя. Она была готова к разрушению.

Послышался лишь вздох. Да

* * *

И снова Леон назвал её красивой, «боже, просто взгляни на себя». Он сказал, что может делать это всю ночь, он может делать всё, что она хочет.

— Скажи мне, что сделать.

Закрыв глаза, Ада почувствовала словно совершила прекрасный, невероятный прыжок с самой высокой скалы и ещё не всплыла. Её мозг расплавился от раскалённой белой эйфории. Восхитительно. Но в итоге, она вновь вернулась к себе, позволяя ему обнять себя за талию, и поднять вверх с такой лёгкостью, будто она весила всего ничего. Его грудь под её ладонью была тёплой и влажной. Бугры мышц, крупные и упругие, мягкая линия волос вела по его животу — часть его нового ландшафта, в которой ей хотелось затеряться.

Она отбросила волосы с его глаз и приподняла его подбородок.

— Не хочу сдерживаться, — сказала она, потому что она уже представила конец, его, уничтоженного и просящего.

И может быть он думал также, когда поднялся, чтобы поцеловать шрам на её плече, и этим же движением он прижал её к своим губам. Аду взбудоражило увидеть его таким, исчезла вся чувственность, осталась лишь животная жажда.

— Тогда не сдерживайся, — сказала он, слегка сжимая её бёдра.

Было болезненно медленно, когда он проскользнул в неё. Блаженство было в том, как он двигался, словно задерживал дыхание перед поцелуем, так нежно, застенчиво и затем быстро. Он закрыл глаза лишь однажды, когда она приняла его глубже. Она была на грани нарастающего, влажного жара.

Она почти пропала.

Она исчезла.

И вместе с дождём, обрушившимся в окно, когда призрак её имени застрял в его горле, он вернул её назад.

— Останься со мной.

* * *

Уже позже, единственный свет шёл с пурпурного неба, занавес исчез, являя город, тихий, но с небольшим полночным движением, увозящим людей друг от друга. Утром она уже будет в самолёте на пути к своему следующему заданию, она вернётся к своей никчёмной жизни.

Но не сейчас.

Ранее она гадала, глядя на рубашку, где окажется шрам. Входное отверстие сейчас было перед ней, на левом плече, не больше чем подушечка её пальца, отметина, бледнее, чем остальная кожа. Обещание исцеления. Он лежал рядом, прижавшись к ней всем телом. Терпкий, солёный запах секса заставлял её голову кружиться.

Он наклонился ниже, чтобы поцеловать её в шею, и она потянула его на себя, чтобы он снова оказался в ней.

Когда они наконец упали уставшие и потные, она набросила на них простыни.

— Не могу выкинуть из головы эту мелодию, — сказал он.

— Какую? — спросила Ада. Её глаза почти закрылись, и она уютно свернулась рядом с ним.

— Тенор в первом акте. Когда Рудольфо встретил Мими. Мне всегда нравилось, как Повороти пел её.

Ада посмотрела на него.

— Ты видел его выступление? Когда?

— Нет, это была запись, сделанная в 80-х. Я видел её по телевизору.

Леон положил руку Ады себе на грудь, поглаживая её кисть вверх и вниз, а затем поделился своими любимыми строчками арии. Ближе к концу, Рудольфо поёт Мими, используя метафору — эти прекрасные воришки украли ожерелье из его сейфа и из его мечты. Мими, её сияющее, прекрасное лицо подёрнулось тоской.

— Ma il furto non m’accora, — сказал Леон на безупречном итальянском. — Но я не против кражи.

Ада тихо хмыкнула, когда он поцеловал её костяшки.

— Что ещё? — спросила она. — Расскажи мне, что ещё ты любишь. То, что ты читал и это запало тебе в душу, факт или вымысле, на твой выбор.

— Я столько всего могу тебе рассказать, — ответил он. — Ладно, у меня кое-что есть.

И он начал. Он спросил её, знает ли она доктора Йохана Халтина. Он был патологоанатомом, который смог обнаружить происхождение «испанки».

— Ты знала, что его второе извлечение вируса на Аляске произошло спустя почти пятьдесят лет после его первой попытки? Он пытался возродить вирус, но потерпел неудачу.

Убаюканная, она притворилась, что не знает ответов, Ада ярко представила картину. Раскопки проходили с утра до самой полуночи. И на четвёртый день Халтин опустился на семь футов в могилу, чтобы самому эксгумировать тело женщины. Её грудная клетка была вскрыта с помощью секатора. Её замёрзшие лёгкие были скрыты пол слоями жировой ткани, тронутые теплом человеческой руки.

В 2005 году учёным удалось завершить генетическую последовательность вируса, используя восстановленную ткань лёгких.

— Почти пятьдесят лет, — сказал Леон, его голос был тихим от трепета. — Он вернулся назад. Ему пришлось увидеть весь путь до самого конца.

Он поцеловал лоб Ады, извиняясь за то, что заговорился.

— Ты наверняка всё это и сама знаешь.

Это было правдой. Ада читал о Халтине раньше, но слушая историю, она вновь почувствовала благодарность к деталям. А ещё к проблеску надежды, когда Леон говорил с ней.

— Всё такой же, — прошептала она.

— Ты о чём?

— Да так.

Спустя какое-то время он сказал:

— Я думаю об этом постоянно. То, что мы делаем, чтобы сделать мир немного менее загадочным.

— Разве не Лорка сказал, что только загадки заставляют нас жить дальше?

— Наверное, — ответил Леон, накрывая их простынёй. — Не сказал бы, что только это. — Затем его ладонь легла ей на живот, и она вся напряглась.

Если Леон собирался поднять вопрос о её работе, то сейчас был подходящий момент. Он мог бы спросить её о прошлой мотивации. Он мог бы убедить её присоединиться к его борьбе против биотерроризма, и тогда не было бы лучшей возможности согласиться, но он слабо улыбнулся, замолчал и погладил её тело под простынёй.

Она заподозрила, что он не хочет испортить момент, находясь в безопасности в этом саду они смогли поладить друг с другом.

В любом случае, она уже приготовила ответ. Если бы он задал вопрос, она бы сказала ему, что то, что они хотят не так сильно отличается. Будущее, второй шанс. Это была её борьба, так же, как и его.

— Расскажи мне что-нибудь, — сказал Леон, поднимаясь на локте.

— Например?

— Всё что угодно. Всё, что у тебя на уме. Я просто хочу послушать твой голос.

— Хватит уже романтической болтовни для одной ночи, — ответила Ада, игриво накрывая его глаза, но он был настойчив.

— Неа, слишком поздно для этого. Ну же, дай послушать его, расскажи мне что-нибудь, чего ты не хотела бы забыть.

— Тянет на требование.

— От самого сердца, — сказал он. — Как и должно быть.

Мучаясь с достойным вступлением Ада припомнила старую легенду, она начиналась словами: «Знаешь ли ты, что люди делают со своими секретами?

Это случилось много лет назад, в старые добрые времена. Люди вырезали дыру в дереве на самой верхушке горы, и шептали всё, что не могли сказать вслух, а затем запечатали дыру глиной.

Смысл был не в желание скрыть секрет, как думала когда-то Ада. Смысл был в ноше, грузе всего того, что ты смог донести в горы, а затем сказать самому себе: «Вот. Вот, что случилось. Вот как получилось». Пересказывание придавало секрету новые корни, место, где он рос и цвёл над запечатанной комнатой сердца, местом смирения.

Но это не была её историей.

Потому что легенда никогда не была легендой, просто чем-то, что Ада видела в фильме два года назад, после того, как подстроила свою смерть. Она не была реальной.

Для Леона она приготовила кое-что ещё.

* * *

История двух детей.

Однажды они отправились в лес, листья подрагивали на ветру, издавая звук, напоминающий биение сердца. Когда листья опали, детишки прикладывали их к ушам и слушали. Листья были такими маленькими, живыми и их было много. Они были такими яркими. Дети придумали, что листья оракулы. Они задавали листьям вопросы, которые начинались со слов «Я когда-нибудь» и заканчивались «Ты знаешь?». Я когда-нибудь научусь нырять? Я когда-нибудь буду водить тягач с полуприцепом? Я когда-нибудь сделаю что-нибудь чудесное? Девочка имела в виду не что-то типа хождения по воде, она имела в виду научить кого-нибудь сказать первое слово? Или спуститься с лестницы по перилам и вернуться домой. Был новый день. Мальчик пошёл за ней к срубленным деревьям. Они помочили ноги в бухте, подобрали их любимые камушки и водили их по рукам и ногам. Он смыл грязь с её щиколоток. Она заложила жёлтый цветок ему за ухо, сказав: «Вот». В лесу обещания срабатывали, только если были произнесены вслух. В лесу каждый камень, который они водили по своему телу — это ещё один год, когда они были живы.

* * *

Поглощённая своим рассказом, пространство перед ней ещё не успело приобрести конкретную форму сквозь увиденные остатки свежего сна, Ада почти поверила, что рисунок листьев на обоях начал переливаться, пропуская свет, словно реальный, зелёный, как и те, что были в лесу. Но затем видение развеялось. Она снова оказалась в комнате.

— Спасибо тебе, — прошептал Леон, когда она отвернулась, чтобы наконец заснуть, и сонливо прижался губами к её лопаткам.

Около часа она видела во сне птиц. Она видела чёрные перистые формы и пульс. Она становилась одной из них.

— Привет, — прошептал Леон, когда она жадно начала целовать его, и они снова занялись любовью ранним утром нового дня.

После того, как они оделись, Леон поднял два пера с пола и положил в карман, взял её плащ и сказал, что проводит её вниз. Это всё, что он мог сделать. Он сидел на краю кровати, пока она наносила бальзам на губы, глядя в карманное зеркальце, и если она немного наклонит его, то сможет увидеть его, держащим в руках её плащ, словно какую-то ценность.

Через считанные часы он вернётся домой в округ Колумбия, никто из его начальства понятия не имел, кто она ему.

Столько лет прошло, а он ни разу не заговорил.

— Ты готов? — спросила она, зная, что никто из них не был.

* * *

Что ещё она смогла запомнить, стоя в том холле? Тележку обслуживая номеров, полную чистых полотенец, их неспешные шаги, заходящие за угол, чтобы найти лифт. Она каталогизировала эти детали словно они могли доказать полезность одного дня. Вот таким они были. Вместе, на удивление живые, живущие.

Очерчивая границы его губ, она думала о древних храмах, думала о сводах, вырезанных в старых деревьях, где она могла выговорить свою любовь, оставляя это там для земли, чтобы это осталось жить вечно.

Пришла её очередь задавать вопрос.

— Почему ты не рассказал им обо мне?

Потянувшись, чтобы найти расстояние между её пальцев, он улыбнулся, его рука была тёплой, горячей по сравнению с её сердцем.

— Ты знаешь почему.