Семь золотых тарелочек (гет)

Но это все было потом, а сейчас Сьюзен лежала на койке в больничном крыле прямо в туфлях, и ее руки беспокойно елозили по покрывалу. Январский свет рвался в окна.

— Том, — нервно сказала она, — Том, я, кажется, заболела. Я теперь умру.

От Диппета она дошла сюда почти сама, только опираясь на плечо Питера. Том уже поджидал ее у кабинета, сидя прямо на полутемной лестнице, потому что заранее проинструктированный Лестрейндж передал ему, что к директору вызвали всех четверых Певенси. Сьюзен вышла первая, Том впился глазами в ее лицо и сначала ничего не понял — оно было таким же, как и всегда, а она сделала два шага по лестнице и начала оседать на пол.

— А где Питер? — все тем же раздраженным голосом спросила она. — Том, где Питер? Мы сюда вместе пришли.

— Он с Лу и Эдом, — ответил Том. И добавил: — Все в порядке, Сьюзи, не беспокойся.

Сьюзен немедленно попыталась встать.

— Я сейчас же к ним, — деловито сказала она, но сама села на кровати и принялась теребить рукава мантии. Том смотрел на нее и чувствовал, что боится. Что, если Сьюзен обезумела? На похоронах отца она слегка заговаривалась, ее левый глаз порой дергался, но в общем и целом она производила впечатление нормального человека, только раздраженного и уставшего до смерти. А сейчас она сидела, как деревянная, будто Тома не было в комнате, и часто, неровно дышала.

Кстати, когда на Защите от темных искусств дошло до боггартов, Том увидел, как боггарт Сьюзен превращается в нее саму, только растрепанную, переступающую с ноги на ногу и хихикающую. Сьюзен тогда закусила губу и не сразу вспомнила, чем его пришибить. Больше всего на свете она боялась сойти с ума.

— Сью, — шепотом сказал Том, и она молча бросилась ему на шею.

— Ты мой лучший друг, Том, — зашептала Сьюзен, — ты мой единственный друг, у меня никого нет, кроме них и тебя, — и еще много, много других вещей, которые он так долго хотел от нее услышать. Том прикрыл глаза от счастья.

Он никогда никого не терял (потому что у него никого и не было) и не понимал, как это происходит; ему казалось, что на каждую смерть человек отвечает одним только, привычным для него образом. Ему было неведомо, что Сьюзен сейчас словно мячик, пущенный в стенку — летит куда попало, что таковы все люди, что потеря может то закалять, то ослаблять, то все сразу.

И вот ведь странная штука: Том, который с самого первого дня жаждал дружить со Сьюзен, на самом деле понятия не имел, как именно он собирается это делать. В самом деле, на что ему было равняться? В его коллекции Сьюзен была прекрасным, но чужеродным элементом, ни на что не похожим и потому необъяснимым. Стаббса и Эми можно было запугать, Эйвери можно было спустить с лестницы, Слагхорну можно было приветливо улыбнуться, Дамблдору можно улыбнуться еще приветливее, а вот как быть со Сьюзен? При мысли о ней его упрямую, не склонную к долгим рассуждениям голову наполняли какие-то смутные, ничего не значащие образы: зал с тысячей свечей, замерзшее озеро, залитая лунным светом поляна. Чего он, собственно, от нее хотел?

У него было время подумать над этим в те две долгие январские недели, на которые Певенси уехали из Хогвартса. Сьюзен прислала всего одно письмо, по которому нельзя было понять, сошла она все-таки с ума или нет; вновь оскорбительно-короткое, сухое, написанное будто второпях. Они остановились за городом у какого-то друга семьи, профессора Керка. Он-то и взял на себя похороны и улаживание юридических вопросов. “Бомбежку отсюда почти не слышно”, — холодно написала Сьюзен. “До встречи, С.”. И еще что-то, много-много раз перечеркнутое. Том, как ни старался, не смог это прочесть.

Тут бы ему и научиться бояться за тех, кто где-то там, далеко от Хогвартса, прячется от взрывов, но, к сожалению, он всегда учился только тому, чему хотел.

“С” ... Ее имя Тому нравилось: двухчастное, словно стрела просвистела и звонко вошла в мякоть дерева. С-с-су-у-у-зан-н-н. На парселтанге это звучало почти также, только вместо сонорного звука в конце был легкий выдох. Развлекаясь — а может быть, желая ее впечатлить — Том как-то перевел на змеиный язык имена всех Певенси. Сьюзен этого языка не понимала, но слушала с большим вниманием. Давно это было, курсе на первом или втором — как раз тогда, когда в библиотеке ему попалась книжка с броским названием «Необычайные таланты и способности среди волшебников». Главу про парселтанг Том, недолго думая, выдернул прямо из книжки и оставил себе (главным образом ради портрета Салазара Слизерина), и часто перечитывал.

С Томом в эту зиму делалось что-то непонятное. Он не находил себе места. Он на короткое время перестал следить за новостями, которые были одна хуже другой, раз или два пропустил сборища у Слагхорна, сказавшись больным, а сам в это время шатался по полутемным гулким коридорам и не понимал, отчего же ему так убийственно скучно. Привычное запойное чтение под завывание метели сделалось каким-то тесным и механически-утомительным.

— Мальчик мой, — как-то после урока сказал ему Слагхорн, понизив голос, — вы смотритесь ужасно усталым в последнее время. Не мучает ли вас бессонница?

Никакая бессонница Тома не мучила. Даже в самые черные периоды своей жизни он всегда спал крепким, здоровым сном без сновидений, но на вопрос застенчиво покивал. Слагхорн поцокал языком.

— Вы ведь дружны со старшей мисс Певенси, не так ли?

— Ну, — замялся Том.

— Ох, представляю, как вы извелись за свою подругу…

— Простите, сэр? — спросил Том и тут же прикусил язык. О нем опять подумали лучше, чем следовало.

Наверное, ни до, ни после в своей жизни Том Реддл не был так близок к самой маломальской моральной дилемме, как после этих случайных прекраснодушных слов. Никаким страданием совести это не сопровождалось, просто в тот вечер он снова сидел в библиотеке и напряженно думал, и чувствовал, что, кажется, упускает что-то важное. Смерть Анны Певенси, как выяснилось, имела несколько большое значение, и “друзья” Сьюзен должны были от этого “известись”. С таким чувством заглядывают в конец задачника и видят, что ответ не сходится.

Был почти девятый час. Том перелистнул одну страницу туда-сюда, но чтение совсем не шло в голову. Он лениво подумал, не спуститься ли в гостиную Слизерина — нехорошо все-таки надолго ослаблять поводок — но при мысли о заискивающем сопении Эйвери его буквально затошнило. Чернильная темнота за стеклом выглядела обыденной и скучной, совершенно неволшебной, и он добрых полчаса бездумно пялился на свое тусклое отражение в стекле, а отражение пялилось на него (так, собственно, и происходит, если слишком долго смотреть в бездну). Ему было необъяснимо мерзко, и источник этой мерзости находился где-то очень, очень близко. Том резко поднялся со своего места и быстрым шагом вышел из библиотеки, даже не вернув книгу на полку, не зная еще, куда пойдет и что сделает.

Ах, да сядь ты обратно за стол, возьми перо, напиши простым английским языком: “Сьюзен, я без тебя скучаю” !..

Единственное дело, у которого оставался еще какой-то вкус — изучать замок — тоже почти не приносило ему радости, потому что в своих поисках он уперся в, казалось бы, непреодолимый тупик. Еще в декабре на посиделках Слагхорна решил похвастать своей коллекцией архивных документов, связанных с Хогвартсом; из кипы значительных и не очень бумажек выпал кусочек пергамента с планом замка. Том услужливо подхватил пергамент с пола.

— О-о, друзья мои! — воодушевился Слагхорн. — А я-то гадал, куда это он запропастился!

— Что это, профессор? — спросил Лестрейндж, который из всех мальчишек его курса отличался, пожалуй, самым искренней тягой к неизведанному, и чуть ли не нос сунул в пергамент.

Том вообще довольно давно расставил их всех по полочкам и разложил по скляночкам, так было проще. Что можно велеть сделать Конни, того не стоит и ждать от Малфоя — и наоборот. Реджи Лестрейндж, щуплый симпатяга, которого все считали второкурсником, пожалуй, нравился ему чуть больше остальных за эту бескорыстную, немного детскую любознательность, родную сестру его, Тома, жадности до чудес.

Слагхорн невольно потянул пергамент к себе, прокашлялся и сказал так:

— Известно ли вам, ребята, сколько веков замку, под сводами которого мы имеем счастье находиться?

Без малого девять, мысленно сказал Том, прежде чем Эйвери выпалил ответ. Долгих девять веков — он иногда пытался их представить, как в убыстренной съемке, и всегда при этом у него захватывало дух.

— Этот документ, — сказал Слагхорн, положив листочек в центр стола, чтобы даже в полумраке аудитории все могли его разглядеть, — я получил в подарок от Пегги Бэгшот, да-да, родственницы той самой… Мы с ее тетушкой устроили Пегги в архив при Министерстве, и добрая девочка решила порадовать нас сувенирами. Это — искусная копия той самой карты Хогвартса, которую девять веков назад начертила рука Салазара.

Тому показалось, что он разучился дышать.

— Да, — мечтательно сказал Слагхорн, — она знала, чем отблагодарить старого учителя! При очередном переезде, правда… М-м, такой беспорядок в бумагах… Ах да, обратите внимание на вот эту крепостную стену — сейчас там начинается Хогсмид, а самой стены уже и в помине нет. А вот этот мост между Астрономической и Часовой башнями рухнул в шестнадцатом веке, н-да…

— Профессор, — сказал Том, — позволите взглянуть? — и протянул руку прежде, чем услышал ответ.

— О, пожалуйста, Том, — с готовностью отозвался Слагхорн, — но, прошу, осторожнее. Так, о чем это я?.. Ах, да! Существует легенда, что карту, хранящуюся в архиве, Салазар особым образом зачаровал. Будто бы стоит кому-то из рода Слизерина взять ее в руки, и ему тут же откроются, э-э, некоторые детали.

— Вроде Тайной комнаты?! — встрепенулся Реджи.

Слагхорн скорбно поднял брови.

— Эта легенда, — сказал он, — почти ровесница самого Хогвартса, хотя, возможно, и имеет под собой некие основания…

Старый дурень, думал Том, впившись глазами в карту. Сам ты легенда. Тайная комната есть, и я ее найду.

Проще сказать, чем сделать. Прежде всего, конечно, надо было скопировать карту, отбрехавшись проектом по истории магии (здесь Тому пришел на помощь Реджи, поскольку, как ни смешно, будущий Темный Лорд рисовал из рук вон плохо). Сколь ни хороша была копия, она не была настоящей, зачарованной, и нечего было и думать о том, чтобы попасть в архив — оказаться в Министерстве на каком-нибудь серьезном посту Том планировал не раньше, чем после окончания школы. Значит, надо было действовать чутьем.

Том не очень хорошо помнил тот вечер. Ноги привели его обратно к гостиной Слизерина, и там он послушно просидел добрый час, хотя вообще-то ненавидел терять время. Вальбурга Блэк, в этом году впервые получившая значок перфекта, возилась у камина с двумя первокурсницами, а над ними, небрежно облокотившись на каминную полку, нависал Грегори Нотт, старший брат Чарли, и время от времени басил что-то доброжелательное. Том слушал вполуха, его клонило в сон. Нотт тоже метил в перфекты, да вот снова пролетел, а в следующем году ему уже выпускаться; его плоский веснушчатый нос поблескивал в свете камина; все знали, что он клеится к Вальбурге и что она его разве что Круциатусом не хлещет; Вальбурга ответила что-то резкое…

— Хватит пугать девчонок! Они и так ходят пудрить носы чуть ли не через всю школу по твоей милости!

— Да брось ты, Вэл, — засмеялся Нотт, — от сказок еще никто не умирал. Ты лучше мне скажи, четверг в силе?

— Какой еще четверг?.. Нет, это ни в какие ворота… — растерялась Вальбурга, но тут же нашлась: — Дениз слышала вой в трубах! Девочка эвакуацию прошла, у нее нервы и так ни к черту, а тут ты со своими байками!

— Ветер она слышала, — сказал Нотт. — Ну или свист своей фляги, не могу сказать.

Том приоткрыл глаза. Он теперь видел, что делают первачки на ковре — перешивают мантии. Тем, у кого в этом году не достало денег приодеться к школе (а таких оказалось немало), Хогвартс пожертвовал одежду, и одежда-то была неплохая, да вот часто не по росту. Кто из первокурсников не умел сотворить Швейных чар, был вынужден браться за позорные маггловские иголки. Вальбурга, видимо, решила обучить девочек, а Нотт, видимо, задался целью ей мешать.

Хорошее это дело, Швейные чары. Никогда без куска хлеба не останешься. Конни рассказывал, его мама часто брала на дом такую работу — где подшить, где укоротить — и получала неплохо. Освоить, что ли? Деньги-то будут нужны…

— Не вой, а шипение, — сказала одна девочка, не поднимая глаз от шитья в руках. Сильный французский акцент выдавал в ней эту самую Дениз.

— И ты туда же! — быстро сменила милость на гнев Вальбурга. — Повторяешь за ним всякие глупости! — и добавила что-то злое на французском. Том знал, что все дети из чистокровных семей говорили на двух языках, так уж было заведено; Сьюзен и Питер до войны учили немецкий. Дениз зашмыгала носом, но глаз не подняла. Нотт хмыкнул и навис над ней еще сильнее:

— Скажешь, в Шармбатоне чудовищ не водилось?..

Том из последних сил притворялся спящим еще с четверть часа. Его трясло. Он, в общем-то, уже услышал все, что нужно, и должен был почти физически останавливать себя от того, чтобы вскочить, бегом помчаться на третий этаж, распахнуть дверь — он почему-то представлял, что Тайная комната сразу откроется ему, как хозяину, потому что вообще верил в такие вещи — но об этом нечего было и думать. Не сейчас, не под носом у Вальбурги, не тогда, когда в Хогвартсе ввели комендантский час и можно, чего доброго, нарваться на патруль Вилкост — но Мерлин, как же тяжко ждать! И еще долго лежал он в постели без сна, широко распахнутыми глазами уставившись на темный потолок, и думал о том, что наследнику Слизерина всегда все карты в руки. Стоило ему слегка отчаяться, как судьба посылает подсказку.

— Люмос, — сказал Том даже не шепотом, потому что Конни всегда спал крепко, и вытащил карту. Он уже наизусть ее знал, но чувствовал, что должен, обязан взглянуть еще раз.

Зачем только Салазару понадобилось устраивать вход в Тайную комнату в девчоночьем туалете?.. Но тут же Том одернул себя — в двенадцатом веке, наверное, и слова-то такого не было. Зато тогда было принято украшать карты причудливыми зверями и чудовищами, и Салазар — от одной мысли, что его рука чертила эти линии, сосало под ложечкой — щедро украсил ими поля карты. Том точно знал теперь, что вот эта змея, тянущаяся вдоль линии третьего этажа, была вполне реальна.

Хвост у Большой лестницы, морда — почти у башни. Том всмотрелся в рисованную морду. Ему не то, чтобы было страшно, нет, но он живо представил себе эту громадину, перекрывшую собой коридор, и подумал, что, может быть, торопиться и не следует.

Под утро ему пригрезилось, что уже этим вечером он будет восседать на троне в Тайной комнате (там почему-то был трон), а королева Сьюзен будет стоять у подножия и радостно хлопать в ладоши, но, как это часто бывало, реальность не поспевала за его мечтами, и со входом пришлось повозиться. За несколько вечеров он простучал все стены, обшарил всякую нишу и всякую трещину в полу, чуть не попался патрулю, потому что делать все это надо было непременно после отбоя — и не нашел ничего. Том даже стал подумывать, не остаться ли на ночь — вдруг Комната открывается в какой-то определенный час, скажем, в полночь? — но тут в Хогвартс вернулись Певенси.

Сьюзен была все та же и все-таки не совсем та. Она, конечно, не сошла с ума, но как бы еще сильнее отдалилась и захолодела, и Том невнятно подумал, что лучше бы она сошла с ума. Всех четверых привез этот самый профессор Керк; они несколькими портшлюсами добрались до Шотландии и в Хогвартс прибыли чуть ли не пешком.

— Интересный старикашка, — рассказывал ему Эдмунд тем же вечером, — сам когда-то тут преподавал Трансфигурацию. Диппет его сразу к себе в кабинет утащил.

Они стояли на лестничной площадке перед входом в Большой зал и смотрели, как внизу собирается вечерний патруль. Внутри Хогвартса его вели перфекты, снаружи, в Хогсмиде — Дамблдор, и этому патрулю уже было дозволено применять боевые заклятия. Такое уж было время, что невидимая ограда кругом школы уже не казалось нерушимой. Не далее, как на прошлой неделе, рассказывали, в «Трех метлах» была большая драка по наущению не иначе как шпиона Гриндевальда. Вообще стало как-то много слухов и домыслов.

Выглядел Эдмунд плохо. Том, не скрываясь, разглядывал его и видел: круги под глазами, проступившие скулы, злая складка у рта. Как и многие нервные тихие мальчики, младшие братья, он любил мать сильнее всего на свете; может быть, только ее и любил. Кто его сейчас подхватит, тот и будет им владеть.

— Как она умерла? — спросил Том, глядя прямо ему в глаза.

Эдмунд поглядел в ответ с тоской, потом отвернулся и снова начал, запинаясь, что-то рассказывать про Керка, про его дом за городом, большой такой, и на мили вокруг — ни одного магла, про то, как Люси там чуть было не заблудилась; искали ее всем миром, нашли в шкафу…

— Как она умерла, Эд? — повторил Том.

Эд закрыл руками лицо.

Том отчаянно хотел бы так уметь. Он ведь тоже был нервным тихим мальчиком.

…Где-то на изломе сорокового и сорок первого года Сьюзен сделалась совсем другой, но Том, занятый новой игрушкой, не сразу это заметил.

Когда он ступил под своды Тайной комнаты, ему наконец-то стало страшно, по-настоящему страшно. Воздух был сырой, влажный, темно, хоть глаз выколи. Ему всегда в такие моменты чудилось, будто он ослеп, и это был обжигающий страх, к которому не привыкнешь.

— Люмос Максима, — сказал Том и не узнал свой голос. «Максима, максима, максима», — ответила ему темнота, и тут ее прорезала белая вспышка. Сколько хватало света, он увидел колонны, распахнутые змеиные пасти на капителях, залитые лужами каменные плиты, скрытый во тьме потолок и огромное, страшное, нечеловеческое лицо в двухстах футах. Том тут же вспомнил книжку Сьюзен про греческую мифологию. Он бы и до носа не дотянулся этому лицу, даже если бы подошел вплотную и встал на цыпочки, но подходить вплотную не хотелось.

Том искал трон, который Салазар приготовил для своего наследника, а зловредный старик взял, да и встретил его своей огромной статуей в несколько человеческих ростов. Хорош предок!..

Так бы он и стоял, наверное, не зная, что теперь делать и что теперь будет, если бы не почувствовал — не услышал, а именно почувствовал — что в глубине статуи нарастает гул. Сперва ему представилось, что где-то там, за стенами, под землей, тащат огромный мешок с камнями, потом вибрация превратилась наконец в звук, и Тома словно расколдовало.

Он помчался прочь.

Он никогда в жизни не бегал так быстро и ни о чем в этот момент не думал. Салазар, честь Слизерина, грязнокровки, чистокровки, война, королева Сьюзен — все это были глупости, мелочи, ерунда какая-то бессмысленная; он со всех ног, спотыкаясь и падая и снова поднимаясь, удирал от неминучей смерти, и был он в этот момент просто-напросто перепуганным мальчишкой тринадцати лет от роду.

Стой, сказали ему в спину.

Том рванулся ко входу в трубу и попытался туда запрыгнуть. Мантия задралась, палочка выпала из кармана — черт с ней, жизнь дороже, надо только допрыгнуть хотя бы до края трубы, ухватиться, пальцы соскальзывают... Стой, глупый детеныш, ты все равно не заберешься туда без моей помощи, сказали еще раз, и на этот раз он все же замер, но поворачиваться не стал. Повернись, сказали ему, и только тут Том понял, на каком языке с ним говорят. Он медленно повернулся, глядя в пол, как провинившийся ребенок. Сердце стучало в горле.

Подними глаза, малыш, сказали ему. Это не причинит тебе никакого вреда, ты же сам сюда пришел, значит, ты можешь не только смотреть мне в глаза, но и ответить, как и подобает важной особе вроде тебя, наследнику рода Слизерин. Не позорь честь славного рода, не то я тебя съем.

Глаза у нее были с ладонь размером, выпуклые, желтые и очень внимательные. Том смотрел в них, не отрываясь, он знал, знал, знал, что увидит ее здесь, но к такому просто нельзя быть готовым, это тебе не в Запретную секцию прокрадываться, это реальное, настоящее и очень-очень древнее. Здравствуйте, сказал Том. Простите, что нарушил ваш покой, я только хотел посмотреть, что тут.

Змея распахнула пасть, обнажив частокол зубов, любой из которых мог бы пробить туловище человека насквозь, и сказала: ну, как тебе здесь?

Красиво, соврал Том. А ты правда хочешь выбраться наверх, чтобы убивать грязнокровок?

Надо понимать, что эта беседа велась на языке, который и на английский-то сложно перевести. Том не был лингвистом, он не смог бы объяснить, какой синтаксис и какие падежи использует; знал только, что говорит с ней, не как с равным, а как ребенок с родителем; змея же и вовсе перегружала свою речь такими сложными старинными оборотами и подчинительными союзами, что он ее едва понимал.

Змея засмеялась (звук, который он надеялся никогда больше не слышать) и сказала: нет, тебе надо еще немного подрасти, ведь я тебя едва вижу. Что будет толку, если они умрут сейчас? Разве ты уже готов захватить замок и весь этот остров?

Пока нет, сказал Том.

Мне нравится твой оптимизм. Надеюсь, ты усердно работаешь над тем, чтобы стать достойным своей фамилии и повести вперед тысячи тысяч. Вот тогда и я выйду на свет.

Она действительно помогла ему забраться обратно в трубу, подставив свою голову, покрытую мокрой гладкой чешуей и подняв его вверх. Том надеялся, что она не увидит, как он зажмурился. Приходи еще, я буду ждать, сказала змея. Учись хорошенько и подумай, кто станет твоей королевой, когда придет время. Помни, что это должна быть чистокровная девушка, безгранично тебе преданная.

Аудиенция получилась неловкая и позорная, но, когда Том выбрался из-под раковины и стоял перед темным расколотым зеркалом, отряхивая с себя паутину, ему уже казалось, что все прошло не так уж и плохо, и вообще он держался молодцом. Кто угодно побежал бы на его месте, даже Эйвери, даже Питер, а он вот не побоялся поговорить со зверушкой Салазара Слизерина, и она сказала, что он поведет тысячи или что-то в этом духе. В ту ночь Том спал особенно крепко и чуть было не прозевал подъем, а проснувшись, долго еще не мог сообразить, что же такого хорошего случилось. Чувство было такое, будто у него вчера был день рождения, и он получил то, о чем давно мечтал, и он минуту или две лежал в постели неподвижно, стараясь не расплескать это ощущение.

Том навещал змею еще много раз, рискуя попасться и совсем об этом не думая. Он и не подозревал раньше, как ему не хватало кого-то, говорящего на парселтанге. Вспомнилось полузабытое, туманное: как он, еще не освоив как следует человеческую речь, убегает тайком на первый этаж, где, ближе к подвалу, в расщелине в полу можно было говорить полной, быстрой и наполненной речью с теми, кого никто больше не видит. Помимо всего прочего, Том тревожил воспитателей еще и тем, что заговорил слишком поздно и как бы нехотя, а на самом-то деле он наконец признал, что разговаривать придется по-английски. С волками выть — по-волчьи выть.

Том рассказал ей про это, про войну и про Сьюзен, и она внимательно слушала и отвечала очень мудро для существа, которое многие сотни лет не выходило на поверхность. Он садился на холодный мокрый пол, не боясь запачкать мантию, подгибал под себя ноги и говорил, и расспрашивал, а она перетекала кругом него, как огромная чешуйчатая река, и обращалась к нему «маленький лорд». Рядом с ней Том не прочь был считаться маленьким, не прочь был и откинуться спиной на ее холодный упругий бок, слушать, как внутри этой стены что-то пульсирует. Здорово это, когда тебя любит и ценит что-то огромное.

Про войну ей было неинтересно, много их было на ее веку и все похожи одна на другую, а вот Певенси она заинтересовалась и сказала так: приводи свою подругу Сьюзен сюда, я хочу взглянуть на нее. Судя по тому, что ты говоришь, она единственная в твоем окружении, кто заслуживает внимания, и я вижу, как меняется твое лицо, когда ты произносишь ее имя.

Она не придет, сказал Том. Она, кажется, больше не хочет со мной дружить, все возится со своей придурковатой сестрой, а как увидит меня, сразу утекает под каким-то предлогом. Я даже не уверен, что она не настучит. Она такая правильная стала.

То, что Сьюзен так привязана к своей семье, говорит в ее пользу, а то, что она от тебя отдаляется, легко исправить, если знать, как. Приведи ее. Я хочу знать, стоящий ли она человек. Если же в следующий раз ты явишься без нее, я больше не желаю слышать это имя, потому что тебе не пристало быть нерешительным и сентиментальным — так сказала змея.

Снова Том стоял перед темным расколотым зеркалом, глядел в него пустыми глазами и думал, что понятия не имеет, как предложить Сьюзен спуститься в эту дыру. Закройся, сказал он, и раковина с грохотом встала на место. Легко же ей было позвать его в зачарованный сад! А в его, Томовом королевстве, сыро и темно, и ползает огромная змея. Думая так, он даже позабыл, что никакого сада у королевы Сьюзен больше нет.

* * *

Том не соврал, когда говорил, что Сьюзен медленно, но верно сходила с его орбиты. Как и он сам, она начала не то, чтобы меняться, а скорее еще больше превращаться в саму себя, и это была высокая, сердитая и очень рассудительная девочка, уверенно шедшая к тому, чтобы через два курса получить значок перфекта. Сняв траур не раньше осени, она стала убирать волосы в высокий хвостик, и такой Том и увидел ее на перроне в сентябре тысяча девятьсот сорок первого года.

Том будто на бегу споткнулся. Он сперва не узнал ее, потом хотел что-то про это пошутить и не стал, а новую шутку не успел придумать, потому что ноги понесли его к ней как-то чересчур быстро. Эд криво улыбнулся ему, и Сьюзен тоже обернулась и потеплела лицом. Том пожал руку Питеру заученным размашистым жестом.

— Здравствуй, Том, — серьезно сказала Сьюзен. — Эдмунд и Люси не хотели садиться в вагон без тебя, представляешь?

— Я это ценю, — засмеялся он. — Слушай, почему я тебе пишу, будто в пустоту? У меня такое лето было, не поверишь, а от тебя ни ответа, ни привета.

Лето было и впрямь из ряда вон, иначе не скажешь. Том снова явился к миссис Коул со справкой от дирекции школы, только на этот раз настоящей, со всеми печатями и подписями, о которых похлопотал Слагхорн, доброго ему здравия. Вообще-то до сдачи СОВ работу найти почти что невозможно, но Том об этом не думал и потому справился, отыскав место внештатного не то курьера, не то секретаря не где-нибудь, а сразу в «Пророке» — не без помощи отца Нотта. Уже к июлю мистер Нотт, грубоватый, коренастый волшебник, никогда не вынимавший сигары из зубов, ставил Тома в пример Чарли (на Грегори-то он давно рукой махнул), а Том улыбался лучезарно и работал безукоризненно. Миссис Коул намекнула, что в следующем году ему было бы неплохо освободить место — он и ухом не повел.

Ни одна новость о том, что творилось на континенте, не прошла мимо Томовых ушей, а когда приходили такие вести, которые нельзя было скрыть, он знал о них больше всего. Двадцать второго июня по магическому радио выступил министр Спенсер-Мун. Все, от распоследнего курьера до главного редактора высыпали в коридоры, стояли, слушали...

Но, как выяснилось, Сьюзен этих писем не получала. Совы прилежно доставляли их в запертую городскую квартиру Певенси, потому что дом профессора Керка под десятью Иллюзионными заклятьями было не отыскать.

— Прости, — говорила Сьюзен. — Правда, прости меня, пожалуйста. Я так мерзко себя чувствую. Все хотела тебе написать и не могла. Мы с Питером только и делали, что ссорились, а Люси стала какая-то дурная. Я так зла на профессора… Том, он поощряет эти ее бредни про Нарнию, она совсем заигралась, а ему и дела нет. Я уже не могла дождаться осени, — сказала она на следующий день.

Они сидели на подоконнике третьего этажа. Косил мелкий противный дождь. Сьюзен глядела в пол, болтала ногами.

— А почему с Питером-то ссорились? — невпопад спросил Том.

— Ой, это такой ужас, — мрачно сказала она. — Он собирается бросить школу после СОВ. Возомнил, что он теперь глава семьи и не может просиживать штаны и должен нас обеспечивать. Дом, — ее голос дрогнул, — хорошо продали, конечно, эти деньги закончатся, но ведь не завтра же! Я все пыталась ему объяснить, а он ни в какую. Может быть, ты с ним поговоришь? — Сьюзен наконец посмотрела на него своими новыми, «взрослыми» глазами.

— Вряд ли он меня станет слушать, — усомнился Том.

— Он никого не слушает, но ты все-таки попробуй.

— А ты сама-то не передумала? Ну, про то, чтобы стать лекарем?

Лицо Сьюзен вытянулось. Она поджала губы.

— Нет, не передумала. Я все лето запиралась где-нибудь и зубрила, хоть сейчас экзамены сдавай.

— Буду знать, к кому обращаться, если руку сломаю… Слушай, — Том резко соскочил с подоконника. Чувство перелома реальности снова было здесь. Сейчас или никогда. — Услуга за услугу. Я попробую поговорить с Питером, но сперва я хочу, чтобы ты… Ну, — ах, да решайся же ты, — короче, есть одно место.

Сьюзен сидела в проеме окна, как на картинке, вся темная и тоненькая на фоне серого неба. Хвостик ей определенно шел. Она тихонько прыснула, чего никогда себе не позволяла:

— Это что же, Том? Свидание? — потому что девочки раньше начинают разбираться в таких вещах.

— Да нет, ну тебя совсем, — быстро сказал он и почувствовал, что начинает неостановимо краснеть. — Просто есть тут одна комната… Помнишь, я тебе показывал копию карты замка?

Так королева Сьюзен нанесла королю Тому ответный визит.

— Смотри вниз, — сказал он ей, и попытался вынуть руку из ее руки, чтобы достать палочку, но Сьюзен вцепилась в него намертво. Ее рука дрожала. — Смотри вниз, Мерлин тебя возьми, — в отчаянии выдохнул Том, — или руками лицо закрой… Сьюзен, это не страшно, ты только мне верь, пожалуйста. Я ее хорошо знаю, она не кусается.

— Кто не кусается? — одними губами выговорила Сьюзен. Ей было так страшно, что она не смогла бы даже закричать.

Все было не то и не так. Она предстала перед змеей, пряча побелевшее лицо в ладони, в испачканной мантии и с растрепанными волосами, и Том впервые подумал, что от малейшая неосторожность может ее убить — вот так запросто. Летя вниз по трубе, а прежде того заманивая ее туда, он об этом почему-то не думал.

Сьюзен Певенси не умеет себя вести, заметила змея. Впрочем, это поправимо. Хорошо, что тебе удалось уговорить ее спуститься сюда. Ее чистая кровь восходит к Ровене, но я немного сомневаюсь в ее безграничной преданности. Может быть, она и вправду достойна считаться твоим другом. Вряд ли это может решить кто-то, кроме тебя.

Когда Том помог Сьюзен подняться на ноги возле раковины, к ней наконец вернулась речь. Ее взгляд затравленно метнулся к двери.

— Заперто, — успокоил ее Том, не поняв этого взгляда. — Это заклятие Засова, сюда никто не войдет, пока ход открыт.

— Отпусти меня, — чужим голосом сказала Сьюзен. — Отпусти меня немедленно и сними этот свой Засов, и никогда больше ко мне не подходи.

Тому показалось, что он провалился в дыру под раковиной и летит обратно.

— Она неопасная, — сказал он, — Сьюзен, я тебе клянусь, она неопасная. Помнишь, я тебе показывал фокусы с ужом? Это же Салазарова зверюшка, она и пальцем меня не тронет.

— Тебя, может, и нет! — завопила Сьюзен. — Ты… Со своими змеями! Со своим парслетангом!

— Тихо, тихо…

— Думаешь, я не знаю, какие про тебя слухи ходят?! Думаешь, я не знаю, как вашу компашку называют?! Чем я вам не угодила?!

Том сам активно участвовал в их распространении, но ему и в голову не приходило, что они могут дойти до Сьюзен.

— Всем угодила, — сердито сказал он, стараясь не кричать, — это вообще-то большая честь.

— Благодарю покорно!

— Всегда пожалуйста! Нет, послушай — послушай — ты бы все равно не пошла вниз…

— И ты решил устроить сюрприз?!

— Да, сюрприз! Да! Слушай, я нашел свою родню, можно сказать, ты же сама небось не скрываешь, что Рейвенкло и Певенси в родстве? Я думал…

Сьюзен сказала слова, которые и знать не должна была. В ее устах это звучало еще более дико, чем «авада кедавра».

— Прости, — быстро сказал он. — Прости, это было глупо. Прости. Мне надо было тебе все с самого начала объяснить. Прости.

— Том, снимай засов. Я буду кричать, Мерлин свидетель.

— Ты и так кричишь, сейчас вся школа сбежится. Сью, послушай, прошу тебя…

Она бросилась к двери.

Том всегда считал себя сообразительным, но на самом деле он был, что называется, «ситуативно сообразительным», то есть не был способен на решение абстрактных задач, но очень быстро находил выход в кризисную минуту. Закройся, велел он раковине, а потом взмахнул палочкой и впервые в жизни произнес:

— Обливиэйт.

Новичкам везет. Заклятие ударило Сьюзен в спину, между лопаток, и она, пошатнувшись, осела на пол, да так и осталась сидеть. Том медленно подошел к ней — такой маленькой и неподвижной.

— Сью?

— Кажется, у меня закружилась голова, — глухо сказала Сьюзен и посмотрела на него такими же глазами, как тогда, в Больничном крыле, когда он не знал, в своем ли она уме.

— Это ничего, — обреченно сказал Том, — это не страшно. Давай-ка руку, я тебя отведу до гостиной.

Сьюзен послушно оперлась на его плечо, и оказалось, что она очень легкая, как перышко. Том быстро оглядел коридор — ни души. До лестницы они добрались молча, а потом сознание в ней начало потихоньку проясняться.

— Ой-ей, — сказала она и нахмурилась. — Том, что это со мной такое? Мы ведь шли куда-то?

— Тебе стало нехорошо, — сказал он. — Пойдем в другой раз, не беда. Голова не болит?

— Болит.

— Как вернешься в гостиную, ложись спать, — ему казалось, что все эти умные спокойные слова говорит вместо него кто-то другой, но Сьюзен разницы не видела. Она уже тогда не понимала разницы между Томом, которого всегда знала, и «кем-то другим», который в тот день впервые показал свое лицо.

Идти в обнимку по коридору к башне Рейвенкло через толпу второкурсников, высыпавших на перемену, Том не решился, но ни на шаг не отставал от нее, видел, как медленно и осторожно она ступает, как сползла лента с ее хвостика и непослушная прядь вьется по щеке, думал, как она дрожала в темноте, вцепившись в его руку, как она могла умереть еще полчаса назад. Том еще никогда не ощущал ее такой хрупкой, такой прозрачной, и, когда эта новая, чужая Сьюзен слабо махнула ему рукой с порога башни, долго стоял там. В голове было пусто.

Потом он спустился обратно к змее.

Мы повздорили, сказал Том.

Тогда помирись с ней или забудь ее, был ответ. Наполовину друг — это всегда наполовину враг, а наполовину враг — это целый враг.

Она меня просто не поняла, сказал он. Она раньше такая смелая была. Она и сейчас смелая, но меня теперь боится. И все думает о своей семье и про учебу, но я-то помню, как было раньше.

А как было раньше, маленький лорд?

Помолчи, пожалуйста, сказал Том.

Он старался дышать медленнее, чтобы не плакать.