Сказки Шута и Короля. Игра первая (Заколдованная Страна) (джен)

Этот вечер, казалось, тянулся бесконечно. Король невозмутимо и с некоторым предвкушением наблюдал за наглецом, явившимся в его мир, фигурка которого уже совершенно не поддавалась контролю, а Шут с плутовской улыбкой плавно вился у стола, так же, как и его господин, наблюдая за уменьшенной версией Михаила.

Солнце опустилось за линию горизонта, нагоняя мрак на леса и поля сказочной страны.

— О чём грустите, ваше величество? — проговорил Шут, прекрасно зная, что задумал Король. — Неужто хотите его напугать? — и уже в рифму: — Вам не стоит мучиться. Скорее, не получится.

— Ну и хер с ним! — выпалил правитель Заколдованной Страны, а плут, запрокинув голову, разразился громким смехом. Король прямо побледнел, когда сообразил, что выразился так же, как Михаил, и нервно забормотал: — Ещё мне не хватало от него набраться грязных словечек. Что за человек? Не было печали…

— Не было печали,

Миша к нам причалил!

Молодой, строптивый,

Шибко говорливый!

Врага — и на лопатки!

До девок Миша падкий!

Шут всё-таки огрёб от Короля лёгкого «леща», но в целом был вполне собой доволен и, потирая ладони, плут предвкушал очередное развлечение.

— Моя воля такова, — провозгласил правитель и подошёл к столу.

Это было делом принципа. Правитель этой страны не хотел признавать, да и вряд ли когда-либо признал бы, что «панк из другого мира» часто при жизни был к нему несправедлив. Михаил, как человек, обладающий львиной долей эгоизма и будучи по натуре истинным анархистом — так он себя называл — не терпел любую власть. Вот и его, Короля, недолюбливал, часто превознося Шута, высказываясь о том, каким глубоким персонажем его считает. Эти мысли в самом деле нервировали, но ещё больше правителя злило воспоминание — когда-то он сам был Шутом. И вот теперь, думая о тех позорных годах своей жизни, когда ползал у ног Шута, на время ставшего Королём, он нехотя признавал, Миша чувствовал трагизм этого грëбаного паяца. Однако обида на артиста была затаённой, буквально укоренившейся, и как бы Король ни старался закрыть на неприятное внутреннее недовольство глаза, всë равно прямо сейчас не мог удержаться от маленькой мести.

Он заложил руки за спину, отыскал глазами лежащую где-то на полотне игры фигурку женщины и, сверкнув глазами, лукаво улыбнулся. Мягким ленивым движением Король перенёс её в другое место, так, чтобы она оказалась на пути Миши.

— Иди, Михаил, прямо на неё, — бормоча себе под нос, добавил правитель.

Вверх взметнулись ладони и, с холодным рассудком рассчитав силы, он хлопнул в них. Яркий зигзаг молнии рассёк ночное небо…

* * *

«Задолбало бродить, — подумал Миша, вскинув вверх взгляд, когда вдруг где-то впереди за тёмными тучами что-то полыхнуло, а следом раздался неописуемый грохот, оповещающий о надвигающейся буре. — Ох ты ж бля! Вот это шарахнуло! Мне б отыскать место для ночлега».

Но вокруг стояла такая темень, что даже при огромном желании невозможно было хоть что-то разглядеть. Поднялся ветер, немного разогнав тяжёлые тучи, и на некоторое время на небе появилась луна, что очень кстати пришлось Михаилу, который наконец понял, что бредёт по широкому полю. Прислушавшись, насколько это вообще было возможно, он уловил всплески воды и пошёл в том направлении, предполагая, что вот-вот увидит реку с сильным течением. Завывание ветра будоражило кровь. Михаил, слегка пригибаясь, добрёл до берега речушки, узкой, но всё же очень быстрой. Вдоль неё он и пошёл, придерживаясь этого пути, пытаясь согреться воспоминаниями о прекрасной брюнетке.

Эта девушка была совсем не такой, как жена хозяина таверны — похабных мыслей она не вызывала вовсе. До самого заката Миша лежал с ней на лугу и то проваливался в беспокойный сон, и тогда девушка начинала гладить его по волосам и шептать на ухо что-то успокаивающее; то вновь открывал глаза и рассматривал симпатичное личико — брюнетка сразу начинала мило улыбаться и получала такую же улыбку в ответ. С ней было хорошо молчать. Всегда говорливый Миха теперь почти не раскрывал рта — всё любовался девушкой. Один раз, когда он снова открыл глаза после короткого провала в сон, обнаружил, что красавица наклонилась к нему так низко, что её волосы касались его лица. Заметив, что парень проснулся, она смутилась:

— Ты так глубоко спал, что дыхания не было слышно. Я заволновалась и наклонилась послушать…

— От тебя пахнет чистотой, ты знаешь? — невпопад спросил Миша, чем смутил девушку ещё сильнее.

На закате красавица поднялась с травы.

— Мне пора домой, а то отец будет ругаться, — сказала она и надела на голову нового знакомого венок, который сплела из полевых цветов. — Ты приходи в деревню. Найди меня там. Я буду ждать, — и убежала с луга.

Михаил был так очарован красотой незнакомки, что даже венок не стал снимать. Так и шёл вниз по реке с венком на голове и блаженно улыбался.

Погодка не радовала, и ветер выл всё громче, и начинался дождь, а ему самому становилось не по себе. Тогда Миша, как в тумане, вдруг запел себе под нос: «И никак душе моей не найти покоя. Слышу шорох у две…».

— Что за херня? — вырвалось у остолбеневшего Михаила, и если бы он был верующим, сейчас же перекрестился, но вместо этого парень прищурился, вглядываясь в нечто тёмное, что лежало перед ним в траве и спросил ещё раз, даже поддев это нечто мыском ботинка, — ты что за херня?

И только склонившись пониже, Миша совершенно обалдел. Вот, казалось бы, чему ещё тут можно удивиться?

«Подумаешь, труп какой-то стрёмной голой бабы с перерезанным горлом, — размышлял парень, всё так же пялясь в лицо женщины, — но что-то я как-то слегка удивлён. Не, ну бегающие по саду Птицепсы и Котокони — это нормально, но, бля, трупак. Да ла-а-адно, не верю».

Михаил всё рассматривал её рану, потом пробежался взглядом по телу, отчего его тут же слегка передёрнуло.

«Ментов надо вызывать, — решил он, продолжая таращиться на труп отсутствующим взглядом. — Пусть они разбираются, — привычным жестом похлопал по карманам в поисках телефона и звонко прицокнул, вспомнив, в каком краю находится: — И как здешних ментов тут звать?» — задумался он, возвращаясь взглядом к лицу несчастной, после чего просто обомлел. Она смотрела прямо на него. У Миши волосы на затылке зашевелились, а рубашка на спине промокла от холодного пота.

— Пойду-ка я, а ты тут это… лежи себе… — попятился Михаил, обуреваемый суеверным страхом. — Ну и это, ты меня, если что, не запомнила, лады?

И Миша, развернувшись, понёсся от этого места куда подальше, но вдруг остановился, не успев далеко убежать:

«Я ж там наследил! Найдут — на меня всех собак повесят. Знаем, плавали», — он вернулся к трупу, скинул его в реку и вот тогда со спокойной душой побрёл дальше.

Дождь неприятно хлестал по щекам, когда Миша наконец вдали приметил тёмные очертания домика. Парень вздохнул с облегчением, как-то даже расслабившись и подзабыв о случившемся у реки, чисто машинально оглянулся и…

— Ёб твою мать, блять! — Он рванул к домику, пару раз грохнувшись и растянувшись на мокрой траве.

Михаил нёсся вперед, подгоняемый воображением, что рисовало кошмарные картины, а в голове так и засел вид мёртвой бабы, которая стояла позади него. Такого ему точно не забыть!

Парень влетел в избу, витиевато матерясь, сбивая всё на своём пути, зацепился за какую-то тряпку, хрястнулся на пол, проворно вскочил, всё время выкрикивая: «Сука-сука-сука!», захлопнул дверь и запер её на засов. Но этого ему показалось мало, и Михаил, заметив небольшую тумбу у стены, подхватил её и подпёр дверь. Только после этого парень перевёл дух и упал на скамью.

Дико злясь на непогоду, Миша вынул из карманов всё необходимое для того, чтобы зажечь свечу, но ещё больше разозлился, потому что ничего не выходило — всё к чёрту промокло.

— Ладно, — протянул Михаил, с плеч стаскивая влажную рубашку, а потом, к своему счастью, нащупал на подоконнике коробок спичек, пару-тройку свечей и… сухарик.

«Зашибись, — подумал парень, зажигая свечи, потом подошёл и к печи, внутри которой лежало немного дров, — жить можно, а то хрен поймёшь, что творится».

И когда комнату озарил свет пламени, Миша уселся у окна, слушая, как по стеклу хлещет вода, и принялся с безмятежным видом грызть сухарик.

Конечно, с беззубым ртом это не очень хорошо выходило, но Михаил никому не собирался сознаваться, что полчаса тупо сосал проклятый сухарь, всё ещё думая о той страшной бабе. На какое-то время Миша, пригревшись на лавке, прикорнул, но снова проснулся, вздрогнув от очередного раската грома.

Потирая глаза, парень с тоской оглядел сухарик, что обронил, когда уснул, и который теперь валялся у него под ногами, повернулся к окошку и снова проорал в голос:

— Ты ж, блять, чего пугаешь, а? — Остекленелые глаза мертвяка, что стоял под дождём, прибили Мишу к месту, но панки ж не могут кого-то бояться, зато они могут отчаянно материться, что Михаил и продолжал делать: — Иди, стерва, отсюда! Вот щас как выйду! Как наваляю тебе, бля, не рада будешь, что ходить умеешь! С хера ли ты вообще ходишь? Пошла отсюда, не нравишься ты мне! — Женщина не шевелилась, продолжая пялиться на Мишу с ненавистью. — Да, ёпт, дай ты мне темноволосым походить, а то ж опять поседею!

Поняв, что дамочка слушаться не намерена, парень отвернулся, отодвинулся от окна и вжался в угол. Конечно он ни за что не признает, что почти уссался со страху, но когда у двери послышались отчётливые шаги и по деревянному косяку кто-то поскрёб ногтями, Миша готов был начать молиться. Только он не знал как.

То дождь застучит,

То вдруг замолчит,

И её, средь дождя,

В окне увижу я!

То дождь застучит,

То вдруг замолчит,

И вновь вижу я

Этот страшный взгляд!

Так и сидел панк и анархист с выпученными тёмными глазами, таращась на огонь в печи, а потом вдруг встрепенулся, выпрямился и сказал:

— А хрена с два ты меня запугаешь, — и встал со скамьи.

Он уверенно обшарил все углы домика, приметил развешанный вдоль стены гербарий — короче, как понял Миша, это какие-то целебные травы — сорвал пару этих веников, деловито отодвинул от двери тумбочку, отпер засов и вышел в непогоду, прокричав:

— Эй! Иди-ка ты сюда!

Женщины нигде не было.

— Иди, говорю тебе! Или теперь я буду за тобой гоняться? Фиг ты угадала!

Снова никого.

— То-то же!

Парень развернулся, собираясь войти в дом, как тут же подпрыгнул на месте и, поддаваясь инстинкту самосохранения — чтоб при жизни таким прытким был — хрястнул бабу по морде веником. Та ещё больше вылупила глаза, даже, кажется, моргнула, а Михаил между ударами всё приговаривал: «А что ты хотела? Сама напросилась, дура! Тебе бы лежать там у речки спокойно и разлагаться, так нет же, припёрлась следом! Теперь извиняйте, дамочка…»

Покойница с перекошенным лицом терпеливо сносила «побои», но последний особенно хлёсткий удар вывел её из потустороннего равновесия, и она, заголосив, запрокинула голову, отвратительно обнажая перерезанное горло, развернулась и понеслась в неизвестном направлении.

Михаил проводил её радостным взглядом, снова повторив:

— То-то же, — а потом посмотрел на то, что осталось от веника и, усмехнувшись, добавил: — Отпиздил бабу гербарием. Надо взять на заметку.

Затем парень вернулся в избу, прикрыл за собой дверь и, проверив, просохли или нет его сигареты, которые он разложил на печи, прикурил одну и, смачно затянувшись, устало повалился на лавку.

«Э-эх, хорошо-то как», — отметил Миша и прикрыл глаза.

«Невероятно, — в унисон с ним подумал Король. — Убить тебя, что ли? Ещё раз».

— Охо-хо, проказник-Миша!

Бабе сам навстречу вышел!

Вот его экспрессия!

А у Короля депрессия!

— У Шута сейчас проказы,

Завтра выпишу приказ я,

Чтоб его повесили

С Мишиной экспрессией… — грозно продекламировал Король и была бы его воля, он бы точно выполнил то, что пообещал, да нельзя.

Тут ведь равновесие.